Увековечь слова в печать

Кошки внутри так скреблись ужасно, смотрели в глаза беспокойные, издевались невозможно своими коготочками проходясь по каждой косточке, исследовали каждую клетку единую организма. Наблюдали и протяжно мяукали прям на уши приседая, шерстью своей черной опадающей заполоняя все тело изможденное изнутри. До потери сознания хотелось вздохнуть полной грудью, ощущая то спокойствие невероятного единения с разумом. Дима привычно отбрасывал все негативные мысли из своей головы, не смотрел принципиально на этих кошек, знал, уйдут. Готический зал, место сбора всех частей пазла воедино, был по обычаю прекрасен, сколько здесь не находись, рассматриваешь как впервые и застреваешь в этой ловушке искусных сложных, перекликающихся узоров. И смотрел он в одну точку всегда, слушая послушно все вопросы к его работе и все надругания друг над другом всех остальных его коллег. Он же действительно их таковыми считал, сама доброта перекрытая иными субличностями. И ничего не менялось изо дня в день съемок, да и ругались все те же личности. Смешно. И Владу до коликов смешно было с этого сборища обиженных и самоутвержденных, даже шуточки на пару с Толиком придумывались на ходу, обстановку успешно разряжая. Все во благо репутации, конечно же. Ситуация на турнирной таблице не радовала конечно, первый этаж в шахте лифта. Нам на какой? Среди девяти спокойными выглядели только двое, двое парней, двое сильнейших чернокнижников. Вокруг будет кровопролитная война и только Влад и Дима непоколебимы останутся на том же месте, неподвижно стоять и ждать своей минуты нужной. Смотреть на Марата, на таблицу и обратно, думая о своем, иногда смотря друг на друга улыбаясь, будто переходя в стадию принятия всего окружающего их великолепия. Удивляло, что Влада прозвали «самым скандальным участникам». Явный промах. Тройкой на сегодня была такова: Дмитрий, Владислав и Александр. В хорошем расположении духа последнего, остальные двое надеются на отсутствие любых конфликтов, возможных к появлению во время грядущего испытания. Дорога в аэропорт была длинной, мучительной. Всегда в пути Дима погружался в себя и копался долго в архивах, смотрел на счастье и на грусть, стоя на коленях перед алтарем с открытым мемуаром своей жизни, с кристально пустыми, прозрачными глазами. И перебирал долго-долго, до дыр протирая свои воспоминания, ощущения, решения и последствия. Дима часто срывался, будучи дома в одиночестве. И эти срывы были очень разными: слезы с алкоголем, слезы с причинением себе вреда. И понимал, что так к себе нельзя и любить нужно сущность свою внешнюю, как и внутреннюю, даже в условиях их кардинального отличия. И знал и убеждал себя, что кроме него самого никто не посадит кусты красно-алых, как кровь свежая, роз в душе глубоко, которые цвели бы круглогодично и сводили бы с ума своим ароматом, наводящим таким, на искреннее счастье и широкую, во все зубы белоснежные, улыбку. Заставляя вкушать себя ежесекундно и в итоге приводя к абсолютному желанию жить и дарить эти розы, прекрасно цветущие, всем вокруг. Но он не мог, груз его мысленный на дно тащит беспощадно, утягивая все силы подчистую, не давая опомниться. Ну а кого бы не подкосил такой тайфун ненависти, горечи, непринятия. Сколько в процентном соотношении может здраво оценивать и понимать, что он очень молод и для своих лет, но несоизмеримо силен? Он мог в своем первом сезоне показаться клоуном на сцене не своего цирка, но разве победа не доказала обратное? Дима каждую полночь проводил с хрустальным стаканом, наполненным едким коньяком со льдом, обжигающим его молодое горло, жжением этим отвлекая от слез, от проблем, мимолетно давая трезвость разуму. И ритуал был необычный: он чокался со своей победной ладонью двадцатого сезона. Эта статуэтка каждую ночь отбрасывала мягкий лунный свет на стакан, и свет этот как через призму падал на лицо чернокнижнику, из-за которого он щурился и нос морщил, как изголодавшийся в одиночестве котенок. И ему нравились эти вечера, он утирал слезы после очередной законченной ядовитой бутылки, улыбался в пустоту, будучи сам же пустышкой выплаканной до последней здравой мысли в голове. Сейчас ничего не имело значения, собрались и духом не падаем, пока не окажемся дома. В трансфере было достаточно тесно, Дима-Влад-Саша. От второго Дима чувствовал какое-то тепло, совсем не поверхностное, что-то гораздо