Грех: желание

Ад не всегда был неприветливой каменной коробкой, растянувшейся на многие и многие мили вокруг. Когда-то, пару тысяч лет назад, например, он выглядел иначе: пустое пространство, затянутое дымкой паутины и пыли, созданное Господом и забытое на долгие годы. Развивались Небеса, появилась и превратилась в огромное пристанище смертных Земля, а то, что в будущем станет Адом, чистилищем, преисподней так и оставалось забытым подвалом. Помнил ли отец, для чего создал его когда-то? Едва ли. Мысль создать антипод Небес — идеального царства имени Создателя, заполненного архитектурными шедеврами из закаленного стекла, обжитого ангелами, — носителями добродетелей, защитниками справедливости и порядка — пришла к нему спонтанно. Точно как и все остальные мысли. Сколько лет отец притворялся Дьяволом, хихикая над смертными и заставляя их дрожать от страха, молиться ночами напролет? Целый свод грехов, созданный для них: гнев, гордыня, чревоугодие, похоть, жадность, зависть и уныние. Обернуть в обертку порока и греховности он мог любой поступок. Дьявол, грехи и пороки легли в основу того, чем в итоге стал Ад. Помнит ли Мер тот день, когда впервые обнаружил себя среди неприветливых каменных стен? Протянувшегося до линии горизонта однообразного города с приземистыми домами, длинных пыльных дорог и палящего подобия солнца, напоминающего сгусток раскаленной лавы под сводчатым каменным потолком? Ни неба, ни облаков, ни свежего воздуха — ничего из того, к чему он привык за свою тогда еще не такую и длинную жизнь. Ни крыльев. Мгновение гнева отца было самым страшным, самым болезненным. Так казалось в момент, когда ангел Мертаэль давился собственными криками от жуткой боли, пронзающей не только спину, но и все тело разом. По лопаткам будто прошлись раскаленным железом. Скорее всего, так оно и было. Воспоминания о прошлой жизни путаются, всплывают в сознании отрывками. Яркая вспышка перед глазами, оглушительный крик и та лава, что клубилась под потолком, будто потекла по венам вместо крови — от лопаток к голове, к сердцу, к подкосившимся от боли ногам. До того дня он и не представлял, что такое настоящая боль. Суставы выворачивало наизнанку, кожа горела, а перед глазами стояла кровавая пелена. Сколько часов он провел в таком состоянии? Или, быть может, лет? Запертый в душной комнате в одном из приземистых каменных домов, он в отчаянии бился о стены, разбивал кулаки в кровь, только легче не становилось. Часами под кожу загоняли раскаленные иглы, конечности ломались и выправлялись вновь, голова раскалывалась от невыносимой боли. Тогда Мертаэль был уверен, что умрет. Ему и в голову не пришло, что у отца другие планы. Насколько же он любил издеваться над своими творениями? Переставлял их, как забавные игрушки на огромной доске и наверняка посмеивался, наблюдая, во что превращаются его когда-то идеальные дети. Именно так он их и называл. Плоть от его плоти, венец творения, не чета смертным — провальному эксперименту, созданному по прихоти. И что же теперь? Стоило только рот раскрыть не вовремя, как из любимых детей все они превратились в отвратительных тварей, неспособных и пальцем пошевелить. Веселился ли отец, наблюдая за их муками? Наверняка. Планировал ли, что его мечта — создать Ад, которого как огня будут бояться смертные, которым будут восхищаться в глубине души, — все-таки осуществится? Сомневаться не приходится и по сей день. Как именно ангел Мертаэль превратился в демона Мера, он не помнит и сам. За годами, столетиями жуткой, разрывающей на части тело и душу боли начинались столетия всепоглощающего голода. В Аду нет зеркал — лишь мутные реки, где с трудом можно разглядеть отражение местного солнца, — и он понятия не имел, как выглядит. Остались в прошлом сверкающие золотом глаза и длинные темные волосы, светлые мантии и украшенные золотом мечи — у него, демонического отродья, были лишь острые как бритвы зубы и длинные когти, какими с легкостью можно было разорвать на части любого сородича. Заглядывая им в глаза, он не узнавал когда-то близких ему братьев и сестер: видел лишь уродливые пасти, полные таких же острых зубов, перекошенные от боли и злости лица, горящие пламенем, голодные глаза. Отец наделил их всеми