We were born to die

Для Годжо не было кошмара страшнее, чем наряжать елку. А точнее — использование его по прямому (цитата Мори) назначению. То бишь навешивание игрушек на самое высокое место и, конечно же, торжественное нанизывание звезды на макушку. Потому что для девушки к таким высотам путь был открыт только со стремянкой в кармане.   — Вот тут слишком пусто, — она тыкала пальцем в эфемерное "вот тут", которое можно было принять и за всю площадь елки, и за стену позади, и даже за плинтус под потолком.   Сатору тяжело вздохнул и театрально возвел очи горе.   — Тут? — золотой шарик, повешенный на палец, оказался около более-менее свободного места от колокольчиков, пряничных человечков и прочих атрибутов рождества.   — Левее, — шарик дернулся влево. — От меня левее, — шарик дернулся вправо. — Теперь чуть-чуть правее.   Честно, Сатору казалось, что они танк собирают, где каждый миллиметр отклонения означал взлет на воздух машины при запуске. И уж никак не елку наряжают.   Конечно, маг сам виноват, что купил самое большое, высокое, пышное и дорогое дерево, которое только мог найти, потому что тот обглодыш из трёх пластиковых веток у Аямэ язык елкой назвать не поворачивался. Эту пародию на символ Рождества можно было одной мишурой три раза обернуть, и еще хвостик останется.   Теперь же Сатору расплачивался за подкупленного ребенка внутри Аямэ.   Шарик под недовольные возгласы девушки опустился. Годжо развернулся к ней. И улыбка на его лице Мори совсем не понравилась.   — Давай-ка сама вешай, как тебе надо, — всучил игрушку ей в руки и, не церемонясь, прижал спиной к своей груди, приподнимая.   Девушка взвизгнула, чуть не выронив шарик (из стекла, между прочим!) и свободной рукой вцепилась в предплечье мага. А елка тем временем приближалась. И ее макушка находилась почти на уровне глаз Мори.   — Все? Довольна? — без единой запинки или провала в голосе, что могло бы показать, что Годжо тяжело, спросил. Аямэ замотала головой. От одного шарика лучше не стало.   Сатору, будто прочитав ее намерение, опустился вниз, одной рукой придерживая шаманку, другой потянулся к коробке.   — Забирай.   — Тебе не тяжело?   — Шарик весить было тяжелее.   Аямэ фыркнула, но ничего не сказала. Звезду все равно ему на макушку надевать придется, эта роль ему с рождения была дарована.   А потом началась война за мишуру.   ***   Сатору был большим, высоким и вредным. Мори была мелкой, низкой, но магу уступать в тяжести характера отказывалась.   — Синяя!   — Белая!   — Нет, синяя!   — Куда здесь синий? Белый самый нейтральный!   Аямэ недовольно кривила губы, пытаясь выдернуть из лапищ Годжо синюю мишуру. Он же драл из-под ее задницы белую.   — У нас золотые и красные шары, куда здесь синюю?   — Зато домики и пряничные человечки с голубыми украшениями!   — Аямэ.   — Годжо.   Оба вперились друг в друга яростными взглядами. Началась игра в гляделки, хотя для каждого здесь разразились голодные игры, и выживать вправду останется только сильнейшему.   Как известно, сильнейший в этом мире был только один, и имя ему Сатору Годжо.   Разглядывая искры азарта в девичьих глазах, выплясывающее в них пламя, он думал. Какой цвет мишуры подойдет Мори больше? Синий или серебристо-белый? Конечно же, на голое тело, какие разговоры.   Белый моток украшения девушка прижимала бедром. Синий намотала на предплечье и грозилась разодрать, если кто-то из них дернет посильнее. Раскрасневшаяся от нешуточной борьбы, с рваным дыханием и сбившимися на бок волосами она наклонялась вперед, бросала вызов, неосознанно раскрывая больше для взгляда Сатору. А посмотреть было на что.   