Последний враг: Темные метки

− Я не буду этого делать, Лайалл. Я не буду держать своего ребенка взаперти всю жизнь из-за того, в чем он даже не виноват. − Хоуп, послушай… − Нет, это ты хоть раз меня послушай! Ему нужны друзья! Он десятилетний мальчик, а не монстр. − Я никогда не говорил, что он монстр. Не надо перевирать мои слова.       По другую сторону двери десятилетний монстр, о котором шла речь, угрюмо перебирал струны гитары, лежащей на коленях. Мрачный аккорд сфальшивил. Гитара была для него слишком велика и тяжела, к тому же он все равно не умел на ней играть. Несколько недель назад мама нашла её в магазине подержанных вещей и радостно принесла домой. Похоже, она надеялась, что сын унаследует её музыкальные способности. Ремус Люпин страстно хотел ей угодить, но пока ему покорилась лишь мелодия «Лодочка, плыви» на пианино. Гитара ему не очень нравилась. Струны натирали волдыри на воспаленных пальцах, а и без того ноющие суставы болели, когда он скручивал их над грифом. Он отложил инструмент в сторону. В любом случае игра не помогала отвлечься от голосов.       Спор по ту сторону двери продолжался уже некоторое время, и, хотя родители ругались в коридоре тихим шепотом, Ремус слышал каждое слово. Даже при обычных обстоятельствах у него был необычайно хороший слух, а в это время месяца он всегда бывал обострен. Еще один симптом его так называемой болезни. − Хоуп, он не может поступить в маггловскую школу. Это слишком опасно. Если он проболтается… − Подумают, что он фантазирует, только и всего! Никто ему не поверит, если он вдруг назовется оборотнем.       Ремус почти почувствовал, как отец в коридоре вздрогнул. Ликантропия, вот как он предпочитал это называть. Ему не нравилось произносить столь грязное слово, как оборотень. − Дело не только в этом. Он волшебник, Хоуп, как и я. − Я знаю. Ты думаешь, я этого не понимаю? − Он не научился это контролировать. Ты же видела, что он сотворил случайно, на что он способен. При хорошем раскладе он бы пошел в Хогвартс на следующий год. Получил бы волшебную палочку, его бы научили с ней управляться. Но этого не произойдет. − И что? Мы должны держать его взаперти всю жизнь, как какого-то… − она осеклась, не в силах договорить. − Я буду учить его. Дома. Я достану ему палочку – пока не знаю как, но достану – и обучу. Но до тех пор он должен держаться подальше от других. Дело не только в ликантропии, Хоуп. Если он будет колдовать в присутствии магглов, на нас обрушится Министерство Магии. Тогда нас спросят, почему он не в Хогвартсе, они узнают о болезни, и… − на этот раз осекся отец. – Хоуп, они могут забрать его у нас. Я этого не допущу.       По другую сторону двери десятилетний Ремус спрятал голову под подушку. Он больше не хотел этого слышать, не хотел слушать, как они ссорятся, ссорятся, ссорятся. Потому что это была его вина. Все это было из-за него, потому что он был не просто нормальным мальчиком, не таким, как другие дети, потому что он был… потому что он был монстром. *** − Ты рад, что завтра увидишься с друзьями?       Ремус вздрогнул. Он свернулся калачиком в кресле в гостиной родителей, хотя ему было шестнадцать и продолжающие расти конечности едва умещались. На коленях лежала нетронутая книга. Пока мать его не отвлекла, он смотрел в окно, на капли дождя, стекавшие по стеклу. Он был погружен в собственные мрачные воспоминания и злился, что ему помешали заниматься этим безумно важным делом. − Наверное, − пробормотал он.       Он отвернулся от окна и увидел в дверях мать с двумя чашками чая в руках. Она пересекла комнату и поставила одну из них на стол рядом с ним.       Хоуп Люпин была хорошенькой женщиной с теплыми, ласковыми глазами и мягкими, как у сына, кудрями, преждевременно тронутыми сединой. Она мягко улыбнулась ему, хотя и не без знакомого оттенка тревоги во взгляде. − Жаль, что они не смогли приехать летом. Было бы весело показать им Уэльс.       