We were born to die

Будто по заказу Годжо, Аямэ скрутило жгутом. Она даже порог комнаты перешагнуть не успела — едва открыла дверь, сразу же пластом рухнула на пол. Правда, сигнал от Сильнейшего, видимо, затерялся в космическом пространстве, потому что с момента их разговора прошло рекордные три месяца.   Падая, Мори отчетливо чувствовала приближающийся паркет. И как маленьким кровавым мешком лопался ее нос. Во время видений невозможно сгруппироваться. К ним невозможно подготовиться, их невозможно предотвратить или предугадать. Если только в шар от хомяка залезать и куковать там до скончания века.   Она видела дом. Высотку в несколько десятков этажей, выглядящую так, будто ее прочность проверяли ковровой бомбардировкой. На закорках сознания промелькнула мысль: наверное, всех жильцов либо просто нет на этом свете, либо они эвакуированы. *** Видеть его, сломленного, низведенного в ничто и все-таки опущенного с небес на землю, казалось издевательской насмешкой судьбы.   Будто эта сучка прямо в лицо Аямэ смеялась и говорила: смотри. Твой сильнейший почти превратился в пыль. Кто-то нашел на него управу, и на его непомерное эго, и на поднебесную самоуверенность. Никто не сбегает от смерти. Никому от нее не спастись.   Аямэ не верила тому, что видит. Она не могла доверять своим глазам, что показывали эту унизительную картину. Этого просто не может быть. Он не мог.   Девушке сложно было представить, какой силы был удар, но для себя она отметила: Годжо выстоял. Устоял.   Но от того, в какой конкретно форме он устоял, колени переставали держать. Хотелось упасть, желательно пробить кору и устремиться к ядру земли. Лишь бы не видеть, не чувствовать металлический привкус крови, что буквально витал в воздухе вместе с бетонной пылью.   Нижняя часть тела Сатору и правда стояла. Перерезанная, будто кто-то по ошибке не только масло, но и масленку распилил. Мори видела его одиноко торчащее ребро. Кажется, оно было единственной уцелевшей частью грудного отдела.   Аямэ могла поклясться, что видела, как кишечник, все еще уложенный внутри живота, продолжал сокращаться. Перистальтика не останавливалась, будто организм отказывался принимать тот факт, что больше он не будет жить.   Верхняя часть Годжо лежала неподалеку. И если бы обзор для этого видения не был выбран настолько филигранно, чтобы шаманке точно захотелось блевать, она бы подумала, что парень просто устал.   Хотя нет, уже не парень. Мужчина. Прибавивший в годах, набравший мышц и врагов, он лежал и смотрел ввысь. Видеть застекленевшие глаза Шестиглазого Бога было странно. Они всегда казались неземными, ненастоящими, будто кукольными. И сейчас это сходство было настолько сильным, что Мори едва сдержала порыв всхлипнуть и сказать: опять брат сломал мою любимую куклу!   За три секунды в голове пронеслась куча мыслей на тему того, как починить манекен. Где найти изоленту, как приплавить друг к другу обломанные края пластикового торса.   Аямэ отказывалась верить в то, что он умер. Он просто сломался. Его надо починить.   Но мироздание не прощало слабость. И не спустило с рук ни Мори, ни Сатору.   Его безмятежное лицо не двигалось. Превращенное в маску, обращенное к небу оно застыло и больше никогда не должно было даже моргнуть.   Аямэ не видела лица того, из-за чьего плеча выглядывала. Явно выше ее, темные волосы, огромная спина. Он тоже был внушительно потрепан, испещренный глубокими порезами и царапинами, девушка видела культю оторванной руки. Голый торс, подпоясанный чем-то отдаленно напоминающим традицонную одежду.   Все, что могла про него сказать, было одно: сила.   Неимоверная мощь, без единого шанса вынуждающая преклонить колено и мгновенно склонить голову. Король смерти, Бог этой ауры, что Мори с самого детства черпала ложкой. Но ее было так много, что девушка не выдерживала. Она не могла долго смотреть на него, на результат его действий, просто не могла даже находиться за ним.   Внутренности скручивало и даже не от ее проклятой энергии, атакующей собственные органы. Это был он, неизвестный маг, его аура и сила, что просто одним своим присутствием выкручивала ей печень, выталкивала под диафрагму почки и пыталась выдавить селезенку.   Аямэ пришла в себя, отчётливо чувствуя, как все рвотные массы вытекали из нее даже в бессознательном состоянии. Противный, прогорклый привкус не до конца переваренной еды вызывал тошноту и новый приступ удушающей рвоты. Кто-то держал ее за воротник, заботливо убирал все падающие и падающие волосы с лица, так и норовившие вымазаться в содержимом желудка. Другая рука пыталась вытереть щеки, отирала нос и уголки рта, нежно и будто бы осторожно, боясь причинить еще больше боли.   Проморгавшись, Мори закашлялась, изрыгая из себя уже желчные остатки, не в силах сдерживать выкручивающую желудок боль. Проклятая энергия неохотно успокаивалась, даже при наличии двух магов рядом, напитывающих ее обратной.   Девушке с каждым ударом сердца били поддых, пока она, содрогаясь, прерывала рыдания глубокими истеричными всхлипами и попытками перестать блевать. На корне языка осела желчь, вновь и вновь вызывая рвотный позыв.   — Ну-ну, тише, — рука с платком снова вернулась, начала опять вытирать слюни, сопли, тонкими паутинками сползавшими в заполненный таз. Секо усилила поток обратной энергии, пытаясь максимально быстро выправить состояние одногруппницы и облегчить ее страдания. Правда вот с носом она ей помочь не могла.   — В-воды... — не своим голосом прохрипела Аямэ, выхватывая платок и прижимая его к губам и носу. Лицо сразу же ответило ей резкой вспышкой боли, от которой она взвигнула и убрала руку.   На относительно чистой стороне платка отпечаталась кровь.   Отлично.   — Так, давай-ка на кровать, — тот, кто держал ее сзади, говорил голосом Годжо. Мори зажмурилась и всхлипнула сильнее, вызывая еще больший отклик тупой боли, разрывающей ее нос.   Надо же было, во-первых, шнобель себе расквасить, так во-вторых, и Сатору спустя секунду после видения увидеть.   Судьба будто насмехалась над ней и всем ее окружением. Пока парень заботился о ней, держал блюющую в относительно бессознательном состоянии Аямэ над тазиком, она буквально смотрела, как он умирает. Это даже на благодарность не похоже. Только на издевательство.   Сатору осторожно ее приподнял, попытался поставить на ноги, стараясь не пережимать живот и не вредить еще больше, но скрюченные судорогами конечности замерли в том состоянии, в котором сократилась мышца — подогнутом. Мори не могла стоять на ногах, она и руку-то только одну чувствовала и относительно могла ею шевелить.   — Я тебя понял, — полушутливо-полусочувствующе вздохнул Сатору, когда поднятая под мышки девушка даже не коснулась пола, выглядя так, будто была поднятым за шкирку котёнком, поджимающим задние лапы. Пришлось перехватывать под колени и нести так, стараясь лишний раз не смущать и не разглядывать.   А посмотреть было на что.   Запекшаяся кровь черными корками опаясывала рот и спускалась по подбородку. Весь нос вокруг, достигая нижнего века и верхней губы, был сине-фиолетовый, припухший, но, слава Богу, не сломанный.   Аямэ в принципе выглядела, как труп, готовый к укладке в гроб и дальнейшей транспортировке на кладбище. А с закрытыми глазами на бледном полотне лица и прерывистым дыханием больше походила на тяжело больную на смертном одре.   Мори же старалась глаз не раскрывать и не думать. Просто ждать Секо и не потерять сознание, ждать Секо и не потерять сознание — как мантру читала она себе, безвольной куклой лежа на чужих руках и смирившись со всем, что может ее дальше ждать.   — Сможешь сама пить или напоить? — он уместил ее на кровать в полулежащем положении, совершенно не представляя, что под закрытыми веками шаманка раз за разом неосознанно просматривала кадры его смерти.   Видела вскрытую брюшину, остовы костей, будто выставленные на выставку экспонатов, окровавленную черную футболку, от впитавшейся крови ставшую еще чернее. И чистое безмятежное лицо мертвеца, какого у спящих людей не бывает, потому что смерть оставляет свой отпечаток, персональную подпись, когда при одном взгляде ясно — здесь нет жизни.   И когда Сатору, живой, здоровый, даже целый и без лишних отверстий, склонился над ней, протягивая бутылку, Аямэ стиснула зубы, чувствуя кровь на разбитых губах и облезшую слизистую.   Она лишь молила: где Секо? Пусть он уйдет.   — Годжо, пожалуйста... — взмолилась шаманка, так и не раскрывая глаз, потянулась к бутылке, пытаясь схватить ее на ощупь. — Где Секо?   Язык плохо слушался, зубы терлись о сбитые губы и вынуждали морщиться — от любого движения лица начинал болеть нос, эта боль отдавала в голову и так по кругу. Честно, хотелось сдохнуть. Без обвиняков подставить шею на плахе и дождаться одного точного удара.   — Это был я, да? — спустя недолгое молчание, Сатору заговорил с грустной улыбкой в голосе. Будто сожалел не тому, что он умрет, а тому, что Мори это все-таки увидела.   Тогда, три месяца назад, он и предположить не мог, что за его просьбой "рассказать" видение кроется такой комок боли и агония из раздавленных чувств, плавающая на верхушке таза с рвотой. Знал бы, впервые, наверное, в своей жизни придержал бы язык за зубами.   Аямэ не нашла в себе сил на устный ответ, поэтому только кивнула, попытавшись открыть бутылку. Сейчас слова не нужны. Они никому не помогут. Даже шаманке.   Минуту спустя в комнате раздались новые шаги.   — Я здесь, принесла лед. Голова не болит? — голос у Секо был на три тона беспокойнее, чем обычно. Значит, столкнулась с Сатору. Значит, все знает. Поэтому боится того, что видела Мори. Боится последствий этого.   Шестиглазый Бог, родившись, перевернул этот мир с ног на голову. Что будет тогда, когда он умрет? Что ждет всех, кто с его появлением обрел надежду — обратная ссылка в годы отчаяния и беспомощности?   — Болит, — вопреки своему состоянию, открыв глаза и увидев девушку, Аямэ улыбнулась, начав беззастенчиво рыдать.   Горячие слезы новым потоком потекли по лицу, размачивая корки запекшейся крови в мимических складках, так тянувших кожу на каждое движение. Соленые, горькие, обидные они жгли мелкие ссадины, заливались в рот и раздражали поврежденную слизистую, из носа бежала кроваво-бурая жижа, рвущая на части все, что находилось внутри превращенного в картошку носа.   Годжо Сатору умрет. И, судя по всему, очень скоро — через каких-то десять лет.