глубже, неизведанней, интересующее. Глазами бегал по телу рядом, нравился стиль в одежде, хоть и схожести не было совсем, что отчасти забавляло. Нравилась жестикуляция активно-позитивная в сочетании с ответами на вопросы редакции, тембр голоса и улыбка. Такая стандартная, для всех одна, и вряд ли несущая искренность, но очень нравилась, даже такой. Любой бы нравилась. С самого первого дня съемок Дима чувствовал, знал, что не просто так оказались двое чернокнижников здесь и сейчас, соревнуясь, меряясь, кто сильней. И хоть старался не слушать чертей своих и отгонять пытался картины похотливые с участием их двоих, попутно проклиная инкубов насмехающихся, все равно видел и чувствовал, что еще даже начала их истории не было. Хотел сам прожить все эти эмоции и события, если там вообще действительно грандиозное что-то ждет его нетерпеливо. Матвеев был последним в очереди на прохождение, что было как раз кстати ближе к ночи. Сегодня он был слегка более растерян чем обычно, все указывало, будто бы это не его день, не его испытание, не его соперники и вообще не его участие в битве сильнейших. И такое бывает, а может быть влияние какое-то от нижнего пламени, от которого ботинки жгло и ползло выше по голеням, к коленям и выше, еще секунда и вспыхнул бы синим языком, слишком реально. — Свет мешает от камер, выключите пожалуйста. - Дима походил на робота, запрограммированного на одинаковые фразы, ответы, на одну и ту же концентрацию спокойствия в словах. Начитка. Мягкий свет свечей. Гробовая тишина, лишь шепот быстрый и шелест листов. Источала книга его силу темную и чем дальше шла начитка, тем сильнее ощущалась и росла мощь. Видел это исключительно Влад, ведь Саша даже не смотрел на чернокнижника-младшего. Людей много, много глаз, много камер, может свести с ума, но не Матвеева, привыкшего уже к любым обстоятельствам. Череватый наблюдал и видел впервые работу Димы, пытался запомнить каждое слово, движение, разобраться хотел в анализе, зачем и почему чернокнижник работает именно так. Бегло руки татуированные хватались за разные предметы рабочие, за страницы исписанные тетрадные, глаза быстро-быстро бегали по словам, предложениям собственноручно написанным в толстой книге. Изредка смотрел он на свечи, на их томное пламя, текучий черный воск, каплями тяжелыми опускавшийся на рабочее место. — Твоя прабабушка хочет передать тебе свою силу. Тебе нужно сходить на кладбище и либо принять, либо отказаться. Нужно действием ответить. - Сейчас же Дима смотрел на участницу, про которую ему только что рассказали черти разные, все-все рассказали. В глазах его не было ничего, лишь уверенность и огонек, но тот совсем не его был. «Идиот» - Толик смеялся снова, заливался невероятно. А Владу и самому смешно было, с версией услышанной он не был согласен в корень. — Это с какой же силой ей надо-то идти соглашаться? Щас она вот это вот пойдет на кладбище, попросит, и все у нее в жизни заебись будет. - Конечно он в кавычки брал последнее предложение. Младший чернокнижник не на шутку начал злиться и злились помощники его, призванные на помощь в этой работе. Смотрел он уже в глаза Череватому, ища причину такого резкого несогласия. Не терпел никогда неуважение, а тем более презрение к своей работе, к силам потраченным. Ведь лишь ему и его эгрегорам известны были жертвы, на которые молодой парень шел не раздумывая. И он молчал неприлично долго, голову наклоняя в разные стороны, стараясь глубже выкопать, вырвать и вычитать. Смотрел долго слишком в глаза светлые, уморительной злостью наполненные. Оба сходились мысленно мечами магическими, бились в битве языками своими, долго споря и оскорбляя друг друга косвенно. Два темных рыцаря бились в грудь, доказывая свою правоту, проливая параллельно кровь друг друга, и упивались ей же. Безумно их глаза бегали, каждый хотел найти самое слабое место, чтобы окончательно сбить, опрокинуть, убить. Горели сердца их, с бешеной скоростью качали черную как смоль патоку, ядовитый сок демонический, дыхание сбивалось. Никто победителем не уйдет, не сможет. Пока силен один, силен другой, и оба будут расти силой одинаково, будут смотреть друг на друга и на уровне глаз так и останутся, никто не не сможет ввысь пойти, другого оставив. Уже никогда. — Владос, иди чисти. - Дима первее опомнился, первее покинул поле боя, возвращаясь в реальность съемочного процесса. — Ты несешь полнейшую чушь. Череватому нужно