Газировка со льдом

      — Вы любите газировку? — Мару в спортивной форме переобувался около своего шкафчика, когда она пришла, и теперь стоит специально чуть поодаль, чтобы им не пришлось толкаться.       Ран открывает дверцу своего шкафчика, чтобы обнаружить: его за выходные не починили.       — Ага, — она закрывает дверцу на ключ.       Открывает. Нижняя полка отсутствует. Ещё раз делает то же самое, результат не меняется. Она, конечно, может положить обувь снова в шкафчик подруги — у неё есть дубликат ключа, но это будет выглядеть так, что ситуацию со школьным автобусом она действительно не прочитала, спустила на тормозах и всё такое. Ругаться — тоже глупо, дурь какая-то: ну, поехала, ну, на автобусе и на автобусе.       — Вот же срань, — Ран с силой захлопывает дверцу и оборачивается на него.       Мару держит перед ней в вытянутой руке газировку в жестяной банке:       — Такой пойдёт?       Она удивлённо приподнимает бровь — чего он вообще продолжает тут стоять? — но банку берёт.       — Сувенир, — всё-таки объясняет Мару, будто совершенно очевидно и понятно, с чего он угощает её газировкой. — «Саппоро» написано.       — А, спасибо, сколько я тебе должна? — Ран кладёт газировку в школьную сумку и заодно достаёт кошелёк. — И как ты успел её ухватить? Мы ни в одном автомате в спорткомплексе не видели.       — Нам выдавали, — он достаёт из сумки ещё одну банку и протягивает ей. — Команде. Что-то типа в благодарность от спонсоров игроков из Саппоро за то, что проделали путь и играли не на домашнем стадионе. Но во время матча и после — вредно пить сладкие газированные напитки, полезнее воду.       Ран забирает и её, неловко заправляет волосы за уши:       — Можно я в твоём шкафчике обувь оставлю?       Он кивает, открывает свою дверцу и кое-как двигает свои ботинки боком. Не получается. Шкафчик рассчитан на одну пару обуви, у Мару размер ноги явно больше, чем у её подруги, да и сам фасон массивнее, вторую пару пихать просто некуда, даже если сверху места теперь в два раза больше. Ран фыркает от досады — ничего не поделаешь. Мокрая обувь с остатками оттаявшего снега не впихнётся волшебным образом только потому, что она хочет очень ненавязчиво показать подруге: «Бе-бе-бе, а что такого? Тебе же лучше, больше не занимаю твой шкафчик!» — Ран обойдётся без показательных дурацких действий.       Мару забирает у неё из рук ботинки, одновременно с этим заходят двое, тоже в спортивной форме, и здороваются с ним; когда Мару подходит к коврику у выхода, он с: «Да-да, сейчас догоню», — легко бьёт её ботинки друг о друга, чтоб наверняка сбить побольше слякоти и грязи. Пара ребят машет рукой заодно и Ран, она из вежливости очень уверенно здоровается в ответ. Мару просто складывает её обувь сверху на свою и закрывает дверцу.       А потом протягивает ей ещё банку газировки, когда она переобувается. И ещё одну.       На четвёртой Ран уже не выдерживает:       — Да сколько у тебя их там? И что бы ты делал, если бы мы разминулись, весь день таскал их с собой? — они не помещались у неё в сумке, поэтому эту четвёртую она просто открывает с тихим шипением, по привычке отодвигая руки подальше от себя, если вдруг её взболтнули: случайно или умышленно.       — В субботу в автобусе с другими болельщиками вас не было, так что отдать сразу не получилось.       Ран начинает идти в сторону лестницы, она пришла слишком рано просто так, а Мару, вероятно, на утреннюю разминку, поднимается по ступенькам на один лестничный пролёт. Замирает и медленно-медленно разворачивается на идущего сзади Мару.       — Подожди, то есть ты после игры, — она помнит, как устала просто болеть за них, хотя, возможно, надо было просто сидеть на трибуне, как все нормальные зрители, — ещё и нашёл наш автобус…       — Он недалеко от нашего стоял, — успевает вставить Мару, судя по лицу, уже понимая, к чему она клонит.       — И спросил там меня?       Мару кивает.       Они стоят молча после протяженного «м-да-а-а» Ран. Она отхлёбывает газировку, разглядывает перила, ещё отхлебывает, растягивая время — во сколько, чёрт возьми, у него тренировка, не считает ли он нужным поспешить?       Тёплая газировка — тот ещё отстой обычно, но эта ничего.       — Что ж, хорошо, что ты сейчас это сказал, а не я узнала много нового о своей личной жизни, войдя в класс.       И вот после этой её фразы атмосфера становится какой-то ужасно неловкой, Мару отводит от неё взгляд — не опускает виновато голову, он не выглядит расстроенным в общепринятом смысле, — но у Ран создаётся жирное такое, неприятное чувство, что она его обидела, хотя он тоже просто смотрит на перила.       Ран очень-очень надеется, что всем будет насрать.       — О, Ран-сан! — машет ей рукой та самая подруга, которая выбрала ехать в автобусе с их одноклассником. В кабинете ещё пара людей что-то пишут в тетрадках, наверное, домашку. — А ловкая ты, аж на сборную замахнулась! Ну, рассказывай.       Ран медленно выдыхает. Делает один огромный чёткий шаг назад, задвигает перед собой дверь в кабинет и уходит быстрым уверенным шагом с тяжёлой сумкой той же дорогой, которой пришла.       Она сидит в раздумьях на перилах того же лестничного пролёта, где они говорили до этого, пока её не ругает проходящая мимо учительница английского. В целом, с ситуации с Мару больше смешно, чем неловко, он кажется именно таким: забавно-неловким иногда, внимательным, милым — не дал расхреначить чёртовой шайбе всмятку её лицо, — и что там ещё говорят хорошее о парнях.       Ран принимает самое умное, по её мнению, решение.       Она после уроков пишет сама себе любовное письмо на выдранном из тетрадки листике и складывает его пополам, ничем не заклеивая, чтоб как можно больше соблазна было прочитать. Забирает свою обувь — даже хорошо, что шкафчик не починили, — и кладёт сверху на уличную обувь Мару, как если бы оно случайно упало само. У всех первогодок, кроме неё, в расписании стоит физкультура, так что теоретически возможно, что она могла его не заметить.       Ран не знает: она хочет, чтобы он прочитал и всё-таки проявил инициативу, а то она такая популярная, такая популярная, того и гляди, сейчас уведут, хватай скорее — или рассматривает письмо как просто причину встретиться снова?       Они встречаются утром следующего дня, в шкафчике Мару — пусто, и он ничего ей не говорит по поводу письма, Ран не спрашивает и не намекает. Просто складывает свою обувь поверх его и идёт в кабинет. Они случайно встречаются поздно вечером во время пробежки, на улице уже давно темно, и морозная взвесь мелких снежинок кружит под оранжевым светом фонарей. Мару окликает её с другой стороны улицы, и она хочет спросить, как он её узнал в капюшоне и шарфе, намотанном до глаз, но только выдыхает облако пара от горячего дыхания.       Конечно же, всему причиной — дедушкина куртка с заплаткой на локте.       — Я не читал, — слишком быстро предупреждает Мару и достаёт из сумки сложенный лист бумаги.       В домах вокруг горит свет жёлтыми квадратами окон. Ран снова натягивает шарф до самых глаз, отработанный в голове диалог с нужными полунамёками сразу же не задаётся: то ли оттого, что не такой отработанный, то ли из-за того, что даже парные элементы ей не удаются. Она забирает письмо с самым наивнейшим видом — высший балл за артистизм, если оценивать исполнение не только с технической точки зрения.       — А тебе не пишут?       Мару отрицательно хмыкает. У него на торчащей из-под шапки чёрной пряди волос оседает снежная крошка.       И она задаёт очень тупой вопрос:       — А чего так?       Ран делает как можно более спокойное лицо, по крайней мере, старается, чтобы это не выглядело, как издевательство. Посмотри, как она крутая и популярная, а Мару…       Ну, это Мару.       