Mormor. Часть 2.

Насколько больно ошибаться, когда ты гений и, как тебе кажется, знаешь все на свете? Моран уверен, что это практически как физическая боль для таких людей. Его часто считывали неверно. Например в детстве, когда родители считали его одним из тех детей, что не требовали особенного внимания с момента, когда стали ходить на горшок и самостоятельно держать ложку. Или в военной академии, а после и в армии, когда считали молодого Себастиана спокойным и безамбициозным, тем, кто не будет идти по головам ради звания. Они все ошибались. Ошибается сейчас и Эвр. Чтобы что-то сломать, это что-то должно быть изначально целым, нетронутым, собранным идеально. Моран же, пусть до сих пор и казался окружающим людям таковым, был сломан уже очень и очень давно. Если показать его специалисту, к примеру, психиатру, то тот с первым минут разговора поймет, что перед ним опасный социопат с искаженным понятием морали, которого нужно закрыть в одной из камер Шерринфорда, начальником которого военный некогда был. Полковника ломали с раннего возраста, уничтожая в нем все то индивидуальное, все то человеческое и живое, что в нем пыталось зародиться. Каждое человеческое чувство в нем, что вырастало как сорняк посреди голого раскаленного асфальта, оказывалось нещадно залито кипящей водой. В этом, возможно, и была его сильная сторона. Он был сломан настолько сильно, что не осталось что ломать... разве что уничтожать его полностью, отбирать у него жизнь физически. Ошибался и Джеймс, считая, что Моран замыкается от него, прячется, снова увеличивает дистанцию и словно забывает все то, что между ними было. Все совершенно наоборот. Себастиан настолько открыт, что Джеймс может протянуть руку и дотронуться пальцами до той единственной живой капли, что была в военном. Гений может даже уничтожить его, если захочет, ведь Моран отдал последнее человеческое и по-настоящему живое в себе именно ему. Слишком больно, чтобы дышать полной грудью, слишком опасно, чтобы поднимать высоко голову, слишком страшно, что и этого внутри него не останется, ведь тогда он будет пустым сосудом... Как корявая глинянная ваза, которую не жалко разбить, столкнув со столешницы. Военный замирает, так и не расстегнув пуговицу на воротнике рубашки, когда гений срывается и задает вопрос, который, на самом деле, было страшно услышать. Этот вопрос бъет по тому живому, открытому, приносящему военному немыслимое количество боли для такой крохотной его части. Медленный выдох, Себастиан закрывает глаза, старается собраться с мыслями и удержать себя, чтобы не обнажить слишком много. Он тщательно подбирает слова, тихо говорит о том, что не понимает, что консультант имеет ввиду, но того подобный ответ не устраивает. Моран снимает кобуру, кладет ее в сейф у своей кровати, расстегивает воротник своей рубашки и поднимает взгляд на гения. Кажется, этот взгляд всегда холодных серых глаз говорит сейчас куда больше, чем Себастиан мог бы объяснить словами. В этом взгляде больше боли, чем, кажется, может выдержать нормальный человек и не сойти с ума. В этом взгляде признание в собственной ничтожности, в провале, в боли и непонимании. Джим сейчас может поступить с ним так, как считает нужным. Но в голове военного только одна мысль - то, что настолько сломано, выбрасывают в утиль. Ричард хотел, чтобы Фрэнсис ему доверял. Доверял всецело, так, как доверяет сам капитан своему избраннику. Войдя в эти отношения Брук отдался в них с головой, пожертвовал всей своей скрытностью, своей привычкой быть не привязанным ни к кому, своим желанием умереть, как говорят, свободным. Он отдал это все за техника и поэтому объяснения мужчины такого его состояния вызывают у военного лишь печальную улыбку. Брук качает головой и легко ударяет ладонями по рулю, поджимая губы. Может они поспешили? Может быть Фрэнсис все еще не готов? Ричард может понять. То прошлое, что было у техника, творило с людьми в последующей жизни непоправимое. Может быть Фрэн никогда не сможет никому по-настоящему доверять. Может быть просто Ричард не тот, кому он может довериться из-за осознания, что военный буквально физически сильнее него. Брук отпускает это. У него нет другого выбора, если он хочет хотя бы попытаться быть счастливым с мужчиной, которого и правда любит. Объятия неожиданные, теплые, отчаянные и полные странной тоски, причины которой военному никак не разобрать. Но он отвечает на них, обнимая техника