атрибутами, описанными в книгах смертных: рогами, когтями, кого-то даже шерстью и копытами. Но хуже всего оставались способности. Ангелы — носители добродетелей — могли действовать лишь в ее рамках, у них связаны руки. Демоны должны были стать другими. Их добродетели — все до единой — были вывернуты наизнанку отцом. Знает ли сам демон, кто он такой на самом деле? Нет. В первые годы после трансформации их вел вперед только голод, желание как можно скорее заполучить хотя бы осколок души смертного. Смеялся ли отец, когда глупые смертные, следуя написанным его же рукой ритуалам, призывали на Землю первых демонов? Когда с восторгом смотрели на них — принявших самый приятный глазу призывателя облик, готовых на все, только бы исполнить сокровенные их желания? Быстрее. Больше. Чаще. О, Мер представляет себе, как отец делал ставки, кто сдастся быстрее: смертный, которому достались сила и власть, или кто-нибудь из демонов, когда до них дойдет, что душ всегда будет мало. Бедняга Расиэль — самый отчаянный, когда-то яростно откликающийся на каждый призыв, — сдался после первой сотни контрактов. Голод демона невозможно утолить, бушующую внутри ярость смертного греха не унять ни сладостью человеческих эмоций, ни душами — привязанные к демону контрактом, те должны были стать их топливом. Их надеждой на сытое существование в Аду, надеждой на то, что они не растеряют силы. Кому нужен демон, не способный исполнять желания? Или даже выбраться из Ада? Мер с сомнением поглядывает на тающие кубики льда в стакане. Точно как кубики льда, таяли у него на глазах братья и сестры. Лишившиеся самих себя в то мгновение, когда из тел величественных, справедливых ангелов родились униженные, подлые и готовые на все демоны. Лишенные последней надежды в тот момент, когда смертные начали забывать о ритуалах призыва. Останься они ангелами на Небесах, у них от работы отбоя бы не было — мир смертных стремительно менялся, и даже Мер, с трудом приспособившийся к своей новой сущности, с ужасом поглядывал на его обитателей. Его всегда призывали чаще прочих. Когда-то казалось, будто все дело тут в том, что отец любит заводить любимчиков, а сейчас Мер уверен — он просто всегда нравился Создателю меньше остальных. Вот почему тот доверил ему одну из самых сильных, ярких и ценных для смертных добродетелей — любовь. По той же причине он оставил его сгорать от пожирающей все вокруг похоти. Смертные никогда не перестанут ценить ни любовь, ни похоть. Никогда не откажутся от плотских желаний, не отвернутся друг от друга. Сколько раз его вызывали во времена расцвета церкви на Земле? Гораздо больше сотни, и он, в отличие от Расиэля, не сдался. Прошедший через Ад дважды, Мер смирился со своей отвратительной сущностью. Собственными руками задушил остатки любви, доставшиеся в наследство от ангела Мертаэля, и с распростертыми объятиями принял нового себя. Демон должен уметь вертеться, чтобы выжить в этом мире. Сводить с ума женщин, обманывать мужчин, не обращать внимания на чужие эмоции. Эмоции, желания, души — всего лишь пища. Впускать в сердце смертных, переживать за их скоротечные жизни, за их глупые судьбы — удел слабых. И слабость осталась в каменной комнатушке, где тогда еще Мертаэль задыхался от боли и срывал горло, не в силах отказаться от своей поганой сущности. Окажись на месте Мера в те годы ангел, способный разве что разгонять ветер крыльями и дарить бедным смертным любовь, выжить ему точно не удалось бы. Что такое любовь рядом со стремлением смертных к власти? К богатству? К удовольствию? К защите от церкви, что с рвением фанатиков гнала неугодных? Ничто. Любовь — давно забытая, бесполезная добродетель, какую отец не пожелал сохранить. Да и не только любовь. Иногда, заглядывая внутрь себя, Мер задавался вопросом, не сохранилось ли где-то глубоко внутри отголосков его ангельской сущности. Создатель ведь не пожелал завести новых детей. Сколько раз Меру ни довелось вернуться в мир смертных в разные периоды времени, никто не болтал о божественном вмешательстве. Ни странных видений, ни упоминаний о встрече с настоящими ангелами: все обрывалось в тот момент, когда отец превратил Небеса в руины руками своих идеальных детей. Небеса закрылись навсегда, а у смертных в