Он из принципа давал ей только свои вещи. Футболки, рубашки, пижамы. И одна из них, черная, рабочая, но такого кроя, что достоинства Аямэ подчеркивала если не на сто, то на миллион, глубоким вырезом приглашала посмотреть. И, несомненно, потрогать.   И кто Годжо Сатору такой, чтобы отказываться от такой возможности, дарованной самой вселенной?   Он сильнее сжал пальцы на колючей мишуре, дернулся ближе, обматывая ее вокруг своего кулака. Аямэ посчитала это нападением на ее территорию и отпрянула назад, с неудовольствием во взгляде столкнувшись со спинкой дивана. Ловушка. Но мишуру она все равно не отдаст.   Левая рука Сатору потянулась к ее бедру, под которым торчала бедная изжеванная серебристая мишура. Смотрел он при этом Мори глаза в глаза, да так, что та на секундочку мысленно пискнула и судорожно сглотнула: либо пришибет, либо съест целиком. Отчего-то второй вариант казался более вероятным.   — Годжо... — позвала она, пока маг ее синеющими глазами вдоль и поперек исхаживал, раздевая. Ладонь просунулась под бедро, зашуршала мишура.   — Я уступлю тебе синюю, если разрешишь кое-что сделать с белой, — почти прошептал ей в губы, приблизив лицо вплотную и так странно улыбаясь, что у Аямэ бедра непроизвольно сжались.   Теперь борьба за мишуру не казалась такой уж важной и первостепенной — особенно, когда ей прочили пытки с обязательным сексуальным подтекстом.   — Уступай. Но не думай со своей белой мишурой даже близко к ёлке проходить, — в тон ему ответила, носом ближе прижимаясь.   Сатору только ухмыльнулся широко, да так довольно, что Мори сменила предстоящие пытки на явное сексуальное рабство. Долгосрочное.   Поцелуй получился глубоким, влажным и слишком требовательным для того, кто минуту назад истерику был готов устраивать во имя цвета мишуры. Сатору облизывал ее жадно, изнутри языком оглаживал все, до куда только мог дотянуться. Рука на бедре вцепилась намертво, мягкая кожа послушно сминалась под давлением, неизбежно краснела, обещая синяк формой его пятерни.   Мори разжала пальцы, выпустила так рьяно отстаиваемое украшение, отзывчиво потянулась ближе. Сделала привычный беспорядок на голове еще более кошмарным, оттянула пряди в наказание.   Но у Сатору были совершенно иные планы.   Он отпрянул, блистая наглой и хищной ухмылкой. Поднял руку, все еще окольцованную синей мишурой, запустил ее в свои волосы, расцепляя девичьи пальцы. И смотрел при этом так, что Аямэ прочила себе уже не пытки с сексуальным рабством, а смерть в постели, не меньше.   — Вставай, — не глядя размотал совершенно ненужную сейчас и ближайшие тридцать минут точно мишуру. Требовательно взглянул на миг почерневшими глазами, в которых бездна укрывалась, приказал.   Девушка, смотрящая на него снизу вверх так притягательно и бесстыже, по мнению Годжо, повиновалась, выпрямилась. Белая мишура быстрым движением была заменена на синюю в руке.   Аямэ попыталась что-то сказать, но глубокий урчащий голос пригвоздил ее к полу, заставив замереть и, черт подери, намокнуть.   — Расстегивай рубашку. Медленно. Хочу насладиться.   Мори облизала в миг пересохшие губы, слишком хорошо помнящие его жадные прикосновения минутой до. Подрагивающими пальцами потянулась к мелким пуговицам, думая лишь о том, что Сатору успел выдумать и что действительно ей стоит от него ждать.   Напряженный, Годжо стоял, как натянутая струна, не упуская каждого микродвижения ее рук. Глазами будто наперед раздевал, на третьей пуговице видел расстегнутой четвертую, а в ближайшем будущем — голую Мори в обрамлении белой мишуры. Она же так ее хотела, верно?   