Ремус ничего не сказал. Он не был готов признаться, что ни разу не посылал приглашений, хотя мама несколько раз на этом настаивала. Она не поймет, а ему не хотелось ничего объяснять. Очередная ночь с плохими снами оставила после себя угрюмое настроение. Его отвратительное самочувствие делу не помогало. До полнолуния оставалось всего несколько часов. Он не обратил внимания на её замечание о друзьях и вновь взглянул на залитое дождем окно, чтобы скрыть свое недовольство. − Ладно, я поняла. Ты подросток с перепадами настроения. Я читала в книжках, что так всегда бывает. − В каких книжках? – поинтересовался Ремус, вновь оборачиваясь к матери. – Почему мне никто не рассказывал о книгах? − Ну, я не могла, дорогой. Это такой всемирный заговор, чтобы подростковые годы были как можно более несчастными. Нельзя, чтобы ты обо всем узнал.       Губы матери изогнулись в усмешке, но Ремус был не в настроении шутить. Он встал. − В твоей дурацкой книге есть глава: «Что делать, когда вырастила зверя-убийцу»?       Улыбка матери дрогнула. − Дорогой… − Не бери в голову, − он прошел мимо неё к двери. − Я пытаюсь, ты же знаешь.       Ремус остановился. Он оглянулся через плечо и увидел мать, сидящую на краешке дивана. Её плечи поникли, она выглядела маленькой, грустной и измученной. Он весь сжался от чувства вины. − Я об этом знаю не больше твоего, − сказала она. – Я не в своей тарелке. Так было с первого дня. Я ничего не знаю о волшебном мире, о вашем мире. И, честно говоря, подростки меня пугают гораздо сильнее, чем оборотни. Но я стараюсь.       Ремус смягчился, прижав руки к груди. − Я знаю. − Прежде ты со мной разговаривал. Можешь говорить и сейчас, ты же знаешь. Что бы ни произошло с тобой этим летом. Ты можешь мне рассказать. Ты можешь мне доверять.       «Ты можешь мне доверять».       Ремус закрыл глаза, и внезапная вспышка воспоминаний пронеслась перед ним, как кинолента, запущенная задом наперед.       Изломанные стулья, в ярости брошенные в пустом классе.       Лили обнимает его за плечи.       «Ты можешь мне доверять».       Хрустящие простыни больничной кровати, обнимающие его, как смирительная рубашка, пока сидящий рядом Дамблдор говорил…       Темный туннель, кирпичная стена, вспышка света…       «Лунатик? Это я, Джеймс…»       Лес.       Его друзья.       «Ты мне доверяешь?». − Ремус?       Он резко распахнул глаза, вырванный из бурных вод воспоминаний, и, задыхаясь, вернулся на сухую землю настоящего. Мать наблюдала за ним с тревогой в широко раскрытых глазах. − Милый, с тобой все в порядке?       Он хотел вскочить в бешенстве, выместить ярость и горе на матери, единственном человеке, который, он это знал, никогда его не бросит… но не стал этого делать. Она казалась такой грустной, в то же время надеялась, что однажды их прежняя близость вернется. В его жизни было время, когда она была его единственным другом, он мог рассказать ей абсолютно все… Но он не мог рассказать ей о случившемся в прошлом семестре. Он никогда и никому не смог бы об этом рассказать.       И все же Ремус глубоко вздохнул и сел на диван рядом с ней. Он уставился на свои руки, переплетая пальцы, пытаясь придумать другой способ выразить запутанный узел страданий, в который превратился его разум этим летом. − Что, если… − начал он почти неуверенно, − что, если никто никогда не увидит во мне ничего, кроме оборотня? − Я вижу в тебе нечто большее. − Ты моя мама, ты не в счет, − усмехнулся Ремус. − Что ж, большое спасибо! – она с игривым негодованием шлепнула его, но Ремус проигнорировал шлепок. − Я серьезно. Какой во всем этом смысл? − В чем? − Во всем этом? В этом дурацком фарсе с учебой… занятиях, экзаменах и… и попытках меня приручить, когда, что бы я ни делал, я никогда не стану чем-то большим, нежели просто монстром. − Ты не монстр, Ремус, − тихо, но резко ответила мать. – Никогда так не говори. − Мама! – воскликнул он срывающимся от разочарования голосом. – Через несколько часов тебе придется запереть меня в подвале. Вы с папой проведет ночь без сна, поскольку я внизу буду раздирать стены, пытаясь выбраться и убить вас. По-моему, звучит достаточно чудовищно. − Это не ты. Это болезнь. Мы с твоим отцом оба это понимаем, и любим тебя. Мы так сильно любим тебя, Ремус. − Мне надо закончить сборы, − сказал Ремус, вновь резко вставая. – Сегодня полнолуние, завтра первый день в школе. Дел полно, − он все же выбежал из комнаты, стараясь не смотреть на расстроенное лицо матери. ***       Когда Ремус вернулся в спальню, его уже угнетало чувство вины. Мама не виновата, что её сын стал монстром.       Он рухнул на кровать и закрыл лицо руками. Что ж, по крайней мере, ей не придется долго мириться с его плохим отношением. Завтра утром отец отвезет его в Лондон, Ремус сядет в Хогвартс-экспресс и вернется в школу. Ему бы радоваться, но чувствовал лишь нарастающий страх.       