в ответ, прижимая к себе, пока сердце пропускает удар от признания Фрэнсиса. — И я люблю тебя... — чуть хрипло отвечает мужчина, ощущая возникший в горло ком от неясного чувства страха, будто он может потерять любовника прямо сейчас, стоит ему произнести эти слова и отпустить от себя мужчину. — Я всегда здесь, слышишь? Я всегда рядом с тобой. Рядом с тобой любым, Фрэнсис. Ты веришь мне? Я готов ради тебя на все. Я умру за тебя, если потребуется. Брук возвращается с очередного задания раньше, чем это ожидалось. Работа прошла гладко, словно по книжке, а значит он может по пути домой заехать в магазин и купить продуктов для небольшого романтического ужина, если удасться хоть немного взбодрить Фрэнсиса, что был погружен в собственные страхи и проблемы в последние дни. Военный поджаривает стейки на сковороде гриль, когда раздается хлопок входной двери и слышится звон брошеных на тумбочку в коридоре ключей. — Фрэнсис? — зовет мужчина с кухни. Джеймс останавливается от этого взгляда. Его злость на Морана и раздражение куда-то деваются. Его открытость обезоруживает. И Джим видит так много боли в этих глазах. Видит того потерянного, сломанного, но не сломленного мальчишку, лишенного простого тепла, а затем юношу, из которого за годы военной академии и службы в горячих точках по всему миру выбивали все проявления живого и эмоционального, мужчину, ставшего отточенным оружием, лишенным любых проявлений слабостей, вызывающего страх и непонятого. Джим видит через эту оболочку и броню. Себастиан открывается перед ним, позволяя делать, что пожелает, позволяя уничтожить. Нечто такое же живое и приносящее боль внутри его собственной черной, выжженной души, которой, согласно хорошо выстроенным легендам, не существует, тянется к нему и знает это одиночество. Их обоих боится и не понимает этот мир, для них не предусмотрено простого и обычного счастья, покоя. У Джеймса нет решения, нет лекарства от этого, но он хочет лечить его раны, собрать все эти острые осколки, в которые превращена его душа. Джим замирает, смотрит на него, чуть вздрагивая, сглатывая, будто чувствуя его боль. А потом делает шаг к нему. Меделенно, будто давая привыкнуть и боясь причинить боль, Мориарти оказывается рядом, вплотную к нему, прижимаясь всем телом, и обнимает его без слов. Все объяснения и дела сейчас не имеют значения. Он скучал по этой близости, болезненной открытости, по Морану так близко в его руках. Джим долго стоит так, не отпуская и не шевелясь, по-прежнему крепко прижимая Себастиана к себе. Потом чуть отстраняется и поднимает голову, смотрит в серые глаза. Медленно отводит челку, касается его лица, проводит пальцами по скуле, плечам. Склоняет голову на бок, дотягивается и целует его. Долго и медленно, постепенно углубляя поцелуй, все более жадно и сильно. Будто желая забрать у Себастиана его боль, будто, выпитая им, она нейтрализует его собственную. Джим открывается, снимает все маски, он сейчас так же уязвим как и Моран. И хочет отогреть Себастиана, но не обжечь. Происходящее между ними сейчас в спальне Морана, куда незаметно перешел этот разговор, не про желание, но про острую, предельную близость, смешанную с болью. Которая все же тихо перерастает в страсть. Но Джим не спешит, прислушивается к Морану. Его руки гладят его спину, он сильнее вжимается в него, дыхание становится напряженным и сбивчивым, боль, которую он ощущает, смешивается с желанием. - Доверься мне, - шепчет Джеймс, сам не доверяя себе. Он не может гарантировать, что однажды не причинит ему боль. Но только не сейчас. И только не по своей воле. Пульс еще частит, и Френсис замечает, как подрагивают его руки, когда он задерживается на лестнице, выйдя на один этаж раньше, чтобы снять в подъезде кабуру с пистолетом и переложить в сумку. Если Рич пришел раньше него, он заметит, и это встревожит его еще больше. Но он уже справился с волнением. Прогулка от метро дала ему достаточно времени, чтобы взять себя в руки. Френсис поднимается пешком оставшийся этаж и открывает дверь. Он уже принял решение, наверное, самое сложное и болезненное в его жизни. Теперь все зависит от того, чтобы никак не выдать своих эмоций. Как же это чертовски сложно. Не сломаться в любой из моментов, когда Ричард так близко, не рассказать ему все. - Я дома, - отзывается техник, - Кажется, задержался дольше. Ты давно пришел? Он ставит на пол сумку и снимает промокшую куртку. - Чем так