Elope

***

Юнги приходится задрать голову. Он оттягивает бант, завязанный на шее слишком туго, и кривится от того, как чешется кожа. Эта блузка слишком колючая, но папа сказал надеть именно ее. Так что, когда он задирает голову, вглядываясь в глаза кузена, на его лице можно, словно субтитры к его мыслям, прочитать одну фразу: когда этот ужин закончится? Не будь он восьмилетним и хорошим мальчиком, папа давно был бы послан, блузка сожжена, а семейный ужин, проходящий в доме одного из их дальних родственников, не досчитался бы гостя по имени Мин Юнги. Но ему восемь, он послушный мальчик и, как бы сильно его не пугал кузен, он поднимает голову, чтобы взглянуть в лицо подростка и вежливо улыбается. — Милая кофточка, — растягивая гласные, произносит кузен. Прищурившись, он окидывает взглядом пышный бант, воланы и рюши на рукавах, а после, усмехнувшись собственным мыслям уходит. Кузену тринадцать, он уже совсем взрослый, и одет он как взрослый: в кожаные штаны и белую футболку. На запястьях у него множество браслетов, а каждый пальчик украшен массивными металлическими колечками. Юнги завидует ему. Папа не разрешит так одеться на семейные вечера. Кузен сидит за столом со взрослыми, Юнги же за маленьким круглым столиком в смежной комнате. Рядом с малышами, теми, кто сидит тут с нянями. Тут стаканы наполнены молоком, а большая часть приборов разноцветная и с учебными накладками. Юнги завидует кузену. Тот пьет сок из бокала на тонкой ножке и сидит рядом со своим папой. Кузен присоединяется к Юнги в саду. Когда взрослые разбредаются по кабинетам и маленьким столикам на террасе, а дети разбегаются по саду, убегая от омег, что смотрят за ними, старший омега находит его сидящим на краю красивого фонтана. И вот в этот момент Юнги перестает завидовать старшему. Юнги болтает рукой воду, вспенивая ее и пытаясь достать кувшинки. Папа не хочет разрывать сад и строить там фонтан или пруд, а тут, в доме одного из дядь в Сингапуре, фонтан такой красивый, что малыш не против поплакаться папе еще пару дней, о своем желании. — Плавать умеешь? — раздается у него над ухом. Малыш давит рвущийся от неожиданности крик и, повернувшись в сторону омеги, кивает. Конечно он умеет плавать, ему же восемь. — Жаль, — хмыкает парень и садится совсем рядом. — Могли бы повеселится, попугали бы взрослых. — Пугать взрослых не весело, — бурчит ребенок, вспоминая, каким злым был отец, когда Юнги выскакивал на него из-за угла, громко крича «бу». — Конечно весело, — лениво тянет старший. — Ты просто слишком глупый, чтобы это понять. — Ничего я не глупый, — дует губы малыш. — Значит веселится не любишь. — Люблю, — Юнги вскакивает на ноги, обиженно смотрит на кузена из-под упавшей на глаза челки и совсем не замечает лукавых искорок в карих глазах напротив. — Ну хорошо, — усмехается старший, — тогда пошли, покажу кое-что веселое и очень интересное. Юнги соглашается. Даже несмотря на то, что старший ему не нравится и его слова настораживают. Он стискивает кулачки, жалея, что в серых шортиках совсем нет карманов, тогда бы он, подражая крутому старшему омеге, мог бы засунуть ладошки в них. Мог бы скопировать походку парня, до ужаса крутую в его глазах. Он думает об этом все то время, что они разгуливают по саду, не замечает как красиво подстриженные кусты заканчиваются, и хмурится лишь тогда, когда старший открывает железную дверь посреди забора. — Только попробуй закричать, — кузен зло щурится повернувшись лицом, перед тем как скрыться за дверью и потянуть мальчишку за собой. Они оказываются в небольшом дворике. Юнги прикрывает рукой нос, стараясь не вдыхать режущий глаза запах и осматривается. Двор окружен клетками, большими и маленькими, теми, что можно перенести держа в руках и тем, что встроены в стены. Вольеры для зверей, а это именно они, — грязные, не вычищенные, без кормушек и отсеков для воды. Звери в них тихие, кто-то лежит в уголках клеток покрытый высохшей кровью с лап и до макушки, кто-то мечется из одного угла в другой. У Юнги мурашки по коже бегают от вида измученных животных. — Это одичавшие, — улыбается старший. — Альфы и омеги, которые превратились и не могут стать обратно людьми. — Почему они в клетках? — дрожа спрашивает Мин. — Чтоб не сожрали тебя, — закатив глаза отвечает кузен и отворачивается к одной из клеток. — Папа не рассказал мне зачем покупает их, но думаю, он продает их каким-то извращенцам. — Извращенцам? — Ну например тем, кто устраивает бои оборотней, — словно это очевидно, говорит омега. — Или тем, кто их ест. — Ест? — едва слышно шепчет Юнги. Он наблюдает как кузен подходит ближе к вольеру с крупной пумой, и боится пошевелится. Парня перед ним совсем не пугают большие клыки и безумный взгляд зверя, он берет длинную металлическую палку, с маленькими штычками на конце, и, просунув между прутьев, нажимает на кнопку. Между штыками проходит электрический ток и пума, съежившись от страха, забивается в темный угол. — Да, мясо оборотня можно очень дорого продать. Я слышал от папы, он обсуждал это в своем кабинете и разрешил мне быть рядом, — хвалится парень. — Когда я стану главой, отыщу всех одичавших и создам собственные бои, а проигравших буду подавать как закуску на ужин после боев. И обязательно дам тебе попробовать.

