***
На следующий день перед тестом по современной японской литературе её облепляют одноклассницы с какой-то тупой хернёй, Ран бы не назвала по-другому. И спрашивают, мол, что она ему ответила. Ран поначалу думает, что они о том заурядном письме: как она и ожидала, содержание такое же заурядное. Как вообще можно предлагать встречаться человеку, которого видел только издалека? О нет, к чёрту заурядное письмо! Окна раздевалки мальчишек выходят на главный вход-выход, и, конечно же, те мигом растрепали, что «это же той самой хафу с нашего потока передаёт любовное письмо семпай из сборной». Девчонки, конечно, так в лицо её не называли, девчонки называли её «дабуру». Но Ран не глухая. Ран — не дабуру и не хафу. Она — квота. Начать бы стоило с этого, если бы ей было не всё равно. Всё продолжается ещё глупее, чем началось, ему — фактически — в отделение шкафчика для обуви снова кидают любовное письмо, предназначенное для неё, этот пацан со сдержанно-кислой рожей передаёт, ему явно неинтересно быть посыльным. На этот раз втихую, спасибо уж. Ран занимает второе место на потоке на тесте по истории, единственного вопроса, на который она неправильно ответила, не было в программе, придурок из параллельного класса с девственными усиками и первым местом в списке просто угадал! Она сама у него это выпытала. В другой день первым уроком стоит физкультура. Сразу два урока, поэтому тетрадку с конспектами одноклассник возвращает Ран, кинув в шкафчик для обуви перед этой самой физкультурой. Она совсем немного не успевает перехватить тетрадку, одноклассник около шкафчиков пожимает плечами, мол, просто открой и достань. Если там нет дна, то она так же просто достанет её из чужого отделения. Ран соглашается — логично, но понимает, что ключ-то от своего дома закинула в верхний ящик стола, всё равно она этим шкафчиком не пользуется. Она выковыривает пенал из сумки, нервным размашистым почерком пишет на стикере: «Не работает! Отдавать лично в руки Сато Ран-сан!» — и шлёпает на дверцу. Между домом и кучей вонючих спортсменов — наверняка с завышенной самооценкой — она выбирает второе, у сборной должна заканчиваться обязательная утренняя разминка. По крайней мере, в средней школе у Ран в Киото было точно так же. И ей везёт. Они сидят в раздевалке полукругом, тренер командным раскатистым голосом втемяшивает им что-то в пустые бошки. Семпай-шкафчик-снизу отдаёт ей ключ под тихий свист и улюлюканье с задних рядов полукруга. Тренер не кричит на них, не зыркает, строя грозное выражение лица. Тренер едва-едва прищуривается, даже не на них, и тут же шум намертво смолкает. Ран хмыкает, сама себе на уме: а тренер-то у них хорош. Она кланяется у выхода и закрывает за собой дверь. — Тсунемару Юта, — семпай-шкафчик-снизу представляется, когда она отдаёт ему ключ обратно. Видимо, только потому, что на её «семпай, подождите» обернулось больше половины коридора у спортзала, из которого они выходили. Ран думает, что ей насрать, как его там зовут, хлюпает персиковой газировкой — вкусненько. Но всё равно ещё раз представляется для приличия. Она между уроков жалуется председателю студенческого совета на этот чёртов шкафчик и требует починить хотя бы спустя три недели. На обеденном перерыве ей такой же первогодка из параллельного приносит небольшую стопку бумаг. Ран перекидывает одну ногу на другую, вытянутые прямо в проход, они на виду, первогодка смотрит на её голые колени — она перед выходом в северный ноябрь теперь надевает старые спортивные штаны, потому не носит колготки — и начинает мямлить ещё сильнее. — Я не нашёл… Передать, там написано, — он кладёт листы со скрепочкой на её парту, даже не в руки. — Вы же Сато Ран-сан? После её кивка первогодка немного успокаивается и спешно выходит из класса. Ран лениво начинает вчитываться в бумаги, полагая, что это кто-нибудь из учителей поручил передать проверенные тесты или какие-нибудь согласия для того, чтобы заполнили родители, на будущую школьную экскурсию. Бумаги действительно оказываются