было выдохнуть весь этот нарастающий и пугающий темп злобы черной и вдохнуть свежего воздуха. Пока Шепс работал с участниками, как обычно выкладывая всю их жизнь прям перед ними, как картину с самыми невозможными написанными деталями. И пока все ахали, заливаясь новым потоком слез от услышанного, старший чернокнижник уже курил у крыльца, переводя дух. И улыбки уже не было, как и сил уже не оставалось, хотя день еще даже не близился к концу. С каждой затяжкой горькой, бьющей по легким, Влад перебирал каждое слово свое, каждое услышанное и все еще был совершенно не согласен с версией. И не согласен был с походом на погост в одиночестве, никто не знает, какую силу и от кого может взять эта девушка. Разве разумно неведующего отправлять с такой целью? Он считал, что дом достаточно почистить, а вот от кого, сообщать нужным не считал вовсе. И все проблемы уйдут, как и не было. Матвеев сидел на подлокотнике и смотрел на Череватого, а тот в свою очередь наблюдал за разговором Александра с участниками. Подпитывался слезами этими, Толика кормил, улыбался снова, будто бы десять минут назад не терзался между собой и демонами в агонии, в злости и непринятии. Спорил уже с ними насчет ритуала, надоедливо выдыхал и объяснял по десятому кругу, почему он прав и работу свою должен закончить. Дима же все хотел докопаться, выторговать, изучить. Он не считал свою версию неверной, но и не высказывал ничего против версий экстрасенсов. Уважал консилиум, хоть и не понимал. И молчал, что нужно он уже сделал. Влад назойливо уговаривал операторов не заходить в комнату, где будет проводить на его взгляд сложный и пугающий для обычных душ ритуал, но Диму пустил, а Саша предпочел отдохнуть. И вот здесь и сейчас они исключительно вдвоем на удивление, по стечению обстоятельств, по судьбе или обоюдному желанию? Чернокнижник-старший хотел доказать младшему, что он знает больше, видел больше, и прав всегда и безоговорочно. Дима преследовал лишь две цели: простое житейское позырить и поговорить со вторым без посторонних, но в это число демонов и чертей, конечно же, не включал. Толик прыгал с одного на другого, ощущалось это приливом и отсутствием тепла необъятного и необъяснимого. Череватый не торопясь раскладывал все свои рабочие предметы вокруг видавшего действительно больше, чем оба, зеркала. В темноте кромешной свечки поджигал, обращая внимание на блеск в глазах Матвеева, который сидел напротив и даже слегка улыбался. И выглядел он до невозможности открытым, чистым, как святая вода, и ни строчки не было на нем сказано, что он чернокнижник, связанный с чертовыми помощничками, не позволил бы старший себе так сказать, не зная его. Пальцами холодными касаясь подбородка своего шла начитка, быстрая, отработанная годами. Ускорялась и увеличивалась сила внутри, соглашаясь с Владом, принимая условия, готовая помочь и получить обещанное. Рычали и мычали в голове, в ушах, внутри глубоко, заполонили всю пустоту, не оставив и миллиметра свободного, дышали горячо и каждый о своем молвил, не терпелось им, жадно голодно было. Скребли по стенам изнутри, следы оставляя глубокие, кровоточащие. Дима уставлялся как на ужастик на экране телевизора. Каждое мгновение видел, глаз не спускал с рук изящных, только меняя направление на губы искусанные, быстро двигающиеся. В слабом свете двух свечей ловил отблески нужные, нужного ему человека и его движений. Хотел запомнить все до самых крошечных мелочей, хотел всегда в корке сознания видеть эту картину волшебную: Влад Череватый за работой. Такой безупречный, каждое действие свое отработавший до автоматизма, до тошнотворного идеала. Сам хотел отчасти на него походить, отношения к себе такого же. Чтобы любили, когда улыбался, и когда плакал горько в одиночестве, чтобы еще сильнее любили. Влад холоден был к человеку на против: он ему не мешал, но и не помогал, и за это же респектовал. Он никогда не думал, что может иметь друзей среди девятки, и не рассчитывал абсолютно ни на что, даже сейчас, хотя животный интерес к себе видел и чувствовал, буквально обжигался. Пугающе? Пугающе любопытно. Время шло, обстановка не менялась, Дима сверлил мысленные дырки в работающем Владе. — Не расскажешь, что это был за ритуал? - Матвеев очень хотел забыть их спор, который уже и не считал серьезным. — Нет, - сказал-отрезал, - и даже не переспрашивай. Тебе еще рановато будет, такое применять-то. - Он улыбался, и