Последний враг: Темные метки

      − Вот, зажми её между пальцев – ага, хорошо, − а потом просто затянись. Но в первый раз не слишком глубоко вдыхай.       Когда Ремус вернулся в гостиную, его встретила какофония кашля. Он застал кашляющего Джеймса с сигаретой, а Сириус стоял рядом и громко смеялся. Питер вроде бы ушел куда-то к своей подружке. − Мерлин, − пролепетал Джеймс, − это ужасно. И магглам это нравится? − Это круто, когда правильно затягиваешься, − фыркнул Сириус, отбирая сигарету и длинно, эффектно затягиваясь. Он выпустил дым в сторону Джеймса, тот нетерпеливо отмахнулся. − Развращаешь нашего дорогого Сохатого? – поинтересовался Ремус, усаживаясь в свое любимое кресло. − Я пытаюсь, но, боюсь, чудо-мальчик развращению не поддается. Курит как третьекурсник. − Ой, заткнись, − проворчал Джеймс. – Я все равно не понимаю, в чем прикол. − Да неужели? – насмешливо переспросил Сириус. – И только что Эванс тебе не казалась привлекательной благодаря цигарке?       Джеймс его проигнорировал. − Что она от тебя хотела, Лунатик? – спросил он. − Префектские дела, − неопределенно ответил Ремус.       Он вовсе не хотел признаваться, что пропустил еще одно собрание префектов, и не планировал вдаваться в подробности другого характера. Он не рассказывал друзьям, что с ним тогда творилось в классе, и не собирался.       Чувство вины грызло его изнутри. Ремус действительно не хотел от неё отдаляться, просто он отдалился от всех. Держал себя в руках, продолжая играть отведенную ему роль. Честно говоря, ему даже в голову не приходило, что она обратит внимание или что ей будет не все равно. Но ей не было все равно. И он причинил ей боль. Сокрушительное чувство вины смягчалось лишь редкими вспышками восторга: я ей все еще нравлюсь! − Интересно, где Эванс научилась так смолить, − задумчиво произнес Сириус. – Знаешь, я думаю, мы на неё хорошо влияем.       Ремус закатил глаза. – Не приписывай себе подвиг. Она стреляет сигаретки за теплицами с четвертого курса.       Сириус выглядел впечатленным. – Кто бы мог подумать, Пенни Префект все это время была плохой девочкой.       Он бросил взгляд на Джеймса, но тот решительно вернулся к последнему выпуску еженедельника по квиддичу и игнорировал друга. − Просто для тебя маггловские сигареты в новинку, отсюда и интерес, − усмехнулся Ремус. И вновь заметил, что Сириус его раздражает без повода. В этом году он уже обращал на это внимание. Его раздражала любая мелочь в исполнении Сириуса. – В любом случае, почему ты всегда ведешь себя с ней как придурок? − Кто ведет себя как придурок? − Ты, − рассеянно сказал Джеймс, перелистывая страницу еженедельника. − Требовательная какая публика пошла, − хмыкнул Сириус. – Ну знаете…       Но его явно колкий ответ был прерван благоговейным стоном Джеймса. − Мерлиновы панталоны, вы только взгляните на это! – он поднял журнал.       Ремус и Сириус честно взглянули. Это была реклама торговой компании «Комета», анонсирующая их последнюю модель метлы. − «Комета-220», − выдохнул Джеймс. – Офигенски красивая метла, ствол из красного дерева, развивает скорость до шестидесяти метров за десять секунд…       Подробное описание характеристик метлы обещало затянуться надолго, Ремус и Сириус уже научились попросту отключаться. Ремус тем временем оценил количество домашек. Блаженные свободные уроки быстро завалило кучей сочинений, и он уже почувствовал, что отстает. − …вы только посмотрите, как блестит ручка! − Тебе салфетки принести? – предложил Сириус. − Чтоб ты знал, − отозвался Джеймс, не отрываясь от рекламы, − я