И сидеть на скамейке запасных две трети матча, наверное, тоже обидно. Ран неловко отступает, как если бы необдуманно замахнулась на сальто через голову, но в конце элемента свалилась на маты, даже не просто оступилась.       — Наверное, есть какие-то причины, — Мару неопределённо слегка пожимает плечами, будто хотел их размять.       У него на плечах крест-накрест висят сумки: школьная и небольшая спортивная, наверное, с самым необходимым.       — Разве вы не самый крутой спортклуб в городе? А как же, ну, там, фанатки?       — Полагаю, для этого надо и самому быть крутым.       — Говно — ваш хоккей, кстати, как и любой командный спорт, — Ран шарит по карманам и понимает, что не взяла варежки. — А ты и так крутой.       И мысленно замечает: ему всё-таки идёт в плюс, что не дал шайбе расквасить ей лицо, причём, плюс такой жирнющий, она в моменте как-то не оценила из-за шока и адреналина, но чем дольше об этом думала, тем жирнее становился плюс.       — Вы снова поменяли мнение.       — Ну, не портить же настрой на матче, — она легонько прыгает на месте, свитер под куртку не надела, так как рассчитывала, что всё время будет активно двигаться.       — Да вас, по ощущениям, держать надо было, — он усмехается, и Ран от этого становится немного теплее в моральном плане, — чтобы не вышли на лёд показывать, как надо. Прямо без коньков и клюшки.       — Хочешь зайти ко мне на чай? — вместо ответа твёрдо выдаёт Ран, будто это очень обдуманное решение и она ни капли не волнуется.       Мару выпрямляется ещё сильнее, уставившись на её лицо с серьёзным выражением:       — Если можно.       — Буквально на чай. Без всего этого самого.       — Без всего этого самого, — так же твердо кивает Мару.

***

      — Аллергии на кошек нет? — запоздало спрашивает Ран, открывая калитку перед домом.       Мару отрицательно качает головой, стоя от неё на каком-то слишком большом расстоянии, чтобы просто подумать, что он не хочет быть стукнутым открывающейся калиткой. Тем более открывается она в направлении от них.       — Я с бабушкой живу, если что.       — А как же ваша сестра-близнец? — припоминает ей засранец, явно издеваясь.       Ран сгребает с газона наваливший за день снег и швыряет в него, даже не комкая как следует снежок. Комок снега с брызгами разбивается ему о грудь. Мару только смешно зажмуривается, стоически перенося эту и вторую попытку ввязать его в игру в снежки. И щедро размазывает охапку снега по её плечам, как только она вставляет ключ в замок двери, на что Ран издаёт театрально-драматичные гундящие звуки.       Дом у бабушки двухэтажный, некогда богато обставленный, с длинными коридорами и просторными комнатами, сейчас те оказались обузой в холодное время года — не отапливались как следует двумя не особо мощными переносными обогревателями. Ран не помнит дедушку, по рассказам, он был инженер — на целлюлозном комбинате как раз — редкого ума и таланта, нянчил её маленькую, но в сознательном возрасте она его не застала — того за пару месяцев сожрала болезнь.       И с тех пор бабушка носила траур.       Они с Мару сбивают снег с ботинок на пороге, Ран показывает ему жестом на пустую вешалку и сама туда же скидывает вещи.       — Я дома! — кричит вглубь первого этажа, в самой последней комнате мерцает свет от телевизора. — Со мной гости!       Отсветы неведомой передачи продолжают бесстрастно мигать в коридоре через приоткрытую дверь.       Ран хочет гостеприимно предложить пройти на кухню, как вспоминает, что там полная раковина грязной посуды, да ещё и плита после её готовки в самом неприлично-мерзком состоянии. На всякий случай заглядывает: посуда не рассосалась, плита не самоочистилась. Оставшийся одиноко стоять у двери Мару к её возвращению снял верхнюю одежду и уже держит на руках белую кошку.       — О, это Широ, здорово, ты ей понравился, — Ран делает очень удивлённое лицо, как будто это редкость со стороны кошки.       На самом деле та готова выпрашивать пожрать у первого встречного, вернее, любого пришедшего. Ран ласково гладит кошку, они стоят у порога как дураки: очень интересная кошка, никогда такой интересной оба не видели, ага. На спортивной форме Мару остаётся белая шерсть.       Кошка урчит, гладится о подставленные ладони. В другом конце коридора сверкают жёлтые глазищи на уровне лестницы.       — А это Куроо? — Мару кивает головой в сторону чёрного кота, выделяющегося неестественной тенью на белой стене, когда они всё-таки двигаются с места.       — О, угадал. Осторожно, если попытаешься нарушить его личное пространство, он в ответ попытается перегрызть тебе горло, — совершенно серьёзно предупреждает его Ран.       Мару кивает. Ей нравится, как он просто на большинство вещей кивает. Никаких косых взглядов с подтекстом, мол, развели дурных котов, куда так много. Никаких вопросов о том, что, чёрт возьми, с её шкафчиком и когда его всё-таки починят.       Ран включает свет в коридоре. И Мару ожидаемо очень сильно косит глаза в сторону чуть ли не выставки фотографий вдоль стены, хоть и делает вид, что не смотрит. На старом чёрно-белом снимке, около которого он зависает дольше всего, — молодая улыбающаяся японка на фоне огромного транспаранта «Долой американскую оккупацию!» и погромов: выбитые стёкла зданий, какой-то смазанный мусор.       — Это моя бабушка в молодости, — комментирует Ран.       — Она была членом «Тюкаку-Ха»? — Мару резко поворачивается к ней, всё ещё с кошкой на руках, у него от движения головой смешно рассыпаются волосы, будто всклокоченные, хоть он после шапки их и пригладил.       — Ага, пошли поздороваемся, — она с демонстративным спокойствием тянет его за рукав спортивной кофты.       Резко побледневший Мару однако, к его чести, сдерживается от того, чтобы прямо в этот момент развернуться и как можно быстрее сбежать. Ран хмыкает. По-хорошему, надо как раз бежать любому здравомыслящему человеку, даже для неё самой порой общение с бабулей по ощущениям — как выполнить «петлю Корбут». С винтом. Смертельный номер, но после него уже никакие элементы не страшны, к тому же вызывает определённое уважение.       Ран видит в поведении Мару три причины: или ему всё-таки отбило шайбой мозги, несмотря на шлем, или он просто смелый. Ну, или она ему вот настолько нравится.       В коридоре слышно, как в телевизоре в комнате ведущая новостей говорит об экономике. Ран стучит в и так приоткрытую дверь, просовывает только голову. Худощавая пожилая женщина в чёрном смотрит на неё в ответ, продолжает гладить здоровенного рыжего кота, спящего на коленях, выключает звук у телевизора, чтобы можно было спокойно поговорить.       — Это Тсунемару Юта, мой семпай из школы, — они заходят вдвоём, Ран показывает раскрытой ладонью на Мару. — А это моя бабушка — тоже Сато-сан.       Он вежливо здоровается с лёгким поклоном, бабушка обращает всё внимание на него, и даже самой Ран становится слегка не по себе.       — Ну, Тсунемару Юта?..       Голос у её бабушки без старческого скрипа и добродушных ноток. Мгновение пристального внимания прошло — она сделала выводы, и теперь продолжает медленно гладить кота с видом, будто бы этот рыжий наглец гораздо важнее какого-то там юнца, которого притащила её внучка. Юнцы каждый день могут быть разные, а вот свой собственный кот — проверен временем и, вопреки стереотипам, предан сильнее любого пса. Поэтому больше достоин внимания.       Мару на это хмурится и выпрямляется сильнее.       Ран показывает ему большой палец вверх со словами:       — Удачи, — ловко огибает его, выскальзывая в коридор, и захлопывает за собой дверь.       В конце концов, ни один мужчина не пытался крутануть «Петлю Корбут». Но это не значит, что в Мару она, невзирая на его деревянность во всём, не верит.