***

Чонгук отнимает у него чашку и отставляет ее на тумбочку у кровати. Осознание того, что он теперь убийца, что ни капли не отличается от Дальсу, что смерть этого оборотня принесла лишь чувство облегчения и веру в собственные силы, обрушивается на Юнги словно небоскреб от землятресения. Омега уже знает, после этой истерики, после того, как слезы высохнут, а дыхание выровняется, после того, как выспавшись, с лица сойдет покраснение от слез, он еще долго будет разгребать завалы, оставшиеся от крушения здания. Где-то на подсознательном уровне, он понимает, что конструкция этого небоскреба — его жизнь — заржавела; дом был построен неправильно, а фундамент и вовсе исчез вместе с папой. Все, еще до этого «природного катаклизма», вело к тому, чтобы разрушить Юнги. И он разрушен. Юнги видел смерть, видел боль, видел отчаянье. Он был зрителем и жертвой. Каждое утро, открывая глаза, он находил сотню причин, почему он обязан так жить, почему он проживает эту боль. Почему, каждая секунда проведенная в особняке, такая, какая есть. Встречая очередной рассвет он знал, каким бы злым и жестоким не был окружающий мир, сколько бы масок ему не пришлось поменять за это время, где-то там внутри, он все еще остается собой. Каким бы этот внутренний он не был. А сейчас рыдая, словно маленький мальчик, он отказывается верить в то, что теперь убийца. Маски рассыпались, сломались, а он — настоящий Юнги, живущий где-то под ними — погребен заживо, и никто его не найдет. Искать жертв таких разрушений бесполезно. Или «убийца» и есть настоящий Юнги? Мысли крутятся в его голове, не останавливаясь, не задерживаясь. Трепещут, словно бабочки в заперти, бются о стенки и причиняют боль, не себе — ему. Юнги больно от них. Он стал тем от кого хотел спастись? Если он ни на мгновенье не почувствовал сожаление, что отнял чужую жизнь, он будет считаться монстром? Дальсу упивался болью, которую приносил, он смаковал вкус смерти, приходящей вместе с ним. Юнги наслаждался страхом окружающих его людей, пониманием того, что главный монстр его маленького мира повержен. Дальсу. Монстры. Юнги. Убийство. Дальсу. Смерть. Монстр. Убийца. Юнги. Щеки щиплет от соленых слез и Юнги поздно вспоминает о только начинающих затягиваться ранах. Он заливается слезами еще сильнее, смотря на то, как ни капли не растерявшийся мужчина перед ним, достает и открывает аптечку, оставляя ее на кровати. Взяв влажные салфетки альфа бережно утирает его слезы, обрабатывает, смоченными в специальном растворе ватными шариками, каждую из его ранок, и дует на них, когда продолжающий рыдать парень, всхлипывает еще громче и шипит от боли. Парню повезло, что у оборотней быстрая регенерация. К утру на его лице останется лишь несколько синячков, две ссадины и, возможно когда-то в будущем затянувшийся, шрам на щеке. Чонгук клеит пластырь на его щеку — Юнги хочет, чтобы пластырь наклеили на его жизнь. Есть ли в мире такая мазь, после которой его жизнь придет в норму? Время отмотается назад, чуть больше чем на двадцать лет, папа не выйдет замуж за Дальсу, или отмотается еще дальше назад, и дедушка не возьмет его к себе на работу. У Юнги будет нормальная жизнь. Мальчик, чей папа не умер. Мальчик, у которого не было в жизни человека как Дальсу. Мальчик, который не убивал, чтобы спастись. Или нормальная жизнь вот такая как у него? Нормальная, это та, где он рыдает на чужой кровати, в чужой спальне? Своего дома у него давно нет. Особняк, в котором он вырос, не его. Юнги не хочет называть его своим домом. Юнги не хочет, чтобы то здание считали его домом. Дом где тепло. Там тепло не было. Чонгук не спрашивает ничего, не говорит ему успокоиться. Он утирает горячие, соленые и все еще щиплющие ранки, слезы с его щек, и смотрит так, словно понимает все те чувства, что неконтролируемо выплескиваются из него. И кто, черт возьми, сказал, что взгляд Чонгука колючий? Кто посмел сравнить его с острой ледяной крошкой? В приглушенном свете комнаты, глаза Чонгука синие. От Чонгука веет теплом. Юнги чувствует его на расстоянии, даже сквозь ткань одежды. Рядом с Чонгуком всегда тепло. Дыхание уже сбилось. Он не может вздохнуть, слезы окончательно переросли в истерику. Хочется почувствовать тепло под пальцами. Омега всхлипывает, жадно заглатывая воздух, никак не попадающий в легкие, и срывается с места. Не обращая внимания на рассыпавшиеся по кровати медикаменты, он преодолевает расстояние между ним и Чонгуком, и забирается на колени мужчины. Он обхватывает его тело, вжимается щекой в грудь и сжимается весь, словно хочет стать маленьким комочком чего-либо, словно хочет спрятаться от всего мира, от всех эмоций, на груди у Чонгука. Будь на футболке мужчины кармашек — Юнги желал бы уменьшится до крошечных размеров и навсегда затерятся в нем. Так, чтобы жить в тепле. Чонгук теплый, и руки, сомкнувшиеся на спине омеги, тоже теплые. — Я убийца, — шепчет он, стоит слезам высохнуть. Дыхание все еще не пришло в норму, омега изредка икает, но слез больше нет. — В выборе «убить или быть убитым» ты поступил правильно, — Чон поглаживает его по волосам, медленно, стараясь не задевать еще не сошедшие шишки на затылке. Их он почувствовал еще при первом касании. — Быть убийцей не всегда что-то страшное. Иногда мы просто спасаем жизнь. Свою или чужую, но спасаем. Смерти все равно кого забрать, ты просто смог обмануть ее, отдав жизнь худшего человека. Юнги не отвечает. Убийство есть убийство. За ним всегда следует наказание, и Юнги лишь надеется, что жизнь с Дальсу