слишком восхищен этим совершенством, чтобы сказать что-нибудь мерзкое о твоих мотоциклах. Но считай, что я сказал мерзкость. − Неправильное слово. − Мерзоидность? − Тоже не то. − Да пофиг. До шестидесяти метров за десять секунд! Мне нужна эта метла. − Ну, − Ремус воспользовался перепалкой, чтобы распределить домашку по срочности. – Лили только что сказала мне, что скоро выходные в Хогсмиде. Так что долго ждать не придется, если ты хочешь заглянуть во «Все для квиддича». − Так она ж выйдет только весной, − простонал Джеймс. – И держу пари, что список ожидающих растянулся на мили… Надо было сразу прочитать журнал, едва он у меня появился… Черт, черт, черт, − ругаясь, он достал из рюкзака перо, вырвал из журнала лист предварительного заказа и принялся лихорадочно его заполнять.       Сириус поймал взгляд Ремуса и ухмыльнулся. Ремус же сделал вид, будто ничего не заметил, и вернулся к домашнему заданию, позволив себе роскошь погрузиться в свой перевод «Саги о Волсунге», вместо того, чтобы отвлекаться на различную ерунду.       Когда он закончил особенно сложный отрывок о морских рунах, то осознал, что Джеймс опять болтает о своей новой команде по квиддичу. Кажется, о трудностях, с которыми он столкнулся в поисках нового загонщика. Одно из главных достоинств Джеймса Поттера заключалось в том, что слушать его болтовню было вовсе не обязательно. Просто фон, как радио, которое можно слушать или не слушать, когда заблагорассудится, без каких-либо обид и раздражения. Когда ему наскучил Брюнхильд, Ремус вновь начал прислушиваться. − В любом случае, Бердак Данн, конечно, не Кингсли, но у него есть еще год, так что, надеюсь, новичок успеет прийти в форму… − Ммм… − произнес Ремус. − Чем Кингсли планирует заняться после окончания школы? – спросил Сириус. − Его приняли на курсы мракоборцев. Разве это не круто? Там, кажется, трехлетняя программа обучения. − Ух ты! – восхитился Сириус. – Здорово. Хотя, думаю, когда я закончу школу, терпеть еще три года – последнее, чего мне захочется. Лунатик, ты уже закончил сочинение по Заклинаниям? − Да, − ответил Ремус, нацарапав еще несколько строк в перевод. – И… − добавив последнюю правку, он поднял глаза и улыбнулся. – И по Древним Рунам тоже перевод готов. − Браво, профессор Люпин, − произнес Сириус. – Ты значительно опередил нас всех. − Что ж, надо наверстать упущенное до полнолуния.       Он вздохнул и взглянул на гору оставшихся домашек. Следующей он выбрал Защиту от Темных Искусств. Он чувствовал пристальный взгляд Сириуса, когда он разворачивал чистый лист пергамента. Он ждал какого-нибудь комментария по поводу полнолуния… Но Сириус ничего не сказал.       Уже не в первый раз в этом году у Ремуса возникало впечатление, что Сириус стал осторожнее и приближается к нему, как пес с поджатым хвостом. С тех пор, как они вернулись в школу, Сириус, казалось, изо всех сил старался быть с Ремусом как можно любезнее, словно пытаясь исправить то, что сделал в прошлом семестре. Как будто дружелюбное поведение могло все компенсировать. Ремусу это, в свою очередь, было неприятно. Раздражало. Поскольку было напоминанием о том, что на самом деле все вовсе не так хорошо.       Если уж совсем начистоту, Ремус предпочитал прежнего Сириуса. Без умысла жестокого, равнодушного, но смешного. Бесшабашного мальчишку, который одновременно мог быть высокомерным и вместе с тем обаятельным. Того Сириуса он понимал. Тот Сириус был предсказуемым.       Тот Сириус, правда, оказался ублюдком с убийственными намерениями, поставившим жажду мести выше жизни и свободы своих друзей, но с этим можно разобраться потом.       