Пока он будет в Хогвартсе, мама будет продолжать твердить, как сильно она по нему соскучилась. Но Ремус знал, что жизнь родителей станет легче без оборотня, рыщущего по дому и воющего из подвала. Они никогда этого не скажут вслух, но, вероятно, испытают облегчение. Даже счастье.       Было заманчиво обвинить в плохом настроении наступление полнолуния. Оно приближалось, поскольку он чувствовал в костях глубокую первобытную боль, преследовавшую его в часы, предшествовавшие восходу луны. Но Ремус знал, что он целое лето был таким, угрюмым и неприятным в общении. Что ж. Еще один способ убедиться, что никто не будет по нему скучать, когда он уедет.       Ремус вздохнул. Все, чего ему сейчас хотелось, – это свернуться калачиком и заснуть. Вместо этого он встал с постели. Ему действительно нужно было закончить сборы до полнолуния. Завтра утром будет не до возни с чемоданом.       Потому он присел на корточки, вынул из-под кровати чемодан и распахнул его. На дне валялись старые вещи, которые он не потрудился достать. Ремус смотрел на них равнодушно: старые письма, фотографии, сувениры. Обычно в начале каждого лета он все распаковывал и развешивал по комнате, но в этом году не смог себя заставить это сделать. Ему не нужны были напоминания.       Какое-то движение привлекло его внимание, он наклонился и поднял старую карточку с шоколадной лягушкой. Цирцея. Она властно смотрела на него с карточки, в руке держала богато украшенный кубок, её волосы развевал ветер с невидимого моря. Её лицо было знакомым, как у старого друга, эта карточка хранилась у него много лет, и он не мог заставить себя избавиться от неё. Уголки погнулись, но эта карточка была по-своему драгоценна. Это был подарок Сириуса Блэка на первом курсе. Ремус тогда небрежно упомянул, что коллекционирует карточки с шоколадными лягушками, – одно из сотен различных увлечений, приобретенных в одиноком детстве. И Сириус подарил ему на Рождество карточку от своей шоколадной лягушки. Он знал, что для Сириуса она значила куда меньше, но все равно хранил ее. Это было доказательство. Неоспоримое доказательство того, что у него есть друзья.       Желудок сжался, как бывало всякий раз этим летом, стоило вспомнить о Сириусе. Ремус испытал искушение выбросить карточку, сделать её эдаким символом их дружбы и разорвать пополам, как это произошло с их некогда близкими отношениями. Но не смог этого сделать. Возможно, она все же стала символом: он никогда не положит конец их дружбе, даже если Сириусу наплевать. Ремус будет цепляться за нее до последнего, потому что больше у него ничего не осталось.       Воспоминание об их ссоре в последнюю ночь семестра все еще преследовало его. После многих недель молчания Ремус, наконец, вышел из себя и высказал все, что накопилось в нем с тех пор, как он проснулся в ловушке, перепуганный, в том туннеле после маленькой шутки Сириуса над Снейпом.       Ну, нет. Не все. Даже в момент ярости он проглотил худшие мысли, горькие оскорбления и жестокие истины, которые он точно не сможет взять обратно, стоит им сорваться с языка. И все же он сказал достаточно, чтобы жить дальше. Иногда Ремус не мог решить, от чего ему хуже: от воспоминаний о предательстве Сириуса или от мысли, что собственная ярость неизбежно отвернет от него друзей.       Но едва он начал предаваться отчаянию, как вспомнил Сириуса на Кингс-Кросс. Обычно надменное лицо его друга стало очень искренним, и он сказал:       «Просто… не отворачивайся от меня, ладно?»       Что, черт возьми, это должно было значить? Почему все в Сириусе Блэке всегда было так сложно?       Разочарованно хмыкнув, Ремус бросил карточку с шоколадной лягушкой обратно в чемодан и принялся наваливать поверх мантии, книги и школьные принадлежности, будто пытался задушить их весом воспоминания. Когда все необходимое было упаковано, он оглядел комнату. Спальня все еще была завалена книгами, безделушками и последствиями его многочисленных детских хобби. Мать постоянно изобретала новые игры и развлечения, чтобы заполнить его одинокие дни: шахматы, живопись, керамика, лепка, множество маггловской литературы, короткий и неудачный роман с гитарой. Однажды Ремус попросил мать избавиться от всего этого, когда он уедет в школу, но она не послушалась. Втайне Ремус был рад, но сегодня, стоя в захламленной комнате и чувствуя себя особенно подавленным воспоминаниями, он просто хотел, чтобы все это исчезло. А он бы очутился в новой, пустой спальне. Начал бы с чистого листа. Новую жизнь.       