была его наказанием. Ведь если наказанием будет его совесть, он пожалеет, что не оказался на месте мужчины. — Нам нужно вызвать врача, — удерживая Юнги за плечи, Чон на немного отстраняет его от себя. — Нет, — вскрикивает он, обхватывая мужчину еще крепче. — Со мной все хорошо, раны на ногах скоро затянутся, а шраму на щеке не поможет даже доктор. Не отпускай меня, пожалуйста. Юнги проговаривает все эти фразы на одном дыхании, стараясь уместить слова между жадными, рваными, глотками воздуха и приступом икоты. Его до жути пугает мысль о том, чтобы отстраниться от мужчины. Перестать чувствовать тепло его тела под собственными пальцами, равносильно возврату в комнату с белоснежным мрамором. Альфа молчит пару секунд, а после, вздохнув, обнимает парня, укладывая подбородок на макушку, утыкаясь носом и губами в черные, немного завившиеся после душа, волосы. Возможно Чон не согласен с доводами Юнги, возможно хочет как лучше, но омега не может его отпустить. В объятиях тигра он чувствует себя дома, в тепле, в уюте, так, как было, когда он забирался на колени папы. И хоть от Чонгука пахнет мятным чаем и мылом, а не кофе с шоколадом, Юнги все равно не желает ни на секунду расставаться со спасительным кольцом из его рук. Мысли об этом вечере бояться Чонгука. Юнги его не боится. — Хорошо, — соглашается мужчина, — но ты должен поспать и набраться сил. Чонгук подхватывает его под бедра, стараясь не зацикливаться на всплывающих в голове мыслях о том, что вот он, Мин Юнги — юноша в которого он влюбился окончательно и безвозвратно еще год назад, сам прижимается к нему, утопая в его объятиях. Прижимается к Чонгуку, одетый в его одежду, пахнущий его гелем для душа и, альфа надеется, сладко спящий, через пару часов, в его постели, на его простынях. Альфа прижимает бедра Юнги ближе к себе, вынуждает омегу обхватить его ногами, и поднимается с кровати, убирая разбросанный мусор и баночки с мазями, придерживая парня одной рукой, почти не чувствуя неудобства. Тигр отбрасывает одеяло, забирается на кровать, и ни разу не возмущаясь от тяжелой ноши, откидывается спиной на изголовье кровати. Юнги устраивается поудобнее, не слезая с большого, горячего тела, и вслушивается в размеренное сердцебиение под ухом. Подстраивает дыхание под сердечный ритм альфы, старается успокоиться и расслабиться. Четыре удара — вдох. Четыре удара — выдох. — Расскажи мне что-либо, — шепчет Юнги, когда альфа тянется к пульту управления светом. — Что именно? — оставив включенными лишь пару светильников, встроенных в трещины на стене напротив кровати, интересуется мужчина. — Что угодно. Просто, что-то, что позволит мне отвлечься. Ладони Чонгука поглаживают его спину, плечи, укрывают их тонким, летним одеялом, и Юнги думает, что хочет остаться в этом мгновенье навечно. Тепло, уютно, хорошо. Вновь начавшийся дождь шумит где-то очень далеко, оконные стекла, закрытые серые шторы, и конечно же объятия альфы, скрывают Юнги от непогоды. От всего мира и от осколков самого себя. — У меня в клане есть традиция, — улыбается краешком губ тигр, — свадьбы глав клана проходят лишь во время цветения тигровых лилий. И каждая свадьба украшается этими цветами. Они везде: в букете жениха, в вазах на столах, ими украшены арки свадебного алтаря и свадебный зал. Клан тигра, значение цветка, и вековая традиция, все это повлияло на то, чтобы две месяца цветения тигровых лилий стали нескончаемым праздником. Каждая семья старается подобрать дату своего бракосочетания на это время, — Юнги вслушивается в нежный, спокойный, умиротворяющий голос Чонгука, ерзает на его груди, приподнимая голову, с интересом вглядываясь в синие глаза. — Мой отец познакомился с папой как раз в момент цветения лилий. Полгода он, в возрасте двадцати семи лет, словно мальчишка-подросток, бегал за папой. Каждый день торчал в библиотеке, где папа работал и отказывался уходить. Они поженились в январе. Отец всегда говорит, что не мог жить в мире, где Ёджун носит не его фамилию, — Чонгук тихо посмеивается, запускает пальцы в волосы омеги, нежно перебирает их. — Не знаю как он этого добился, но один из ученых-ботаников вывел для него особый сорт тигровых лилий, растущий только в январе, в теплицах. У них цветы белоснежные с вишневыми крапинками внутри бутона. Этот сорт назвали «Белый тигр». — Ты единственный белый тигр в своем клане? — глаза Юнги загораются. — Да, — улыбается альфа, — я родился через пару лет. От союза тигра и полярного лиса. Мой день рождения первое сентября, а цветок этого дня — тигровая лилия. — Ты же не выдумал эту историю? — с надеждой в голосе интересуется омега. — Нет, но мне кажется, ее выдумал мой отец, — Чонгук усмехается и прижимает голову Мина к своей груди. — Хотя родители действительно сыграли свадьбу в январе, и лилии такие существуют — ими засажена зимняя оранжерея поместья. Юнги молчит некоторое время, взвешивает все слова мужчины, думая, можно ли ему верить и утыкается носом в белоснежную футболку альфы, все еще чувствуя как чужие пальцы играют с прядками его волос, закручивая не сильно отросшие волосы на макушке в маленькие колечки. Эти движения, размеренное дыхание мужчины, и угаснувшая истерика, забравшая с собой все его силы, вынуждают омегу прятать короткие, усталые, зевки в ткани чужой одежды. Он медленно моргает, с каждым разом все дольше держа глаза закрытыми. — Какое значение у тигровой лилии? — вдруг задает вопрос омега. — «Пожалуйста, люби меня», — шепчет альфа перед тем, как Юнги проваливается в сон.

