ТАМ, ГДЕ ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ
Когда Синдзи открывает глаза, ему кажется, что он умер. Вокруг него разливается зеленоватый свет, и его тело ощущает почти невыносимую легкость, и на мгновение в сознании возникает образ лесного бога, окутанный чистым светом, огромный и величественный, неразличимой формы. Потом Синдзи моргает, и видение исчезает, и остается только свет и легкость. Они с Каору обещали друг другу умереть на этом озере вместе — наверное, так и случилось. Правда, Синдзи ничего не помнит. Может, он и не хотел умирать, но теперь уже ничего не исправить. По крайней мере, на озере ему все еще спокойно. — Так хорошо, что ты проснулся. Синдзи знает голос, который это говорит, и это хорошо, но очень странно, потому что в мире мертвых, наверное, никто не говорит. Синдзи пытается подняться и понимает, что лежит на берегу маленького острова в центре озера лесного бога. Он скользит руками по влажной траве и садится, обнаруживая рядом с собой торчащую прямо из земли сухую ветку. Это тоже странно, и это точно не мир мертвых. Каору сидит тут же на траве, скрестив ноги, и задумчиво перебирает пальцами опавшие с ветки сморщенные листья. Синдзи рефлекторно тянется к своим волосам и обнаруживает в них несколько сухих листков. — Привет, Синдзи. — Ты правда живой? Каору поднимает глаза, и в его взгляде так много искренней чистоты и радости, что Синдзи на мгновение не знает, что с этим делать. Каору улыбается и протягивает Синдзи руку, и она очень белая, и на тыльной стороне ладони у него прорисована сетка морщинок. — Пожалуй, я предпочел бы такой вариант. Синдзи касается запястья Каору пальцами осторожно, словно спрашивая разрешения, и чувствует кожей его спокойную прохладу. Так касаешься поверхности воды в жаркий день. Так, наверное, мальчик с лисицей из легенды касался своих звезд и цветов, которые очень любил. Он неосознанно скользит пальцами по запястью Каору вверх, к сгибу локтя, как будто пытается тоже нащупать там пульсирующее живое сердце, как будто хочет, чтобы это биение связывало их жизни в одну. Каору вдруг смеется и вздрагивает. — Щекотно. — Прости. — Синдзи разжимает пальцы и снова упирается взглядом в сухую ветку. — Сначала я подумал, что я умер и теперь мне все просто кажется. — Ничего, Синдзи. Теперь все хорошо. Синдзи на несколько секунд закрывает глаза, смутно вспоминая, как он попал в лес. Кажется, была плавильня, а еще был Якл и девочка в маске. А еще был звук выстрела Аски. Синдзи откуда-то знает, что Аска стреляла. Он открывает глаза и опускает голову, пытаясь осмотреть свое тело, и видит разорванные края накидки и нижней туники, под которыми белеет здоровая нетронутая кожа. Значит, кто-то принес его сюда и вылечил. Синдзи вспоминает, что идти было очень тяжело и неудобно, потому что руки были заняты. Значит, он нес на руках девочку в маске. Нужно найти ее, ведь это она его сюда притащила, а она ведь была наверняка очень слаба после ранения. — Ты не видел здесь еще кого-нибудь, когда я был без сознания? — Смотря кого ты хочешь найти. — Я помню, что ушел из Железного города вместе с девочкой в маске. У нее волосы выкрашены голубой глиной, а еще ее воспитали волки. — Вот оно что. Значит, принесла тебя Рей. Ты еще увидишь ее. — Ты знаешь, где она? — В пещере на северо-западе. Там живет богиня Моро. Синдзи не сразу понимает, где слышал это имя. — Ты говоришь о волчице? — Не знаю, помнит ли она все еще, кем она является. Хотя из всех Ев она всегда внушала мне уважение. Синдзи зарывается пальцами в траву, и она мягкая, как в первый день в этом лесу, и это не дает ему опоры. Слова Каору текут сквозь воздух и саму материю, и Синдзи не знает, способен ли он действительно его понять. — Это она меня вылечила? Рей и эта волчица? Я помню, что сквозь мое тело прошла пуля. Каору придвигается совсем близко и кладет ладонь на место зажившей раны. Синдзи старается привыкнуть к тому, как ощущаются его прикосновения, чтобы не потерять контроль, потому что все тело тянется к Каору в ответ, хочет чувствовать его. — Тебя исцелил лесной бог. Это очень странно слышать. Словно Синдзи все-таки умер, просто агония сознания длится бесконечно долго, и потому видения слишком реальны. Синдзи вдруг хочется выдернуть из земли сухую ветку, как будто это докажет ему, прав он или нет. На самом деле так не бывает, и лесной бог не мог прийти, чтобы вылечить его рану. Синдзи вспоминает, что за время, проведенное в Железном городе, он почти поверил, что лесного бога на самом деле никогда не было, что его придумала Хи-сама, чтобы ему не было так одиноко в изгнании. Синдзи никогда и никому не был нужен, никто не хотел сделать что-то ради него. Наверное, девочка в маске, Рей, принесла его сюда, потому что без сознания на горной дороге он обязательно привлек бы падальщиков. Аска ненавидит его, Эбоси презирает, а Каору и так сделал для него слишком много. Эти мысли так сильно сдавливают голову Синдзи, что он уже почти хочет, чтобы на самом деле все это было его предсмертной агонией. Синдзи дергает ветку, и она легко выходит из земли. — Лесной бог спустился на землю? — Я позвал его, и он пришел. — Как такое возможно? — Ты нуждался в его помощи, я бы не смог сам. Правая рука как будто в ответ на слова Каору начинает еле заметно пульсировать. Синдзи смотрит на нее, и темные отметины скверны, не посветлевшие ни на тон, все еще оплетают запястье и предплечье. Значит, лесной бог умеет выбирать. Это ничуть не забавно. Синдзи возвращает сухую ветку обратно в землю. Очень медленно и тревожно к горлу подкатывает горький комок. Лицо Каору все еще улыбается, и от этого все становится только хуже. Синдзи понимает, что на самом деле видит его всего лишь второй раз в жизни. Его тело все еще помнит объятие, в котором совсем не было иголок, но правда в том, что это совсем ничего не значит. Хочется, чтобы все было просто. — Кто ты такой, Каору? Голос дрожит, обрывая вопрос. Каору смотрит Синдзи прямо в глаза, не мигая. — Я сын лесного бога, первой Евы. Синдзи проваливается в мягкую землю, а потом проваливается еще и еще, глубже и глубже, и это не остановить. Голова кружится, и Синдзи цепляется за единственное, что может видеть перед собой — одежду Каору, впиваясь пальцами в ворот его хаори с цветочным узором. Дышать становится тяжело, и это отпечатывается в сознании, как единственная ниточка мысли. — Я ничего не понимаю. Каору, что происходит? Пожалуйста, скажи мне, почему? — Прости, мне следовало рассказать тебе раньше. — Каору покрывает ладонью сжатую в кулак руку Синдзи, и в этом жесте вдруг читается что-то неестественное, заученное. Синдзи отнимает руку. Теперь концентрироваться можно только на голосе. — Синдзи, ты знаешь легенду о Евах? Божества, которые приходили на землю, чтобы защищать людей от ангелов, и уходили, опечаленные людской жестокостью. Лесной бог, мой прародитель, был первым, кто вступил в мир людей с целью защитить человеческий род. Евы по своей сути — воплощения сил природы, и в основном они все-таки безразличны ко всему, кроме нарушения баланса. Синдзи смотрит на сухую ветку и наконец-то понимает, зачем она была нужна. Это подношение богу. Чтобы исцелить одно существо, нужно выпить жизнь другого. Все очень просто. — Как моя жизнь поможет восстановить баланс? — Если бы ты умер, мне было бы грустно. Синдзи пытается не верить и не может. И совсем не может злиться, хотя все еще не совсем понимает. — Ты говоришь правду? — Да. — Если этого достаточно для баланса, я постараюсь не заставлять тебя грустить. — Лучше будет, если ты постараешься не умирать. Синдзи слабо