руках остались лишь ритуалы призыва, разбросанные по старым, пыльным книгам. Передающиеся из уст в уста между теми людьми, что еще верили в магию. Черную, постыдную магию. Когда-то за такую сжигали на костре, но чем дальше в развитии шагало человечество, тем меньше о ней вспоминали вообще. И вот тогда-то Ад и пришел в упадок. Сгусток лавы, заменявший им солнце, едва не потух — теперь он с трудом освещает территорию, а большинство приземистых домов превратились в руины. От когда-то солидного, протянувшегося на многие мили городка, остались лишь редкие дома. От когда-то уверенных в собственных силах демонов — бледные тени, готовые на все, лишь бы покончить со своим жалким существованием. Голодные, скучающие, они только и знают, что сидеть и плевать в потолок. Некоторые играют в кости и делают ставки, когда отец наконец разозлится вновь. Кто-то и впрямь верит, что где-то там у Создателя припасен целый ящик новых игрушек. Новых ангелов, например, каких он рано или поздно низвергнет в Ад так же, как и всех остальных. Или спустит на демонов, когда ему надоест наблюдать за их падением. Когда все они наконец сломаются и примут свою участь. Но разве могут сломаться давно разбитые игрушки? Разве что рассыпаться в пыль. Прах нескольких братьев Мер лично развеял по ветру над одним из неприветливых домов. Слабые, младшие, лишенные и сильной добродетели, и смертного греха, они не сумели продержаться и нескольких сотен лет. И когда-то их гибель давила на его новое, демоническое сердце. Сейчас же он с трудом может вспомнить, кто это был и как их звали. Какая разница? Воспоминания смешиваются в неприглядную, неразборчивую кашу, и одно уже не отличить от другого. Мер с силой надавливает на глазные яблоки и тяжело, шумно выдыхает. Прошлое слишком часто напоминает о себе в последнее время. Его словно окунают с головой в холодную воду, заставляя вытаскивать наружу все то, что он давно похоронил. Заставляя думать, что где-то в глубине его отвратительного, демонического нутра все-таки сохранилась проклятая добродетель. Будто он может в один момент подняться, отбросить грех и вновь отрастить огромные белоснежные крылья. Только Мер прожил достаточно, чтобы отбросить не грех, а веру в глупые сказочки. Поганый ублюдок, засевший на Небесах и двигающий фигурки на Земле и в Аду, как вздумается, никогда на такое не пойдет. Да и что, черт побери, он стал бы делать с одним-единственным ангелом? Неспособным на добродетель к тому же. Испорченным. Сломленным. Поверь, он бы нашел тебе применение. Создал бы еще шесть идеальных, вышколенных и приученных вторить каждому его слову, чтобы ты чувствовал себя ущербным. Ну и дрянь. Мер залпом опрокидывает стакан водки со льдом, но не чувствует ни обжигающего вкуса алкоголя, ни желанного холода — напиток не оставляет после себя никаких ощущений. Смеется ли отец сейчас? И куда собирается подвинуть фигурку последнего своего сына? Влево, где он все-таки прикончит Сильвию Хейли, чтобы остаться тем, кто он есть — демоном, инкубом, лжецом, перевертышем? Или вправо, где поддастся тлеющему в глубине души отвратительному чувству, наверняка принадлежащему Мертаэлю, и исполнит сокровенное желание Сильвии? Он смотрит на свои ладони. Черт побери, разве не должны были все эти чувства атрофироваться с годами? Разве не должен он был забыть, каково это — привязываться? В сознании то и дело всплывает образ Сильвии: раскрасневшейся, растрепанной, с такими же тонкими чертами лица и серо-зелеными глазами, как у той девчонки из далекого прошлого. Лишившейся всего, но готовой довериться Мертаэлю лишь потому, что за спиной у него белели крылья. До чего же ярко она верила в любовь. Почти так же ярко, как его Сильвия. Мер кривится от отвращения. Его? Смертная всего лишь связана с ним контрактом, — так ему хочется думать, но в голове снова и снова проносится их последний разговор. Отчаянная, Сильвия Хейли готова пойти на все ради любви: быть может, даже погубить его. Мер понятия не имеет, что произойдет, если он все-таки признается самому себе в симпатии к этой ненормальной смертной. Единственной, что пожелала любви от непостоянного, лишенного совести и жалости демона. Его начнет ломать, как в прошлом? Придется пройти через сотни