Девушка трепетала под его голодным взглядом, ощущала себя самым желанным куском мяса, до которого он только мог дорваться. И незаметно сводила ноги ближе, чувствуя, как от слабости немеют коленки, а желание ворочается внизу живота. Потому что Сатору редко когда так смотрит, и уж точно не заводится с пол-оборота.   С последней пуговицей было покончено, полы черной рубашки разлетелись в стороны, открывая больше вожделенной кожи и показывая магу сведенные мягкие бедра с краснеющим отпечатком его руки. Самодовольная ухмылка не сходила с его губ, как мысли о всех возможных позах не покидали его головы.   — Снимай полностью, — голос ухнул еще ниже, скатился в утробный прерывистый рык, клокотаюший где-то под кадыком, а Мори отдающий вибрацией под грудь.   Сатору жег в ней дырки, выплавлял отверстия, сквозь которые в нутро заглядывал и одними глазами облизывал.   Аямэ осторожно сняла ткань с одного плеча, скинула его с другого. Медленно расцепила пальцы, не прерывая зрительный контакт, потому что боялась отвернуться, ведь маг на нее набросится. Черная рубашка превратилась в бесформенный ком у ее ног, достойный только там лежать, ведь идеал женского голого тела не может приукрасить ничто.   Природа сделала ему огромный подарок, создав Аямэ Мори и дав возможность ее не просто трогать и ласкать, а трахать.   Возбужденные соски, не скрытые никаким бюстгальтером, потому что Сатору не любил возиться с ним дома, приковывали к себе все внимание и желание. Центрировали машину для секса имени Сатору Годжо на себе и слишком зазывно манили распробовать их на вкус.   Но маг сдерживался и челюсти сжимал, зная, что едва к ней прикоснется, не сможет оторваться. А у них здесь намечалась пытка, где только мужчине разрешено будет трогать.   — Повернись спиной, — он рокотал, когда она послушно развернулась. Но стоило ему увидеть ее голые лопатки, глазами пересчитать каждый из позвонков — вовсе скатился в подобие мурчания.   Не сдержался, ладонью провел вдоль спины, задержался около выступающей косточки шеи, ухнул вниз, умирая где-то на границе голой кожи и резинки трусов. Кажется, надо вводить новое правило: никакого нижнего белья вообще. И одежды тоже.   От мыслей и вспыхнувших картин, как Мори ходит по его дому полностью голая, спит или лежит с книжкой, что по одному колыханию грудей будет понятно, читает ли она роман или снова забуривается в историческую литературу, сердце горело.   Пластиковое украшение зашуршало, закололо беззащитную и оголенную кожу. Мори тихо схватила ртом воздух, закусывая губу, свела лопатки вместе. Мишура неживой змеёй, направляемой вездесущей рукой мага, проползла вдоль позвоночника, кольцом свилась на плече, покалывая шею.   Вслед за ее прикосновениями щеку обожгло дыхание. Аямэ чувствовала Сатору за своей спиной, могла с точностью до последнего миллиметра сказать, как далеко он стоял. Выдерживал дистанцию, трогал не сам, сцеловывал и слизывал ее кожу лишь только с помощью воздуха и несчастной мишуры.   — Руки за спину, — тихий приказ влился ей в уши бурлящей волной, и девушка мгновенно подчинилась, даже не успев подумать о сопротивлении.   Мишура сползла с плеча, обвилась вокруг вытянутых сзади рук и затянулась. Сатору удовлетворенно хмыкнул, вынудив Мори искоса взглянуть на него. Она не могла принять решение: понравилось ли ей увиденное или нет.   Глаза мага потемнели, сожрали любой положенный природой цвет и такую же судьбу прочили самой Аямэ. Она сглотнула, облизала губы, не в силах оторвать взгляд. Словно настоящая змея стояла у нее за спиной, заколдовывала, запрещала отвернуться.   — Будешь послушной девочкой — получишь награду. Не будешь слушаться — накажу, — он хмыкнул, словно не мог решить, что будет для нее лучше. — Но наказание тебе может понравиться намного больше награды.   Он снова коснулся мишуры, проверил насколько плотный узел, все также избегая прикосновений к ней. Сатору уже одним проштрафился и теперь расплачивался набатом стучащей кровью в висках и тяжестью под ширинкой. Нет уж, новогодние подарки распаковывать может только тот, кому они предназначены. А Годжо был слишком плохим мальчиком, чтобы тянуть пальцы к чужим оберткам.   — Сядь.   Аямэ осторожно опустилась на диван, снизу вверх разглядывая возвышающегося над ней Сатору. Томление переплеталось с интересом, вступало в реакции, под шестым ребром разливалось странным щекочущим теплом. Множеством тупых иголок, прикосновения которых изнутри только раззадоривали и заставляли ждать и желать большего. Потому что любопытно, к чему все это приведет.   — Раздвинь ноги, — Сатору сделал шаг, когда колени раскрылись перед ними, он ощущал себя Иудой, которого доверчиво впустили в чужой дом.   Широкая ухмылка не сходила с губ, она сковала его лицо, руку пожала желанию проучить и доказать: с Годжо Сатору не спорят. Ведь иначе последует урок в назидание.   Маг опустился на одно колено, руками оперся в обивку дивана около ее ног, но не допустил ни единого лишнего касания. Аямэ задышала через нос, заерзала, порядком замерзшая без рубашки и чужого тела рядом. Двинулась влево — потерлась об одну руку; двинулась вправо, немного не рассчитала и бедром прижала ладонь.   Сатору цыкнул и осуждающе покачал головой.   — Ты такая нетерпеливая.   Аямэ только открыла рот, чтобы высказать ему все свое мнение о его непонятных играх, но тут же его захлопнула.   — Молчи. Разрешаю только стонать и умолять меня продолжать, — под его тяжелым и глубоким взглядом, без участия самого мага вжимающего и втрахиваюшего в диван, ей ничего другого не осталось, как опять подчинится.   С ним игра точно будет стоить свеч. А Аямэ потом еще выдастся шанс отыграться.   — Молодец, — он вытянул руку из-под девичьего бедра, не в силах совладать с собой, провел кончиками пальцев по всей длине.   Тело подрагивало в желании вгрызться и впиться в его подарок, подготовленный им же самим для себя. Голова пухла от сомнений — наказывать дальше или позволить себе получать удовольствие не только от стонов?   Похоть припечатала безапелляционно: брать, хватать, валить и трахать. Из этого списка не хватало только брать и трахать. Поэтому Сатору поспешил его дополнить.   Едва-едва соскользнувшая с коленки рука обхватила ее с новой силой. Пальцы впились под сустав, прощупали каждый сантиметр, поднимаясь выше к краю трусов. С левой ногой он не церемонился, зубы сомкнул на коже, думая, как бы не сожрать ненароком.   Аямэ вздрогнула, запищала, дернула ногой. Маг со странной улыбкой оторвался от сочного куска мяса, показывая ей четкий отпечаток его зубов. Только увидев нервно вздымающуюся грудь, колыхающиеся от каждого вдоха полукружия, вгрызся вновь, чуть повыше.   Прокладывая дорожку из отпечатков собственных пальцев, синяков пятерни на одной ноге, зубов на другой, он тянулся к заветному и запретному, прикрытому тканью трусов. Которые к беде Мори начали промокать. Это значило, что стоит продолжать.   Годжо не зализывал укусы, не сцеловывал краснеющие следы, оставляя после себя рытвины и выбоины, пока девушка тяжело дышала и жмурилась; бессмысленно дергалась, пытаясь свести ноги вместе, но только раззадоривала мага, сжимая его ребра. Добравшись до ткани он мимолетом взглянул наверх, снова увидел набухшие соски и зубами подцепил кромку трусов.   