улыбается, все еще пытаясь осознать что-то. — Значит, теперь Ева в мире людей? — Да. — Это же хорошо, да? Может быть, теперь ангелы больше не будут приходить. — Я не уверен. Знаешь, я думаю, он знал, что приходит в последний раз. Ведь за его голову назначено огромное вознаграждение, и все крупные земли охотятся за ней. Каору все еще сидит на траве, скрестив ноги, и выглядит абсолютно спокойным, и от этого печаль, пронизывающая все его тело, становится почти кристаллизованной, видимой, сверкающей в воздухе. Это неправильно. Синдзи сложно представить это по-настоящему, но лесной бог — все еще отец Каору. Синдзи знает, что терять отца нелегко. — Я могу чем-то помочь тебе? — Нам нужно будет навестить Моро и Рей. Они должны понять меня и смогут что-то придумать. Синдзи, ты согласишься простить меня и еще немного побыть вместе? Синдзи уже даже не знает, за что Каору просит прощения. В конце концов, его страхи и сомнения теперь кажутся совершенной глупостью. А еще рядом с Каору ему все еще спокойнее, чем где-либо. — Я буду рядом столько, сколько будет нужно. У тебя же совсем нет иголок, кто будет тебя защищать? Оказывается, делать что-то ради другого тоже удивительно приятно, а еще очень просто. Дорога к пещере, где живет девочка в маске и богиня-волчица, идет через часть леса, в которой Синдзи никогда не был раньше. Там их с Каору сопровождает осторожный треск кодама. Синдзи замечает, что они теперь относятся к нему чуть более настороженно и одновременно уважительно. Якл ступает по траве рядом с Синдзи, периодически встряхивая головой без уздечки. Они с Каору нашли его на поляне неподалеку от озера, где красный олень выщипывал траву по спирали. Кто-то расседлал его, и спираль начиналась как раз в том месте, где лежали уздечка и седло. Синдзи решает, что пока не стоит снова надевать на него тяжелое снаряжение. Может быть, в чем-то девочка в маске была права: в этом лесу все животные должны быть свободны. Кроме треска кодама Синдзи совершенно неожиданно слышит цикад и не может не улыбнуться уголком губ. Цикады были слышны в хижине Хи-сама. Как будто он вернулся домой. — Каору, прости, а почему твой оте… лесной бог не захотел исцелять мою руку? — Иногда он бывает занудой. Кроме того, в твоей руке бьется его сердце. Синдзи хочет пошутить, но вдруг не может найти слов, потому что пульсация становится болезненной, и вдруг приходит осознание, что это вовсе не шутка. То, что он называл сердцем ради красивых слов, оказалось сердцем на самом деле. Сердцем бога. — То есть, если я умру, он тоже умрет? Каору не отвечает, только смотрит вдаль, и горы там кажутся совсем голубыми. Они достигают пещеры на закате, и их встречают два молодых волка, лежащих перед входом. Каору насвистывает какую-то простую мелодию, и в глубине пещеры слышится движение, и позади волков показывается девочка с волосами в голубой глине. На ней сейчас нет маски, а на руках и шее виднеются ссадины и следы уколов боевых игл. Синдзи все-таки вспомнил, что произошло в тот день, когда он покинул плавильню. Девочка пристально смотрит на них, абсолютно не выражая эмоций, и этим она странно напоминает Каору. словно они оба чужие в мире людей и не знают, как вести себя, только Каору копирует один и тот же узор эмоций и жестов, а Рей не пытается делать совсем ничего. Она смотрит прямо на Синдзи и говорит: — Мы должны убить лесного бога. За ее спиной голубеет цепочка гор, сливаясь с ее спутанными волосами.ПОТЕРЯННОЕ СЕРДЦЕ
В пещере слишком мало места для троих, и Синдзи приходится пригнуть голову почти к самым коленям, чтобы уместиться в дальнем углу и попытаться занять как можно меньше места. Он предпочел бы вообще не оставаться в одном пространстве с Рей. Когда они встречались в последний раз, она успела произвести на Синдзи достаточно пугающее впечатление, и он думает, что теперь не решился бы помогать ей, если бы в Железном городе она оставалась в сознании. Каору сидит немного ближе к выходу, и на него падает узкая полоска розоватого света. Он выглядит спокойно и почти весело, и этот образ так сильно не соотносится со всем, что происходит, что к горлу Синдзи подкатывает волна тошноты. О том, что намерение Рей убить лесного бога напрямую связано с пульсирующим в правой руке сердцем, Синдзи старается не думать. Приходится сглотнуть, и становится еще хуже. В тот момент, когда тишина становится невыносимой, за спиной Рей видится смутное движение, и в ее шею утыкается один из молодых волков. Рей выглядит обеспокоенной, словно волк принес ей плохие новости. Она ласково треплет его по голове и дает немного сушеного мяса в ладони. Молодой волк уходит. — Надо торопиться. — Это определенно не снимает напряжение, но теперь на голову хотя бы не давит отсутствие звуков. — Что он сказал тебе? — Каору говорит спокойно, будто привык к тому, что волки могут говорить и люди могут понимать волков. — Моро хуже. Я пойду к ней ночью, как только закончу здесь. — Значит, она тоже… — мимолетное движение. Каору опускает голову. — Я вылечу ее. Загрызу всех, кто помешает мне, и вылечу ее. Надо только убить лесного бога, и тогда больше не будет скверны. Синдзи начинает казаться, что все это напоминает безумный фарс. Почему-то в голову снова приходят белые отчаянные глаза вепря, которого он застрелил. Значит, волчица Моро, которую Каору назвал богиней, тоже страдает от скверны. — Если убить лесного бога, все живое на много миль вокруг тоже погибнет. Не станет озера, не станет этого леса, а люди снова придут и построят еще более страшные машины. А вас с Моро уже не будет даже для того, чтобы продолжать мстить. — Если он появился, значит, пророчество должно исполниться. — Голос Рей все еще не выражает эмоций, но Синдзи замечает, что ее ладони сжаты в два маленький кулачка на коленях. В короне закатного солнца ее волосы кажутся почти лиловыми. Каору вздыхает где-то совсем рядом. Интересно, Синдзи бредит или пространство пещеры сжимается, пока они сидят здесь. — Что за пророчество? Это глупый вопрос, но Синдзи по-настоящему устал от странных законов этого странного лесного мира. Если бы здесь была Хи-сама, было бы проще. Снова слышен голос Каору: — Это древняя легенда о герое, который придет в лес из далеких земель, и лесной бог выйдет к нему, и коснется его, и настанет мир. Кажется, Синдзи уже слышал ее, и почему-то убийство бога все еще не выглядит как нечто необходимое. — И смешается горячая кровь и холодная слеза, и настанет свет, и не будет в мире ничего, кроме света, и больше не будет богов. Ритмичный древний текст, составленный во времена, когда, наверное, люди еще не слышали об ангелах, текст, смысл которого не знали, когда он прозвучал в первый раз. На секунду Синдзи показалось, что, произнеся его, Рей упадет замертво. Но она осталась сидеть у входа в пещеру, сжимая кулаки на коленях и неотрывно смотря на него красными глазами. — Это значит, что бога должен убить человек, в котором смешалось человеческое и божественное. Кровь и слезы. И когда человек убьет бога, настанет свет, и больше не будет ангелов и богов, и скверны тоже не будет, и не нужно будет защищаться от людей, потому что все плохое из-за них. Мысли ползут в голове так медленно, что это можно принять за опьянение. Синдзи очень медленно поднимает голову, пока она не касается каменистого потолка. — Зачем убивать бога, если после него не будет вообще ничего? — Чтобы природа очистилась. — Рей не проговаривает «от людей», но это очевидно читается в ее лице. — Если так ненавидишь Эбоси, иди и лично убей ее. Но не говори мне, что без людей будет лучше. Если бы было так, Евы бы не спускались