лет жуткой боли, вывернуться наизнанку и стать чем-то худшим, чем носитель греха похоти? Или он превратится в такую же унылую тень самого себя, как Расиэль? Тогда никакая душа, пусть даже самая яркая и светлая на Земле, ему уже не поможет. От демона Мера или ангела Мертаэля — уже не важно — не остается и следа. Может быть, Сильвия останется жива при таком раскладе. На мгновение в голове проскальзывает мысль, не задумала ли она все это с самого начала, но тут же отступает в сторону. Сильвии не хватило бы хитрости. Да и для чего? Все ее мысли у него как на ладони, ничего она не желает так сильно, как искренней любви. — Чувствуешь себя победителем, а? — спрашивает Мер устало, поднимая глаза к светлому потолку. — Надеюсь, у тебя есть план «Б». Я не собираюсь сдаваться. Но Мер прекрасно знает, что отказаться от Сильвии уже не сможет. Он не лгал, когда говорил, что она принадлежит ему — ее душа, тело и ее желания не достанутся никому. Ни демону, ни Богу. Легкомысленная, одинокая и не знающая, что ей нужно от жизни, Сильвия запала Меру в душу. Может быть, все дело в ее глазах и проснувшейся в нем сентиментальности. Может быть, отец и впрямь ждал момента, чтобы сыграть на единственном слабом месте сына — на сохранившихся где-то там воспоминаниях о добродетели. А может, Мер просто ищет себе оправдание. Демоны не способны на любовь, но ощущения отчаянно убеждают его в обратном. И кого же ты любишь сильнее? Какую-то девчонку, каких можно найти десяток, если вовремя подбросить информацию о ритуалах в нужные руки? Или самого себя? Сделаешь хоть один шаг в ее сторону, и твоя жизнь развалится на кусочки. Тебе не будет места ни на Земле, ни в Аду, ни на Небесах. Если вообще удастся остаться в живых. На стенах номера отеля, где Мер проводит сегодняшнюю ночь, — как и десятки ночей до нее — нет зеркал, но он догадывается, насколько сбитым с толку сейчас выглядит. Сам того не замечая, приглаживает волосы пятерней, задевает обросшие мелкими отростками рога, недовольно фыркает. Готов ли он расстаться с привычной жизнью ради девчонки? Ради Сильвии? Я готова на все, так она сказала. В отличие от отчаявшейся Сильвии, Мер на все не готов. Ее навязчивое желание давит на сознание, сплетается с его собственными в уродливый узел. Просто убей ее. Прикончи, как десятки людей до нее. Уничтожь ее отца, чтобы она все-таки возненавидела тебя. Разорви на части всех в «Хейлис», чтобы полиция повесила убийства на нее и упекла девицу в тюрьму. У тебя развязаны руки, ну! Но руки у Мера связаны — отвратительной привязанностью, какую он до вчерашнего дня успешно отталкивал в сторону. Прикончи меня, сказала Сильвия, а он сумел лишь поцеловать ее так отчаянно, что самому стало не по себе. И связал Мер себя сам. А может, это заботливо сделал отец, когда заставил Сильвию встать в круг призыва и прочесть заклинание. Пролить кровь. — Надеюсь, что у меня тоже есть план «Б». — Он качает головой и отпивает виски прямо из горла, напрочь забыв о лежащих неподалеку сигаретах. Их вкус мог бы оказаться поярче. Заглушить противную горечь эмоций. — И что я достаточно упрям, чтобы держаться до последнего. Сильвия не услышит от него заветных слов любви. Никогда не узнает, что демоны способны на привязанность. Пусть глупышка думает, что он остается рядом он лишь потому, что исполняет ее желание. В этом же и выражается любовь в понимании смертных, так ведь? И отец не заставит его произнести ни слова. Надежда погибла в Аду еще раньше любви, сдалась в первую тысячу лет, и с тех пор лежит в одном из подвалов, лениво играя в карты с бывшим носителем веры — Таниэлем. И в их душах много лет как не осталось ни следа от великих добродетелей. — Черт бы вас всех побрал. Единственное, чего мне хотелось в этом отпуске — повеселиться и расслабиться после двух сотен лет в неприветливом, затхлом и насквозь провонявшем отчаянием Аду. На такую дрянь я не подписывался. Ты что, забыл? Мнения игрушек не спрашивают, и сейчас на Небесах нет Мертаэля, в последний момент собравшего волю в кулак, чтобы защитить хотя бы часть игрушек. Так что расслабься и получай удовольствие. Продолжай делать вид, что в твоем сердце нет места любви. Надейся, верь. От прозвучавшего в сознании смеха мороз по коже.