не тестами, а документами. Для Тсунемару Юты. Согласие, которое должны заполнить родители или официальные опекуны несовершеннолетнего, на поездку в другой город для серии товарищеских матчей и прочая ерунда, она не читает. Ран выходит из кабинета, чтобы или подняться на этаж, где занимаются третьегодки — или он на втором году обучения? — или спуститься к шкафчикам и швырнуть туда, она не решила. Волна одноклассников возвращается в кабинет и играет мелодия. На следующей перемене Ран слишком долго дописывает задачу, на другой её отвлекает староста, вернее, не отвлекает, а приглашает в свою команду по групповому проекту на английском. Такую удачу Ран упустить не может, как и упускать шанс выбрать себе более интересную часть проекта. По окончанию уроков идёт в туалет, оставляя вещи в классе, не будет же она с ними таскаться, а по возвращению обнаруживает около своего места того пацана из сборной, в сторону которого косятся дежурные. Ран переступает только что вымытый пол, одноклассница в шутку грозит ей за это шваброй. — Сато-сан, вы стикер наклеили не на ту дверцу. Она это уже поняла. — Забирай свои документы, — очень громко произносит Ран, чтобы все дежурные слышали: это не любовное письмо!***
На предложение старосты съездить на следующей неделе в Саппоро, поддержать их хоккейную сборную, Ран говорит: — Командный спорт — говно. Особенно хоккей. Принципиально громко, у спортзала, в котором должна проходить очередная утренняя разминка сборной. Староста — две косички с огромными миленькими помпонами на концах — на такую резкость удивленно охает. Это именно та реакция, которой и добивалась Ран. А потом за её плечом вырастает тренер сборной. Топорщащийся беспорядок на голове делает его визуально ещё выше. Ран недовольно куксится, но от страху не сутулится и не вжимает голову в плечи, хоть и понимает: это не тот уровень оппонента, который она может осилить. Она-то хотела зацепить кого-нибудь из спортсменов, потому что какой ты к чёрту вообще спортсмен лучшей юношеской сборной Японии, если тебя цепляют слова какой-то девчонки с первого года обучения. — А может, вы его просто не понимаете, юная леди? — громыхает он, впрочем, миролюбивым басом. Ран отводит взгляд в сторону, прекрасно понимая, что не выйдет из этого спора победительницей. В Саппоро со всеми остальными для поддержки на следующей неделе она и правда соглашается поехать. В проспонсированный целлюлозным комбинатом автобус для болельщиков все не вмещаются, поэтому двух девчонок, Ран и старосту, отвозит на машине мама последней. Ран совсем-совсем чуточку чувствует себя обделённой: ответственная за поездку учительница пыталась честно решить вопрос жребием, и помеченные бумажки достались Ран и её подруге — они обе должны были поехать на машине. Но подруга тайком поменялась бумажками с другой одноклассницей под невнятным предлогом того, что автобус отходит от школы, ей так будет удобнее. Ран не уточняет, с каких пор удобнее, чтобы тебя забирали от школы на автобусе, а не на машине прямо от дома. Подруга косится на их одноклассника, вероятно, надумывая сесть с ним если не на соседнее сиденье, то просто рядом. Выезжают рано утром, матч в пять вечера, к ночи уже вернутся по домам. В машине они пьют газировку, подтанцовывают под какую-то попсу, которую крутят по радио, открывают сразу несколько пачек чипсов, по очереди с закрытыми глазами дегустируют, пытаясь угадать вкус. За что получают нагоняй от мамы старосты — накрошите на обивку же! Они обсуждают всякую ерунду. В хорошем смысле «ерунду», Ран почти чувствует себя нормальной школьницей: последний тест был сложный, проект по английскому, газировка в автомате подорожала на йену. Мама старосты высаживает их около спорткомплекса на два часа раньше, чем приезжает автобус с другими болельщиками, на всякий случай заставляет всех остальных девочек записать её номер: вдруг они каким-то образом разделятся, не хватало ещё потерять детей в чужом городе. И уезжает по своим делам. Ран с девочками обедают из