***

Первый раз он просыпается от прохладного ветра, касающегося его голых предплечий. Он не замерз, и поэтому, сквозь прерывающийся сон, просто наблюдает, как раздуваются полупрозрачные, серые шторы, и свежий воздух врывается в комнату сквозь раскрытые, выдвижные двери на террасу. Картинка перед глазами слегка размыта и будто бы запечатлена на телефон с ужасно плохим качеством, опытный фотограф назвал бы такую фотографию — "с большим количеством шумов", но Юнги видит силуэт мужчины, прислонившегося к перилам. На улице едва светает, но альфа уже одет в черные брюки, белоснежную рубашку и классический жилет. Чонгук выключил подсветку в комнате, но она и не нужна, город встречает серый рассвет с затянутым облаками небом. Пространство в комнате освещено тусклым светом из окон, и Юнги чувствует себя таким невесомым и легким, будто все, что его тревожило и пугало — исчезло. Он подтягивает одеяло под самую шею, не для тепла, а уюта, и, растянув губы в улыбке, засыпает, не дожидаясь пока альфа докурит. Когда он открывает глаза во второй раз штора неподвижна. Дверь на террасу закрыта, но Чонгука нет в постели или комнате. В этот раз просыпаясь, он ощущает себя странно. Не плохо, но слишком необычно. Слишком непривычно и непонятно. Будто внутри него появилось седьмое чувство, пытающееся предупредить его о чем-то. Юнги осторожно поднимается с подушки, опираясь руками на матрас, и рассматривает все такую же серую комнату — солнца сегодня можно не ожидать. За окном вновь начался дождь. На то, чтобы умыться и привести себя в порядок, у него уходит несколько минут. Теплая подсветка круглого зеркала визуально добавляет его лицу больше усталости и совсем не скрывает синяки под глазами. Как он и думал, на лице осталась лишь рана на щеке, синяк на скуле, две ссадины: на лбу и на носу; и разбитые губы. Ничего такого, что могло бы стоить внимания врача. Юнги лечился от травм и похуже. Запертый в комнате, почти без еды и с тайком принесенными Джихёком лекарствами. Поэтому он плюет на отсутствие косметики и, почистив зубы новой зубной щеткой, оставляет ее в стакане с точно такой же, но другого цвета. Он заменяет пластырь на щеке и обрабатывает ранки, оставленные на столешнице у раковины, мазью. В гардеробной комнате он находит стопку черной одежды, лежащей на стеклянном столе посреди помещения. Белье, джинсы, обтягивающая кофта на замке, застегивающаяся под самым горлом и кеды, все только куплено и в его размере. Он переодевается, стараясь не смотреть на заживающие полосы на ногах и выходит из комнаты в поисках Чонгука. Юнги нравится квартира альфы, выбирай он сам ремонт помещений, точно бы остановился на этом. Серый наливной пол, с встроенной подсветкой вместо плинтусов. Бетонный потолок. Шершавые белые стены. Мебель в сдержанных, но таких уютных, тонах. И теплое освещение. Повсюду, не только в спальне, но и в коридоре, а так же на первом этаже, который Юнги рассматривает опираясь на черные металлические перила, расставлены горящие свечи и причудливые светильники с желтоватым, а в некоторых случаях красным, светом. — Судить его за убийство или нет — решать нам, — он слышит едва различимые предложения, доносящиеся с первого этажа. Омега переваливается через стеклянные перила, стараясь заглянуть в нишу под лестницей. Вчера он не заметил, там ничего кроме кухни, но сейчас понимает, что скорее всего там находится кабинет альфы, почти не заметный из-за дизайна дверей во всей квартире. Юнги хмурится, смутно припоминая тихий голос. Он слышал его уже. — Вы выкрали его из собственного дома, — истеричный голос дяди звучит громче остальных. Юнги закатывает глаза. Идя на звук, он начинает понимать, что именно может происходить на первом этаже. — Клан Мин, по правилам, переходит под мое руководство, — омега замирает на последней ступеньке. Он не успел дойти до комнаты с прикрытой дверью, лишь пару шагов, но уже отсюда, слыша каждое слово, а не вырванные из общего разговора отрывки предложений, он осознает кому именно принадлежат голоса. Он чувствует как его оборотень щетинится и непривычно вздрагивает, осознавая, что леопард никуда не делся. Зверь не плод его воображения. Не все леопарды и семьи леопардов входят в кланы. Не все кланы леопардов являются родственниками или представителями когда-то одной семьи. Но все три оборотня, находящиеся в комнате, принадлежат к одной семье. Три клана которые когда-то давно были одной семьей. Три клана леопардов с почти одинаковыми традициями. Первый голос принадлежит Мин ЧунгЧи. Пожилой омега родился и вырос в китайском ответвлении клана Мин. Будучи главой Северно-китайских леопардов уже не одно десятилетие он чтит традиции ставя их выше жизни человека. Истина, сострадание и терпение — три главных принципа его клана. Но у него свое понимание этих слов. Будучи маленьким, Юнги всегда считал дядю Чу немного странным, а когда подрос узнал, что основная деятельность китайского клана: секты