Грех: желание

Что смертные считают любовью? Безграничную привязанность? Готовность оставаться рядом, что бы ни случилось? Способность пойти на подвиг, каким бы тот ни был — пусть хоть самоубийственным? Или, может быть, всепоглощающую страсть? Нет. Любовью смертные считают привычку — привычку держаться вместе, тащить вперед неподъемные чувства. Тяжелые, зачастую болезненные и сложные. Вот и Сильвия Хейли не желает расставаться с привычкой, какую завела себе в последние несколько месяцев. Сколько времени Мер провел с ней рядом? Кажется, чуть больше полугода, и ее желания — от похотливых до гневных и завистливых, исполнялись так часто, что она сочла это нормой. Нормой она сочла слишком многое. Демона в собственной постели, доставшуюся ей власть и даже чувства — искусственные, сформировавшиеся на почве болезненной привязанности к тому, кто не покидает ее так долго. К тому, кто не отворачивается от нее. К тому, кому на самом деле плевать, как она подает себя и как выглядит. Мер видел Сильвию разной: надменной и собранной, с холодной дежурной улыбкой на лице; развязной и страстной, раскрасневшейся от желания и готовой на все; растрепанной и разбитой, заплаканной и слабой, неспособной и двух слов связать, не взвыв от боли. Видел ее разгневанной и озлобленной; видел, как она громит собственную квартиру и хоронит когда-то симпатичную, уютную кухню под горой осколков стекла. К сожалению, ни разу он не позволил себе исчезнуть и никогда больше не возвращаться в знакомую квартиру в Бруклине. И вот он, когда-то единственный здравомыслящий демон в давно развалившемся Аду, стоит посреди пустой гостиной и скользит взглядом по отодвинутому в сторону дивану, по горе скомканных бумажных платков на кофейном столике, по задернутым шторам и приоткрытой двери в спальню. Хочется щелкнуть пальцами и вновь оказаться в номере отеля, где он ночевал в последние несколько ночей, но рука не поднимается. Сегодня Мер явился в квартиру Сильвии вовсе не для того, чтобы исполнить пару ее мелких желаний или поиздеваться над ней. Не ради того, чтобы надавить на болевые точки и почувствовать, как ее негативные эмоции наполняют его изнутри, утоляя многовековой голод. Сокровенное желание Сильвии не должно исполниться, чего бы это ни стоило, но кое-что они с ним сделать все-таки могут. Эмоции бывают не только негативными. Интересно, сумеет ли он переварить пару всполохов счастья в душе Сильвии? Насытиться ее удовлетворением? Радостью? В спальне не горит свет, но Мер прекрасно видит в темноте: замечает скомканное одеяло на кровати, забившуюся в угол Сильвию. Бледная и худая, волосы взлохмачены, а на лице ни следа яркого макияжа. Сильно выделяются ключицы, виден небольшой шрам над верхней губой, спина сгорблена. Но даже в такие моменты Сильвия красива. Насколько может быть красива смертная женщина, решившая свести его в могилу. Не должны люди так сильно походить друг на друга. Глупости. Его Сильвия разительно отличается от той, какую Мертаэль встретил в прошлом, и он убеждается в этом каждый день. Когда выслушивает ее громогласные вопли, когда она бесцеремонно хватает его за ремни на кожаной куртке и мелет такую чушь, от какой любому захотелось бы заткнуть ей рот. Мер упустил момент, когда забыл это сделать. Когда начал прислушиваться к бреду спятившей от одиночества девицы. — Ты что здесь делаешь? — бормочет Сильвия, натянув одеяло до подбородка. — Исполняю твои желания. Расстояние от дверей до широкой кровати он преодолевает в пару широких шагов, садится рядом и впервые за эти полгода смотрит на Сильвию как на равную себе. Серьезно, сосредоточенно, не позволяя искрам похоти проскочить ни во взгляде, ни в движениях. Но против природы не попрешь — желание просачивается наружу, клубится вокруг и мгновенно