контейнеров, обсуждая уже темы поинтереснее: семпай-второкурсник из студсовета поблагодарил их старосту за помощь, о чём она не может забыть уже неделю, какой он милый. — Мальчишки все — придурки, — кисло вставляет Ран. Староста прекращает обеими руками от смущения жмякать помпончики на своих косичках: — Да ты же у нас цундере, Ран-тян, — хитро щурится она. — Говорила: «хоккей — говно». И вот, — староста показывает раскрытой ладонью на холл спортцентра, в котором они сидели. — «Мальчишки — придурки» по такой же логике, ага? Остальные две девочки тоже подхихикивают. — Да просто все поехали, а я со всеми хочу, — Ран пожимает плечами и идёт искать туалет, чтобы помыть контейнер. Высоченные стеклянные своды спорткомплекса завораживают, мимо проходят парни — примерно ровесники Ран, явно старшая школа — с огромными сумками. Она грустно моет контейнер в женском туалете под обсуждение кей-попа двумя девочками-фигуристками — судя по сценическому макияжу и намертво залитым лаком пучкам волос. Грустно ходит туда-сюда по спорткомплексу, осматривает сувенирную лавку, читает указатели, снова возвращается к сувенирной лавке. И не может определиться с тем, какой именно сувенир хочет. — Сато-сан? Вам же вроде не нравился командный спорт. Ран очень медленно разворачивается в противоположную сторону от голоса, она, конечно, своим очень громким криком около спортзала пыталась кого-нибудь из спортсменов зацепить исключительно из — спортивного! — интереса, но вот ковырять нервы в такой момент — надо быть просто последней чёрствой тварью. Ран себя таковой не считает. Ну, явно уже не последней, по крайней мере. — Вы обознались, я её сестра-близнец, — она натягивает капюшон толстовки на голову. Никакой сестры у неё никогда не было. Даже двоюродной. Ран просто пытается ему как можно вежливее намекнуть, мол, иди к чёрту, семпай-шкафчик-снизу. — У вас одна куртка на двоих, что ли? — судя по голосу, он ей совершенно не верит. — И штаны с ботинками тоже. У неё одна-единственная дедовская зимняя куртка со старым логотипом бумажно-целлюлозного комбината во всю спину — надо было нести рюкзак на обеих лямках, может быть, не заметил бы, — в отличие от хоккейной команды, там просто труба завода обведена в круг. И заплатка на правом локте. — Это вообще-то ра-ри-тет, — Ран разворачивается на пятках ботинок с гордо поднятой головой и руками в карманах, всем видом показывая, как ей насрать. — Командный спорт — всё ещё дерьмо. — И вы приехали в этом убедиться? — он слегка поднимает одну бровь вверх. Пацан не особо выше неё, в кроссовках и стандартной спортивной форме их школы, налегке. Значит, они уже оставили все вещи в раздевалке. Ран не задаёт тупых вопросов типа «А вы почему так рано приехали?». На соревнования участники приезжают сильно заранее, чтобы отдохнуть с дороги, переодеться, размяться, а потом прогнать программу. Или что там делают хоккеисты? Раскатывают лёд? — Нет, — Ран бросает последний взгляд на сувенирную лавку. А потом резко вскидывает руки и полностью разворачивается к нему. — Ты чё, идиот, что ли, чтобы интересоваться мнением негативно настроенных людей прямо перед матчем? Пацан на неё прищуривается, смешно морща нос. — Или ты не воспринимаешь матч всерьёз из-за того, что он дружественный и ни на что не влияет? — Ран со всей силы хлопает его ладонями по плечам и пытается поболтать туда-сюда, наивно полагая, что у неё получится, если он не такой стереотипный громила, каким полагается быть хоккеисту. Пацан не поболтался. — Или ты ни во что не ставишь соперников, потому что вы лучшие, а?! — Ран аж злость берёт, ишь какой, нашёлся гордец! — Или не уважаешь свою команду? Ну-ка, возвращайся назад правильно настраиваться на матч! — Почему вы меня отчитываете, как тренер? — он выставляет ладони перед собой, иначе она могла бы стукнуть его лбом в подбородок. — Потому что ты уши развешиваешь перед всякими противными девчонками! Это неспортивное поведение! — Да я спросить хотел, вы выглядели растерянной, вход на трибуны