Эта молодость будет вечной

Пока все было хорошо, время шалило, ускоряло бег, исчезало, таяло на глазах, в общем: шло как-то слишком быстро к огромному неудовольствию Тооно. В остальном Тооно был доволен. Кроме тех моментов, когда Мурасе-тян признавали достаточно социальной и полноценно реабилитированной и отпускали. Первый раз ее хватило на три месяца, во второй на два, в третий на месяц, а теперь на две недели. Ее полгода на свободе равнялись полутора годам в больнице. Эта женщина походила на чертову прорву: Таку тратил на нее все, что зарабатывал, стараясь отказываться почти от всего. И такое положение дел… Безумно, до сжатых кулаков, злило Тооно. Он не раз пытался говорить об этом с Таку, но… Между ними не было темы более безнадежной. Таку всегда соглашался, говорил, что понимает, отвечал безжизненное и безэмоциональное: «Я знаю, ты прав, — и продолжал: — Но я не могу, это моя мать». Тооно налетал на этот ответ, как на стену, разбивая лоб и сжимая зубы. И старался дать Таку все то, от чего он отказывался, и оплачивал госпитализации одну за другой, не говоря и слова. Вот только мать Мурасе доставляла неприятности и из больницы. Она не хотела выздороветь, она хотела дозу. Пару спектаклей в самом начале ей даже удались: она жаловалась на боли, ныла, стенала, умирала — врачи жалели ее, велись, все повышая дозировку лекарств. Она получала такую убойную дозу препаратов, что это и само по себе уже было приходом. И, конечно, в тот момент она была всем довольна. Заметил и понял это только сам Таку. Смотреть на него в тот момент было больно, настолько, что Тооно… Нет, не орал, он тихо цедил слова, точно так, как это делал отец, стирая врачей в порошок, тыкая носом в ошибку — Тооно повторял и начинал сначала. Зато впредь они стали осмотрительнее. Больше эти фокусы не работали, но Мурасе-тян, как оказалась, обладала незаурядной целеустремленностью. Стоило признать — это прекрасное качество досталось Таку по наследству от этой жуткой женщины. Тооно не жалел — Таку забрал все лучшее. А Мурасе-тян с упорством пыталась устроить побег за побегом. Тооно старался не говорить Таку о них, тот узнавал лишь иногда, когда им сообщали об очередном в больнице. Платить приходилось и за то, чтоб в палате ее охраняли, как чертова императора! Но… Все что угодно… Ради спокойствия Мурасе, ради того, чтобы он забывал и жил так, словно ее нет, хотя бы иногда, ради того, чтоб ловить его улыбку на серьезном лице, смех в глазах и расслабленные, полные удовольствием стоны — все, чтобы снова и снова находить себя в его объятиях. Цена никогда не была слишком высока. Тооно все активнее включался в работу отца, сам просил задания, выражая крайнюю заинтересованность. Отец был доволен, знакомил Тооно с партнерами — хвастался. Тооно умножил свой доход, он не готов был отказываться от привычного уровня, а деньги утекали в трубу: точнее в бездну необузданных желаний Мурасе-тян. Деньги таяли, как и время. Сбережений почти не осталось, личный бюджет Тооно изрядно поизносился. Настолько, что… Еще раз и пришлось бы просить отца. Но на этот шаг Тооно не был готов. Он не сомневался: отец повысит содержание, увеличит карманные, даже не захочет отчета. Но он возьмет плату, отняв еще немного свободы и времени. И вот эта цена была слишком дорогой. В отличие от перспектив работы — Тооно решился поговорить с отцом о другой части его бизнеса: теневой, нелегальной. Он уже догадывался, что это связано с отстроившимся и запустившим работу Шинкоми. Город-курорт рос и развивался — курортная зона, развлечения и казино — все это сулило большие деньги. Большие, и даже лучше того — быстрые. Мурасе стоял перед глазами, и… Тооно не мог ему отказать, не мог и не хотел его оставить. Тооно вообще плохо себе представлял, зачем ему будет… Чертово время, да и вся жизнь, если в ней Таку Мурасе не будет с ним. Он знал, что Таку не то что не одобрит — не простит, но Тооно надеялся, что он никогда не узнает. Когда Тооно заговорил об этом, брови отца поползли вверх, он приподнял очки на лоб: — Тебе нужны деньги? — жестоко спросил он. Тооно с трудом не вздрогнул. Но сдержался, даже не потянулся за сигаретами. Снял свои очки и положил на тумбочку, сел посвободнее, выказывая уверенность: — Деньги никогда не помешают, папа, так что не откажусь. Но… Нет. Мне нужна работа. Я ведь уже показал тебе, что нормально разбираюсь в поставленных задачах, ты был доволен. Так покажи мне настоящее