Ремус подошел к столу и выдвинул ящик. Он был полон пергамента, перьев и других мелочей, вроде вырванных страниц из «Ежедневного Пророка» с наполовину разгаданными кроссвордами, которые он решал долгими летними днями. Поверх беспорядка лежали письма. Ремус поморщился, вспомнив о них.       У него было три лучших друга – Джеймс Поттер, Питер Петтигрю и Сириус Блэк. Каждый минимум однажды написал ему за лето. Ремус ни разу не написал в ответ. Джеймс был самым настойчивым. Ремус взял одно из писем и почти неохотно перечитал:       «Достопочтенному лорду Лунатику где-то-в-Уэльсе-не-могу-выговорить-название:       Что ж, это свершилось! «Катапульты» превратили «Ос» в кровавое месиво, мои мечты сбываются. 25 июня они сразятся с «Паддлмир Юнайтед» за Кубок Лиги. Я жить не смогу, если не получится позлорадствовать тебе в лицо, когда мы разгромим вас в пух и прах. Так что тебе лучше быть там. Билеты мы уже достали, это будет потрясающе. Напиши как можно скорее, и мы договоримся о встрече.       До скорой встречи, Мистер Сохатый».       Почерк Джеймса был быстрым и неразборчивым, будто рука не поспевала за словами. «Так оно, наверное, и было», – с нежностью подумал Ремус. Если у Джеймса Поттера и была ярко его определяющая черта, то это болтливость. В нижнем углу письма пристроился простой рисунок: снитч, который почти поймала рука. Внизу услужливо приписали: «Ловец «Паддлмира» (очевидно).       Нежность сменилась уколом вины, и Ремус перебрал стопку, чтобы найти следующее письмо. Оно было от Сириуса и датировано примерно неделей позже.       «Лунатик,       Ты нужен, чтобы разрешить наш спор. Вот в чем дело: Сохатый считает, что мы можем полностью исследовать озеро, если применить чары и шевелиться побыстрее. Я говорю, что он абсолютный придурок и его прикончит русалка, если он раньше не потонет. Сохатый возражает, что с русалкой справится. Я повторяю, что он полный придурок.       Нам не обойтись без тебя, самого разумного члена компании.       Пожалуйста, дай совет.       Бродяга.       P.S. Еще неизвестно, сможешь ли ты попасть на матч? Надеюсь, что сможешь».       Это было так похоже на Сириуса – послать беззаботное, короткое письмо, будто они и не ссорились всего несколько недель назад, будто Сириус не стоял на Кингс-Кросс и не признавался, что он кусок дерьма, будто и не он душераздирающе просил:       «Просто… не отворачивайся от меня, ладно?»       А затем написал письмецо своим идеальным почерком, делая вид, что ничего не произошло.       Но Ремусу ли жаловаться? Он сам общался исключительно притворными заверениями, что все в порядке.       Он поворошил письма.       «Его Превосходительству, мистеру Лунатику, сэру.       Я был прав. «Паддлмир» разгромил «Катапульты». Могу предположить, что ты это предвидел, потому и не ответил на мое предыдущее письмо. Мы по тебе скучали, но я понимаю твою позицию. Когда твоя команда терпит поражение, наверное, наблюдать за этим нелегко. Не то чтобы у меня был подобный опыт.       Как ты держишься, старый отшельник? Надеюсь, ты не упал в пролив Святого Георга? Это было бы очень невежливо с твоей стороны, я годами ждал, чтобы сделать тебя в квиддиче и об этом хвастаться. Утонуть было бы прямо-таки вульгарно. Заметь, я бы все равно хвастался, просто впечатления немного не те.       Сегодня мы получили наши результаты за С.О.В. Полагаю, ты тоже. Рад, что это позади. В любом случае, угадай, кого только что назначили капитаном сборной по квиддичу? Меня! Теперь ты меня не задвинешь своим авторитарным позерством префекта. Так что будь к этому готов. А еще я могу пользоваться секретной ванной префектов. Ха!       Серьезно. Напиши мне ответ. Я начинаю волноваться.       Капитан Сохатый».       Это письмо было украшено довольно грубо нарисованной иллюстрацией человека. Опознать в нем Джеймса можно было только по очкам и агрессивным каракулям волос. Он с энтузиазмом размахивал руками у надгробия с надписью: «Р.Дж.Люпин: Погиб в морской пучине». На случай, если изображение было недостаточно четким, Джеймс подписал: «Я на твоей могилке рассказываю, какой шикарный был матч».       