отражается на лице Сильвии. Как ни старайся, ничего у тебя не получится. Твой удел — разжигать страсть в телах смертных, смотреть, как они сходят с ума от одного твоего взгляда и наслаждаться их податливостью. Думаешь, получится себя переделать? Не получится. Да и кто он такой, чтобы противиться самому себе? Достаточно Мер сопротивлялся в жизни, и никакая Сильвия не заставит его второй раз наступить на те же грабли. Но в ее серо-зеленых глазах наравне с желанием плещутся тепло, забота и симпатия. Ты не понимаешь, что творишь, Сильвия. Может быть, Сильвия Хейли понимает чуть больше, чем две тысячи лет балансирующий между Адом и Землей демон. Может быть, ему стоит хоть на секунду расслабиться и позволить ей думать, будто ее сокровенное желание уже исполнилось. Только думать. Губы у нее непривычно сухие, но целует она Мера все так же жадно. Тянется вперед, обвивает шею руками и перебирается к нему на колени. Прижимая Сильвию к себе покрепче, Мер скользит губами ниже, к ее шее, и останавливается буквально в дюйме от бьющейся под кожей жилы. Прокусить ее — чего проще, но мысль об этом растворяется в сознании вместе с коротким, осторожным прикосновением Сильвии к мощным рогам, тут и там покрытым мелкими отростками. Вместо жилы на шее Мер прокусывает собственную нижнюю губу. Насколько же ты была не в себе, когда призывала меня, Сильвия? Говорить вслух нет сил, потому что ни разу до этого момента Мер не проверял, насколько чувствительными могут быть его рога. — Тебе больно? — шепчет Сильвия испуганно. Смещает ладонь и задевает самый кончик правого рога. Чтоб тебя, Сильвия. С губ Мера срывается сдавленный, хриплый стон. Он стискивает пальцами ее бедра, на коже наверняка останутся синяки, а то и царапины, и опрокидывает на кровать, впиваясь в губы глубоким, несдержанным поцелуем. Жадно, горячо. Сильвия мечется под ним, неловко цепляется пальцами за тонкую водолазку, тянет ее наверх. — Не пытайся больше их трогать, — рычит он ей на ухо. — Тебе же понравилось, — криво улыбается Сильвия. Дыхание ее тяжелеет, с приоткрытых губ то и дело срываются сдавленные выдохи. И все-таки ей нравится. Нравится, когда над ней издеваются — не важно, в постели или в отношениях. Она и сама поиздеваться не против, если шанс подвернется. Кто ты такая, Сильвия Хейли, и как умудрилась дожить до двадцати пяти с таким характером? — И мне тоже. Проще простого перехватить ее тонкие запястья, когда она тянется обратно к рогам. Сегодня они будут играть по другим правилам. Мер нависает над Сильвией, прижимает обе ее руки к матрасу — она поддается, позволяет перехватить их широкой ладонью и довольно улыбается, прогибаясь в спине. Хочешь знать, что еще можно с тобой сотворить, правда? Насколько горячей и губительной может быть любовь инкуба? Усмехаясь, Мер проводит когтем вдоль тонкой шеи, спускается к выступающим ключицам — красный след на коже тянется до низа живота, пока Мер не стягивает вниз кружевное белье Сильвии. До чего же она любит украшения. Она выгибается сильнее и сама подставляется под прикосновения. Витающее вокруг желание медленно сводит ее с ума — от него не спрятаться и не сбежать, оно не имеет ничего общего с любовью. Но пусть сегодня — и в ближайшие несколько лет — Сильвия думает иначе. Покрывая короткими поцелуями бархатистую кожу, Мер то и дело оставляет на ней засосы. Яркие красные пятна расцветают тут и там, цепочкой тянутся от внутренней стороны бедер обратно до ключиц. Мелкие царапины повсюду, где Мер касался Сильвии пальцами. Любовь способна ранить, правда? Короткий укус чуть пониже бьющейся на шее жилы, еще один — над грудью, последний — в опасной близости от затвердевшего от возбуждения соска. Ты в восторге, Сильвия? От мелких синяков, от меток на коже. Ты принадлежишь