сюда. — Евы никогда не спускались на землю, чтобы защищать людей. Это не имеет смысла. Синдзи касается рукой своей щеки, чтобы проверить, реально ли его тело и ощущения. В руке пульсирует сердце бога, а еще на груди нет раны от пули, значит, лесной бог действительно исцелил его на озере. Синдзи смотрит на Каору, потому что он-то точно знает, как все было на самом деле. Каору смотрит в ответ очень печально. — Раньше это было так. Теперь они действительно перестали приходить на землю. — Но ведь твой отец вылечил меня! — Потому что я попросил. Рей фыркает. — Когда Евы поняли, что люди перестали различать, с кем они воюют, и стали слепо убивать всех богов и ангелов, они дали обет. Почти все ушли из мира живых, немногие остались в нем, отказавшись от божественной сущности. С тех пор Ева, ступившая на землю после вступления обета в силу, больше не может вернуться. Не думала, что ты настолько глуп, Каору. Он все-таки даровал тебе жизнь. Синдзи пытается найти точку, чтобы упереться в нее взглядом, потому что иначе он будет бесконечно падать все глубже и глубже с каждым словом Рей. Значит, он стал причиной, по которой еще один бог будет обречен вечно скитаться по земле, пока его голову не отстрелит Эбоси или не отгрызут два молодых волка, и потом придет смерть всего. — Человеческий сын, ты связан с лесным богом, и только ты сможешь слиться с ним и убить. — Не хочу я никого убивать. Синдзи не узнает, как звучит его собственный голос. Теперь к горлу подкатывает не только тошнота, но и зарождающаяся паника. — Кто меня вообще спрашивал, когда лесной бог спустился излечить меня? Кто сказал, что я хочу убивать кого-то, тем более ради какого-то неведомого мира без людей и богов? Чем так, лучше уж оставить все как есть. Хочешь, чтобы я отрезал себе руку? Может, тогда ты успокоишься? Еще минуту назад он не собирался ничего говорить, но слова Рей что-то задели в нем. Словно от него ждали жертвы, ждали, как чего-то безусловного, само собой разумеющегося. «Ты же не ждешь похвалы за то, что умеешь есть рис палочками» Но сейчас Синдзи не ждет похвалы. Он ждет, пока кто-нибудь объяснит ему, что здесь, черт возьми, происходит. — И вообще, если тебе это надо так сильно, иди и убей лесного бога сама. Я же спас тебя от Эбоси. — Рей тоже дочь богини. Синдзи удивляется меньше, чем должен. Все внезапно обретает смысл. Наверное, Моро была Евой, но отказалось от своей сущности. Это на самом деле благородно, только совсем ничего не меняет. — Пока в тебе сердце бога, Ева будет искать тебя, чтобы вернуть его. Ты единственный подходишь для исполнения пророчества, и поэтому оно исполнится. — То есть вы хотите, чтобы я пожертвовал собой? Синдзи смотрит не на Рей. Ей, кажется, плевать, даже если действительно умрет все живое на земле. Синдзи смотрит прямо на Каору, потому что за все время он ни разу не возразил ей. Потому что прямо сейчас его молчание слишком сильно похоже на предательство. — Синдзи, послушай. За Евой уже сейчас охотятся люди, и если ее голова достанется им, то тело, разрушаясь в попытках восстановиться, убьет все вокруг. Такова суть богов. Они даруют жизнь и отнимают ее, чтобы сохранить баланс. Это их самая первая и единственная цель. Но если мы сами придем к лесному богу и кто-то сольется с ним, то так можно разрушить божество изнутри, и так пророчество исполнится и наступит мир. — Вы хотите, чтобы я пожертвовал собой. — Нет. Мы не увидим грядущий мир, но он будет прекрасен. Темнота пещеры становится вязкой, и дышать этой темнотой почти невозможно. Это даже не холодная вода лесного озера, но густая смолистая материя, которая засасывает в себя безвозвратно. — Вы хотите умереть за мир, который даже не увидите. — Ты его увидишь. Каору снова звучит очень близко. Движение темноты на мгновение замирает. — Что ты хочешь сказать? — Лесного бога убью я. Голова Рей на фоне почти закатившегося солнца словно искрится изнутри множеством острых лучей света. Она смотрит на Каору и говорит: — Нет. Это должен сделать он, потому что он человек. — Я уже все решил. Нам не место в мире живых, как и Евам. Нам просто нужно вернуться в начало, к исходу бытия, и уснуть. — Но тогда пророчество… Каору прерывает ее жестом руки, и Синдзи вдруг чувствует, что в этом жесте сконцентрировано невероятно много силы. Как будто внутренняя энергия Каору способна пригнуть к земле деревья. И от этого еще хуже, потому что теперь Синдзи боится посмотреть на него и не может отвести взгляд. Каору хочет умереть. Умереть вместо него. Этого не может быть. Каору выпрямляется в полный рост, и оказывается, что пещера вовсе не такая маленькая. Этого не может быть. Каору шагает почти бесшумно, садится перед Синдзи на одно колено. Это просто какая-то глупая шутка, которая сейчас закончится. — Синдзи, позволь мне… Синдзи отдергивает руку еще до того, как успевает осознать это. Почему-то прямо сейчас он знает, что прикосновение Каору его обожжет. — Замолчи. Замолчи, замолчи, замолчи. Какого черта здесь творится? Зачем все это?! Пророчество, кровь, слезы, боги, это все блажь. Я руку вылечить хотел, неужели это так много?! Я пришел сюда, потому что у меня больше нет дома, только и всего. Я не хочу умирать. Вообще не хочу, чтобы кто-то умирал. И плевать мне на вашу Еву. Каору, это же шутка все, да? Все, я поверил тебе, я вообще всегда верил тебе, только скажи сейчас, что все это неправда. Я даже прощу тебе ту ночь на озере, только скажи, что никто не умрет. Сердце, человеческое сердце в груди Синдзи бьется так, что эхо должно быть слышно в пещере, отраженное от каждого каменного выступа. Пальцы впиваются в землю. Каору смотрит очень печально и все пытается коснуться Синдзи. Будет больно. — Синдзи, пожалуйста… Сердце падает. — Что ты вообще возомнил о себе?! Что вы оба возомнили о себе?! Ты вообще обо мне подумал?! — Я думаю только о тебе. Неправда. Все это — просто огромная ложь. — Тогда с какой стати ты собираешься умереть, только потому что какое-то пророчество сказало, что потом настанет рай? Синдзи набирает воздуха, чтобы бросить в Каору новую порцию упреков, как вдруг понимает, что тот молчит слишком долго, пораженный чем-то. Может быть, это было слишком. Вообще-то Синдзи знает Каору всего пару дней. Может быть, у него вообще нет права так злиться. Может быть, та ночь на озере на самом деле ничего не значит и не должна значить. — Потому что я тебя люблю. Стены пещеры предательски отражают эти слова слишком много раз. Голова у Синдзи настолько пуста, что, кажется, сейчас пойдет трещинами, как стеклянный полый шар. Отзвуки голоса Каору все еще бьются в него со всех сторон. Больно. — Я не знаю, что это значит. Наверное, это жестоко. Каору немного оседает на пол, и его рука больше не тянется к Синдзи. — Я хочу, чтобы ты жил в счастливом мире и был свободен. — А мне показалось, это означает, что ты должен бросить меня здесь одного и перестать существовать. Это означает, что ты врал мне тогда, на озере, говоря, что хочешь умереть вместе со мной, и чтобы вокруг были только звезды. Означает, что я не могу верить тебе, ни одному слову. Никому из вас. Ведь с лесным богом все равно могу слиться только я, тогда почему ты продолжаешь врать мне? Синдзи пытается говорить холодно, потому что, если он позволит себе показать Каору свою слабость, он сломается окончательно. Словно прямо сейчас он снова потерял дом, пусть обретенный так недавно. Словно его изгнали во второй раз, изрезав изнутри, надругавшись и вывернув наизнанку. Тело Каору вдруг замирает и расслабляется, и Синдзи только в этот момент замечает, что секунду назад оно сотрясалось от