Стаскивая их вниз, думал не головой, а членом, глазами видел не алеющие укусы, а влажные верхние половые губы. И мечтал объединить последнее с последним.   Пальцы правой руки поднялись к животу, вскользь зацепили клитор и огладили ребра. Мори от прикосновения между ног дернулась, подалась вперед, привстала на носочках, выдыхая сквозь сжатые губы. Годжо, приблизивший лицо почти вплотную к промежности, остановился.   — Я не запрещал тебе стонать, — дыхание жгло кожу, положение Мори умоляло ее дернуться посильнее и вжаться вагиной к его лицу.   Потому что получать прикосновения, не имея возможности отдать их обратно, вызывало только злую обиду и желание хныкать. Ей хотелось также чувствовать желание, сиплые выдохи, а не слушать приказы и ощущать пытки.   Сатору облизался, как кот, разглядывающий сырую курицу на столе. И протянул руку к серебристой мишуре, не отрывая голодного взгляда от девичьего тела.   Касания мишуры были странными, вызывающими щекотку и неизвестное ощущение под шестым ребром. Мори дернулась, когда украшение сползло на бок, поднялось под грудь, попыталось пробраться в складку.   Сатору не отставал от собственных рук. Пытая неживыми касаниями, распалял горячими и влажными поцелуями; языком проходился вслед за мишурой, прикусывал, где-то оставлял метки своего эгоизма.   Аямэ дергала прижатыми руками, скованными дурацкой мишурой, которую разорвать не хватало просто сил. Девушка ногами пиналась, когда щекотка становилась невыносимой, тяжело дышала, не способная совладать с двоякими ощущениям.   Ее саму будто на две части разделило, исполосовало. Одна хотела смиренно лежать и подчиняться, другая же с вызовом вскидывала голову и требовала перетягивать инициативу, отбирать мишуру и возможность касаться, чтобы сполна забрать долг со всеми пени.   — Сатору, ты задница, — наполовину стон, наполовину шипение сорвалось с ее губ, когда после очередного пинка маг остановился. Убрал руки, спустил с живота мишуру и просто смотрел на нее.   Да, есть глазами не переставал, но касания закончились, как и рост возбуждения, сменившегося на томление.   Вместо ответа маг сдвинул ее ноги вместе и обвязал украшением. Теперь скованная по рукам и ногами Аямэ могла только брыкаться и надеяться, что коленкой по совершенной случайности зазвездит Годжо в лоб. Но он и этого ее лишил.   Непослушание ему не нравилось. Распаковывать свой подарок Сатору хотел медленно, не спеша, по маленькому кусочку срывая обертку. Но — вот нелепость — подарок оказался с характером и открываться желал быстро и молниеносно.   Мужчина сел рядом, одной рукой обхватывая под лопатками, и потянул на себя. Мори почти рухнула ему на колени, лицом упала в заботливо подложенные подушки, пока маг тянул ее выше, как только ее бедра не поравнялись с его собственными.   Аямэ задохнулась от прикосновения к верхним половым губам, от ощущения пальца, скользнувшего внутрь. И тут же задергалась, засучила связанными ногами, когда Сатору отнял руку. Звук шлепка взлетел под потолок, пролетел мимо макушки елки, зацепляясь на ней вместо звёзды.   Девушка приглушенно возмущалась, злилась, ерзала, но с готовностью оттопыривала зад. Уже была готовая на все, согласная на многое даже с припиской мелким текстом, лишь бы пытка прекратилась. Но маг был неумолим в своем желании смаковать ее по сантиметру.   Пальцы невесомо огладили краснеющий след на ягодице; обманчиво двинулись ближе к центру, к самой ложбинке. Аямэ дыхание затаила, ожидая проникновение, но кожа отчиталась: их уже трогали под коленкой.   