и наркотики. Неудивительно, что часто, Юнги заставал ЧунгЧи с маленькими бутылками чего-то белого и остающегося пудрой на кончике носа. Трезвым этот мужчина редко появлялся на семейных мероприятиях. Второй человек — Мин Суен. Он, как и Юнги принадлежит к Дальневосточному клану леопардов. Вот только, будучи бесплодным вдовцом троих альф, он лишился права наследовать должность главы еще до смерти своего старшего брата. Клан Индокитайских леопардов самый большой из всех трех семей. Двадцать лет назад они вышли за пределы Тайланда распространяясь на множество стран Южно-Восточной Азии, и, Юнги уверен, третий голос пренадлежит главе этого клана. Юнги общался с ним лишь несколько раз, даже несмотря на маленькую разницу в возрасте. Мин Мара пугал его с самого детства. Он был выше него на голову и старше на пять лет. Омега всегда зло смотрел из-под своей длинной челки и жутко улыбался, наблюдая как бледнеет младший, после очередного красочного рассказа о подпольных боях одичавших оборотней. Мара стал ходить на такие мероприятия с четырнадцати. Сейчас, двадцативосьмилетний, непредсказуемый и опасный омега вызывал у Юнги чувство отвращения. Мара не просто продолжил дело своих предков — работорговлю. Он возглавил группки оборотней, что торговали маленькими детьми. И Юнги плевать на то, что детей в этих странах продавали и до вмешательства Мин Мары, омега увеличил количество продаж с момента, как вступил в должность, а так же улучшил все процессы. — Юнги, как член клана, — лениво продолжает парень за дверью, — переходит под мою опеку. Не усложняй мне жизнь, отдай парня и мы продолжим нашу тихую войну, пока клан Мин не станет главным кланом всей Азии. Наверное раньше, вчера утром, он бы почувствовал страх. Разливающийся по венам чистый ужас. Мара худший из всех Минов, даже тех, кто взял фамилию Мин после брака. Мара тот, кому в нынешней ситуации выгодней всего смерть Юнги. И, черт возьми, Юнги уверен, окажись он с этим омегой в одной комнате без пресмотра — выйти живым не удастся. Даже если он обратится. Но теперь, он чувствуешь лишь злость. На себя, за то, насколько слабым был все эти года, на Дальсу, за то, что довел его до ничтожного ощущения беспомощности, на Мару, за то, что смеет быть таким. Но больше всего на папу. На человека, что не смог защитить его. Он злится на Даена, за то, что тот позволил Дальсу убить себя, позволил ему лишить Юнги защиты. Он злится, что папа так и не сделал его сильным. — Ты только что попытался нас запугать? — хмыкает невпечатленный Хосок, а Юнги грустно усмехается. Да, именно этого Мара и добивается. Он уже догадался, что Юнги и Чонгук что-то связывает, иначе альфа бы не приехал в особняк одним из первых. Чонгука там вообще не должно было быть, и это проблема для клана Чон. Юнги замирает. И правда, почему Чон Чонгук оказался вчера в его ванной? — Еще нет, — тягуче произносит Мара. — Если бы я хотел вас напугать, то присоидинился бы к бредням Суена. Собрал совет кланов, обратился к президенту вашей никчемной страны и заявил, что клан Чон, выкрал напуганного омегу, пережившего сильное нервное потрясение. Я не пугаю пустыми словами, а всегда действую. Так, что веди мальчишку, Чон. Иначе захват власти начнется сегодня, а ты к этому совершенно не готов. Чонгук смеется, мрачно и коротко. Юнги ни капли не смешно. В их первую встречу Чонгук тоже смеялся. Тогда Юнги сжимал ладошки в кулаки, вонзая ногти в нежную кожу, пытаясь держать себя в руках. Пытаясь не расплываться в улыбке, он убеждал себя, что не должен хотеть слышать смех альфы вновь. Он убеждал себя, что альфа смеется над ним, издевается. Все что угодно, лишь бы перестать чувствовать разливающееся тепло в груди и трепет где-то в желудке. Сейчас все иначе. Он тянет кончик большого пальца к зубам, прикусывает его, забывая про мысли о причине приезда Чонгука, и нервно обдумывая слова родственника. Если Мара созовет совет — Чону придется защищатся не только от индокитайских леопардов, но и от всех кланов Азии. Украсть омегу — позороное приступление, особенно, когда глава клана валяется мертвый в гостиной. И никто не станет слушать Юнги, когда он встанет на защиту тигра. Юнги для них пустое место. Чон Чонгук пострадает лишь потому, что Юнги захотел свободы. — Не забывайся, — скалится тигр, — я впустил тебя в свой дом, только из уважения к твоему кузену. Не будь Юнги темой для разговора — все вы не прошли бы дальше охраны возле жилого комплекса. — Маленький паршивец, — Юнги едва успевает осознать, что фразу выкрикнул ЧунгЧи, как тот затыкается, от резкого, тупого и приглушенного звука удара металла об дерево. — Прошу прощения, — холодно произносит Хосок, — руки скользкие, никак не удержу нож. Юнги старается больше не думать. Он толкает дверь. отрезая любые пути отступления и борясь с желанием натянуть привычную вежливую улыбку хмуро осматривает всех собравшихся. — Юнги, душечка, — срываясь на визжащие нотки всхлипывает