мне, целиком и полностью, — твоя душа, твое тело, даже твои мысли. И бежать тебе уже некуда. — Я и не собиралась никуда бежать, — бормочет Сильвия неразборчиво, когда пытается высвободить запястья из его цепкой хватки. Не получается. — Говорила же, что ты мне нужен. И вместо того, чтобы заткнуться и… Договорить она не успевает — Мер затыкает ее поцелуем, не дав закончить мысль. Хватит глупых слов любви. Единственная любовь, на которую он способен, — вот она. И Сильвии очень повезет, если он не выйдет из себя в процессе. Понимает ли бедняга, что он может спалить ее в порыве страсти? Совсем не так, как пишут в любовных романах. Он знает, что нет. И все равно отпускает ее и поднимается с кровати, чтобы отбросить в сторону водолазку и расстегнуть брюки. — Я не… — Заткнись, Сильвия, или я за себя не отвечаю, — угрожающе улыбается Мер, глядя на нее сверху вниз. Длинные светлые волосы разметались по кровати, щеки покраснели от возбуждения, и выглядит она непозволительно соблазнительно. Так, как и должна выглядеть жертва инкуба. Все еще надеешься? Веришь? Да, он верит и надеется. Мер не готов умереть за любовь после двух тысяч лет, проведенных в Аду, но готов немного подыграть: чувствовать жар тела Сильвии, целовать ее всю ночь напролет, позволить ей побыть сверху. Может, еще раз прикоснуться к его рогам. Она запрокидывает голову, часто и беспорядочно двигая бедрами, упирается ладонями ему в грудь и скользит ногтями по коже, задевает мелкие металлические сережки под ребрами. Еще, Сильвия. Сгори со мной. И она слушается. Подстраивается под ритм, который задает Мер, крепко сжимая ее бедра. На утро останутся не только синяки, но и глубокие царапины. Склоняется к нему и целует — жарко и глубоко, то и дело пропуская судорожные выдохи и стоны между поцелуями. Шепчет его имя — старое имя — и оставляет десятки, сотни беспорядочных поцелуев на коже. Малышке Сильвии тоже хочется оставить на нем метку. Наивная. Разве всегда она была так красива? Так ненормально привлекательна? Мер прикрывает глаза, шумно выдыхая через рот, но перед глазами все равно встает образ Сильвии Хейли: подрагивающая с каждым толчком аккуратная грудь; тонкие, изящные пальцы, какими она с силой стискивает его длинные волосы; бледные, покрытые синяками и ссадинами бедра. Даже выступившие на лбу капли пота и скользнувший по раскрасневшимся от поцелуев губам язык. Закрыв глаза, он видит ее перед собой как наяву. Надежда умирает последней, Мертаэль. — Горячо, — шепчет Сильвия едва слышно, прижимаясь к его груди. Губами прихватывает одно из украшений, несколько секунд играет с ним языком, пока не срывается на очередной стон. Тянется к рогам, но не достает даже до ушей. Прости, Сильвия, но с твоим ростом ничего у тебя не выйдет. — Боже, ну хоть сейчас-то… сейчас-то помолчи, Мертаэль… Демоны не обязаны слушать смертных, но сегодня Мер позволяет себе слишком много. Меняет положение, с легкостью подминая Сильвию под себя и толкается в нее глубже, чаще. Ее обычно бледная кожа кажется сероватой в полумраке спальни, охрипшие стоны звучат подобно музыке, а попытки оцарапать его длинными ногтями выглядят смешно. Еще. Еще. И еще. Сильвия задыхается новым стоном, хрипит и выгибается дугой, судорожно схватившись за плечи Мера, но он и не думает останавливаться. Сколько сил в ее хрупком теле? Хватит ли ее на целую ночь любви или она сгорит раньше, как любая другая смертная? Разве не может он натурально спалить ее дотла? Может, если захочет. Но вместо этого Мер заглядывает в полуприкрытые серо-зеленые глаза Сильвии и вновь накрывает ее собой. Еще. Этому пламени еще пылать и пылать до настоящего пожара. Но у всех есть предел, и инкубы не исключение. Новый толчок, за ним еще один, взгляд Мера пылает огнем желания вместе с черной, за