***

      Мару выходит минут через десять весь вспотевший и бледный — ещё больше, чем обычно. И без кошки на руках. Та, видимо, решила остаться с бабушкой.       Ран добродушно смеётся, хлопает его по спине:       — Ну как?       — Как если бы прошёл собеседование в сверхсекретные спецслужбы, — Мару смешно морщится. — Или в Ямагути-гуми.       — А ты смелый, даже не заплакал, — Ран оставляет ладонь у него между лопаток.       Он щурится на неё через плечо, продолжая неподвижно стоять под её рукой.       — Ну, на самом деле, — всё-таки признаётся Ран, — она состояла в рядах ультралевых, но, как только они раскололись и выяснилось, что Тюкаку-Ха — просто террористы, ушла.       — Не особо легче, — сквозь зубы шепчет Мару, довольно беззлобно.       Ран решает не уточнять, что бабуля потом ещё и резко, после националистических взглядов, вышла замуж за иностранца. А то вдруг ещё ненароком решит, что хоккей сама Ран называет говном — тоже, из чувства долга и подросткового желания что-нибудь демонстративно поотрицать.       — Это чтоб ты не обижал меня, — она нравоучительно поднимает палец вверх.       — Я и не собирался, — Мару теперь ещё и на совсем на маленькую капельку выглядит оскорбленным, поэтому дальше непонятно — шутит он или нет: — Иначе придётся отрезать фалангу мизинца.       Они проходят мимо чёрного кота, огибая его по широкой дуге. Комната у Ран самая обычная, наискучнейшая, что её сильно радует, только на полке стоят баночки из-под газировки Саппоро — даже пустые она прополоскала и выставила как единственный элемент декора. Котацу стоит в комнате бабушки.       — А где остальная коллекция? — Мару спрашивает между делом, явно не собираясь её задевать, кивая на банки с газировкой.       Но Ран это внезапно задевает, она оторачивается от него, чтобы взять домашние вещи из шкафа.       — Я её выкинула. Бесполезный мусор. Ты чай любишь чёрный или зелёный, жасмин, каркаде? Есть молоко и кока-кола в холодильнике.       Кажется, её попытка перевести тему не срабатывает, потому что он на неё спокойно смотрит.       — Любой, — тихо отвечает Мару спустя какое-то время.       Ран включает обогреватель для него в комнате, а переодевается на кухне, пока закипает чайник, застёгивая все пуговицы выцветшей хлопковой рубашки до воротника. Чай наливает зелёный. Говорят, успокаивает. Потом думает, заваривает лапшу быстрого приготовления.       Мару неловко сидит на самом краешке заправленной кровати с такой прямой спиной, что это уже не хорошая осанка, а вбитый железный кол вдоль позвоночника. Ран ставит прямо на пол ужин на деревянном подносе и садится, скрестив ноги перед собой, Мару сползает с кровати на пол следом за ней.       — Я занималась спортивной гимнастикой. На тренировке перед... Соревнованиями не докрутила элемент, недостаточно сильно оттолкнулась. Открытый перелом ключицы после удара о перекладину. Вот. Ещё пару месяцев ходить с титановой пластиной.       Она много думала о том, как расскажет ему это, в итоге фраза звучит, как будто признаётся в чём-то постыдном. В отличие от того же хоккея, все промахи — тоже только собственные, нельзя даже обмануть себя, списать всё на случайность, плохую сыгранность команды или более сильного соперника. Мару молчит. И в этой своей новой спортивной форме Оиноками он выглядит слишком ярко и ново в её до жути обычной комнате. Последнее, чего она хочет — жалости.       Ран считает жалость в такой ситуации максимально неуместной реакцией: что, её надо жалеть за то, в чём сама виновата?       — Только никому-никому не говори! — она резко становится серьёзной и тычет пальцем ему в грудь. — Я предпочитаю обычные придурочные сплетни о том, что мы встречаемся.       «Сато» — самая популярная фамилия в Японии, так что Ран планирует делать вид, что она самая обычная, одна из тысяч других Сато. Мару снова делает смешное выражение лица сбитого с толку человека, но кивает.       — Конечно, без части мизинца будет неудобно играть, — он говорит таким серьёзным голосом, что можно подумать, будто не шутит.       