Суен. Юнги впивается ногтями в ладошки, стараясь не закатить глаза на эти показательные эмоции переживаний. Дядя чхать на него хотел. — Твой отец, — плачет мужчина и прикрывает лицо леопардовым атласным носовичком, — как же так. Кабинет Чонгука небольшой, чуть меньше, чем тот, в котором они впервые разговаривали, но все необходимое поместилось. Большой бетонный стол, к которому прислонился хозяин квартиры. Диван у стены справа, на котором полулежит, явно недовольный нахождением тут так рано, Хосок. На часах и правда нет даже восьми утра. Напротив Чона, слева от омеги, его дяди, сидящие на высоком, светлом диване, стоящем под деревянным шкафом. Суен, не изменяет себе, как всегда ухожен и одет будто пришел на вечеринку: кожаные штаны и красная полупрозрачная блузка. ЧунгЧи же одет в классический черный костюм. — Говорят, — Мара стоит отдельно ото всех. Прислонившись плечом к книжным полкам, он держит в руках одну из книг. Он одет не по погоде: белая майка выглядывает из-под расстегнутых краев большой, пестрой рубашки с короткими рукавами. Юнги не присматривается к принту, но уверен, что картинки, нарисованные там, не для детей. Мара растягивает губы в улыбке, больше похожей на оскал, и обводит Юнги взглядом с ног до головы, — ты обратился в леопарда и разодрал Дальсу до кишок. Так что, кровь на вкус, она такая же, как мы с тобой думали? — Такая же гнилая, как и ее хозяин, — стиснув зубы огрызается Юнги. Боковым зрением он замечает как заинтересованно смотрит Чонгук скрестив руки на груди. Он еще не понял причины, но присутствие альфы наполняет его решимостью. Возможно, потому, что вчера мужчина стал его отвлечением, маяком, не дающим заблудится в собственном страхе и отчаяние. Или может во всем виноват леопард, едва не мурчащий при виде Чонгука. — А я все думаю, почему котят покупают чаще, чем взрослых одичавших, — не смущаясь окружающих их оборотней, улыбается кузен. Хосок присаживается на диване, внимательно следя за омегами. — Поехали, покажу тебе свой клуб, — оттолкнувшись от стены он захлопывает книжку и небрежно отбрасывает ее в сторону, — даже дам поиграть на арене. Юнги старается не вздрогнуть. Не показать Маре, что тот все еще пугает его. Не позволить этому омеге стать его новым мучителем. Мысль о арене, той, на которую однажды возил его Дальсу, просто чтобы посмотреть, поддержать кузена в его увлечении, грозится завязать его желудок в узел. Воспоминания вызывают тошноту. Он моргает чуть медленнее, скрывая желание прикрыть глаза и собраться с силами и судорожно ищет в голове хоть одну адекватную мысль, как спасти себя из этой ситуации. Как не позволить Маре забрать себя? Как не навредить Чону, который помог ему? Как защитить себя? Как побороть отчаянное желание убить Мару? Как не позволить оборотню вновь захватить его разум? Зверь внутри рычит и скалится при мысли, что ему нужно уйти отсюда, добровольно последовать за кузеном, отдав себя в руки другого монстра. Он переводит взгляд на Чонгука, леопард буквально заставляет его обратить внимание на альфу. Он шкребется и порыкивает, каждый раз, когда перерыв между короткими взглядами на мужчину растягивается больше чем на пару секунд. Это, совсем немного, но раздражает. Он не может сосредоточится на чем либо, кроме Чона. Мысли крутящиеся в его голове из раза в раз возвращаются к тому, что тигр может защитить себя сам, что нужно думать лишь о себе, но Юнги кажется. что он уже принял решение, то, что поможет ему и то, что почему-то в действительно поможет альфе. — Я никуда с тобой не поеду, — не отводя взгляда от мужчины, говорит Мин. Альфа не делает ничего. Он внимательно смотрит в глаза Юнги, все так же полусидит на столе со скрещенными руками, но то, насколько он спокоен и возможно даже расслаблен, заставляет Юнги почувствовать себя в безопасности. — Юнги, — нетерпеливо рычит Мара, — мне плевать, что ты там себе возомнил. Но как твой опекун, я имею полное право забрать тебя куда захочу. Он наблюдает как загораются глаза Чона. Мужчина тянет уголок губ вверх и Юнги чувствует словно альфа знает, что именно он хочет сказать. И соглашается. — Он уже давно совершеннолетний и не нуждается в опекунах, — безразлично бросает Хосок, перетягивая внимание оборотней на себя, всех, кроме Юнги. Юнги не может позволить себе отвести взгляд от Чонгука. Он вглядывается в его лицо, впитывает то тепло, что излучает альфа, и ту уверенность, в которой нуждается больше всего. Мара кривится, но не отвечает. — Я что-то не припомню, момента, когда ты стал мои опекуном? — фыркает омега. Его трясет, зверь внутри вновь требует от него быть решительным, агрессивным, злым и защищающим себя. Юнги пугается этого, он не может не подчинится. Все эти ощущения непривычны и странны, но то, как оборотень внутри него дает ему чувство силы, заставляет Юнги влюблятся в чувство власти над своей жизнью. Оно, вместе с кровью, разливается по всему телу. — Как новый глава Дальневосточных