Этот Сириус был… другим. Он так изменился за лето, проведенное у Поттеров? Стал… счастливее? Мягче? Острые углы сгладились? Джеймс всегда говорил, что Сириус преображался, когда оказывался рядом со своей семьей. Возможно, целое лето вдали от них действительно его изменило, превратило из угрюмого, вечно недовольного жизнью подростка в… более светлого человека… более спокойного… как будто у него с плеч свалился тяжелый груз после прошлого семестра.       «Повезло ему», − прорычал зверь, живший в сердце Ремуса. − Тише, − шикнул Ремус. − Лунатик, ты что-то сказал?       Ремус поднял глаза и увидел, что Сириус и Джеймс смотрят на него. Он смутился, осознав, что сказал это вслух. − Э-э…нет. Просто… − он на миг запнулся. – Просто пытаюсь понять, как начать это сочинение. − Ах да, − беззаботно фыркнул Сириус. – Практическое применение Непростительных Проклятий. И как, ты ничего не надумал? − Нет. − Это возмутительно, − вмешался Джеймс. – Какой профессор по Защите от Темных Искусств обучает студентов использованию темной магии? − Такой, у которого хорошие связи в Министерстве, − уточнил Сириус. – Он не учит нас использовать Непростительные, но приучает не поднимать шума, когда это делает Министерство. – Ремус и Джеймс непонимающе посмотрели на него, а Сириус усмехнулся. − Да ладно, вы что, не читали «Пророк»? Крауч хочет санкционировать использование Непростительных Проклятий в отношении подозреваемых экстремистов. − Крауч? − Барти Крауч, − нетерпеливо повторил Сириус. – Глава Департамента магического правопорядка. Он пришел на место Гармонии Лафкин, которую убили в прошлом году. − Точно, − произнес Ремус.       Его всегда немного впечатляли – и удивляли – познания Сириуса в области политики и текущих событий. Ремус с трудом поспевал за собственной жизнью, не говоря уже о тех, чьи имена он мельком видел на первой полосе «Пророка». − Новые законы Крауча, − продолжил Сириус, − это серьезная ошибка. Подозреваемым в экстремизме можно объявить любого по прихоти Министерства. Не требуется никаких доказательств, достаточно их слова. Вы же слышали Картер-Майлза. Министерство выступает против «экстремистов» с обеих сторон. Попомните мое слово, использование Непростительных против борцов за права магглов – лишь вопрос времени.       Мальчики молча обдумали это довольно мрачное предсказание. Затем Джеймс произнес: − Мне непонятно, зачем Дамблдор нанял такого, как Картер-Майлз обучать нас. Такого явного фанатика. А его лекция? Про обе стороны. Это полная чушь. О чем думает Дамблдор?       Джеймс, казалось, был искренне обеспокоен этим вопросом, будто ошибочный выбор учителя мог запятнать директора. Раскрыть нечто, таящееся глубоко, темное пятно, некую уродливую правду о герое. Которая могла каким-то образом повлиять на самого Джеймса. И он не хотел с ней сталкиваться или признавать само её существование.       Джеймс в этом году тоже изменился. Хотя, если задуматься, то Ремус бы сказал, что начались эти перемены в конце прошлого семестра. Будто он стоял на краю пропасти, не был готов взглянуть вниз, признать, что край осыпается, и медленно скользил по осыпи. Черно-белый взгляд Джеймса на мир его вновь подводил. Было почти захватывающе наблюдать за этим в реальном времени. Профессор Дамблдор хороший. Профессор Картер-Майлз плохой. Профессор Дамблдор нанял профессора Картер-Майлза, а значит, что и требовалось доказать, и так далее…       Ремус решил дать ему подсказку. − Возможно, у него не было выбора. Вспомни, школьные управляющие почти уволили Дирборна. Наверняка они приложили руку к утверждению кандидатуры Картер-Майлза. − Скорее, они его и выбрали, − нахмурился Сириус. – Профессор Язва здесь для того, чтобы научить нас быть хорошими маленькими леммингами, которые послушно сидят, пока правительство творит зверства. – Он фыркнул. – Что подводит нас к теме сочинения. Давайте, ребята, как их можно ежедневно использовать? − Ты мог бы наложить Империус и заставить меня написать это сочинение, − мрачно предложил Ремус.       