каждого звука его голоса. Каору мягко берет его правую руку, и у Синдзи нет сил сопротивляться. Он слишком поздно понимает, что Каору хочет сделать. Рей тоже понимает это, она глухо вскрикивает и пытается дотянуться до них, ухватиться, остановить, но теряет равновесие. Каору поднимает руку Синдзи к своим губам и целует Синдзи в запястье. Внутри просыпается что-то прохладное, как будто маленькие завихрения воздуха, и они движутся по телу к запястью, вытягивая вместе с собой усталость и обиду. Легкий укол там, где бьется сердце бога — как будто потянул мышцу. А потом Синдзи ничего не чувствует. — Может быть, теперь ты сможешь поверить хотя бы мне. Боль скверны возвращается не сразу. Это похоже на ощущение пули, словно тело должно привыкнуть к тому, что что-то не так. Отвыкать от боли приятнее, чем привыкать заново. Рука, поражения скверной, болит, и в ней больше нет сердца бога. — Я должен был сделать это еще давно, но без сердца в твоем теле отец бы не пришел на мой зов, чтобы излечить твою рану. Это только моя ответственность, Синдзи. Тебе больше не придется нести ее. Синдзи не знает, что говорить. Из горла вырываются только хрипы, булькающие и неестественные. Больше не существует обиды и злости, остается только боль. Он не слышит, как Рей уходит, только замечает мелькнувший краешек накидки. Наверное, она поняла, что сейчас ничего не сможет сделать. И потом, она собиралась навестить Моро. Синдзи все-таки жаль Рей, потому что за ее словами об очищении весь вечер слышалась только обида за Моро. Она просто хочет, чтобы ее мать была в порядке. Каору все еще держит его руку в своей, поглаживая большим пальцем. — Теперь все будет хорошо. И Синдзи начинает рыдать. Он успокаивается только за полночь, после того, как Каору много раз обещает ему быть осторожным, уверяет, что есть вероятность, что после слияния с лесным богом с его сознанием не случится ничего непоправимого и он сможет материализоваться снова. Ведь в нем теперь живет божье сердце. Синдзи успокаивается, засыпая на руках Каору. Оказывается, для двоих места в пещере вполне достаточно. В самой середине ночи среди света одиноких звезд звучит простая мелодия и чистый голос: В лунном свете я чувствую, Как бьется твое сердце. Твоя боль принадлежит земле, Твои слезы — натянутая стрела. На восходе твое лицо осветится, И твое сокрытое сердце Снова принадлежит миру, И никто не знает его.БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ. МАСКА ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Синдзи просыпается, и в первую секунду в глазах та же темнота, что была под закрытыми веками, и Синдзи снова совсем немного кажется, что он мертв. Это уже не страшное чувство, потому что даже к смерти можно привыкнуть, пока ты каждый раз оказываешься жив. Эта мысль его смешит, и попытка засмеяться напрягает все тело и напоминает о вернувшейся боли скверны. Синдзи шарит рукой рядом с собой, нащупывая только раскрошившиеся камни. Паника успевает подступить из живота к горлу, пока Синдзи рывком поднимается на локтях, чтобы увидеть силуэт Каору на фоне тускло-белого неба. Паника отступает и сжимается в маленький комочек. По крайней мере, прямо сейчас не случилось ничего непоправимого. Силуэт Каору с растрепанными волосами и угловатым телом напоминает вчерашнюю Рей, контрастной картинкой отпечатавшуюся в сознании Синдзи. Два ребенка леса, два ребенка бога. Интересно, каково это, слиться с божественным существом. Каору оборачивается и машет Синдзи рукой. Еще один простой жест, который позволяет стать ближе. Синдзи стукается головой о потолок пещеры, пока пробирается к выходу. Затылок саднит, но почему-то это делает сознание удивительно ясным. Синдзи снова спокойно, как тогда, когда они с Каору лежали у озера, наблюдая за звездами. — Привет. — Оказывается, начинать разговор таким образом очень просто. — Привет. — Синдзи почему-то хочется запомнить, как Каору проговаривает это. Прямо сейчас он похож на всех людей, которые были для Синдзи чем-то важным. Он улыбается, как Хи-сама, улыбкой, которая знает богов. А еще у него глаза ярко-красные с маленькими точками зрачков, такие же, как арбузная мякоть. Наверное, Кадзи понравился бы Каору. Они оба, кажется, знают что-то, чего Синдзи не может разглядеть. Синдзи вдруг вспоминает, что, уходя из Железного города, он слышал от кого-то те же самые слова, которые сам вчера говорил Каору. Это была Аска, и она кричала, что никогда не верила Синдзи. Теперь Синдзи, наверное, может ее понять, и он благодарен ей за это. — Каору, — есть что-то еще, что скребется в памяти Синдзи, желая найти свое место в мозаике, — а боги правда умеют плакать? — Вообще-то я никогда не задумывался об этом. Почему ты спрашиваешь? — Каору смотрит в глубь леса, одновременно словно пытаясь остановить время и дождаться чего-то. — Вчера Рей сказала, что в легенде кровь должна смешаться с холодными слезами. Но так не бывает, если слезы человеческие. Значит, это Ева плачет. — Если это было бы правдой, что бы ты почувствовал? — Каору всегда умеет понимать что-то важное. — Наверное, это было бы хорошо. Как будто боги похожи на людей чуть больше, чем хотят сами, понимаешь? Как будто люди все-таки не плохие, а богов незачем убивать, потому что они тоже могут что-то чувствовать. — Знаешь, Синдзи, я рад, что мы с тобой похожи. Синдзи хочет сказать что-то, но не говорит, потому что Каору почти незаметно напрягается, словно все-таки дождался чего-то из глубины леса. Из-за ветвей появляются серые очертания молодого волка, и от его шерсти почему-то пахнет кровью. Синдзи кажется, что все это не по-настоящему. Каору слегка наклоняется к морде волка и прислушивается. Волк тупит глаза, и это более человечный жест, чем все поведение Рей накануне. От волка совсем не исходит угрозы, только страх. — Что он говорит? — Моро обезумела, и ее скверна заразила Рей. Они обе сейчас где-то рядом с озером. Если лесной бог придет, он выпьет жизнь у них обеих. Голос Каору звучит ровно и спокойно, настолько, что до Синдзи не сразу доходит смысл. А когда доходит, становится трудно дышать. Лесной бог излечил Синдзи однажды, даже больше, чем однажды. Он не может просто так выпить жизнь страдающей богини и ее дочери, это просто абсурд. — Мне жаль, но лесной бог не умеет сопереживать. Он просто поддерживает баланс. Чтобы исцелять одних, ему нужно забирать жизнь других. Давай попробуем успеть к ним, Синдзи. Якл ориентируется в ситуации быстрее, чем Синдзи успевает подумать, и тыкается в его руку влажным носом. Он позволяет себя оседлать и сам приносит в зубах уздечку. Каору садится на спину молодого волка, который слишком встревожен, чтобы обращать внимание на оленя совсем рядом. Может быть, волк съест его, и тогда Синдзи придется убить волка. А может быть, они подружатся. В странном лесном мире в голову приходят странные мысли. Синдзи чувствует, как оленьи ноги отталкиваются от земли, и представляет Рей на своих руках, покрытую черными пятнами скверны. Он спас ее в Железном городе. Она хотела принести его в жертву лесному богу. Она заботится о своей матери. Мама Синдзи умерла, и он помнит только, что от нее приятно пахло. В конце концов, они всего лишь дети, которые не заслужили. Эта мысль проясняет сознание. Если Синдзи выстрелил в глаз вепрю, если Синдзи вынес Рей на руках из Железного города Эбоси, с обезумевшей волчицей он справится. Рей странная, и все-таки ей хочется помочь. Она, наверное, захочет увидеть мир, который так стремится создать. Поэтому обязательно нужно успеть. Мысли бьются о стенки черепа в такт бегу Якла. Синдзи смотрит на Каору, и его волосы