Мори с ума сходила, лишенная зрения, не в силах даже голову повернуть так, чтобы в бесстыжее лицо Годжо заглянуть. Ей оставалось только слышать собственное тяжелое дыхание и с замиранием сердца ждать следующее шальное касание.   Сатору над ней измывался, без шуток: уделял внимание всему, что угодно, кроме вожделенного, уже ничем не прикрытого. Подтянул ее руки к себе, облизал и сцеловал каждый палец, пока ладонью оглаживал ягодицы, изредка, словно случайно, проваливаясь в ложбинку и задевая влагалище.   Мори зубами вцепилась в подушку, всю ее слюной измазала, не зная, как так извернуться, чтобы Годжо ногой засветить куда-нибудь. Она злилась и млела, снова оставалась без прикосновений к самой горящей точке, вновь злилась. Чувствовала под ногой, что прижимает набухший член Сатору, но двинуться не могла. Он держал ее за руки, прижимал к себе, запрещая даже на миллиметр сдвигаться.   А она бы очень хотела отыграться за все эти издевательства, заставляя мага изнывать от ожиданий, когда его наконец коснутся.   — Бесишься? — он лег грудью на ее спину, сильнее вдавил в подушки, почти заставив задохнуться. Тянулся к уху, в то же время поцелуями осыпая плечо и лопатку.   Мори затрепыхалась, недовольно замычала проклятия, всем своим видом подавая: да, бесится.   — Не хочешь меня о чем-то попросить?   В ответ снова раздалось мычание — еще более громкое, недовольное, сдавленное.   Сатору хмыкнул, немного приподнялся, чтобы перестать вжимать ее в диван, протянул руку к бедру. Легкое касание мгновенно сменилось цепкой хваткой; перекатывая податливую плоть под пальцами, почти пальпируя, он двинулся выше, оттянул ягодицу, кончиками огладил уже влажные половые губы.   — Точно не хочешь ни о чем попросить?   Аямэ взбрыкнулась всем телом, дугой изогнулась и прижалась щекой к подушке; гневно косилась слезящимся глазом и в мыслях смаковала, как устроит Сатору такой же разнос. Только там будут наручники, спинка кровати и она, голая, выхаживающая прямо у него под носом.   — Да, хочу, — хрипло выплюнула девушка, с раздражением и одновременным желанием чувствуя замершие кончики пальцев у половых губ.   — Я весь внимание, — рука, будто в подтверждение, повторно сжала ягодицу и скользнула внутрь.   Мори поджала пальцы, попыталась свести бедра и намертво зажать руку мага между своих ног. Чтобы точно никогда и ни за что не забыл, где должны быть его пальцы и не только.   — Развяжи меня.   У Годжо с задором, пламенным всполохом заблестели глаза. Самодовольная ухмылка дотягивалась почти до уха.   — Неправильный ответ.   Аямэ не успела ни возразить, ни обозвать, ни оскорбить. За стянутые руки он дернул ее на себя, подтащил ближе и усадил сверху. Спина к спине, вжал вплотную в собственное тело, под солнечным сплетением ухватил и просунул пальцы сквозь сжатые бедра.   Шальная мысль скользнула в голову: ноги надо было стянуть свободнее. Чтобы она хоть чуть-чуть их могла раздвинуть и дать больше пространства. Но сожалеть уже было слишком поздно.   У Мори под задницей горел и пульсировал его член; руки застыли в неудобной позе, локти упирались Сатору куда-то в ребро. Относительно свободные пальцы вцепились в ткань рубашки мага, ногти подцепили пуговицы и двинулись в то жалкое расстояние между ними, лишь бы хоть немного дотронуться.   Сжатая, связанная, почти распластанная она тянулась к ничтожному пространству его горячей кожи, пока он своевольно гулял у нее между ног. Указательный палец без прелюдии сдавил клитор. Двинулся вверх, потом вниз, проникая сквозь истекшие смазкой складки. Аямэ замычала, дернулась, попыталась шире расставить ноги, но идиотская мишура и не менее идиотское положение позволили ей только немного пошатнуться на мужских коленях.   