Сириус рассмеялся характерным лающим смехом. − Вот, уже вариант. − А потом примени ко мне Авада Кедавра, − сказал Джеймс, − чтобы избавить меня от страданий, ведь я с какого-то бодуна решил продолжить изучать Зельеварение. − И, разумеется, можно множество раз использовать Круциатус, − легко сказал Сириус, вертя перо в руке, − например, когда нужно наказать никчемного сына за то, что он оказался отвратительным предателем крови.       Наступила пауза – скорее, зияющая бездна молчания, когда до них дошел смысл слов Сириуса. Ремус и Джеймс в ужасе уставились на друга, который, казалось, даже не понял, что сказал нечто страшное. − Твой… твой отец использовал на тебе Круциатус? – спросил Ремус прежде, чем смог себя одернуть.       Беззаботное выражение тут же исчезло с лица Сириуса. − Нет, конечно, нет. Я просто пошутил. − Приятель… − Джеймс выглядел пораженным. − Это была шутка, − коротко сказал Сириус. – Мерлин.       Но это была не шутка. Возможно, преувеличение, но ни в коем случае не шутка. Это было болезненно очевидно по застывшей позе его друга, по настороженному выражению лица, по знакомой завесе угрюмой отстраненности, быстро натянутой с целью скрыть эмоции.       Ремус знал, что семейная жизнь Сириуса была неприятной. Даже жестокой. Никто не убегает из дома в шестнадцать лет из-за мелочей… Но Сириус никогда не рассказывал ему подробностей. Джеймс тоже помалкивал, всегда бормотал: «Это личное дело Сириуса» в тех редких случаях, когда всплывала эта тема.       Джеймс, казалось, хотел что-то добавить, но Ремус мог наверняка сказать: Сириусу этого вовсе не хотелось. Поэтому Ремус применил свой лучший прием – сменил тему. − Итак, с кем Гриффиндор играет в первом матче?       И Джеймс успешно отвлекся, вновь принявшись болтать о потенциале сборной Рейвенкло в этом году. Сириус бросил на Ремуса быстрый благодарный взгляд, и Ремус вернулся к своему сочинению. ***       А потом вдруг грянуло полнолуние.       Ремус сидел на краешке знакомой кровати в Больничном крыле, прижимая к груди больничную одежду и плотно задернув шторки. Он глубоко вздохнул. Вдох. Выдох. Его грызла тревога, словно он был преступником, который должен вернуться на место преступления.       В каком-то смысле именно это ему и предстояло.       Он провел в одиночестве три полнолуния с тех пор, как в последний раз сидел на больничной койке и, если не считать быстрого расспроса мадам Помфри о его здоровье после полнолуния, избегал Больничного крыла. Три полнолуния прошло с тех пор, как Ремус проснулся один, разбитый, усталый и ослепленный темнотой, замурованный в туннеле под Гремучей Ивой. Три полнолуния прошло с тех пор, как Альбус Дамблдор забрал его, потом сел рядом на эту самую кровать и рассказал Ремусу о случившемся. Как он чуть не загрыз другого студента и наверняка загрыз бы, если б не своевременное вмешательство Джеймса. Как Сириус предал их всех.       Конечно, этого директор не сказал, но оно было и так понятно.       