в движении сплетаются с шерстью волка, словно они стали одним целым. Что, если бы это его заразила ангельская скверна, и теперь Синдзи бежал спасать Каору? Странные мысли. На теле Каору невозможно представить черные рубцы, как будто само его естество отвергает скверну. С минувшего вечера Синдзи почти совсем перестал думать о том, что Каору забрал у него сердце бога, чтобы самому слиться с божеством. Кажется, Каору сказал Синдзи что-то, что смогло утешить эти мысли, уложить и укрыть, чтобы они не тревожили. Синдзи не помнит, что это были за слова. От них было спокойно. А Синдзи так и не ответил ему. Каору что-то кричит, и его голос рассекается встречным ветром на маленькие осколки. Синдзи пытается остановить Якла, но олень почему-то не слушается. Тогда Каору показывает что-то жестами. «Иди найди Рей, а я пойду искать лесного бога». Каору мог бы это сказать. Или его движения значили что-то совсем другое. Синдзи кивает наугад. По крайней мере то, что он понял, выглядит разумно. Перед тем, как волк делает рывок в сторону, Каору улыбается и машет рукой, как будто это просто прогулка. Якл, оказывается, помнит дорогу к озеру лучше Синдзи. Синдзи, оказывается, не готов к тому, что он видит на берегу. Кажется, это во много раз страшнее вепря с белыми глазами, которого он застрелил. Еще до того, как Синдзи видит Моро, на тропинке вокруг озера он замечает выжженные следы волчьих лап. Они темнеют на светло-зеленой водянистой траве, как обещание грядущего ада. Как черные арбузные косточки. То, что видит Синдзи, уже нельзя назвать живым существом. Копошащееся облако из червячков скверны окружает сгусток живой ткани, который когда-то был волчьей богиней. Синдзи сползает со спины Якла, и под его ногой трескается ветка. Облако делает движение в его сторону, и изнутри него на Синдзи смотрят два горящих глаза. Облако начинает рычать и медленно двигаться на него. — Волчица Моро! — Синдзи не знает, зачем он начинает кричать. Якл вздрагивает от звучания его голоса, пытается вырвать из рук уздечку. Пожалуйста, только не сейчас. Синдзи тоже страшно. — Волчица Моро! Ты не знаешь меня, но я тебя знаю! Я знаю твою дочь! Мы с ней вместе хотим остановить все это! Синдзи блефует и чувствует, что его колени заходятся почти в безумном танце. Его голос никогда в жизни не звучал так громко и уверенно. — Ты помнишь, что у тебя есть дочь? Ее зовут Рей. Ты помнишь Рей? Она пришла, чтобы спасти тебя. Она хочет убить лесного бога, чтобы спасти тебя! В Синдзи упираются горящие глаза, и он чувствует, что должен выдержать этот взгляд, иначе все закончится очень плохо. — Ты была богиней, волчица Моро, ты помнишь это? Ты была Евой, которая пришла на землю, чтобы защищать людей. У тебя еще есть, кого защищать. Смотри и вспоминай! Правда в том, что Синдзи нечего ей показать. Есть только крошечный шанс, что он сможет докричаться до ее памяти. Скоро у него все равно закончатся слова для нее, и останется только ждать, когда придет лесной бог. Облако с горящими глазами моргает. Всего на мгновенье Синдзи чувствует, что у него есть шанс победить. А потом облако дергается, и там, где должна быть голова волчицы, появляется худая человеческая рука, и этого оказывается достаточно. Синдзи выпускает из рук уздечку и бежит. У него за пазухой лежит короткий кинжал и пара метательных игл Эбоси, на которых почти не осталось яда. Через секунду Синдзи уже знает, что это не имеет значения, потому что ничто не может спасти его от нестерпимого жара тела Моро. Червячки скверны обжигают кожу, стараясь сжечь мясо до кости. Синдзи уже знает, какова эта боль. Одной рукой он врывается в облако, пытаясь дотянуться до живого тела. Волчица вблизи действительно огромна, в несколько раз больше молодых волков, которые обычно охотились вместе с Рей. Правой рукой, все еще завернутой в сбившиеся бинты из ткани, Синдзи пытается сорвать червячков, продраться сквозь облако к живой руке Рей. Он зовет ее. Он кричит, что прощает ее за то, что она хотела принести его в жертву лесному богу. Он просит вернуться к нему, просит не позволить снова ранить себя. В голове проносятся лица Мисато, Эбоси и Рей, которые смотрят за тем, как он уходит. Сейчас никто не смотрит на него, и есть только темное море скверны, которое забирает Рей. Она тоже просто хотела жить вместе с мамой. Это же несправедливо, правда? То, что раньше было волчицей Моро, впивается зубами в каждую часть тела Синдзи, до которой может дотянуться. Это уже не больно, хотя лицу все еще очень горячо, когда Синдзи с головой ныряет в облако скверны, отбиваясь от зубов Моро и пытаясь ухватиться за что-нибудь руками. Пальцы постепенно перестают чувствовать что-либо, и Синдзи продолжает продираться сквозь червячков локтями. Кажется, они настолько глубоко поразили тело Моро, что уже невозможно найти границы между скверной и плотью. Когда руки Синдзи касается что-то твердое, он думает, что это хребет Моро. А потом твердая материя впивается в его кожу ногтями, а где-то рядом с лицом на мгновенье мелькают выкрашенные голубой глиной волосы. Синдзи нашел ее. Он спасет Рей и Моро, чего бы это ему ни стоило. И плевать, чего хотят они сами. Синдзи замечает, что бесконечно повторяет «держись», словно ему это нужно больше, чем Рей. Кажется, один раз Рей называет его имя, и это доказательство, что она еще жива. Они бесконечно долго вытягивает тело Рей из облака скверны, и наконец Моро отпускает ее, и на руках Синдзи вместе с телом остается несколько полупрозрачных шевелившихся червячков. Их смоет вода. Вода все смоет. Синдзи спускается в озеро вместе с Рей, погружая ее под воду почти полностью, потому что ему кажется, что это безопасно. Тело Рей под водой вдруг становится очень легким. Синдзи поддерживает ее обгоревшими до черноты руками и смотрит в пылающие глаза, пытаясь найти там что-то осмысленное. Нет, не то. Он пытается найти в них что-то человеческое. — Ты помнишь свою дочь, богиня Моро? Облако издает сдавленный рык. В его очертаниях постепенно начинает угадываться волчица. Червячки бледнеют, не исчезая совсем, и Синдзи наконец может разглядеть ее. На желтоватых клыках осталась его кровь. Но это неважно, потому что волчица Моро смотрит на него почти человеческими глазами. — Человеческий детеныш… береги ее. Я не смогла… ее уберечь. Этот лес… умирает, и я умру вместе с ним. Чернота пожирает… изнутри… я почти не помню ее лица. Покажи мне ее… в последний раз. Моро медленно подходит к воде, и Синдзи делает несколько шагов вперед, слегка поддерживая голову Рей пальцами. — Какая она красивая. Потом Моро медленно падает вперед. Упирается окровавленной мордой в землю, снова поднимается. У нее уже почти нет сил, но она продолжает стоять. — Я знала, что ты придешь. Синдзи хочет ответить что-то, оправдаться, и только еле слышимый всплеск воды заставляет его осознать, что Моро говорит не с ним. Синдзи оборачивается и сначала почти ничего не видит. Лес и озеро залиты ровным зеленоватым светом, который заполняет собой каждый кусочек пространства. Рядом с источником этого света стоит Каору, и от него тоже исходит этот свет. Каору движением руки зовет Синдзи, и Синдзи идет сквозь толщу воды с ней на руках, которой он все еще поддерживает голову. Так же медленно, как двигаются ноги по илистому дну, Синдзи понимает, что это больше не его битва. Это вообще уже не битва. Синдзи выходит на берег маленького острова в центре озера, и тело Рей снова становится тяжелым. Синдзи укладывает ее голову на подушку из травы и листьев, которая, наверное, осталась от него самого. Это почти забавно. От Каору все еще исходит слабое свечение, но