дело, ведь я готов, занятия уже давно закончились, теперь я тренируюсь гораздо реже, лишь, чтоб поддерживать форму. Мне уже двадцать, папа. Отец щелкнул пальцами, прищурился, но за секунду до этого в глазах его мелькнуло восхищение — он оценил жест, и Тооно возликовал. — Тебе двадцать… И пора бы жениться, Масами. Семья Кин только того и ждет, скоро они начнут отчаиваться. А за ней стоит целое состояние. Да и Айри ничем не хуже, пусть ее семья не столь богата, зато сама Айри скромна и мила. Отец настаивал, зная, что брак способен принести прибыль не меньшую, чем бизнес. Тооно понимал тоже, но старался не задумываться об этом. Он уже привык наворачивать круги, длить и длить их с Кин и Айри несуществующие отношения. Но… По правде, Тооно готов был на многое. В том числе работать по-настоящему, в полную силу, рисковать, но все еще не продать себя. Отец же легко готов был… Нет, не продать, но отдать, вложить Тооно, как ценную инвестицию — одну из. Но Тооно даже не дрогнул лицом: — Точно, — легко согласился он. — Ты как всегда прав. Но я пока предпочитаю работу. Хочу, чтобы моя… Будущая жена была готова, что станет замужем за мафией. А ты сам встретил Елену, когда был гораздо старше, чем я сейчас. Ранние браки часто не обращаются ничем хорошим. Отец улыбнулся, то ли оценил шутку, то ли Тооно звучал достаточно убедительно: — Я не жалею о раннем браке, ты меня совершенно устраиваешь, — и не ясно было шутит ли сам отец. — Хорошо, я введу тебя в курс дела, Масами, и познакомлю кое с кем. Карманные я тоже проиндексирую — время пришло. Тооно выдохнул. Он неприлично откладывал женитьбу, и сейчас, помимо новых возможностей, явно выиграл себе еще не меньше полугода. Тооно не задумывался о том, что это значит, не боялся опасности, он шел к намеченной цели и не собирался отступать. В конце концов, он будет финансист и аналитик якудза, а не наемный убийца. Главное было не спрашивать себя, как и когда он скажет обо всем Таку. Зато ситуация разрешилась: Тооно остался при своих и приобрел новые возможности — это стоило отметить. По дороге к Таку Тооно заехал в винный, купил его любимого вина и закусок, уже решив, что и как скажет Таку. В этот раз он вошел, не таясь, даже позвонил в звонок. Кровь бурлила, все ощущения, казалось, обострились после согласия отца. Звонок заставил Таку нахмуриться: Тооно так обычно не делал, и Таку даже глянул в глазок, а потом распахнул дверь, уже улыбаясь. — Мы празднуем? — спросил он, забирая у Тооно пакет и касаясь губами его виска. Таку был рад и Тооно, и возможному празднику, но никак не понимал о чем он, этот праздник? Мать снова была в больнице, и Таку в целом чувствовал себя достаточно спокойным и довольным, когда только не думал о том, сколько это стоит и как скоро повторится. — Мой будущий блистательный выход, — Тооно фонтанировал, что-то в нем искрилось, переливаясь за края. Не только от новостей, но и от радости встречи — она все еще не приелась. А еще от того, что… Тооно жаждал разделить с Таку радость, но знал, что должен быть осторожен и рассказать только то, что Таку оценит. — Отец взял меня на работу и совсем скоро введет в дело, как полноправного партнера, — продолжил Тооно с улыбкой. — Мои занятия закончились, можно сказать, что я достиг в них возможного… Совершенства. Учителя говорят, что больше им нечему меня научить. Я собираюсь продолжать, но гораздо реже — для поддержания формы. В остальном это время освободилось, и я могу, как и ты, нормально подрабатывать. Это… На самом деле это просто прекрасно, меня напрягало так зависеть от карманных отца, которые он, кстати, только увеличил, поощряя мой порыв. Но теперь у меня будет дополнительный доход и… возможности. Это стоит отметить. Тооно очень старался говорить со всей уверенностью и восторгом, но без напряжения, дать Таку не только информацию, но и свой угол зрения на нее, поделиться и разделить с ним успех, заодно успокаивая Таку, обещая, что их возможности теперь станут больше. — Может быть, нам стоит подумать и продлить госпитализацию твоей матери еще на месяц, как-то закрепить эффект ее лечения. «Чтобы ты не заморачивался и не теснился, чтобы мы могли просто жить, чтобы я мог просто оставаться с тобой… Как сейчас.» Тооно не нравилось, когда мать Таку была дома. Это неизменно вызывало трудности, снова и снова печалило Мурасе, делало его тревожным и… Стоило немалых усилий отвлечь его. Все это лишало их комфортного