Дамблдор приложил немало усилий, чтобы убедить Ремуса, что он не виноват в случившемся, но это была ложь во благо. Конечно, контролировать себя, когда волк брал над ним верх, Ремус не мог, но все, что произошло до превращения… это, безусловно, была вина Ремуса. Это он рассказал друзьям, как миновать Гремучую Иву. Это он доверил Сириусу Блэку свой секрет…       Доверие.       Дамблдор полностью доверял Ремусу. Он разрешил ему учиться в школе, вопреки мнению остальных. Он верил, что Ремус будет следовать правилам и соблюдать нормы безопасности. А теперь Ремус предал его доверие.       «Вы не несете ответственности за выбор других», − сказал ему Дамблдор, но Ремус был не согласен. В конце концов, у него был выбор: он мог сказать друзьям «нет». Он мог запретить приходить в полнолуние, велеть оставить волка в покое. Они бы, конечно, возражали. Твердили бы, что он ведет себя неразумно, что у них все под контролем, все будет хорошо… Но в конце концов, они бы к нему прислушались. Все, что от него требовалось – стоять на своем. Поступить правильно. Быть храбрым.       Но он этого не сделал. Не смог отказать друзьям. И не хотел. − Ремус? Вы готовы? − Почти, мадам Помфри.       Ремус встал, скрипнув матрасом. Снял школьную униформу и развернул больничную одежду, тонкую, как бумага. Его бледная кожа была покрыта шрамами, которые он старался не замечать. Он знал их наизусть, как карту своего тела, более десятка лет отметин, оставленных полной луной. Продольные розовые царапины на руках, старый сильный порез от когтей на груди. Худшим, самым ненавидимым, но все равно десятки раз осматриваемым был укус волка. Того, который его обратил.       Иногда Ремусу казалось, будто он вновь чувствует впивающиеся в ногу зубы, как волк вытаскивает его из постели, он падает на пол, вокруг кровь и его крики, неотличимые от рычания зверя… Но в другие дни он думает, что это, скорее всего, воспоминание о воспоминании, наполовину придуманное, наполовину сотканное из других воспоминаний.       Ремус нетерпеливо встряхнулся. Не время погружаться в такие мысли. Он натянул через голову больничную рубашку и разгладил складки на коленях, прежде чем раздвинуть шторки. Мадам Помфри ждала его с плащом в руках. Он молча накинул его на плечи. За окнами Больничного крыла завывал ветер; небо было затянуто тучами, непрерывно лил дождь.       Мадам Помфри коротко кивнула в знак одобрения, когда Ремус застегнул плащ, затем повела его в свой кабинет, где маленькая дверца вела к узкой винтовой лестнице – от главного входа в Больничное крыло.       Этот путь Ремус знал наизусть. Он мог бы пройти его с закрытыми глазами. В конце концов, она его водила туда раз в месяц с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет. Он спускался по винтовой лестнице, которая вела из Больничного крыла на первый этаж, затем поворачивал налево, мимо портрета четырех рыцарей, после чего упирался в дверь из замка. Пересекал в дымке заката территорию, идя к Гремучей Иве – она всегда стояла на страже туннеля, который вел вниз, вниз, вниз к Визжащей Хижине. Обычно здесь, если Ремус хорошо себя чувствовал, его и оставляла целительница. − Спасибо, мадам Помфри, − вежливо произнес Ремус, когда над ними замерла Гремучая Ива. − Плащ? − Да, конечно.       Ремус расстегнул застежку и снял плащ. Взять с собой он его не мог, чтобы волк его не растерзал. Обычное правило.       Ранний октябрьский ветер пронизывал тонкую ткань, и капли дождя, будто ножи, кололи кожу, но Ремус сохранял самообладание. Он передал плащ целительнице – она аккуратно сложила его и сунула под мышку. Затем он снял обувь и тоже отдал ей. Вечерний холод леденил голые лодыжки. − Утром увидимся, Ремус, − сказала мадам Помфри.       