его основной источник медленно движется по направлению к телу волчицы. Синдзи только сейчас может разглядеть его. Огромный величественный олень, который ступает прямо по воде. Кажется, перед ним замирает все живое и неживое. Синдзи только что замечает, что не слышит треска кодама. — Смотри. Это говорит Каору, но Синдзи и так не может отвести от лесного бога взгляд. Наверное, если долго смотреть на него, можно раствориться. Олень подходит к волчице Моро, и та продолжает стоять, смотря прямо на него уже совсем человеческими глазами. Из ее рта падают на траву капли крови. Синдзи почти не дышит. Он ждет, он хочет собственными глазами увидеть, как исцеляет лесной бог. Синдзи почему-то не сомневается в том, что Моро исцелится, ведь она смотрела на него совсем человеческими глазами, которые понимали весь мир. Рей на руках у Синдзи медленно поднимает голову и открывает глаза. Видимо, она замечает лесного бога не сразу, а когда замечает среди плотного зеленого света, странно дергается и пытается вырваться, и Синдзи сжимает руки крепче, потому что сейчас убивать лесного бога нельзя. Рей колотит его кулаками слабо, но все более настойчиво, и Синдзи поднимает взгляд на Каору в поисках поддержки, но тот только продолжает смотреть на лесного бога, словно наблюдает ритуальное таинство. Лесной бог и Моро смотрят друг на друга, и лесной бог склоняется к ней. А потом одновременно происходит очень много вещей. Рей кусает Синдзи в руку, вырывается и вскакивает на ноги, подбегает к самому краю островка и, покачнувшись на камнях, очень отчаянно кричит. Лесной бог оборачивается, и Синдзи цепенеет от ужаса, потому что вместо оленей морды он видит человеческое лицо, похожее на маски в хижине Хи-сама. В это же мгновение голова Моро падает на передние лапы, и Синдзи в последний раз видит ее глаза. Они белые и пустые. Лесной бог отворачивается от маленького острова в центре озера и, обогнув тело Моро, идет все глубже в лес. Под его копытами в один миг расцветают цветы и травы, а затем желтеют и сохнут, оставляя почти такие же выжженные следы, что и лапы Моро. Такие же, какие остались от вепря. — Он выпил ее жизнь, как она и хотела. Это говорит Каору. А Синдзи впервые не хочет слышать его, и он механически обхватывает себя и начинает баюкать, потому что в ушах продолжает звенеть отчаянный крик Рей. Она продолжает звать свою маму.ОБРЯД ПОСВЯЩЕНИЯ
Аска открывает глаза. Ей так холодно, что первые секунды она не ощущает, что у нее есть тело, и только смотрит прямо перед собой, и глаза сами собой сощуриваются, пытаясь установить хоть какой-то контакт с реальностью. Аске холодно, а еще почему-то страшно. Как будто что-то случилось, случилось с ней и со всеми людьми вообще, и никто еще не знает, что совсем скоро мир разрушится до основания. Аска приподнимается на локте и видит, что ее покрывало лежит у ее ног, сбившись от беспокойного сна. Возможно, ей просто приснился кошмар, который она не помнит. Усилием воли пытаясь заставить тело вернуться к жизни, Аска садится на своем матрасце и подтягивает покрывало к самому горлу, чувствуя себя очень несчастной. Три дня назад идиот Синдзи ушел из Железного города. Он держал на руках волчью девчонку, а в груди у него была обугленная дырка. Аска поклялась себе больше никогда не брать в руки ружье. Лучше бы она убила их обоих одним выстрелом, и все бы закончилось. В груди с тех пор осело что-то тяжелое, как порох, как пыль с могильников и старых идолов в лесу. На перекладине у противоположной стены распято ее оранжевое кимоно, и широкая лента с мелким цветочным узором на подоле немного разорвана. В течение трех суток Аска почти не выходит из комнаты. Каждый раз, когда Аска берет в руки иглу и пытается зашить подол кимоно, у нее темнеет в глазах, и единственное хорошее в этом то, что она хотя бы не плачет. Затягивая пояс кимоно, Аска понимает, что с тех пор, как она проснулась, она не перестает слышать слабый тревожный гул с улицы. Еще она понимает, что в спальне ее матери никогда раньше не было так тихо. Аска стоит с двумя концами пояса в руках, не осознавая несколько секунд, что затягивает его сильнее и сильнее. Когда она уже не может дышать, пальцы наконец разжимаются, и Аска чувствует, что где-то глубоко в груди сердце падает вниз. Пояс приходится перевязывать снова, и сердце возвращается на место. Может быть, она разрешит себе испугаться по-настоящему, но не сейчас. Если Эбоси Годзен нет в ее личной спальне, это может значить, что на Железный город напали. Значит, Аске нужно взять свою короткую катану и сражаться вместе с матерью. А еще это может значить, что им с Мисато внезапно пришлось снова отправиться к земли Тёсю для переговоров, и тогда все, что нужно Аске — найти смелость выйти из дома, а потом найти терпение, чтобы дождаться их. Мама вернется, и Аске будет очень смешно, что она так сильно переживала. А еще это может означать что-то, о чем Аске не хочется думать. Но это все равно приводит к тому, что ей просто нужна смелость, чтобы выйти из дома. Аска смотрит на свои катаны, одну деревянную и две выкованные, и почему-то не решается взять их. Она поклялась больше никогда не стрелять из ружей, которые делает мама. Если случилось что-то плохое, ей будет нужно уметь защищать себя. Жаль, что мама отказалась научить ее пользоваться боевыми иглами, пока Аске не исполнится двадцать. Иглы кажутся гораздо менее опасными, чем ружья, потому что ружье — это свернутая в металлический шарик громкая и горячая смерть. Аска не знает, почему берет с резного столика короткоствольное ружье из новой партии, которое мама оставила ей для тренировки. Рука удивляется тому, какое оно легкое. Значит, слепые мастера из жаркой комнаты под крышей смогли сделать то, чего она так хотела от них. Если бы только Эбоси Годзен никогда не пришлось делать ружья, чтобы защитить город. Аске так хочется защитить ее саму. Ружье повисает на ремешке за спиной, и ремешок стягивает ткань кимоно как раз в том месте, где гулко бьется упавшее сердце. Когда Аска выходит на улицу, она видит, что город не изменился, и это пугает больше всего. Аске кажется, что она не узнает улицы, и она идет наугад, как будто оказалась в городе призраков и сами стены плавильни вот-вот исчезнут. Она стоит на ногах только потому, что пояс оранжевого кимоно слишком туго затянут и не дает ей упасть. Где-то на самом краю зрения возникают знакомые лица, машущие ей фигуры, склоненные головы, перешептывания. Может быть, действительно ничего не случилось. Она до сих пор не вспомнила, что ей снилось, и теперь ей все больше кажется, что она просто сходит с ума. Когда перед глазами возникает испуганное лицо Мисато, Аска в первый раз может выдохнуть воздух из легких. Может быть, она просто испугалась одиночества. Присутствие Мисато всегда кажется успокаивающим, как будто она должна быть всегда. Если есть Мисато, значит, с мамой ничего не случилось. Теперь ремешок ружья на груди кажется почти смешным. Аска выдыхает воздух и смеется, хрипло и сдавленно, на пределе слышимости, слишком громко. — Мисато, скажи мне, что ничего не случилось. Аска слышит свой слишком веселый голос. — Пока еще ничего. — Мисато, скажи мне, что ничего не случилось. — Дело в том, что твоя мать… отправилась в экспедицию. — В Тёсю? — Нет. — А куда? Может быть, надо было и дальше не выходить из своей комнаты. — Рано утром она собрала несколько человек и отправилась в сторону леса. Аска понимает. Теперь, когда она об этом думает, эта мысль не устрашает. Просто снова становится холодно. — Значит, Ева все-таки спустилась на землю? — Мне казалось, об этом судачат