Вина колола, как нож. Он не хотел отказывать Джеймсу в матче. Технически он этого не делал. Просто не знал, как ответить. Он не был готов к ответу. Он знал: все, что он напишет Джеймсу, обязательно прочитает Сириус, ведь они теперь жили вместе. Ремусу просто требовалось время, чтобы подумать. Чтобы перевести дыхание. Поэтому он положил письмо в ящик стола и поклялся написать ответ на следующей неделе.       А потом, аккурат перед полнолунием, пришло письмо от Сириуса. Ремус был слишком измучен, зол и подавлен, чтобы думать об этом в тот момент. Потому его он тоже спрятал в ящик стола и отложил написание ответа до конца полнолуния. А потом он его откладывал, и откладывал, и откладывал, радуясь, что можно чуть дольше раствориться в тихом забвении летних каникул… А потом матч прошел, и Ремусу стало безумно стыдно. Теперь писать ответ было слишком поздно, слишком неловко. Ящик, набитый письмами, торчал в спальне призраком упрека, медленно заполняясь по мере того, как он все глубже погружался в самоизоляцию.       Зная, что его ждет, но чувствуя, что заслужил еще более болезненный укол вины, Ремус вытащил последнее письмо.       «Лунатик,       Что ж, лето почти прошло, так что предполагаю, ответ от тебя мы оба так и не увидим. Сохатый говорит, ты вернулся к естественным отшельническим привычкам, и с этим ничего не поделаешь, но я подозреваю, ты все еще злишься на меня.       Я пишу тебе, просто потому что.       Я хотел бы, чтобы ты ответил, но я же тебя знаю.       Блядь.       Наверняка он тебе уже сказал? Сомневаюсь, что в Британии хоть один человек не слышал, что Сохатого сделали капитаном сборной по квиддичу, и он жутко доволен. Полагаю, теперь придется отдавать ему честь при встрече. Я тебя предупреждаю, чтобы ты мог подготовиться к неизбежным лекциям о скорости метлы и оптимальных утренних тренировках, чтобы натаскать наиболее аэродинамичных загонщиков, ну и все такое. Не спрашивай, откуда я знаю.       До школы осталось всего несколько недель, думаю, там и увидимся.       Бродяга».       Ремус смотрел на письмо гораздо дольше, чем требовалось, чтобы его прочитать. Его пристальный взгляд остановился на прерванных, зачеркнутых строках, едва различимых под чернилами, будто усилием воли он мог заставить появиться остальную часть фразы.       Затем, словно очнувшись от невольного гипноза, Ремус бросил письма обратно в ящик стола, пересек комнату и захлопнул крышку чемодана. ***       Дождь перешел в сумрачный туман, тяжело нависший над старым фермерским домом Люпинов. Одетый только в халат и поношенные резиновые сапоги, Ремус плелся по мокрой лужайке к дверям подвала на звук хлюпающих шагов отца.       Родители переехали в этот дом на побережье Уэльса вскоре после того, как Ремусу исполнилось семь лет. Это было красивое место: старые каменные стены, покрытые мягкими брызгами лишайника, прекрасный сад, от которого была в восторге мать, и вид на море в ясные дни.       Но, в конечном счете, этот дом они выбрали именно из-за подвала. Среди многочисленных достоинств подвала был вход с улицы и толстые каменные стены, которые отец постоянно укреплял заклинаниями. Погребенный под землей, далеко-далеко от соседей, которые могли бы услышать крики и вой, подвал стал идеальным маленьким укрытием для ребенка-оборотня. Очевидно, во время Второй Мировой войны он был бомбоубежищем. Ремусу всегда казалась подходящей эта версия: ведь кем он был, если не бомбой замедленного действия?       Они добрались до дверей подвала, отец подался вперед, чтобы открыть их. По спине Ремуса пробежала дрожь, когда он взглянул на сырую, похожую на пещеру комнату внизу. Он ненавидел подвал. − Пошли, − сказал отец, хотя оба знали, что вниз спустится только Ремус.       Он бросил последний, полный тоски взгляд на далекое море, темное и дикое, с его вечно разбивающимися волнами. Теперь надвигался туман, скоро вода скроется в серой дымке. Он развернулся к отцу и сухо кивнул.       Лайалл Люпин не был стариком, но любой бы его так назвал, глядя на морщинистое усталое лицо, светло-каштановые волосы и щетину, со временем выцветшую пятнами преждевременной седины. Иногда Ремус задавался вопросом, как бы сложилась жизнь родителей, не будь они прокляты оборотнем сыном. Но не стоило отвлекаться на такие вопросы. Они лишь спускали его по темным спиралям в сырой подвал его собственного разума. Ему всегда было трудно выбраться оттуда.       