времени вместе. Теперь руки Таку занимали пакеты, и Тооно не примянул воспользоваться этим, ловя его губы и целуя запальчиво. Он очень надеялся, что Таку не станет думать о его словах слишком уж много. Таку нехотя оторвался от Тооно и сделал шаг к кухне. — Звучит и правда очень круто… Но… Таку не надо было оборачиваться, он по одному вздоху Тооно понял, что опять все усложняет. И не только жизнь Тооно глобально, но и эту ситуацию. Опустив пакеты на стол, Таку шагнул к Тооно. — Это правда… То, чего ты бы хотел? Я теперь смог бы пристроить ее по своим каналам, гораздо дешевле… Не делай такое лицо, я же просто хочу приносить пользу. А пока я только твоя статья расходов. Тооно сверкнул зубами, вместо того, чтобы скрипнуть ими: — О… Нет. Я вижу все иначе. Ты — мой стимул, мои удовольствия, мой чертовски умный друг, мой любовник, моя награда, — пока Тооно перечислял, тревожная злость отступила, и Тооно закончил совершенно искренне, а не так, как задумал сначала: — Ты — мой любимый. И мне не нравится, когда ты говоришь о себе гадости, в духе тех, что кто-нибудь мог бы говорить за нашими спинами. Ты… Тооно провел по щеке Таку, обвел губы, но не коснулся их, спустился к подбородку, провел по шее, обхватывая за нее и приближая Таку к себе. — Ты такой чертовски умный, Мурасе, умнее меня. Когда я смотрю в твои записи, всегда в этом убеждаюсь. Все это разноцветье формул и тонны информации, которую не достаточно понять, а нужно запомнить — закачаешься. И все же ты — такой дурак. Но я с ума по тебе схожу. А ты все еще в уме, и это… Нечестно! — пожаловался Тооно капризно. — Перестань, — Тооно теперь коснулся щеки Таку языком, устремляясь к уху, — перестань. Это правда то, чего я хочу, — Тооно поцеловал Таку в изгиб плеча, бесцеремонно отодвигая ворот футболки. — Ты же знаешь, я всегда делаю то, что хочу. И эта работа — это правда хорошо. Стоит включаться. Я ужасный сын — в будущем мечу на место отца. Это только рядом с тобой я… Поразительно безрассуден и открыт. Смотри как… Ты все еще делаешь меня лучше, Таку. Можно было свести эту тираду к поцелую, но Тооно отчего-то остановился, заглядывая Таку в глаза — он знал, что… Должен убедиться: Таку услышал его, а значит не станет потом возвращаться мысленно к этому разговору, не станет вертеть его так и эдак, а просто… Поверит. Таку и раньше не хотелось спорить, а теперь это вовсе было бы… ну, пусть не подло, но точно нечестно, когда Тооно признавался в любви. Таку обнял его. — Всегда у меня есть такое чувство, Масами, что ты меня проводишь. Но похоже ничего с этим поделать я не могу, потому что… люблю. Таку склонил голову прижимаясь лбом ко лбу Тооно. — Так праздник, — Таку чуть улыбнулся и сам коснулся губами щеки Тооно. — Да, — теперь Тооно улыбнулся иначе, открыто. Тооно вообще-то заметил, хотя Таку всегда признавался в любви так… Просто и невзначай, с такой же интонацией он сообщал о том, что принес Тооно какао. Но Тооно нравилось даже это, он мысленно повторил себе слова Таку, смакуя каждое. — Хотя каждый раз, когда я могу поужинать с тобой — праздник, — признался Тооно. Рядом с Таку он не думал и не казался, легко говорил весь тот бред, что больше никому не мог рассказать. Тооно отдал бы все за то, чтобы каждый вечер возвращаться к Таку, каждый вечер проводить с ним. Словно… было мало не то, что часов, но и дней и недель, даже лет оказалось бы мало? Но и это ничуть не пугало. Признаться, ничто не пугало, не расстраивало и не бесило Тооно так, как ссоры с Мурасе. Даже не сами ссоры, в них все было ярко и остро, как в первый раз и до последнего вздоха, и стекла дрожали… но то время, что наступало после, если у них не было времени помириться Тооно ненавидел. И мечтал, чтобы им всегда хватало времени до примирения. Тооно обнял Таку крепко-крепко, чтобы отпустить. Можно было спорить, что Мурасе голодный, хорошо если не забыл об обеде. Так что стоило сначала поужинать и отметить, и Тооно отдался процессу, позволяя себе не спешить. Он отошел от Таку и начал с энтузиамом вытаскивать из пакетов лакомства. Тооно рисовался и в этом, доставал каждую коробку, как фокусник, оповещая с гордостью: — Это соленья, и, конечно, грибочки, это суши, тут и басаси есть, это цукаты с миндалем… Тооно не ждал от Таку слов, теперь он умел читать его радость и странный трепет от каждого лакомства, что ему по вкусу, как и от любого другого подарка, в глазах. Они смотрели удивленно и чуть блестели