Ремус кивнул и соскользнул вниз через дупло у основания дерева. Он с легким стуком приземлился в туннеле. Вне зависимости от того, сколько раз он это делал, получалось всегда безукоризненно. Он заставил себя встать и отряхнулся, не обращая внимания на ноющие к полной луне кости.       Ремус побрел по туннелю. Этот отрезок был самым неприятным, ведь волшебную палочку он вынужденно оставлял в Больничном крыле и не мог осветить себе путь. Тем не менее, как и путь из Больничного крыла, Ремус знал туннель наизусть – каждый холмик, каждый предательский корешок, каждый изгиб – он выучил свою дорогу.       Несмотря на это, тьма будто сгущалась вокруг. Она казалась почти твердой, как стена – кирпичная стена, ставшая его могилой – нет. Не надо об этом думать.       Но, конечно, было слишком поздно. Ремус думал об этом. Только об этом он и мог думать. Как можно было не думать, когда он с такой легкостью представил, как Северус Снейп крадется по туннелю, согнувшись и без конца ударяясь головой о низкий потолок? Он живо видел мчащегося за ним Джеймса, громко выкрикивавшего предупреждения – Джеймса, который не мог превратиться в Сохатого в туннеле. А значит, подвергавшегося такой же опасности быть убитым волком, как и Снейп. Еще один шаг в темноте.       В его воображении Снейп с безрассудной смелостью распахнул люк, не ведая, что его ждет по ту сторону. Ремус слышал собственное рычание, шорох и стук своих лап…       «БЕГИ!»       Он чувствовал, как волк протискивается через люк в туннель… Слышал скрежет когтей по земле.       «Лунатик. Это я… Сохатый».       Он чувствовал запах плоти и крови, крови и плоти, и нырнул за ним. Возня, стук, грохот. У него голова раскалывалась при воспоминании, как он ударился о кирпичную стену, возникшую между ним и его добычей… его добычей… его лучшим другом…       «Хватит», − яростно сказал себе Ремус. Он остановился, прислонившись к холодной земляной стене, когда воспоминания волка вновь захлестнули его. На это не было времени.       Несколько глубоких вдохов, и Ремус заставил себя идти дальше.       В конце концов он добрался до конца туннеля и нащупал замок люка. Вот оно. Он распахнул люк и забрался в Визжащую Хижину. Глаза успели привыкнуть к темноте туннеля, поэтому пробивавшийся сквозь заколоченные окна яркий, словно пламя, сумеречный отблеск заката поначалу ослепил его.       Он с несчастным видом огляделся по сторонам. Хижина была такой же, как и всегда – пыльной, разрушенной, мебель была разломана, половицы разодраны. Его работа, результат предыдущих полнолуний. Хижине явно не хватало очарования, чтобы преобразиться в курортный домик. Ремус вздохнул. Негде было посидеть и дождаться, пока луна вступит в свои права. Покалеченная кровать была, пожалуй, самым подходящий вариантом, но Ремус поймал себя на мысли, что не хочет подниматься по лестнице. Путь из Больничного крыла в Хижину основательно его измотал. Поэтому он пошел в «комнату рояля», как он её мысленно называл – в честь поломанного рояля, приткнувшегося в углу. Тонкая полоска света упала на запыленную поверхность инструмента. − Привет, Лунатик.       Ремус аж подскочил, когда из ниоткуда перед ним появился Сириус, одной рукой небрежно опираясь на рояль, а в другой сжимая серебристую Мантию-Невидимку Джеймса. − Господи Иисусе, Сириус, − выдохнул Ремус. – Ты меня чуть до сердечного приступа не довел. Что ты делаешь здесь в такую рань? − Не видел смысла ждать, − пожал плечами Сириус. − А вдруг мадам Помфри бы вошла со мной? − Ты же говорил, она почти никогда сюда не ходит. − «Почти никогда» не равно «никогда». − Да, но… − Сириус указал на Мантию. – Невидимка?       