вообще с другой стороны, — он тыкает пальцем в указатель над их головами. — Я сувенир хотела, а ты что тут прохлаждаешься? — В туалет шёл, можно? — он спрашивает из вежливости и без ответа всё равно обходит её, направляясь как раз в сторону туалетов. — Нельзя, — Ран соскальзывает с его плеча и тут же выпрямляется. — Потом сходишь, больше накопится. — А можно, пожалуйста, я буду сам решать, когда мне идти в туалет, — с очевидным давлением в голосе, медленнее говорит он. — В экипировке делать это будет неудобно, если вас интересует. Ран хмыкает и потирает подбородок: она об экипировке и не подумала. Поэтому упирается ему ладонями в спину и подталкивает уже в сторону туалета: — Давай пободрее тогда, Мару. — Мару? — он, судя по голосу, хмурится. — Мару, — она хлопает ему раскрытой ладонью по спине по символике круга. — Ладно, — смиряется он. — У вас тоже на куртке круг. — Я Ран, как «раунд», всё честно. — «Раунд»? А почему не «период»? И тут Ран понимает, с чего он вообще с ней заговорил, пусть и в такой дурацкой манере. Мару нервничал перед игрой и, наоборот, может быть, даже просто подсознательно, пытался отвлечься, но одновременно не очень сильно. Дерьмовое чувство поиска баланса, Ран знает по себе. — Угу, офсайд, — она поддерживает с ним разговор, пытаясь копировать его спокойное выражение лица. — Это вообще другое. Ну, не говорить же ему что-то типа: ути-пути, бедный, всё будет хорошо, вы — молодцы. — Я совершенно без понятия, — честно признаётся Ран, — знаю только, что шайба должна оказаться в воротах противника. — Какая вы сильная, Сато-сан, регби, что ли, занимались в средней школе? — Мару не прямо, чтобы издевается, но пытается, кажется, задать их разговору ещё более дурацкий тон, чем он был. — А женские сборные по регби вообще бывают? — Вы сувенир хотели, — он оборачивается к ней, и Ран думает, что будет жаль, если ему выбьют зубы, симпатичный же. Поэтому отводит взгляд к сувенирам: — Они какие-то не такие. — Если вам не нравится атрибутика с хоккеем, то вон можете выбрать брелок с женскими коньками — фигурное катание бывает одиночным. — И чем он тогда будет отличаться от того, который я могу купить у нас в спорткомплексе? Надо что-то спортивное с Саппоро, если уж выбирать сувенир. — Статуэтка? Там внизу надпись есть. — Я, по-твоему, похожа на человека, у которого есть лишние деньги на статуэтку? — Ран подаётся вперёд, на него и тут же опоминается: прозвучало не в меру грубо. — Она слишком дорогая. К тому же будет пылиться и место занимать, — добавила как можно спокойнее. — Магнитик? — Фу, какая банальность. В моей коллекции принципиально не было ни одного магнита. — То есть это ещё и ваша коллекция? Я думал — в подарок кому-то привередливому. — Да всё, забудь, — Ран снова суёт руки в карманы куртки, — смысл сувенира в памяти. Я просто посмотрю как зритель и запомню. Вот и вся память. Она какое-то время смотрит на своё отражение в стеклянной витрине. Вдруг Мару неожиданно спрашивает тихим голосом: — Травма? — С чего взял? — удивленно поднимает на него глаза Ран. — Вы сказали «как зритель», будто это для вас необычно, но в спорткомплексах в разных городах бывали часто, чтобы образовалась целая коллекция, — продолжает немного неуверенно. — И говорите вы про спортивный настрой. А теперь не ходите на физкультуру. — Ха-а, а шайбой-то мозги не отбило, — она легонько щёлкает его по лбу, на что он смешно морщится, как кот, которого потрогали за мокрый нос. — Стереотипы. — Любопытно? — она ему подмигивает. — Если удобно, — спокойно говорит он, глядя вперёд, «об этом говорить» оседает недосказанным. — Хорошо, — Ран ещё больше приосанивается, — если забьёшь три, нет, пять шайб, — она старается не продешевить, учитывая, что тыкает наугад, — то тогда расскажу. Мару смотрит на неё сверху вниз и тихо, но очень чётко выдаёт: — Я вратарь. Ран чешет под капюшоном затылок с короткими волосами, они забавно вьются, из-за раннего выхода из дома не успела их выпрямить. — Ну, тогда, — она разводит