Отец обнял его за плечи ободряюще сжал. − Скоро все закончится, − сказал он. − Я знаю, − ответил Ремус.       Он снял сапоги и халат и протянул отцу. Это было необходимо: все, что он забирал с собой, уничтожал волк. Ремусу не нравилось стоять голым, поэтому он тут же развернулся и спустился в подвал по узкой лестнице, ощущая пальцами ног холодный, влажный камень.       Добравшись до пола, он нащупал выключатель. В старом фермерском доме, включая это убежище, было проведено маггловское электричество. Оно не всегда срабатывало из-за странного сочетания магии и маггловских технологий, но Ремус был рад всякий раз, когда это случалось. Этим вечером единственная лампочка загорелась со слабым электрическим жужжанием, и подвал залило ярким искусственным светом. Ремус устало огляделся, смиренно опустив плечи.       Когда он был ребенком, мать выкрасила стены в небесно-голубой цвет. Вместе они украшали каждый уголок ярко-желтыми солнцами и веселыми радугами. В одном углу притаился рисунок всей семьи, нарисованный его собственной рукой, когда ему было шесть лет: мама, папа, я. Краска теперь облупилась, разрушенная неукротимой сыростью подвала. Он отвел взгляд. − Увидимся утром, − крикнул отец, и его голос эхом разнесся по каменной тюрьме. – Все будет хорошо, Ремус. − Я знаю, − ответил он.       Отец захлопнул двери подвала, и Ремус остался один. *** − Может, надо его разбудить? − Нет, дай бедняге немного поспать. Похоже, ему это нужно. − Да, он выглядит ужасно.       Ремус приподнял одно отяжелевшее веко, и мир вокруг поплыл. Растерянный, моргающий, он мгновение не мог понять, где находится и как сюда попал, пока затуманенное зрение не сфокусировалось на Джеймсе, Питере и Сириусе. Они сидели вокруг него в купе Хогвартс-экспресса. Ну конечно.       Наутро Ремус с отцом прибыли на Кингс-Кросс необычайно рано, надеясь сесть на поезд до того, как толпа заполнит платформу. Полнолуние было суровым, как всегда, когда он оставался один. Волк, как всегда, оставил на нем жестокие следы. Чем меньше людей увидят его таким, тем лучше, потому Ремус поднялся в поезд пораньше, плюхнулся на угловое сиденье их обычного купе и быстро заснул.       Как только отстающий мозг уловил разговор, разбудивший его, Ремус почувствовал, что надо что-то сказать. − Большое спасибо, − прохрипел он. − Доброе утро, Лунатик.       Ремус покосился на него и тут же отвел взгляд. − Пожалуйста, скажите, что мы уже на месте. − Дружище, мы еще со станции не уехали. − Блядь. − Ложись спать, − предложил Джеймс. – Все, что ты хочешь нам рассказать – как сильно ты скучал и не хотел игнорировать наших сов – можно сделать после хорошего крепкого сна.       Мгновение Ремус пытался придумать какой-нибудь язвительный ответ, как от него, несомненно, и ожидалось. Но он был настолько измотан, что в мгновение ока снова заснул.       Когда Ремус проснулся, поезд, пыхтя, неуклонно двигался вперед, а пейзаж за окнами становился все более диким и драматичным. Он почти с испугом осознал, что ему вполне удобно, и спустя момент объяснил это тем, что кто-то накинул ему на плечи плащ и положил подушку между его головой и окном. Видимо, поэтому он так долго спал, несмотря на грохот поезда. Он почти с сожалением приподнялся и огляделся. Мальчики тихонько играли в карты напротив. − С пробуждением, − сказал Джеймс, глядя на него из-за толстого веера карт. Он выжидающе сдвинул очки на переносицу. – Ты хотел нам что-то сказать. − Что? – моргнул Ремус.       Джеймс приподнял бровь. − Дай ему прийти в себя, − сказал Питер, сосредоточенно хмурясь над своими картами.       Ответ пришел сам. − А, точно. Я очень скучал по вам, и мне очень жаль, что я игнорировал ваших сов, − сухо произнес Ремус, надеясь, что голос его не выдал.       Джеймс кивнул, как будто сказанное его удовлетворило. − Вот, − сказал он, поворачиваясь к Сириусу. – Я же говорил тебе, что сработает. − Хммм… − протянул тот. – Это было не слишком убедительно, но ладно уж. – Он положил на сиденье свои карты. – Стрит-флеш. Смотрите и плачьте, парни.       Джеймс и Питер застонали в унисон. − Ненавижу эту игру, − пожаловался Питер. − Не будь злым неудачником, Хвост, − весело сказал Сириус, собирая свой выигрыш.       