леопардов… — Ты не глава Дальневосточного клана, — усмехается Мин и наконец-то обращает внимание на кузена. Мара в ярости, его глаза искрятся злостью, он сжимает челюсти. Юнги надеется, что кузену больно от того, что еще немного и зубы раскрошатся. — Ты убил Дальсу. — Да, убил, — вот так вот просто соглашается он, стараясь не вспоминать вчерашний вечер. Все нормально, пока он не думает об этом. Все нормально. — Юнги, — лениво встречает ЧунгЧи, — я не претендую на ваш клан, так что Мара единственный, кто может быть главой. Мы все знаем, что сделка с Сампаном не состоялась, и, если ты не готов выйти замуж в течение пары дней, главой становится Мара. — Как же мне повезло, — он поворачивается в сторону дядь лишь на секунду, и вновь возвращает взгляд на Мару. — Я уже замужем за Чон Чонгуком. Суен закашливается, разрывая напряженную тишину в кабинете. Юнги немного наклоняет голову в бок, с интересом наблюдая за прищурившимся кузеном. — Что ж, — ЧунгЧи встает с дивана, разглаживая черные брюки. Костюм немного великоват ему, будто снят с плеча альфы и совсем не подогнан под его фигуру, и Юнги, как бы равнодушен не был к дяде, все же, надеется, что это не потому, что он снюхал все свое здоровье. Еще одна смерть в семье им совсем не нужна. Ну разве что Маре. — Я не вижу причин оставаться здесь. Но бессонная ночь стоила того, чтобы посмотреть на то, как тебя уделали, — мужчина усмехается, смотря на Мару, а после, кивнув Чонгуку выходит из кабинета, посмеиваясь и бурча себе под нос: — Маленькие злобные засранцы. — Ты не мог, — не обращая внимания на дядю рычит Мара. Он прищуривается и скрещивает руки на груди. — Никто из клана не благословил бы тебя. — У меня есть благословение ближайшего родственника, — пожимает плечами леопард. — И кто же это? — не веря ни одному слову тянет омега. — Пойду посмотрю не заблудился ли Чу, — подрываясь с диване лепечет Суен. Он хватает леопардовую сумочку и поджав ее к груди поворачивается к двери. — Мин Суен любезно дал нам свое разрешение в письменном виде и заверенное нотариусом, — холодно говорит Чонгук. — Да, Суен? Омега замирает на месте, сжимаясь в один нервный комок и неуверенно разворачивается в сторону альфы, кивая. Юнги видит как мечется взгляд Мары от него и к Суену. Омега в ярости, он сжимает кулаки, тяжело дышит и едва удерживает себя от того, чтобы бросится на оборотней, разорвав их на куски голыми руками. — А теперь, попрошу покинуть мою квартиру всех, кроме моего мужа. Суен выскальзывает из кабинета, не попрощавшись и спешит как можно быстрее уехать от собравшихся тут людей. Выдох Хосока слишком резкий в образовавшемся напряжении. Слишком громкий, слишком радостный. Альфа поднимается с дивана, нетерпеливо поглядывает на застывшего Мару и вновь выдыхает, разочарованно постанывая. Он не выйдет из этой комнаты раньше этого омеги, не оставит брата одного, как бы ему не хотелось свалить из этой квартиры, спуститься на два этажа ниже и завалится на кровать, продолжая спать. Сегодня должен был быть его выходной, и черт возьми, он планировал спать до двенадцати, а после, продолжить оббивать пороги дома семьи Ма. — Что ж, — презрительно скривившись выплевывает Мара, он встряхивает края своей рубашки и подходит к кузену, — поздравляю с бракосочетанием. Постарайся не умереть до завтра, — говорит он кладя руку а плечо Юнги, — будет обидно, если ты так и не успеешь стать главой клана. Мара уходит, задевая плечом Хосока, придерживающего для него дверь и едва не подпрыгивающего от мыслей о теплой постели, ждущей его внизу. — Хорошего утра, доброго дня, — Хосок кладет одну ладонь себе на грудь и переводя взгляд с одного оборотня на другого продолжает: — Чонгук, прошу, не звони мне до полудня. Даже если на планету будет лететь метеорит, мне плевать. Мужчина немного наклоняется в сторону шкафа, выдергивает из него нож и закрывает за собой дверь, оставляет их наедине. — Прости, — вздыхает Юнги потирая переносицу и прикрывая глаза. Это утро вымотало его не хуже вчерашнего вечера. Ощущать оборотня внутри себя, с отдельными от него эмоциями, или может быть теми, что скрыты глубоко внутри, слишком непривычно. Особенно сейчас, когда он окружен ооборотнями, что желают ему смерти, теми, кто только и ждет, что он сделает что-то не так. — Я и моя семья приносят тебе уйму проблем. — Тебе не за что извинятся, — отталкиваясь от стола отвечает Чон. — Как ты себя чувствуешь? Юнги чувствует тепло чужого тела, хоть Чонгук и не прикасается к нему. Мурашки пробегают по его коже и омеге приходится открыть глаза, лишь бы снизить чувствительность собственной кожи. Перенаправить сенсорное восприятие на глаза. Чонгук стоит совсем близко, почти что упираясь грудью к подбородок Юнги. Он медленно поднимает ладонь к его лицу, невесомо проводя пальцами по краям пластыря на щеке омеги. Юнги жалеет, что открыл глаза. Смотреть на Чонгука невыносимо. Видеть себя, немного напуганного, уставшего