На это у Ремуса не нашлось убедительного аргумента – Мантия Невидимка Джеймса стала верным козырем против всех его доводов. Он слишком устал, чтобы возражать. Ремус прислонился к стене и тяжело опустился на пол.       Сириус наблюдал за ним со своего места у рояля. − У тебя все в порядке? − Нормально. − То есть «нет»? − Я же сказал, что нормально, − огрызнулся Ремус.       Он ждал неизбежной подколки, саркастического комментария, горького возражения… Но Сириус лишь вздохнул: − Как скажешь, Лунатик.       Он уселся за рояль и провел рукой по пыльным клавишам. Выражение его лица было усталым, смиренным. Ремус почти украдкой наблюдал, как Сириус дунул, и пыль маленькими вихрями закружилась в воздухе. − Сколько у нас времени? – спросил Ремус, в основном, чтобы заполнить тишину. − Около получаса, − ответил Сириус, взглянув на часы.       Тридцать минут. Это было намного дольше, чем хотелось Ремусу. Он не спешил превращаться в волка, но сейчас уж лучше волк, чем сидеть в этой ловушке с Сириусом Блэком. Вслух бы он в этом не признался, но Ремус боялся того, что может сказать Сириус… и того, что он ему ответит. Они впервые остались наедине после ссоры в общежитии в конце прошлого семестра, когда Ремус сказал Сириусу, что он кусок дерьма.       Сидя в полуразрушенной Хижине, Ремус почти затаил дыхание, ожидая вспышки в любой момент, но Сириус больше ничего не сказал. Ремус украдкой наблюдал, как он, сидя на обветшалой скамье перед роялем, повел плечами и хрустнул костяшками пальцами. А потом сделал то, чего Ремус не ожидал: заиграл.       Ноты на расстроенном рояле были резкими и иногда диссонирующими, и все же Ремусу музыка казалась странно подходящей для атмосферы. Темная и унылая для темной и унылой лачуги. Он пришел в восторг, глядя, как пальцы Сириуса танцуют по клавишам. Когда музыка стала громче, Ремус взглянул на его лицо: глаза прикрыты, брови слегка приподняты, смутно очерченный рот – не в улыбке, но и не совсем в хмурой гримасе. Затем музыка стихла, как дождь, и Сириус открыл глаза. − Это было прекрасно, − тихо произнес Ремус.       Сириус взглянул на него и тихонько фыркнул. − «Прекрасно» не самое подходящее слово для Барквита.       Музыкальным образованием Ремуса занималась в основном его мать-маггла (потому знал он преимущественно, «Beach Boys» и Элвиса), так что ему нечего было сказать о чистокровном композиторе Эдвине Барквите. Вместо этого он спросил: − Почему ты никогда не играешь? − Что? − Рояль. Или скрипка или… что-нибудь еще. Ты это скрываешь, не знаю почему. Ты же любишь играть. − Кто сказал? − У тебя на лице написано.       Сириус пренебрежительно хмыкнул, но Ремус продолжал настаивать. Он не мог толком сказать, почему выбрал эту линию атаки. Он знал, что Сириус не любит рассказывать о своем детстве и семье. Может, в этом и таился секрет. Куда проще было говорить на темы, которых избегал Сириус, лишь бы не на те, от которых Ремус отчаянно старался держаться подальше. − У тебя действительно здорово получается, − поддразнил он. − У тебя бы тоже здорово получалось, если бы гувернантка проклинала тебя каждый раз, когда облажаешься, − Сириус едва не рассмеялся, увидев хмурое выражение лица Ремуса. – Мама терроризировала гувернанток, поэтому они, в свою очередь, терроризировали нас. Ебаный круговорот жизни, понимаешь? − Твоя мать знала об этом?       