смотрел в глаза младшего, всем видом показывая свою победу, попутно собирая свои вещи. — Разве ты в силах и в праве решать за меня, что мне можно, а чего нельзя? - Дима подошел ближе, оставляя всего-навсего шага полтора. Глаза блестели, улыбка как ответная реакция. Влад не смог считать, что происходит, ни предугадать не смог, а уж тем более подготовиться к такому наступлению. — Мои ритуалы тебя ну вот совсем не касаются. - Злость снова начала подступать, хотя сейчас больше Толик злился, транслируясь через Влада. Дима усмехнулся, взял за руку старшего чернокнижника, старше его даже в силе, что оба понимали, но младший гордо держался, убеждаясь, что он достоин абсолютно всего, что способен увидеть собственными глазами и нутром. — Я задам тебе этот вопрос чуть позже. Череватый выдернул свою руку недоуменно, шокированно смотря на второго, видя вместо зажатого стажера, не смыслящего ничего, кого-то другого, подмененного уверенного верховного чернокнижника, более сильного, чем Влад. И списывает он все это на подселение, не найдя другой причины. И Дима просто ушел, молча, улыбаясь, будучи доволен этим ритуалом. Он точно прокрутит весь разговор дома, точно запомнит и воспроизведет все зрительные точки соприкосновения со старшим. И обязательно обдумает, какого из чертей это все вообще происходит. Готзал ослеплял, снова. В очередной раз принимал сильнейших, тихо наблюдая за съемкой. Софиты с привычной силой раздражали до красноты глаза, отдавая болью в голову. Сейчас же все тихо стояли, слушали ведущего, кто-то хотел скорейшего конца и уйти домой, кто-то хотел позлорадствовать, доставая по очереди из черного конверта три фотографии. Два дня прошло с испытания, два дня с ритуала и разговора после. Влад уже частично позабыл или попытался это сделать, пока Дима не находил себе места, кроме стакана любимого, в этот раз наполненного уже прозрачной жидкостью, для большего отражения лунного света, чтобы проще уловить было сияние это и предпочтительно в нем утонуть, нежели в океане раздражения. Недолго Шепс купался в лучах поощрения, укутываясь одеялом этим огромным, теплым, как молоко с медом, улыбаясь зрелищно, со слезами у краев глаз, перешли к оценкам Матвеева. Средний в восемь и четыре по самолюбию ударил, но не сломал, не пошатнул. Непоколебим был младший чернокнижник, выслушал монотонные мнения неинтересные, пресные такие, как речка в местной деревне. Послушали - согласились. Дима не свои оценки ждал изначально. У Череватого-то картинка-то получше будет. Средний балл - девять. И лица этих участников с оценками в руках, ну прям почти Влада-то и тронули. Он был доволен собой и работой проделанной, считал что он прав и остальные версии на дух не переносил до сих пор. «Я сказал свою версию, повторил еще раз и что-то доказывать не собираюсь» - Толик напомнил Череватому его же недавние слова, попутно напомнив о существовании младшего чернокнижника по правую сторону его. Влад был в смятении, на этом спектр его эмоций закончился. Оценки дослушали, тройки выбрали. Дима-Вика-Олег. Владислав все же поднялся по лифту и оказался на втором этаже, или лучше сказать на предпоследнем? Так или иначе, радостно и цветуще было у него в душе, добавляя ту самую искреннюю нотку в улыбку его ежедневную. И снова после, как обычно бывает после тяжелых съемок, он стоит и курит, наблюдая за ветром, вслед ему мысленно приговаривая все беды смести без разбора. Чернокнижник привык травить свои легкие за компанию, и редко доставал сигареты в одиночестве. Диму ждал, как хатико. А тот не пришел. Смеет предположить старший, что Матвеев устал и расстроен был от несправедливости Марьяны к нему, к его версии к ее оценки для него. А больше вариантов он и не знал, и не мог. Толик мог и знал, все-все черти знают, но не велено - не раскалываются. Молча хихикают щекоча правый бок, вызывая смех. Давно же уже докурил, а ждать все равно оставался, хотел увидеться, так же сделать вид, что общались лишь пару раз и никогда друг друга убить не хотели подсознательно. Таков ритуал у него, пока у Матвеева ритуал с выбором алкоголя на сегодняшнюю ночь. И оба шли своими дорогами, и откидывали и малейшую любую мысль друг о друге. Забыться оба хотели способами разными, кто в стакане истину искал, кто сквозь зеркала глядел. И думали ведь одинаково, и одинаково ни сном ни духом, пока демонята-то плясали синхронно в душах обоих, зная все-все.