Годжо глубоко и размеренно дышал ей в ухо, опалял кожу, пока она изнывала и вертелась. Палец проник внутрь, медленно погружался по первую, вторую фалангу, и также медленно выходил назад. Аямэ уже без шуток хныкала на коленях мага. Низ живота не просто тянуло, его рвало и подрывало. Там скопилось столько пьянящего томления, от которого из ушей валил пар, а под солнечным сплетением росла черная дыра.   — Годжо, я тебя прибью, — со слезами на глазах угрожала Мори, и ей очень повезло, что маг этого не видел. Иначе бы пытка продолжилась.   Аямэ тщетно дернула ногами во второй раз. Острая мишура жгла кожу, обещала не просто покраснение оставить, а выжженую линию. Годжо погрузил в нее второй палец, неловко и сдавленно двинул кистью, зажатой между бедер.   У самого уже от честности и желания помучать остались осколки. Аямэ дергалась и терлась, сидя у него прямо на стояке, прижимая и без того болезненный ствол, превращая пытку в двусторонний садизм. Для третьего пальца места уже просто не было. Узкая, зажатая, мешала двигаться и толкаться.   Сатору рыкнул, когда Мори, нашедшая опору в его голени, двинулась вперед, насаживаясь глубже. Она копчиком зацепила голову, точно оцарапала мягкую кожу о металлическую пряжку ремня. Шевельнулась еще раз, теперь назад, уже без стеснения спуская с зажатых зубов стон. Придавила головку обратно, скользнула грубой тканью трусов по стволу.   Нет, такое своеволие он терпеть не сможет.   Маг опрокинул ее в коленно-локтевую позу. С заботливым взглядом садиста подсунул под живот подушку, задрал ее задницу еще выше. Идеальный угол. Со странным благоговением рассматривая сдвинутые ноги, объёмные половые губы, не глядя дернул ремень. За секунду спустил штаны, со вздохом облегчения освободил не просто ноющий, а вместо самого Сатору стонущий член.   Слюна загустела, когда Мори, услышав перезвон ремня, как по команде вздернула задницу еще выше. Качнула бедрами, обхватила сама ягодицы и потянула в стороны. Готовая, желанная, покоренная.   Кажется, Годжо снесло крышу, потому что сознание он свое поймал только тогда, когда под потолок улетел четвертый шлепок и заглушенный стон. Он вошел в нее без прелюдии, на всю длину резко, звонко и с тяжелым гортанным рыком. Мори под ним извивалась, ногтями пыталась ухватить мага за живот, притянуть ближе, чтобы он в нее врос.   Угол проникновения был такой, что от каждого миллиметра ствола, все дальше и дальше погружающегося внутрь, у нее под закрытыми веками звёзды горели. Он выбивал из нее не просто стоны — сдавленные хрипы, на каждый толчок будто пробивая в ней новые и новые отверстия, доходя не просто до точки желания, а захватывая сверху все органы.   Маг остервенело всаживался с безумной амплитудой. Ему тоже до пелены перед глазами нравилось такое положение и угол. Внутри Мори было не просто влажно и туго, она горела, как адово горнило, сжигала в нем все границы и самообладание. По лицу тек пот, срывался с кончика носа на поясницу и как новообразованный приток водопада стекал до ребер.   Аямэ забыла, что такое думать, не то что считать, из раза в раз чувствуя, как сжимает все внутри, и рождающиеся звёзды разрывают ее на ошмётки. Она кончила слишком много раз, чтобы сохранить ясный разум; уже достаточное количество раз и сверху еще столько же ощутила спазм мышц. Ее тело жило своей собственной жизнью, откликаясь на каждый толчок очередной волной пьянящего удовольствия, от которого все больше и больше чувствительности приобретали сжимающиеся стенки.   