Он стал богаче на один галлеон, несколько сиклей, шоколадную лягушку и три навозные бомбы.       Ремус протер глаза, все еще выдираясь из беспамятства. − Тележка с едой уже проезжала? − Да, − сказал Питер, указав на кучу конфет рядом. – Мы не знали, чего ты хочешь, потому взяли по несколько штук всего. − Спасибо, − поблагодарил Ремус.       Он выбрал из добычи шоколадную лягушку и сосредоточился на разворачивании. Плащ, подушка, куча сладостей, тихая карточная игра – все это заметно усиливало его чувство вины. Хотя Ремус больше не собирал карточки знаменитых волшебников, в конце концов, ему было шестнадцать, карточку всегда смотрел. Развернув её, он оказался лицом к лицу с Цирцеей.       Иногда, подумал Ремус, вселенная прямо-таки любит его подъебать.       Он уставился на карточку, мысли вихрем пронеслись в его все еще вялом мозгу, пока легкое покалывание от того, что за ним наблюдают, не заставило его поднять глаза. Джеймс смотрел на него со странным выражением, которое Ремус не мог точно определить. Это была не злость – прежде он видел, как Джеймс сердится. Было больше похоже на настороженность, будто Джеймс не понимал суть ситуации и хотел осторожно окунуть палец ноги в воду, прежде чем нырнуть.       Ремус не знал, что с этим делать. Ему это не нравилось. Потому он убрал карточку и откусил кусочек лягушки. − Так как прошло твое лето, мальчик-отшельник? – после короткой паузы спросил Джеймс. − Не очень, − признался Ремус.       В конце концов, когда он не был заперт в подвале родителей, он был заперт в собственной голове, мучая себя, ненавидя себя, убеждая себя в том, что друзья его ненавидят. – Послушай, − начал он, − извини, что я не отвечал, просто…       Но выражение лица Джеймса внезапно стало отстраненным и рассеянным, и он отвлекся. Ремус проследил за его взглядом в сторону двери купе как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо прошла Лили Эванс. Когда её рыжие волосы скрылись из виду, Ремус обернулся к Джеймсу и случайно поймал взгляд Сириуса. Джеймс и Сириус частенько обменивались понимающими ухмылками, хотя со времен прошлогоднего инцидента это стало редкостью.       «Не думай об этом».       Он быстро отвел взгляд. − Выше голову, Сохатый, − громко произнес Сириус. – На носу новый учебный год и все такое. − Что? – спросил Джеймс. Его глаза были расфокусированы, он по-прежнему смотрел на дверь. − Ты же знаешь, как говорят, − сказал Питер. – В сорок пятый раз получится.       До Джеймса дошло. Он оторвал взгляд от двери и слегка выпрямился. − Я вас умоляю, − он пренебрежительно фыркнул. – Эванс – последнее, о чем я думаю. − Я думал, ты влюблен в неё, − поддразнил Сириус. Ремусу показалось, что он это делает из-за него, возможно, желая продлить общую улыбку. – Разве ты не говорил сам в прошлом году? − Я, − напомнил Джеймс, − находился под воздействием сильнодействующих болеутоляющих снадобий. Лунатик, ты лучше, чем кто-либо, должен знать, что нечестно заставлять человека что-то говорить, пока он под лекарствами.       По опыту Ремуса, болеутоляющие в самом деле развязывали язык, но говорить об этом было немилосердно. − В любом случае, − продолжил Джеймс, − с тех пор мне надо прийти в себя, и я хочу, чтобы вы знали: я полностью оправился после того неловкого эпизода. В этом году я совершенно не хочу встречаться с Лили Эванс. − Неужели? – фыркнул Сириус. – Даже если бы она вломилась в общежитие и заорала: «Возьми меня, Поттер, я твоя, высокомерный придурок!». − Честно говоря, в этом году у меня безумная идея – приглашать на свидания только тех девушек, которые не считают меня высокомерным придурком.       Ремус утер воображаемую слезу. − Наш маленький мазохист стал совсем взрослым. − И кто же счастливица в этом ну очень коротком списке? – со смешком поинтересовался Сириус. − Смейтесь, сколько хотите, но позвольте-ка мне напомнить, − сказал Джеймс, наставляя палец на каждого из друзей по очереди, − одинокий, одинокий, дрочит на фотографии мотоциклов, но тоже одинокий. − Меня вряд ли справедливо считать, − сказал Ремус. – Я тайный оборотень, а это максимально сужает круг знакомств. − Я не стыжусь своих отношений с мотоциклами, − заявил Сириус. − А у меня есть девушка, − объявил Питер.       Все уставились на него. − Быть того не может, − сказал Сириус. − Нет, может! − И кто? Плакса Миртл? − Нет. Винни Боунс. Мы сошлись летом. Наши мамы вместе в лиге Плюй-камней.       