в городе последние три дня. На лице Мисато отпечатывается понимание того, что она сказала, еще до окончания фразы. Она слегка сжимает плечо Аски. Вообще-то Мисато была рядом с Аской почти всегда, с самого детства. Это было неловко, и иногда Мисато совсем несмешно шутила, но она, кажется, всегда старалась ее понять. — Ты не переживаешь за нее? Пальцы Мисато сжимаются на плече чуть сильнее, и она улыбается Аске своим открытым лицом. — Если бы я имела на это право, я бы не была ее телохранительницей. А Аске долю секунды хотелось, чтобы Мисато сказала «всегда». И все-таки это успокаивает. — Кто пошел с ней? — Несколько ружейных мастеров, а еще Кадзи напросился. — Надеюсь, все будет хорошо. Мама самая сильная, нам не нужны никакие боги. Мисато смеется. Очевидно, мама оставила ее в городе в качестве защиты, страховки. Значит, нужно просто оправдать ее доверие. Ремешок ружья на груди — уже не смешно, но все еще немного давит. Мисато настаивает на том, чтобы Аска не возвращалась домой снова, и они немного проходятся по узким улицам, и Аска замечает, как женщины перешептываются, глядя на них, и это, кажется, уже совсем не страшно. Только всякий раз, когда упоминается имя Кадзи, Мисато начинает вздыхать. Когда он только появился в городе, раненый и хромающий, как бездомная собака, Мисато больше всех кричала на него и каждый день носила в лазарет сушеные фрукты. Аске он всегда казался смешным, а еще он угощал ее арбузами, и сок тек по щекам, и это было жутко неудобно, но вкусно и весело. Кажется, за это Мисато тоже его ругала, а мама только смеялась, когда Аска приходила в перепачканных белых рубашках и говорила, что это кровь врагов, которые мешали ей тренироваться. Потом Аска выросла и поняла, что Кадзи, наверное, должен быть похож на ее отца, потому что женщины часто влюбляются в бесчестных мужчин, только Кадзи, кажется, никогда не обижал Мисато, а она точно могла постоять за себя. Но Мисато все равно иногда по вечерам пила саке, чтобы не плакать из-за него, Аска точно это знает. И это все-таки очень печально. — Мисато, ты переживаешь за Кадзи, потому что за маму переживать нельзя, да? Мисато понимает, что это ребячество, и не обижается. Она ерошит Аске челку, а потом поправляет снова. — Я переживаю за него, потому что он идиот. Переломает снова ноги, так и остается однажды инвалидом, или, чего доброго, снова подстрелят. И на грядках потом мне горбатиться придется, что б там все пересохло. Тьфу на него. Мисато запрещает Аске идти на работу в мастерскую, так что Аска остается сидеть на крыше большого хозяйственного помещения совсем рядом со стеной, болтая ногами и наблюдая за тем, как ветер перебирает рваные полы ее кимоно. Она смотрит в лес и верит, что мама самая сильная. Может быть, она даже угадает место, где они устроили засаду, увидит по движению древесных крон, где упадет тело лесного бога, и это будет хорошо. Точно такое движение крон, которое она видит сейчас, из-за которого в воздух поднимается стайка птиц. Аска не сразу понимает, что видит не то, что хочет видеть. Встревоженные деревья расположены слева от озера, и Эбоси Годзен никогда бы не выбрала этот путь, а еще это слишком близко к берегу, и это странно, потому что они не могли так скоро вернуться. Волчья девчонка всегда приходит бесшумно и не оставляет таких грубых следов. Она сама часть леса, он защищает ее. Спрыгивая с крыши, Аска цепляется краешком оранжевой ткани за острую расщепленную доску и слышит тихий треск. Мысль о том, что теперь точно нужно будет заштопать кимоно, давит на грудь еще хуже, чем ремешок ружья. Она его так и не сняла. У Аски есть всего пара минут, чтобы добежать до стражников на стене, и она пытается обдумать положение. Сейчас все будет зависеть от того, насколько большой отряд самураев пришел из леса. Раньше им уже приходилось отражать нападения, но тогда всегда была мама. Аска вспоминает, сколько ружей было в последней партии, сколько женщин вооружены и достаточно метки, чтобы стрелять с расстояния почти в двадцать дзе. Ей не хватает времени, чтобы предупредить всех, а использовать колокол или выстрелы для оповещения будет значить потерять преимущество, тогда будет уже не так важно, кто лучше сумел просчитать ситуацию. Самураи достаточно глупы, но они сражаются грубой силой и болезненным отчаянием, а еще им нужно оружие Железного города. Нужно предупредить хотя бы кого-нибудь. Стражники — двое молодых людей очень приблизительного возраста и происхождения, — судя по всему, сидят на постах с ночной смены, потому что это единственное оправдание их полулежащим расслабленным позам. Аска, пробегая мимо них, вскакивает одной ногой на выступ окошка-бойницы и всматривается в линию леса и горную тропинку с левой стороны. Солнечные лучи отблескивают на полированной поверхности доспехов всего одно мгновенье, но Аске этого достаточно. В голове становится очень ясно. Все еще глядя на уходящую за линию гор тропинку, Аска расталкивает стражников и даже успевает пообещать ничего не говорить Мисато об их оплошности. Ей остается только найти абсолютно любого человека, которому она могла бы доверить информацию для Мисато о готовящемся нападении. Словно ответив на этот зов, за ее спиной появляется маленькая девушка с узелком — Аска почему-то не может даже вспомнить ее имени, но вспоминает, как она сидела на полу мастерской, потому что идиот Синдзи пытался освободить ее от работы. У девушки большие печальные глаза. Она несколько раз кивает, слушая Аску, кладет узелок на колени одного из стражников и произносит: — Я поняла вас, принцесса. Аска от неожиданности выдыхает слишком резко, и в голове становится жарко и темно. Она потом обязательно поблагодарит девушку и узнает, как ее зовут. Что-то заставляет Аску снова подняться на стену и посмотреть вниз. Видя, как с обеих сторон от озера по горным тропинкам и прямо по кромке воды идет не меньше нескольких сотен всадников и асигару, Аска не успевает даже испугаться. Она только еще раз очень быстро и четко повторяет девушке указания, пытаясь описать для Мисато расстановку сил. Теперь Аска видела, сколько их, и это на самом деле страшная картина, и у нее остается только один вариант спасти город без жертв. Она слышит растерянный крик девушки: — Принцесса, куда же вы? Что же мне сказать госпоже Мисато? Госпожа Мисато никогда в жизни не допустила бы такого, но Аска повторяет себе снова и снова, что делает все правильно. Потому что она срывается и бежит в лес, чтобы предупредить маму. Потому что Эбоси Годзен не простила бы нападения на город в свое отсутствие, а Мисато никогда бы не отпустила Аску одну. Она нужна городу больше, чем Аска. У Аски есть ружье, которое давит на грудь, и нет ни одной катаны, с которой она умеет управляться. Ее никто не убьет, пока она не найдет в лесу маму. А боги подождут. Если будет нужно, Аска сама убьет парочку на обратном пути. Аска бежит по каменистому спуску, оставляя позади городскую стену, и в ушах звенит растерянный голос маленькой девушки. Аске почему-то очень хочется, чтобы эта девушка дожила до следующего утра. Все-таки это приятно — быть чьей-то принцессой. Аска пробирается по каменистой тропинке, где места едва ли хватает на нее одну, и жмется к почти отвесной стене гор, чтобы ее не увидели самураи. Почему-то пахнет гарью и сыростью одновременно, словно дождь потушил костер из едких смолистых веток. Этот запах успокаивает. Ей вообще становится очень спокойно, и в голове все еще стоит лицо маленькой девушки, чье имя она обязательно узнает, когда вернется. Она сидит на корточках, стараясь, чтобы из-за валуна, который