Ран треплет его по волосам уже миролюбивее.       Умный мальчик.       Она считает: лучше уж сплетни о личной жизни, пока они не пересекают границу дозволенного. Это всё хотя бы выдумки. Они об этом больше не говорят, Мару, наверное, должен её понимать: облажаться, когда ты почти дошёл до цели, противнее, чем сожрать жёлтый снег.       — Вы поэтому поехали с болельщиками? Не посмотреть на нашу игру, а скучали по ощущениям.       А, нет, они всё-таки ещё говорят об этом. Ран сердито отхлёбывает чай, фыркает, с неприлично громким звуком втягивает лапшу, чтобы потом специально с набитым ртом ему ответить что-то среднее между «ага» и «угу», а потом: «Ешь или я сейчас доем всё». И Мару доедает, явно голодный после тренировки, Ран по себе помнит.       — Вам подходит, — Мару выражается нейтрально, как обычно.       Ей нравится, как он разговаривает, хоть и выглядит это, как будто он хочет соскользнуть с темы, не выразить своего личного отношения.       — Одиночный вид спорта, в котором важны только ваши собственные усилия, — Мару уточняет как будто между делом. — И кусок металла в груди.       Ран фыркает в чай и едва его не расплёскивает. У неё в комнате нет ничего особо личного, чтобы зацепиться взглядом и перевести на это тему.       Поэтому Мару спрашивает:       — Хотите прийти в эту субботу? У нас будет не совсем обычная тренировка, в формате три на три против друг друга, — он сосредоточенно вылавливает палочками кусочек сублимированного мяса из лапши. — Тренер говорит, что это будет выглядеть динамичнее и пойдёт нам на пользу.       Приличные девушки вот так сразу не соглашаются, поэтому Ран с важным видом отхлёбывает чай:       — Я подумаю.

***

      Ран на матч в субботу приходит. Меняет свой вечерний маршрут для пробежки. Совершенно и абсолютно случайно теперь он проходит мимо школы именно в то время, когда хоккейная команда должна расходиться. Ран иногда ему просто машет рукой, иногда они идут вместе, иногда он заходит на чай. Газировку ему нельзя, поэтому не предлагает.       Последнее случается всё чаще и чаще, она каждый раз заставляет его перед порогом говорить что-нибудь глупое про «всего-лишь на чай»,       Мару каждый раз смешно кривит лицо, но из раза в раз повторяет.       Ран даёт бабуле клятвенное обещание убирать лотки за котами вовремя и без напоминаний, забирает из её комнаты проигрыватель, а у одноклассниц одалживает фильмы: какие-то тупые ужастики, «Сумерки», всё от студии «Гибли». Они с Мару смотрят фильмы, сидя на её кровати, каждые выходные.       Кровать ей вообще приходится заправлять каждый день на всякий случай, вдруг они действительно случайно встретятся, было бы глупо упускать возможность посидеть и что-нибудь пообсуждать. В целом Ран и не сложно, просто был в этом беспорядке прежде какой-то приятный мелкий бунт. Как в газировке.       Гимнасткам вообще газировку нельзя, как и лапшу быстро приготовления. С этого всего набирают вес — Ран и набрала.       До нормы при её росте.       Теперь Ран набирает диски с фильмами, из-за этого она должна аж трём одноклассникам сделать домашнюю работу по английскому на выходные — варианты всем раздали разные, чтоб не списывали. Можно бы было с кем-нибудь просто поменяться дисками, если бы у неё не было только бабушкиных сериалов.       Староста класса всё-таки начинает встречаться тайком с «тем самым милым парнем из студсовета», а вот подруга Ран идёт уже по которому кругу страданий по однокласснику — у него, оказывается, уже есть девушка, просто она учится в другой школе.       Полку в шкафчике для обуви всё-таки чинят. Но Мару не показывает никакой радости по этому поводу, хоть она больше и не вынуждена составлять свою мокрую обувь на его ботинки.       Мару засыпает на её кровати под экшен с неправдоподобными литрами крови — Ума Турман в ярко-жёлтом костюме нарезает катаной статистов, Ран ставит на паузу с пульта и просто сидит в полной тишине. За окном уже начинает темнеть очередная суббота, сборная сразу после уроков играла с ребятами из Куширо тренировочный матч, и Ран остаётся только удивляться, чего Мару вообще согласился сначала проводить её до дома, а потом и снова что-то смотреть.       