и побитого, в отражении серых, как небо за окном, глаз, вызывает в Юнги бурю эмоций. Трепет в груди вновь щекочет нервные окончания и греет внутренности, а места, где пальцы тигра соприкасаются с его кожей, покалывает разрядами тока. Чувствует ли Чонгук этот ток на кончиках своих пальцев или он исходит из него, не оставляя в памяти альфы ничего от этих касаний? Юнги чувствует себя оголенным нервом. Прибором, которому дали слишком много заряда. Он не справляется со всем эти. Хочется спрятаться, укрыться от почему-то слишком яркого света, выключить все звуки мира и перестать чувствовать что-либо. Потому, что этих эмоций слишком много. — Как человек, второй раз сделавший предложение одному и тому же мужчине, — нервно улыбается он, стараясь отвлечься от желания прижаться к альфе. Ночью было спокойно. Проведя ночь в его объятиях, прижимаясь щекой к его груди и вслушиваясь в размеренное сердцебиение, Юнги думает, он отвык быть так далеко от Чонгука. И это пугает. До чертиков страшно, насколько быстро он впустил альфу в свою зону комфорта. Юнги чувствует себя школьником, что отчаянно требует тактильности от симпатичного мальчика, наплевав на то, как это глупо смотрится со стороны. Чонгук усмехается и Юнги отступает назад, увеличивает пространство между ними и скрепляет руки перед собой, заламывая пальцы от неловкости. — Ну, в этот раз ты пошел дальше и выдал себя замуж. Пойдем, обсудим твое предложение руки и сердца, — Чонгук обходит его, выходя из кабинета. — И заодно накормим тебя завтраком. — Где-то я уже слышал эту фразу, — выдыхает Мин и расслабляется.

***

— Я не буду жить в вашем семейном особняке, — едва Чонгук ставит тарелку с рисовой кашей на стол, вырывается из Юнги. Молча наблюдать за тем, как альфа готовил им завтрак, было невыносимо. Находиться с мужчиной так близко настолько большое количество времени — еще хуже. Леопард убивает его своими желаниями. — Я и не предлагал, — пожимает плечами альфа и присаживается на высокий барный стул напротив Мина. Он не поднимает взгляд на Юнги, молча размешивает жидкую соленую кашу в тарелке и, поймав ложкой креветку, дует на нее. — Ешь, или мне придется самому тебя накормить, — он переводит взгляд со своей ложки на Юнги и кивает в сторону нетронутой омегой тарелки. Альфа подносит ложку ко рту Юнги, заставляя того открыть рот и проглотить кашу. — Так как в нашей ситуации брак спасет не только меня, но и избавит тебя от проблем, я хочу знать, сколько времени тебе понадобится на то, чтобы забрать все права на клан и развестись со мной? — не унимается омега. Он продолжает сидеть со сложенными на коленках руками и нервно дергает кутикулу на большом пальце. Терпение не его лучшая черта характера. Чонгук вздыхает. Он откладывает ложку, борясь с желанием продолжить кормить парня, и, поставив локоть на стол, опирается подбородком на свой кулак. Юнги нервирует то, как пристально разглядывает его альфа. — Юнги, — улыбнувшись, говорит Чон, — на часах едва пробило восемь. Детский сад, в который ходит ребенок моего адвоката, открывается в девять. Прошу тебя, дай малышу провести время с папой. Ешь, пожалуйста. — Ты сказал, что мы обсудим брак за завтраком, — хмурится Мин. — Мы завтракаем. Он разводит руками, показывая на барную стойку и вопросительно подняв бровь глядит на мужчину. — Хорошо, — сдается тигр. — Я согласен на все твои условия. Развод? Не знаю, полгода? — Полгода, — повторяет за альфой Юнги, опускает глаза, смотря в тарелку. Он не видит, как напрягается Чонгук, смотрит на белоснежные рисинки, слипающиеся друг с другом в рыбном бульоне, и прикидывает, сможет ли выдержать такой взгляд Чонгука целых полгода. Иногда тепло, с которым смотрит на него Чон, становится таким жарким, что Юнги ощущает, как его собственная кожа решает покрыться румянцем навсегда. В такие моменты он думает, что обуглится от жара синего пламени. Кто-то когда-то сказал, что синее пламя самое горячее. Юнги верит. — Полгода мне подходит, — отвечает он. — Тогда ешь, — кивает расслабившийся Чон и, достав телефон, переключает все свое внимание на экран. — У нас не будет свадебной царемонии, — выпаливает Мин. Он хватает ложку, зачерпывая побольше каши и, опустив взгляд в тарелку, старается набить рот едой как можно скорее, не желая смотреть на Чона. — Хорошо, — спустя минуту отвечает Чонгук. Юнги хочет провалится сквозь землю от безразличного голоса тигра и не желающего успокаиваться сердца.

***

Хлопок от удара ехом разносится по подземному паркингу одного из особняков Минов. — Тебе, сука, дали простое задание: сделать все, чтобы Дальсу узнал о связи Юнги и Чона и убил ублюдка, — шипит Мара, сжимая волосы на затылке оборотня напротив. — Мне плевать как ты это сделаешь, но Юнги должен развестись с тигром как можно скорее. Омега отходит от собеседника, яростно дыша и пиная колесо своей машины от злости. — Ты меня понял? — рычит он, резко обернувшись, и дождавшись кивка, уходит в дом.