У Сатору же из головы выветрилось все. Вылетело с дребезгом стекла и собственного разума. В опустевшей черепной коробке было одно старое, как сам мир, желание: трахать. Не останавливаться, пока яйца хоть чуть-чуть не полегчают, пока скрежет зубов не сменится стоном. И он повиновался этому инстинкту, думать забыв о Мори, которая медленно, но верно теряла рассудок, захлебываясь стонами, слюной и слезами.   Темп из сумасшедшего перешел в бешеный. Короткие, жесткие толчки покраснениями расцеловывали воспаленную кожу. Сатору склонился над девушкой, обхватил ее под животом, буквально натягивая на себя, весь ее вес забирая и держа на руках. Безвольная, ослабшая, она повисла, едва успевая думать о том, что ее положение как-то изменилось. Стало только лучше, горячее и сладострастнее от ощущения полного единения.   Она чувствовала его внутри теперь полностью. До последней клетки кожи заполнившего, до самых яиц и синяков на бедрах. Маг качнулся несколько раз с ужасающе громким для самого себя стоном. Мори же, будто в рай попав, услышала ангельский хор.   Член отпускали тиски возбуждения и боли. Коротко содрогаясь, Годжо изливался внутрь, по кускам собирая осколки собственного сознания и спускаясь с третьего метра стратосферы обратно. Обратно в гостиную, к дивану, к елке за спиной и тряпочкой висящей на его руках Аямэ, которая из всех звуков, на которые сейчас только была способна, издавала тихое хнычащее хрипение.   Сатору осторожно положил ее на диван, без усилий разрывая истрепавшуюся мишуру. Мягко огладил следы своих пальцев, набухшие царапины и следы шлепков. Стер с ее лица слезы и слюну, прошелся по прикрытым глазам и прижал ладонь к месту, где мелкой дрожью исходило ее сердце, вторя задыхающимся легким.   Поцеловал краснеющие полосы на запястьях и подтянул тело к себе, укладывая сверху. Это была не вина, затопившая диафрагму. Наверное, лёгкий стыд за то, что довел своими играми до такого состояния. И, конечно же удовольствие. Что затрахал почти до потери сознания, получив при этом такую разрядку, какую сам не ожидал.   — У нас теперь не осталось ни синей, ни белой мишуры, — извиняющимся тоном, но с широкой улыбкой на губах, сказал он, когда Аямэ разлепила глаза, ловя вертолеты.   Ее тело будто растащили собаки; ни ног, ни рук она не чувствовала, кроме одномерного покалывания вдоль всех костей. Болели те мышцы, представления о которых она просто не имела. Теперь еще и Годжо с этой наглой улыбкой обрадовал тем, что мишура, за которую она почти насмерть трахалась, потеряна безвременно.   — Ты такая задница, — с трудом покачала головой, думая, как бы не уснуть прямо на диване в сыром пятне вытекающей из нее спермы.   — Самая любимая задница, — легкий поцелуй царапнул сухие губы. — Купим новую. Или гирлянду.   — Сейчас ничего не работает, — вяло отмахнулась, пытаясь хоть чуть-чуть пошевелиться.   — Ну тогда украдем у соседей, — Сатору не дал ей этого сделать, в тисках собственных рук сжимая и подтягивая ее голову себе на грудь. Уместил на собственных коленях, почти уложил, подгибая и ноги, и руки, и запихивая их себе под предплечья.   — Они уже нас ненавидят за то, что мы как кролики в брачный период. Только и делаем, что трахаемся, — слабо пробурчала девушка, уткнувшись во все еще запакованную в одежду грудь мага.   То есть она полностью голая, с головы до ног, а он до последней пуговицы застегнут. Аж под самый подбородок. Осознав это, она недовольно подняла глаза и цыкнула.   — Тебе просто нравится меня видеть голой, признайся, — дернула его за пуговицу, жалобно звякнувшую под ногтями.   Сатору взглянул на нее сверху вниз и широко улыбнулся. Даже не скрывает.   — Признаюсь.