вопросом: «Это правда мне?» И когда Таку ощупывал все глазами и руками, расставляя на столе, он как-то вдруг оказывался за столом и уже пробовал, когда Тооно еще не успел даже наложить себе и присесть. Но Тооно с жадностью и огромным удовольствием смотрел, как Таку ест, зная, что за ним не угнаться, даже и не чая надежды. Зато, закончив раньше, Таку варил Тооно какао, пока себе мастерил кофе. Таку наблюдал за Тооно с улыбкой, хмурые мысли растворялись, оставляя место только для одного Тооно. Время, когда Таку его недолюбливал и подозревал, отступило так давно, что иногда Таку казалось: ничего такого и не было. Жизнь без Тооно представлялась чем-то нереальным, все планы Таку касались его одного. Потому может, он все чаще думал о том, чтобы все-таки вернутся на лечебное дело. На вечерний, когда Таку уже сможет работать фармацевтом, например. Отец Тооно ведь и его собирался взять на работу. Таку взглянул на Тооно, но решил не говрить даже об этом. Все могло подождать. Таку потянулся к вину, ловко открывая его и наливая в бокалы, которые они с Тооно как-то купили вместе. — За тебя, — позвал Таку, отвлекая Тооно от еды, и чуть наклонил свой бокал. — И твои поражающие воображение планы. — И за тебя, — отозвался Тооно встречая бокал Таку своим, — того, ради кого живут и воплощаются все мои планы. Бокалы зазвенели, соприкоснувшись, и этот звон заполнил душу вместе с голосом Таку, с его взглядом и дыханием. Тооно уже не мог существовать без этого. Он любил так ясно и с каждой секундой лишь сильнее. Тооно жил в полную силу, жил рядом с Таку и не боялся, кажется ничего… кроме того, что Таку разочаруется в нем. Тооно помнил себя уже только таким, только полным всеми возможными чувствами и мыслями, что вторили этому. Он жалел лишь обо всем том времени, что не мог быть рядом с Таку и обо всем, чем не успевал или не мог с ним поделиться. Но жил, действовал. Это даже не было чем-то от встречи к встрече, хотя встреч он ждал всегда. Тооно не так много вещей радовали в жизни. Хотя рядом с Таку его радовало почти все, но, вне его, даже победы уже не будоражили так сильно. И это позволяло Тооно быть расчетливым, почти скучающим, словно немного безразличным ко всему и от того. совершенным. Кроме Таку иначе выходило только с братом. Никто не ждал, но Харуто занимал довольно важное место в жизни Тооно, следующее после Таку. Он был так хорош и даже… Так странно чем-то похож на Мурасе. Словно от отца в Харуто ничего и не было, лишь от Елены. Тооно иногда терялся, не мог понять, как так выходит, не мог поверить, что он, который обнимает Мурасе и держит его за руку в машине, пока их не тревожат чужие взгляды, тот он, который таскает Харуто на закорках и носится с ним по саду, заражаясь смехом брата, тот он, которого Харуто дергает за хвост, от которого улепетывает, встретив у порога, чтобы из ниоткуда выкрикнуть громкое: «Ку-ку?», тот он, который засыпает рядом с Таку, стискивая его в объятиях и все пытаясь надышаться на следующий день… Куда девается этот парень, когда Тооно чинно вышагивает рядом с отцом, приезжая в Шинкоми, когда цедит вино из дорогущего бокала в фойе казино и изучает бумаги, находит лазейки и утечки, учится выстраивать схемы, что позволяют делать деньги из воздуха? Это один и тот же человек или разные? Эта мысль тревожила, она точила, как вода камень. Словно Таку знал лишь одну сторону Тооно, и давно уже ему не показывали другой стороны медали. И эта теневая сторона странно болела и металась, становясь злее и увереннее, забывала о чем-то важном, но так ждала этого. Зато отец любил и… предпочитал теневого Тооно. Можно было биться об заклад — он почти восхищается, позволяя все больше, доверяя. И вот Тооно уже общался с частью партнеров один на один. Было чем гордиться, но Тооно не мог рассказать Таку, а значит не мог и гордиться. Иногда Тооно казалось даже, что он сходит с ума. Ему было уже похуй на гипотетическую будущую жену, которой никогда не суждено войти в статус. У Тооно был Таку, и Таку понятия не имел, что замужем за мафией. Тооно хотел бы, но не мог рассказать, словно это могло разрушить все. Все, ради чего Тооно жил, все, что давало ему запала и страсти, решимости. И Тооно молчал, закусывая иногда губу до крови. Зато проблем с деньгами у них не было. Мать Таку все болела, Тооно платил, не считая. Он платил не за нее, а за покой и счастье Таку, и не было такой цены, которую он не отдал бы за это.