На этот раз смех был искренним, низким и резким, как расстроенный рояль. − Знала ли? Она это поощряла. Она такая же, как они, гребаная старая сука. Однажды, когда дражайшей мамочке показалось, что я недостаточно тщательно занимаюсь, она заколдовала мне пальцы. Я не мог перестать играть, пока не выучил ту песню. Кажется, это была «Гоблинская соната». Ебаный Барквит. Я весь ужин был вынужден играть. Когда она, наконец, разрешила мне лечь спать, я едва мог разжать пальцы от судорог.       Он согнул пальцы, словно удивляясь, что они по-прежнему слушаются. − Я мог бы любить пианино, − продолжил он, его тон был отстраненным, почти тоскливым, − будь я другим человеком и доведись мне жить другой жизнью, но сейчас… Мне трудно воспринимать его не как орудие пытки.       Пытка. Ремус с содроганием вспомнил тот день на прошлой неделе, когда Сириус отпустил жуткую «шутку» о том, что его наказывал отец. Тогда он мгновенно пресек расспросы, здесь же, в хижине, по сути, на них напрашивался. Теперь, когда у него появилась такая возможность, Ремус не знал, о чем спросить.       Сильная, сотрясающая кости дрожь отвлекла его раздумий. − У нас есть еще около двадцати минут, − сказал Сириус, взглянув на часы. − Ура, − сквозь стиснутые зубы произнес Ремус.       Еще один приступ дрожи. Он это ненавидел – луна тянула его, как волны на берегу.       Сириус встал со скамейки у пианино и присел рядом с ним на пыльный пол. − Ты же знаешь, мы все спланировали, − сказал он. – Тебе не о чем волноваться. − Кто сказал, что я волнуюсь?       Сириус взял руку Ремуса и прижал два пальца к запястью. − Ну, пульс есть, так что…       Он ухмыльнулся, но Ремус отдернул руку. В этом году он до сих пор сохранял дистанцию. Он играл свою роль, участвовал в дружеских подначках, придумывал саркастичные ответы – все, как от него ждали. Он смирился, но эта… эта внезапная близость была перебором. Этого он вынести не мог. Возможно, дело было в том, что он все еще не оправился от воспоминаний о волке в туннеле, но Ремус не был готов вновь встретиться с этой обезоруживающей ухмылкой и легкой близостью, которую всегда излучал Сириус. Это было ложью, он убедился в этом в прошлом году. Неважно, насколько близкой или уютной казалась их дружба… Теперь между ними выросла кирпичная стена. И так будет всегда.       Он понял, что ему почти нравится идея уступить контроль волку, заплутавшему в ликантропическом забытьи. Это неизбежно, так почему бы не принять?       Еще один приступ дрожи. − Тебе пора превратиться, − сказал Ремус Сириусу, не глядя на него. − У нас еще полно времени. − Просто превратись, − рявкнул Ремус. Пауза. – Пожалуйста.       Сириус пожал плечами и встал. Затем со звуком, похожим на выдох, превратился в большого черного пса, ставшего таким родным в прошлом году. Пса, которого Ремус когда-то сам назвал Бродягой.       Пес устроился на исцарапанных половицах, положив морду на лапы. В его больших темных глазах светилось раскаяние. С другой стороны, Джеймс бы наверняка сказал, что Ремус просто проецирует.       Ремус поджал колени к груди и отвернулся. Так они и сидели в нескольких футах друг от друга, пока полоска тусклого лунного света не пробилась сквозь заколоченные окна и на пианино не замерцала пыль. Тело Ремуса напряглось, потом забилось в конвульсиях, его вдруг согнуло, он прижал ладони к полу, задыхаясь.       Теперь Бродяга встал и расхаживал чуть поодаль, навострив уши.       Ремус почувствовал, как позвоночник выгнулся дугой, мышцы свело. Пальцы, растопыренные на полу, превратились в когти, вонзившиеся в деревянные доски… а потом опять появился волк.       И завыл.