И если я сегодня жив, то значит дальше пушка по рукам

      В какой момент вещи Андрея перекочевали в общее пользование… Хуй знает, если честно. Это произошло как-то очень плавно. И вот он уже обнаруживает себя пьющим кофе из общей — еще недавно только его — кружки. Но он спиздит, если скажет, что его что-то категорически не устраивает       Близились первые просмотры и недосып, помноженный на хронический невроз и так и не закончившуюся адаптацию к новым условиям, превратил Андрея в жижеподобную слизь. Он бы может и хотел забить огромный болт на это все — так же, как это сделал, к примеру, Федор — но внутренние заебы чертиками сидели на шее и повторяли насколько он безнадежен.       Андрей-то и кисточку в руки взял вот только недавно, а уже должен соответствовать какому-то уровню. Какой уровень, вы чего? Он до сих пор с трудом понимает, как этой вашей акварелью пользоваться (пара натюрмортов у него безбожно уплыла, а вторая половина превратилась в совершенную грязь).       В таком положении были почти все. Еще недавно спокойный и уравновешенный Беседин то и дело отвешивал люлей, и без того истеричный и высокомерный Нюберг цеплялся ко всем и присаживался на уши тем простакам, что не смогли вовремя скрыться, а Викторов с Сидориным беспробудно бухали, травили остальных страшным перегаром и дай бог отуплялись к третьей паре.       Один Логвинов казалось вообще не напрягался. Наконец оттаяв и начав взаимодействие с окружающим миром, он оказался приятным собеседником. Большую часть времени, правда, он проводил не на парах, а… Нет, технически он, конечно, на парах был… Только не на своих. Он все возможное время проводил со старшими курсами, сильно спевшись с Назаром и Марком, однокурсниками Феди Игнатьева. Особенно Логвинов сдружился с Назаром, внимательно следя за его работой. Назар не отказывал, и кажется они поймали какую-то свою волну.       С собственными однокурсниками Федя виделся редко, съебывая и сливаясь при каждой возможности. Но в совместных посиделках все же участвовал. Андрей готов был ставить на деньги, что только из-за того, что удавалось пожрать (а иногда и выпить) за чужой счет.       Когда в приступе праведного гнева — и тем, что называется завистью — Беседин взывал к Фединой совести и заебывал вопросами по типу «какого хуя тебя снова не было на рисунке, паршивый сукин сын», Федя приподнимал бровь, строил ебало кирпичом и бурчал:       — Я учусь на ювелира, а не на художника.       Влад на это ничего не отвечал, просто потому что так и не придумал что именно можно на это сказать. Доводы о важности и нужности Федя с чистой совестью игнорировал. Владу только и оставалось пинками приводить его в кабинет… Из которого Федя все равно рано или поздно по-тихому сливался, и Влад под общий гогот выражал свое крайнее возмущение такому хамству.       У самого Андрея с Федей отношения выстроились… Ровные. Логвинов на самом деле не скрывал своей неприязни ко многим, с кем волей случая пришлось учиться. Андрей долгое время наблюдал (все же Федя был крайне нестандартной и яркой личностью) и для себя решил, что Федор болезненно воспринимает безынициативность и глупость.       Но с Андреем Федя неизменно здоровался и жал ему руку. Они нередко перебрасывались шутками и колкостями в адрес друг друга, явно получая удовольствие. Федя каждый раз счастливо сверкал глазами, когда Андрей выкупал отсылки на русскую и немецкую литературу, и коротко улыбался, когда Андрей цитировал что-то из русского рэпа. На том и сдружились. Ну и на кофе, да.       Только в какой-то момент Логвинов полностью отобрал его банку кофе и сахар. Сначала вполне вежливо изредка просил налить ему кружечку, а потом забил на рамки и приличие. Теперь же просто приподнимал кружку и коротко спрашивал: «Я налью?» И, наверное, если бы это был кто-то другой — Андрей бы уже послал на три веселых буквы, но…       Федя светился огромными синяками под глазами и несчастным выражением лица. В конце концов Андрей решил, что он не обеднеет, а Федя иногда в благодарность подкидывал к их скромному кофепитию конфет. В итоге пришли к тому, что нередко делили одну кружку на двоих. Андрей даже сопротивляться не стал. Ничего внутри не протестовало и сам Андрей только забавлялся тому, каким благодарным у Феди становится лицо.       