руками, — просто покажите весёлую игру, чтоб я не зря сюда приехала. Мару думает о чём-то своём несколько секунд, глядя на неё, а потом коротко кивает. У него от этого движения забавно качается прядь волос у лица. — Что, уже передумал в туалет идти? Впиталось? — Ран на него очень-очень демонстративно серьёзно смотрит, как будто и правда может впитаться. — Давай я тебе расскажу, как в Средневековье в Европе рыцари в доспехах нужду справляли, у меня высший балл по истории. Мару немного брезгливо морщится: — До свидания, Сато-сан. А потом разворачивается, приглаживает волосы и по указателям идёт к туалету.***
За разминку-раскатку староста объясняет основные правила, в ходе первого периода Ран усиленно вчитывается в надписи на форме, чтобы потом спросить: — А где Мару? — Кто? Ран находит его сама — как удобно, что фамилии пишут на форме таким здоровенным шрифтом! — на скамейке запасных. И тут трибуны вокруг взрываются криками — их школа забила шайбу в ворота противника. Ран под шумок встаёт с места и подходит поближе к первому ряду, за что на неё злобно ворчит какой-то парень. К концу первого периода Ран обнаруживает себя на корточках, прилепленной к прозрачному пластиковому ограждению, она очень активно показывает жестами «класс» и «туда его, сам был виноват, нехер толкаться» номеру 25, уже второй раз за этот период сидящему напротив в зоне для оштрафованных игроков, кажется, за то, что он случайно заехал клюшкой в челюсть сопернику. Тот машет ей рукой в здоровенной перчатке в ответ. К началу второго периода Ран просачивается на скамейку запасных почти случайно: около раздевалки — в зону для спортсменов она прошмыгивает, слившись с толпой девушек-фигуристок — хлопает по плечу «номер 25», начинает ему втолковывать про то, что всё окей, со всеми бывает, возьмут второй период, очень громко начинает это втолковывать. На что ей «номер 33» выдаёт что-то типа: — О, ты же та самая девушка, — дружелюбным тоном, кажется, намекая, что она приходила к ним за ключами в раздевалку. «Номер 33» она мысленно помечает как «вратарь-не-Мару» — фамилии на спине со своего ракурса не видит, — поэтому шлёпает его открытой ладонью по плечу. На плече оказывается экипировка под формой, Ран думает, что в следующий раз надо шлёпать для профилактики сильнее. — А ты чего расслабился и на девушек смотришь, — Ран засовывает руки в рукава куртки. — Разве вратарь — не последняя линяя обороны команды? Если даже ты расслабишься, то какой пример подашь остальным? И тут же слегка скуксивается, на неё через плечо другого игрока смотрит тренер, он идёт впереди, но, вероятно, слышит все их разговоры, даже в шумном коридоре спорткомплекса. Ран слегка оседает, как пена от газировки, и начинает говорить с остальными уже спокойнее. И тише. Тренер её не выгоняет ни когда они идут в коридоре, ни со скамейки запасных. Молча одобряя её неуёмную активность. Ран сначала радуется, хлопая по ладони «номер 25» — он снова с кем-то поменялся и вернулся со льда. А потом до неё доходит: её, по собственной же инициативе, эксплуатируют в качестве то ли второго тренера, то ли менеджера, то ли вообще талисмана команды. Последнее было самым обидным вариантом. «А что, так можно было, что ли?! Возьми меня тоже в другой раз!» — приходит сообщение от старосты ей на телефон. Ран оборачивается, среди толпы людей еле-еле находит старосту, та показывает ей большой палец вверх, Ран разводит руками, мол, оно само, она не старалась. Присаживается нормально на скамейку, чтобы спросить старосту про свой рюкзак — Ран оставила его на сиденье, — может ли та его забрать или хотя бы проследить? Рядом с ней молча садится Мару, который до этого стоял, оперевшись на незащищённый прозрачным пластиком бортик. Ран не допечатывает сообщение, поднимает на него глаза. К её удивлению, он пару секунд смотрит не на лёд и игру команды, а на неё сквозь решётку шлема. — А тебе, наоборот, не следует так сильно напрягаться, — она изо всех сил старается улыбнуться ему мягче, а потом утыкается в ещё