потрясающе пахнет? - Френсис пробирается на кухню и обнимает Ричарда, отвлекая своим появлением от готовки. Он заставляет себя представить, что этот вечер ничем не отличается от других. Френсис почти ничем не выдает своей тревоги, не больше обычного. Ричарду может показаться, что ему даже немного лучше. Френсис даже с удовольствием делит с ним ужин. Он вспоминает, что забывал поесть уже давно. И чувство голода дает о себе знать. - Рич, спасибо, - Френсис задерживает взгляд на любимом лице, - Посуду сегодня мою я. Когда они заканчивают с ужином, Ричард все равно остается рядом и помогает ему с посудой. Френсис ощущает на своей талии его теплые сильные руки и подается назад, прижимаясь к любовнику. Ему хочется раствориться, растаять в его руках, чтобы ничего, кроме этого, не существовало, и этот вечер не заканчивался. Они перебираются на диван к телевизору в приглушенном свете лампы, и Френсис прижимается к нему. Чуть более крепко, судорожно, отчаянно. Как в тот раз, когда чуть не потерял его на прошлом совместном задании. Чуть откровеннее, чем он хотел себе позволить. Едва не выдавая себя. Но он не может отказать себе в этом. Он должен надышаться им, этой близостью, запомнить ошущение. Его рук, его губ. Тоска разрывает его изнутри, может быть, он совершает ошибку. Но стоит ему проговориться, дать слабину, и Ричард непременно станет прямым участником во всем этом. Руки Френсиса сжимаются на его спине, чуть вздрагивают. Он чувствует себя чертовски одиноким сейчас, чувствует вину перед тем, кого так сильно любит и хочет защитить. Рич не поймет его, но, объяснив, он продвергнет его опасности. Френсис прикрывает глаза, прижимаясь к нему, а потом открывает, вглядываясь в его лицо, проводя по нему пальцами, и целует. На следующий день Френсису не нужно в офис и можно остаться дома и поспать подольше. Но он все равно встает, чтобы провести утро с Ричардом, пока тот собирается, и сделать ему кофе. Френсис снова его обнимает, пора отпустить. И когда за Ричардом закрывается дверь, он приваливается к ней спиной, сползая и опуская голову. Нужно собраться. У него не так много времени. Чертовски больно, но еще больше от того, что он причиняет боль Ричарду, которому не может это объяснить. Снова, еще одна его жизнь рушится на части. Но этой, рядом с человеком, которого он любит, он по-настоящему дорожит. Но если это та цена, которую нужно заплатить за безопасность Ричарда, он готов. Френсис поднимается. Он открывает сумку и сгребает туда только самое необходимое: документы, кредитные карты, ноутбук, минимум одежды и антидепрессанты, бумажную книгу в тонкой обложке, которую читает вот уже полгода и на которую никогда нет времени, но ее наличие странным образом успокаивает. Задумывается на мгновение и забирает с собой шарф, который Ричард оставил у него и который однажды одалживал, укрывая от холода. Если все эти опасные нити завязаны на нем, чтобы разрубить их, он должен исключить себя и возможность себя использовать, а значит и угрозу для Ричарда. Он должен исчезнуть. Френсис пишет Джеймсу электронное письмо, раскрывая в нем то, что узнал из разговора с Тайлером вчерашним вечером, предупреждая о намерениях группировки, и говорит о том, что ему нужно уехать на неопределенный срок. Второе письмо - на обычном листе бумаги и самое сложное. "Ричард, любимый, эти несколько месяцев, которые у нас были, останутся для меня дороже всей остальной жизни. Только с тобой я мог по-настоящему жить и любить. Прости за то, что я должен сделать. Я никогда не оставил бы тебя, если бы мог поступить по-другому. Прошу, не переживай обо мне, я буду в порядке". Он оставляет письмо на кровати. Разворачивается, набрасывает в прихожей куртку, закидывает сумку на плечо и торопится уйти, пока у него есть на это силы, пока его в полной мере не накрыло осознанием своего выбора. Он вызывает такси и едет в аэропорт. Любая страна годится, чтобы потеряться, если нужно залечь на дно и нет особых предпочтений из-за полного безразличия к происходящему вокруг, а вся жизнь и все, имеющее значение, остается далеко позади. Через два с половиной часа Френсис приземляется в Стокгольме. Потерянный, опустошенный, но к дикой тоске, скребущейся и кричащей внутри него, примешивается облегчение от того, что он поступает правильно. Теперь, когда он больше не связан с ним, Ричард не будет представлять интерес для группировки, частью которой Френсис когда-то был.