две тысячи лет искалеченной до неузнаваемости душой, и в один момент все обрывается. Мир замирает, вспыхивает ярким пламенем перед глазами и вновь затухает. Пожар вожделения утихает раньше, чем успевает превратиться во всепоглощающий огненный вихрь. Собственное хриплое дыхание звучит как приговор. Вера и надежда, как и положено, умирают последними — тухнут в сознании Мера вместе с желанием, оседают пеплом и накрывают собой последние крупицы здравомыслия. Сколько шансов он сегодня упустил? Глядя на дрожащую в его объятиях Сильвию, Мер шумно выдыхает. Десятки, если не сотни. Он мог сделать с ней что угодно, а вместо этого загнал себя в ловушку, выбраться из которой уже не получится. Они обречены терпеть друга годами, десятилетиями. Сгорать от желания и тлеющего глубоко внутри подобия любви, — похоти, Мер, смирись со своими особенностями — не в силах отказаться друг от друга. Почему? Позволив Сильвии лечь рядом и устроить голову у него на груди, Мер поглядывает на гладкий, светлый потолок. Потому что кто он такой по сравнению с отцом? Всего лишь одна из забавных пешек. Кто он такой перед лицом давно сломленной, потерянной добродетели? Ее искаженное, черное отражение. — Спасибо, что пришел, — произносит Сильвия едва слышно. Наматывает одну из прядей его длинных волос на палец. — В прошлый раз мне показалось, что ты уже не вернешься. Я думала, что закрою глаза, а очнусь где-нибудь в Аду, если очнусь вообще. — Смертные не могут очнуться в Аду, — мрачно усмехается Мер. — Ладно, давай сделаем вид, что я не поднимала эту тему. Последнее, чего мне хочется — болтать о том, что случается с людьми после смерти. Представляет ли Сильвия, насколько близка к истине? Не окажись он так слаб, сейчас мог бы смаковать вкус ее сияющей души. Вместо этого Мер чувствует лишь приторно-сладкий вкус удовольствия, перемешанный с солоноватым привкусом чистого желания. Но они и рядом не стоят с отчаянием, болью или страхом. Не имеют ничего общего с болезненной похотью, какой должны давиться его жертвы, сгорая от желания. — Слушай… Я знаю, такие вопросы не стоит задавать в постели. Не думай, что я совсем с катушек слетела, ладно? В прошлый раз ты сказал «как пожелаешь», это значит, что ты?.. Он прекрасно знает, какой вопрос она хочет задать. Неугомонная Сильвия Хейли не желает отступать, пока не услышит слова, которых ждала всю жизнь. От родителей, от друзей, от своих многочисленных парней. Ты выбрала не того принца. — Что я тоже хочу тебя, Сильвия. — Мер скалит зубы, но в глазах его ни капли веселья. Сильвия закатывает глаза и недовольно поднимается с кровати, заворачивается в простыню и выходит из комнаты. Не такого ответа она ждала. А какого? Признания в вечной и чистой любви от, мать его, демона? Пусть катится к своему Господу, если не желает мириться с реальностью. Лениво развалившись на кровати, Мер впервые за полгода не желает исчезнуть сразу же после очередного занятия любовью. Черт побери, они просто трахаются, а не занимаются любовью. Верь, надейся. Люби. От поганого голоса в голове подташнивает, и избавиться от него Мер не может. Неужели отцу и впрямь пришло в голову поиздеваться над ним? Стало скучно за две тысячи лет в одиночестве? Но голос этот не бесцветный, лишенный индивидуальности голос Создателя — это его собственный голос, такой знакомый и такой чужой одновременно. Голос спокойного и уверенного в своих силах ангела Мертаэля. Тому тоже бы катиться ко всем чертям вместе с добродетелями. Как раз туда, где он сдох пару тысяч лет назад. Или туда, где задыхаются от безысходности и бессилия его собратья. Но Мер не один из них. — Кофе будешь? — кричит Сильвия из кухни. Хрипло. Устало. Слишком мягко. — Да. С сахаром. Единственный, кто не желает мириться с реальностью, — он сам.