Только добрая бабулька из Магнита у дома, наверное, считала, что Андрей барыжит кофе где-то в подворотне. Потому что закупал он его чуть ли не в промышленных масштабах.       Забавлялся Андрей и тому, как Федор представлялся людям. Если Федя Игнатьев для всех был тем самым Федькой, простодушными и улыбчивым, то Логвинова иначе как Федором никто не звал. Особенно в лицо. И даже не потому что он сам как-то особенно настаивал…       Сейчас Андрей откровенно клевал носом. До самого утра рисовал домашки по живописи. А с их прекрасным преподавателем это было крайне проблематично. Андрей не сильно понимал, что вообще делать, а спрашивать у Хинтера… Ну… Бессмысленно. Поэтому сейчас вместо обеда сидел в окружении своих же собственных работ и по правде был готов рвать на себе волосы.       Мимо прошел Мирон Янович. Потом повернул на Андрея голову и вернулся.       — Ну, как дела, мелочь?       Мирон Янович вообще постоянно их подкалывал. По поводу и без. Не было человека, который обсмеивал их проебы сильнее, чем их собственный куратор. А еще он не порицал их мелкое хулиганство. Не только не порицал, иногда вполне себе поощрял. Ну, до тех пор, пока это не вредило имуществу и не угрожало жизни. Что говорить, на днях парни, вместо того, чтобы по-человечески вынести ведро на мусорку через дверь… Вынесли через окно. А когда Влад (у которого, кажется уже был нервный тик) обратился к ржущему Мирону Яновичу с кличем:       — Сделайте что-нибудь!       Федоров совершенно натурально выпучил свои и без того не маленькие глаза и прикинулся дураком.       — Что? О чем ты? Меня здесь вообще не было. Вот вы меня видите?       Где-то с низу Федор матерился на всю улицу от того, что мусорка почти прилетела ему по ебалу…       Вот и сейчас внимательным орлиным взглядом впился в Андрея выразительно приподняв одну бровь. А так, как дела у Андрея шли откровенно паршиво, Андрей только тяжело вздохнул и уронил голову на руки.       — Вам честно, Мирон Янович?       — Жалуйся. Что не получается?       — Да вот…       Андрей всплеснул руками и растерянно захлопал глазами, когда Мирон Янович начал раскладывать работы, внимательно вглядываясь в каждую.       — Вот здесь у тебя плоскость куда-то отъехала. Все фрукты в воздухе висят. Тут всего одна точка соприкосновения, так нельзя. Перерисуй. Или раздвинь предметы, или наоборот наложи один на другой.       Андрей внимательно вслушивался, изредка помечая что-то карандашом прямо на работах и словно взглянул по-новому на каждую. Действительно заметил собственные ошибки.       — Я за пятнадцать минут узнал больше, чем за полгода у Дмитрия Федоровича…       Мирон Янович понимающе закивал и коротко улыбнулся.       — Вы, конечно, можете всей группой написать отказную и попросить другого преподавателя. Вы имеете право на хорошее образование, это так. Но… Вряд ли что-то изменится. Кадров не хватает, сам понимаешь, далеко не каждый художник с вышкой захочет пахать здесь за копейки. И в итоге вы сделаете только хуже.       — И что делать?       — Учитесь сами. Смотрите ролики, читайте книги. Я попробую договориться с Романом Вениаминовичем, чтобы он вам хотя бы подсказывал чего.       — Спасибо…       Было удивительно, что на проблемы студентов кому-то было не плевать. Что «классный руководитель» не просто галочка в одной из тысячи строчек, а правда тот человек, который может договориться и помочь. Странное что-то…       — Ничего, справитесь. Главное пары не прогуливайте и преподавателей слушайтесь. Тебя хвалят, так что не расслабляйся.       Федоров окинул его внимательным взглядом и кивнул только зашедшему в кабинет Евстигнееву.       — Так, ладно, у меня обед.       И они скрылись в каптерке, из которой буквально через полминуты послышался какой-то грохот и оглушительный хохот. Иногда Андрей задавался вопросом кто из студентов и преподавателей больший ребенок…       Невыносимо хотелось спать, глаза слипались и слезились, но Андрей изо всех сил пытался не вырубиться. Тихое шуршание воздуха в силовой, приглушенные голоса из каптерки, гудение станков, все это тихо убаюкивало уставшее тело, но он пытался держаться.       Потому даже не услышал тихие шаги и понял, что рядом с ним кто-то стоит, только через несколько секунд.       — Ты чего тут?       Федор стоял, склонив голову набок и вопросительно приподнял брови.       — Да так… Спать пиздец хочу.       Оба замолчали, и Андрей вновь чуть не уткнулся носом в стол.       — Тебе это… Может домой уехать?       Федор осторожно потряс его за плечо.       — М? Не-не, я сейчас…       — Кофе будешь?       Андрей посмотрел на него жалобно и кивнут. Федор усмехнулся и пошел к чайнику.       — Рассказывай.       Уверенно сказал Федя, ставя перед носом Андрея кружку с крепким сладким кофе.       — Было бы что рассказывать… Так, по мелочи. Долги, учеба, дома… Не важно, в общем.       — Что «дома»? Нет, не хочешь — не говори, но легче станет.       Андрей глубоко вздохнул и внимательно посмотрел в глаза собеседнику. И почему-то Федор казался… Кем-то безопасным. Странное чувство, Андрей еще ни разу ни про кого так не думал. И решился. Словно держать все внутри стало… Ну, невозможно.       — Понимаешь, моя мама… В общем, я живу с бабушкой, так получилось. Но мама… Она есть, она жива и в порядке. Ну, насколько это возможно…       Андрей едко усмехнулся и внутри что-то тревожно заныло.       — Мы редко общаемся. Почти никогда, на самом деле. Она… Ну, вещества, все дела… Вот. Но это не самое страшное, правда. Она все время попадает в очень мутные истории. Это на нас тоже отражается, понимаешь. Особенно на бабушке, она переживает очень. А мама… В общем не меняется. То попадает в какие-то аварии, то деньги кому-то должна. Недавно взяла какой-то микрокредит и коллекторы домой звонили. Бабушка перенервничала, разумеется. Как-то так…       Федя хмурился. Кажется, ответить ему было нечего. Но Андрею действительно немного отпустило. Иногда полезно.       — И что в итоге? Что с кредитом?       — А? Да, все уже нормально, все решили. Переплатили, конечно, но не особенно.       — Я не знаю, что на это, можно сказать. Наверняка все, что могу — ты и так знаешь. Это… Действительно пиздец.       — Забей, Федь. Все нормально, правда. Хотя иногда я мечтаю, чтобы у меня вообще не было матери. Такая, какая есть — это больно.       Такое обычно не рассказывают. Его все детство просили молчать, скрывать своих родственников за семью замками. Понятно почему, гордиться тут нечем. И все же, чем Андрей становился старше, тем лучше понимал, что это все же его семья и от нее никак не уйти. Даже если искренне очень сильно хочется. Может в нем говорила десткая обида за то, что его воспринимали через призму собственных родителей, но теперь он вел себя откровенно вызывающе. Словно всем видом показывал: «Да, это моя семья и она неправильная. Да, это часть меня. И что?» Правильно ли это? Вероятно, нет, но что поделать, если в этом мире нельзя не кусаться? Скрывать такое Андрей считал лицемерием, поэтому предлагал окружающим самим выбирать хотят ли они иметь с ним что-то общее. В тайне радовался — но искренне удивлялся — когда людям было все равно. Феде, кстати, было.       В мастерскую начали подгребать остальные однокурсники и к Андрею тут же подлетел Беседин с Левой, а Федора к себе утянул Юра. И все же всю пару Федин внимательный взгляд то и дело впивался куда-то в спину.       Но надо сказать, что совсем уж плюшевым медведем Федор не был. Он любил достаточно жестоко стебаться над окружающими. Из-за того, насколько холодным и уверенным в эти моменты он выглядел — многие просто тушевались. И Федя это чувствовал и сильнее наседал. Попадало по шапке истеричному Диме, который никогда не знал меры и не умел останавливаться, из-за чего мелкие перепалки перерастали в серьезные столкновения, и внезапно очень тихий Лева. Кажется, он Федора очень раздражал своей бесхребетностью. Сам же Андрей Леву во многом понимал и немного жалел. Кажется, ему было сложно общаться, а временами он походил на забитого котенка. Андрей старался быть максимально спокойным, или по возможности просто лишний раз его не трогать.       Работалось сегодня тяжело. Мирон Янович буквально на пару минут выглянул из своего укрытия, проверил все ли живые и вновь скрылся за дверью, предоставляя им некоторую свободу действий. Было страшно что-то испортить, потому Андрей просто залипал в телефон, изредка отрываясь на редкие разговоры с сидящим по соседству Бесединым. Из-за стола, где работал Дима сначала послышались тихие маты, а потом возмущенное бормотание. Ну что ж, спокойно день не пройдет.       — Ебаная проволока… Ебаный пинцет… Ебаная горелка… Пиздец, разъебать бы это все. Сука, в какой дыре я учусь…       На него возмущенное шипение разумеется не мог не обратить внимание Серафим, который по трагическому стечению обстоятельств сидел прямиком за Димой и разумеется лучше других разбирал, что тот несет.       — Хули ты тут делаешь тогда? Если не нравится — уебывай.       — Иди нахуй, долбоеб.       — Сам иди!       — Слышь, я тебе, блядь…       — Ну, че ты там мне?       — РТЫ ПОЗАКРЫВАЛИ ОБА!       Андрей и сам от себя не ожидал такого крика, но их перепалки стояли костью в горле и вызывали только нервный тик. Серафим обернулся на него и презрительно прищурился.       — А тебе че надо?       — Чтобы вы заткнулись. Отъебитесь уже друг от друга, блядь.       Дима очень громко фыркнул, и Андрей приготовился к очень долгому мозгоебству.       — Проблемы? Че раскукарекался? Я с тобой не…       — Заткнись. Просто замолчи. Дим, ты заебал всех. Ваши споры доконали уже каждого, блядь.       — Че за претензии? Вообще-то…       Но и в этот раз Андрей не дал договорить, затыкая на полуслове. Нюберг его достал совершенно искренне и сцеплялись они не в первый раз, просто до того момента Андрей умело обходил острые углы. Но сегодня не было ни сил, ни желания. Была только необходимость заставить его замолчать всеми способами.       — Неужели ты не видишь, что каждый, без преувеличения каждый, хочет тебе язык отрезать? Сколько можно ныть, а? Я с Серафимом на редкость согласен. Зачем поступил? Не нравится — уебывай.       — Ты охуел что ли? Какие же вы все тупые, пиздец просто. Отчислюсь из этой богадельни к хуям!       — И отчисляйся! Никто не пожалеет.       Дима, не ожидавший резкого ответа прищурился и высоко поднял голову. Словно хищник осмотрел с ног до головы, делясь в как можно более слабое место. Помолчал, обдумывая слова, а потом сказал на удивление спокойно и холодно.       — Тебе ли пиздеть? Обезьяна очкастая.       И вылетел из мастерской со всей силы ебнув дверью об стену, громко топая обувью. Андрей шумно сглотнул и сел. Искренне ненавидел конфликты и чувствовал себя сейчас паршиво и мерзко. Ко всему прочему и слова Димы — без сомнения надуманные и несправедливые, нацеленные побольнее зацепить — задели что-то живое. Если бы Андрей был уверен в себе хоть чуть-чуть больше ему было бы искренне плевать на все. Но он так не умел, потому приземлился за свое место и устал прикрыл глаза. Мельком мазнул по Владу, который сочувствующе кивнул.       В мастерской было до ужаса тихо. Все сели работать. Не этого ли он так хотел? И все же… было не по себе.       Тихо выскользнул в коридор и зашел в туалет. Огромные деревянные окна, во все щели которых задувал противный сквозняк, выходили на лес. Морозные узоры рисовали на окне сказку, хоть на миг приближая Новогоднее чудо. Когда там уже каникулы, а? Андрей не вывозил в таком ритме. Может просто не привык, может проблемы, нарастающие как снежный ком… Хуй его знает, правда, но ведь должно это кончился?       Вглядывался в белоснежные шапки, укрывшие корабельные сосны. Небо серое, тоскливое. Снег редкими крупными хлопьями иногда проносился мимо окна. Андрей прищурился, вглядываясь в пейзаж перед глазами.       — Куда так внимательно смотришь?       Андрей вздрогнул от неожиданности и немного повернул голову. В пустом туалете, за его спиной стоял Влад. Он легко улыбался на его смущение и явно ждал ответа.       — Смотри туда… Видишь вон ту сосну?       — Какую из миллиона? Это лес, Андрей. Можно конкретнее?       Андрей осуждающе зыркнул на Влада, но не ответил.       — Та, которая возле синего столба. Такое чувство, что она на волоске висит. Вот-вот ебнется. Прямо как мой последний живой нерв…       А Влад… Его внезапно разъебало. Он хохотал, изредка вытирая слезы. Андрей в ответ на это никаким образом не мог не засмеяться тоже. Так и стояли как дебилы, в туалете. Над сосной смеялись. Шутка-то и не смешная. Не остроумная, не хитровыебанная. Простая, как три копейки. После таких шуток от людей уходят трижды перекрестившись. А этот придурок ржет, как дебил.       — Ой, Андрюх… Пошли, короче, чай пить. И это… Забей хуй на этого долбоеба.       — Мне не нужно было на него срываться.       Влад похлопал его по плечу.       — Может быть. Но ты не сказал ничего такого, за что можно было бы сейчас себя сжирать. Он действительно вытрахал мозг всем за последнее время. И давно пора было поставить его на место. Дима — истеричка, ты же знаешь. Забей.       — Может ты и прав… Пойдем.       Вернулись в мастерскую. Если кто и заметил их отсутствие — не сказали ни слова. Разве что все тот же Федор вопросительно приподнял брови, но Андрей покачал головой, как бы говоря, что объяснять не будет.       С трудом досидел пару, мечтая откинуться. Голова раскалывалась, и Андрей морщился — делая этим кажется только хуже — старался не уснуть.       На перемене снова набодяжил крепкий кофе, от которого на самом-то деле уже мутило. Или мутило от усталости? Или так сказывалось нервное напряжение? Стало не до шуток, когда кружку получилось поднять не с первого раза. А когда удалось — она в руках ходила ходуном. Андрей оскалился, нервно хихикая в сторону Влада.       — Ахуеть… И че это?       Влад обеспокоенно перевел взгляд с рук на лицо.       — Пиздуй-ка домой, а?       — Не, ты че? У нас живопись еще.       — А ты прям работать сможешь, ага?       Доеб оправдан, и все же сбегать с пары — даже совершенно бесполезной — как-то… Ну… Хуй знает.       — Че ты?       Федя тоже встал рядом.       — Нервная система охуела…       Федор выхватил из трясущейся руки кружку и отставил в сторону. На последовавшее возмущение невозмутимо ответил:       — Это тебе сейчас вообще нельзя. Нехуй литрами хлебать.       — Чья бы корова мычала! Сам-то?       — А ты свою корову с моей не сравнивай. Возможности организма разные. И вообще…       Ну пиздец! И это его «и вообще»… Как будто это все сразу объясняет. Ебать спасибо. И ведь не возразишь, сука… Потому что этот черт прав.        — Андрей, едь домой. Хинтеру скажу, что тебе плохо стало. Да этот и не спросит, этому похуй. И перед Янычем жопу прикроем. Да ведь, Федь?       Федор кивнул. А в Андрее разлилось тепло. Приятно было от такой ненавязчивой, но очень значимой заботы. Конечно, ничего из ряда вон выходящего, но у Андрея словно не было и этого. Изо всех сил сдерживаясь, дабы не выдать себя с головой, не спалиться, что растроган до нельзя… Поднял на двух придурков глаза и кивнул.       — Ладно… Поеду домой. Скажите, да?       Федя мимолетно улыбнулся, занятый тем, что ковырял оставленную кем-то заготовку под кольцо.       — Конечно скажем, Андрей. Федя пиздеть хорошо умеет, никто и не заме… Федор, сука!       Федя со смехом выхватил из рук Влада его сумку с вещами и побежал. Влад, до ужаса возмущенный таким вандализмом с криком «СЮДА ИДИ ПИДОРАС НЕСЧАСТНЫЙ» рванул за ним. Со смехом Федор перепрыгивал сваленные вещи, в конце концов прячась за спиной охуевшего от жизни Андрея, перед глазами которого все, если уж по правде, все плыло. Красный от злости и внезапной физической активности Влад стоял с деревянной киянкой на перевес. На самом деле он выглядел ни разу не внушительно, но Андрей не признался бы и под дулом пистолета. Он ещё жить хочет как бы.       — Андрей, съеби.       — Андрей, стой!       Влад прищурился.       — Андрей, лучше уйди.       — Андрей, не смей!       Оказаться между двух огней не слишком-то безопасно. Но смешно до колик в животе, потому он не мог сказать ничего в ответ. Уже давно стек бы от смеха в лужицу, если бы не Федор, державший его сзади за плечи. Интересно, ему нормально использовать Андрея как живой щит? Кажется, да.       — Ну и в пизду вас обоих!       Влад фыркнул, в последний раз метнул в них злющий взгляд и положил киянку на верстак. Тем самым первый зарыл топор войны и ему в спину мгновенно прилетел его рюкзак, под общий хохот.       Уже сидя в автобусе Андрей — искренне стараясь не отрубиться — думал о том, какие же они долбоебы. Особенно эти двое, Влад и Федя. Но думал с какой-то теплотой, потому что они стали уже долбоебами родными, знакомыми. Андрей столько и не смеялся никогда, наверное. А так… Даже жить легче, что ли? Так что ничего, сейчас закинется пожрет, закинется обезболом, выспится… Глядишь и все не так плохо на сегодняшний день.