Она ставит обогреватель поближе к кровати, а сама садится делать английский. Свой, естественно, в первую очередь. Одно из заданий в нём — описать свой любимый фильм, Ран смотрит то на Уму Турман, застывшую на паузе с катаной, то на спящего Мару, он перекатился на бок и стал похож на четвёртого кота в их доме.       Этот хоть сам за собой лоток убирает, поэтому пусть себе дальше спит.       Ран выключает телевизор, вытаскивает диск из проигрывателя и кладёт его назад в коробку, она вообще-то его уже видела, это Мару согласился его смотреть. Хотя он на всё соглашается, какие бы разные по жанру фильмы она ни предлагает. Он просыпается часа через полтора, когда Ран слишком сильно уходит в свои мысли над уже четвёртым сочинением и открывает банку холодной газировки с громким пшиком. Мару с забавным, плохо скрываемым смущением трёт помятую о подушку щёку и быстро-быстро садится на кровати, наверное, пытаясь делать вид, что вообще не спал.       Белая кошка под его боком, пристроившись, скорее, ближе к обогревателю, зевает.       В этот день уже Ран провожает его, правда, до середины пути, на ходу сочиняя, что это бабуля просила сходить её до магазина, у них закончилась лапша быстрого приготовления, вдруг заметёт по самую крышу, что они будут есть в таком случае.       Ближайший магазин в противоположной стороне.       На улице падает снег, зато безветренно и от этого не так холодно. Ран сначала просто останавливается, привстает на цыпочки, придурочный Мару ситуацию вообще не читает, он по жизни просто деревянный.       Поэтому она уже со всей силы тянет обеими руками его за воротник куртки на себя — романтичный сценарий он уже упустил. Мару сначала не поддаётся, но потом наклоняется. У него с плеча сползает спортивная сумка с самым необходимым типа термобелья, носков и других штук, которые надо забирать домой каждый день, чтобы постирать, которую он торопливо поправляет, стараясь не разгибаться.       Ран коротко целует его в уголок губ.       Хотя и не собиралась быть вот настолько скромной, просто так боялась, что они столкнутся носами и выйдет ещё глупее. Она сразу же отстраняется, наспех придумывая, о чём бы таком заговорить, если вдруг окажется, что он действительно просто любит котов и фильмы.       Мару случайно бодает её лбом, шапки смягчают удар до кошачьего проявления ласки. Он её не держит. И целует так же коротко, но на этот раз в губы.       Где-то на другом конце улицы сигналит машина, Ран поворачивает голову удобнее, из-за чего сползает неаккуратно намотанный шарф, и снег теперь тает на коже, ей становится действительно холодно. Мару кладёт ладони ей на плечи, и Ран почти жаль, что он держит их на весу, так что она не чувствует ни жара через куртку, ни приятной тяжести.       Встаёт дурацкая дилемма: игнорировать — не заболеет же она за ещё пять минут, которые больше могут никогда не повторится — или сказать об этом? А вдруг он подумает, что она ищет отговорку. Ему-то, видимо, нормально.       — И магазина тут рядом нет, он в другой стороне, — Мару говорит тихо-тихо, у него вся шапка и прядь волос в снегу.       — А-а, да? Ну так, — Ран нарочно громко отвечает, поправляет шарф, очень долго поправляет. — Я же не местная.       Будто случайно задевает его руки. Леденющие.       Они наконец-то меняются номерами телефонов, как-то до этого они встречались настолько часто, что у Ран возникло ощущение, будто будет неловко спрашивать, вдруг ему не надо. Мару сам набирает в её телефоне свой номер — Ран не чувствует пальцев, чтобы попадать по кнопкам.              И дома открывает телефон, чтобы обнаружить: новый контакт записан как «Юта».       Ран падает лицом в свою подушку, та теперь пахнет шампунем: дурацким резким запахом химозной мяты и льда. Домашку она доделает завтра утром.