Ремус вдруг понял, что Питеру, должно быть, не терпелось поделиться этой новостью с того момента, как они сели в поезд. Он весь прям светился. − Молодчина, Хвост, − сказал Джеймс, подняв руку, чтобы дать «пять», на что Питер, сияя, ответил. − О, черт, − произнес Ремус, и все посмотрели на него. Он только что запоздало сообразил, почему Лили Эванс вообще шла по коридору поезда. − Я проспал собрание префектов. ***       Было слишком поздно что-то предпринимать по поводу собрания, поэтому Ремус позволил себе откинуться на спинку сиденья, когда поезд тронулся. Хотя он несколько раз на протяжении путешествия ловил на себе тот же странный взгляд Джеймса, больше никто из друзей не задавал вопросов из-за его летнего молчания. Неужели все так просто? Неужели они допустят, чтобы он вернулся как ни в чем не бывало? Сейчас, сидя здесь, с ними, Ремус чувствовал себя довольно глупо, пытаясь вспомнить, о чем же он так волновался.       Темнота медленно опускалась на суровый ландшафт, и вскоре вагон осветили яркие лучи лунного света и мягкое сияние ламп. Ремус то участвовал в разговоре, то нет. Он слишком устал. Наконец, он почувствовал легкий тычок. Вздрогнув, он понял, что заснул, а сейчас они прибыли.       Их встретил обычный шум высаживающихся студентов, когда они спрыгнули с поезда. Ремус тащился в нескольких шагах позади. Толкались локти, ухали совы, шипели кошки, и Ремус позволил подтолкнуть себя к безлошадным экипажам, ждущим их в конце дороги у станции Хогсмид. Все это было так знакомо – воздух пропах сосновым ароматом, ночная прохлада и легкий ветерок касались кожи, смех Джеймса и Сириуса заглушал хаос вокруг. Ремус был почти убаюкан общим настроением чувства безопасности. Но в то мгновение, когда он хотел сесть в один из безлошадных экипажей, кожу начало неприятно покалывать.       Ремус обернулся: в нескольких футах от него стоял Северус Снейп и смотрел с выражением такой чистой, неподдельной ненависти на лице, что Ремус аж замер. Поток воспоминаний, которые ему не принадлежали, унес Ремуса прочь во тьму. Скрип люка – ошеломляющий запах свежей добычи, шарканье мягких лап по половицам, взмах когтей, «БЕГИ!», темный туннель, кирпичная стена, вспышка света… − Лунатик? Это я, Джеймс… − Лунатик? – Джеймс высунул голову из окна кареты, ища его. – С тобой все в порядке?       Ремус моргнул, усилием воли вернувшись из волчьего тела в свое. Прерывисто вздохнув, он оглянулся туда, где стоял Северус Снейп… но его уже не было. − Да, − соврал Ремус, залез в карету и закрыл дверцу.       Он прижался лбом к окну, и карета с грохотом поехала по дороге. Он чувствовал, что не может отдышаться, и казалось, что не сможет никогда.       Ремус не сказал Северусу Снейпу ни единого слова с тех пор, как чуть не убил его в туннеле под Гремучей Ивой в прошлом семестре. Не то чтобы он мог просто подойти к нему в коридоре и извиниться. − Ты уж прости, что я тебя чуть не сожрал. Я не хотел, − было бы идеально.       Максимально близкое взаимодействие у них случилось тогда, когда Джеймс и Сириус заколдовали Снейпа после С.О.В. Ремус молча сидел рядом, слишком пристыженный и напуганный. Он считал, что, случись ему вмешаться, Снейп бы сказал всей школе, кто он есть. Поэтому он ничего не сделал. Ремус не мог винить Снейпа за то, что тот его ненавидит, но это не облегчало его страданий.       Карета с грохотом остановилась, и мальчики вылезли, слившись с потоком студентов, хлынувших в замок. Но едва они достигли вестибюля, профессор МакГонагалл понадобился Ремус. − Люпин! – окликнула она, помахав ему рукой.       Ремус с трудом пробрался сквозь толпу. Его друзья последовали за ним. − Да, профессор?       Профессор МакГонагалл взглянула на него сквозь квадратные очки, её лицо выражало одновременно строгость и заботу. Странное, сбивающее с толку выражение. − Мадам Помфри хочет видеть вас в Больничном крыле.       В его груди поднялось чувство страха. − Уже? Это не может подождать? − Она выразилась предельно ясно, Люпин.       Ремус вздохнул, смирившись с неизбежным. Он едва успел переступить порог замка, а его уже отправляли в лазарет. Кое-что, похоже, никогда не изменится. − Тебе составить компанию? – предложил Сириус. − Нет, − быстро ответил Ремус. – Идите на пир. Уверен, это не займет много времени.