закрытую раскладушку. До Ран только сейчас доходит, что ей бы тренер такую выволочку устроила — на мальчиков, даже случайно, смотреть расхотелось бы до самой старости! Мару молча переводит взгляд на лёд, ну, наверное, переводит, она боковым зрением видит, что от неё он отворачивается. Ран снова открывает раскладушку, чтобы допечатать сообщение — ещё потерять вещи не хватало! — как у неё закладывает уши от крика — трибуны сзади за пластмассовым прозрачным экраном ревут, — а Мару сильно пихает её в сторону и наваливается сверху. Ран роняет телефон, распластывается по скамейке, сдавленно матерится в рукав куртки — от столкновения лицом со скамейкой её только этот рукав и спас. А когда снова может выпрямиться, нервно убирая растрепавшиеся волосы за уши, то видит, как Мару встаёт со скамейки совсем, чтобы передать шайбу «номеру 25», а тот — судье, который подъезжает к их бортику. — Тебя тут, кстати, не должно было быть, — тихим басом напоминает ей тренер и показывает судье жест, мол, всё нормально. — Так что делай вид увереннее. Ран хорошо умеет делать уверенный вид. Она тоже показывает судье, что у неё все нормально — дедовская курточка с нашивкой целлюлозного комбината добавляет ей очков визуальной причастности к команде, — и шайба снова в игре. Тренер раскатистым басом выдаёт: «Ха-ха, молодец, даже на скамейке!» — в сторону Мару, он выше всех их минимум на добрый метр из-за того, что остался стоять на скамейке. Мару не выглядит сильно гордым за себя. Ран соскребается со скамейки окончательно, встаёт на обе ноги и пересиливает желание прокомментировать, что как-то рановато она сочла хоккей весёлым, всё ещё говно — ваш хоккей, ничего не делая, в сторонке, можно травму получить. — Спасибо, — вместо этого говорит она, поскольку без него ей собирать бы все свои прекрасные от природы ровные зубы с прорезиненного коврика под ногами. — Ты в порядке сам? Судя по движению шлема, он ей кивает, мол, нормально. Она смущённо поднимает воротник куртки выше, будто от холода. Ну да, дурацкий вопрос задала.***
Мару всё-таки выходит на поле в третьем периоде. Ран за него радуется, как за родного — синдром утёнка, кого первого из сборной увидела, за того и болеет, — и кричит с места громче всех на трибуне, по крайней мере, ей так кажется. На своё место рядом со старостой она всё-таки вернулась, отчего ей обидно за поспешность, всем возвращающимся и выходящим на лёд она отбивала «пять», получается как-то несправедливо. Хоть Мару и не похож на человека, которого вообще может волновать такая мелочь. Последний тайм — «период!» ворчит староста — они берут с едва заметным преимуществом. Ран очень-очень шумно выдыхает и откидывается на спинку сиденья с ноющим чувством полной выжатости, будто это она отыграла все три периода без замен и в громоздкой тяжелючей форме. Староста открывает телефон и обеими руками очень быстро набирает там что-то с громким пиликанием каждой клавиши: — Мама пишет, что не может найти свободного места на парковке. Там футболисты играют ещё на крытом поле, не протолкнуться от народу. Мы можем не торопиться. Они вчетвером со всеми остальными девчонками сначала идут до автоматов, где то ли не завезли, то ли уже успели раскупить фирменную газировку завода в Саппоро. Покупают готовые сэндвичи, жуют прямо всухомятку, глядя с последних рядов разминку фигуристов на другом катке. Девушки с юношами катаются в парах, что-то обсуждают. Ран думает, что красиво и странно наблюдать такое сразу после чуть ли не узаконенных драк на льду. Дурацкая всё-таки эта игра. Но от чувства причастности становится приятно из-за ностальгии: плохое всегда со временем забывается, как срастаются переломы, даже если кости пришлось скреплять металлом, настолько «плохое» было совершенно дерьмовым. Так что её вполне устраивает быть временной подпевалой, эмоциональной батарейкой для сборной, без формы и без бэджика на ленте на шее. Обмен вышел честным. Она даже считает, что не зря приехала. Было немного, совсем чуть-чуть, но весело.