скрывает ее, не выбивались полы оранжевого кимоно. Она слышит грубоватую пришепетывающую речь самураев из Тёсю, которые растягивают слова, как будто сами не знают, зачем говорят друг с другом. Это неприятно. Аска сжимает зубы чуть крепче, и от этого начинает болеть голова. Голоса затихают. Аска почти перестает испытывать страх быть обнаруженной вооруженными асигару, когда встречается взглядом с испуганным воином. Он как будто отстал от своего отряда, и на его лице отпечатался искренний ужас перед лесом, камнями, женщинами с ружьями и лесными богами. Это выражение изуродовало его лицо, сделав похожим на обиженного младенца. Аска не успевает подумать о том, насколько эта встреча опаснее для него, чем для нее самой, потому что инстинктивно перекидывает ружье со спины вперед и стреляет. Испуганный асигару падает назад, и на его лице навсегда остается безобразное выражение. Аска крепко держит ружье в руках, когда обходит его тело, словно боится, что если отпустит ружье, то тоже упадет замертво. Но она не падает, и за ней никто не гонится, и звук выстрела медленно умирает в шуме камней, листвы и текущей воды. Тело остается лежать, и больше ничего не происходит. Наверное, потом Аска осмелится задать себе вопрос, зачем она выстрелила. Сейчас она продолжает идти и с медленно затопляющим ее изнутри странным горячим чувством осознает, что внутри нее тоже ничего не произошло. Аска пытается отыскать следы на земле и траве, принадлежавшие Эбоси Годзен и ее воинам, постепенно замечая, что видит больше, чем обычно. Словно убийство научило ее быть внимательнее. В сознании без усилий сохраняются образы надломленных веток, примятого мха, похожих на человеческие следов на влажной почве. Как будто теперь она тоже часть леса, и лес принял ее, и лес ведет ее. Может быть, лес принял испуганного асигару за жертву. Аска не возражает. Если одного выстрела было достаточно, чтобы пройти обряд инициации, значит, лесной мир не такой уж и сложный. Здесь тоже любят, когда проливается человеческая кровь. Если бы только это решало все проблемы. А потом появляется свет. Неестественно зеленого цвета лучистое свечение вспыхивает, как падающая звезда, только в сотни раз ярче. И, наверное, никто кроме лесного бога не способен излучать нечто настолько сильное, потому что Аска чувствует, что ее вдруг переполняет печаль, которую не может вынести душа человека, и это чувство льется в нее из воздуха, из зеленого света, из каждого дерева и ручья. Аска хватается пальцами за ремешок на груди, и теперь ружье способно дать ей опору. Аска идет к свету, потому что, если мама тоже там, нельзя допустить, чтобы она тоже чувствовала это совсем одна. Если мама там, они убьют лесного бога вместе, и все будет хорошо, и потом они вернутся в Железный город и прогонят самураев из Тёсю. Аска идет к свету, завороженная, и чувствует себя древней жрицей, которая должна разрушить идола. Боги, в сущности, не больше, чем идолы, в них нет ничего по-настоящему живого. Аска приходит к свету, и свет уходит, а чувство печали сменяется темной пустотой, и сначала Аске так темно, что она не видит ничего, кроме блестящей глади озера и темных пятен на земле. Пятна приобретают форму, движутся и перетекают друг в друга. Аска чувствует, что здесь нет ни мамы, ни лесного бога. Ремешок ружья удерживает сердце от падения, и оно только немного холодеет. Аска слышит голоса, которые приближаются к ней, и она не может сказать, где их слышала, только ее снова заполняет печаль, смешанная с обидой, и теперь она течет изнутри, словно из самого сердца темной пустоты. Аска начинает тереть глаза, потому что это наваждение и ей обязательно надо проснуться, но тени не исчезают. Одна из них подходит совсем близко. — Что ты здесь делаешь, Аска? Лучше бы она никогда не вспоминала, кому принадлежит этот голос. — Я ищу маму. Плавильня, самураи. Напали. Я должна предупредить маму. Я знаю, она здесь. Если ты прячешь ее, я тебя убью, Синдзи из рода Икари. Пальцы сильнее сжимают ремешок ружья, готовые снова перекинуть его со спины и навести на голову Синдзи. Аска наконец-то начинает его видеть. Он выглядит жалко, хотя в его глазах Аска замечает что-то, чего не было несколько дней назад, когда он уносил тело девочки-волчицы. — Твоей матери здесь нет. Если бы была, она была бы уже мертва, — это ее голос. Голос девочки-волчицы. Только он странно дрожит, словно она не до конца справляется с волнением. Аска может разглядеть ее выкрашенные голубой глиной волосы, потому что они отражают лучи заходящего солнца почти так же, как вода в озере. Тени удлиняются — значит, Аска ходила по лесу весь день. На щеках девочки тоже что-то блестит, две полоски на щеках, похожие на ритуальные боевые отметины, только почему-то прозрачные. Она сидит на земле, держась руками за что-то, и ее пальцы утопают в черноте, похожей на грязь или шерсть. — Ты человеческое дитя, тебе нет места здесь, Аска, — этот голос Аска почти не помнит, но ее глаза постепенно узнают странного мальчика с красными глазами. Кажется, о нем говорил ей Синдзи. Сейчас он ей определенно не нравится. — Вам тоже нет здесь места. Мне просто нужно найти маму и предупредить ее о самураях из Тёсю. Я увидела свет и подумала, что лесной бог здесь, а значит, мама тоже здесь. Если кто-то хочет драться, я готова. Только не сейчас. Наверное, что-то происходит с самой Аской, что-то отзывается в ней от пережитой печали из зеленого света, и она чувствует, что ее голос тоже готов сломаться. Пояс оранжевого кимоно поддерживает ее, не давая осесть на землю. Она стоит, прямая, как струна, только по привычке, чтобы никто не догадался о том, что она чувствует. И все-таки в самом конце ее голос ломается, и она внутренне готовится отражать нападение на ее внезапно открывшееся слабое место, и поэтому вздрагивает от неожиданности, когда снова слышит голос девочки-волчицы. Ее зовут Рей. — Если это заставит твою мать уйти из леса, я могу отправить к ней одного из волков. Он передаст ей то, что ты сказала. Только дай что-нибудь свое, чтобы это было подтверждением. Аска смотрит на сидящую на земле фигуру Рей, не отрываясь, и быстрым движением вытягивает из волос резной гребень, скрепляющий ее сложную прическу с двумя пучками. Аска не замечает, как волосы распадаются по плечам, только несколько прядей теперь колются у лица. Аска склоняется над Рей, протягивая ей гребень, и наконец видит, что за пятно чернеет рядом с ней. Это тело волчицы. Сперва Аска думает, что волчица умирает, пока не замечает очень тонкий сладковатый запах разложения. Волчица Моро мертва, а ее дочь помогает Аске найти ее собственную мать. Аска наконец понимает, почему голос Рей тоже сломался. На секунду ей хочется упасть на колени и обнять волчью принцессу. В сущности, они с Аской похожи больше, чем думают. В любой другой ситуации Аска бы… попробовала. Но сейчас она знает, что Рей уже сделала для нее больше, чем могла. Откуда-то сбоку подходит молодой волк, и Аске не страшно, и Рей шепчет ему что-то на языке, непохожем на человеческий, а потом вкладывает в пасть гребень. Волк подходит к Аске, слегка осклабившись, и прикусывает рукав ее кимоно перед тем, как убежать в глубь чащи. Аска одними губами говорит «спасибо», но Рей не смотрит на нее, продолжая зарываться руками в шерсть мертвой волчицы. — Как это произошло? Аска, в сущности, не обращается ни к кому, просто ей вдруг становится очень больно. — Ее жизнь выпил лесной бог. Это говорит странный мальчик с красными глазами. От него это звучит, как детская сказка. — Это жестоко. Какое право он имеет распоряжаться чужими жизнями, этот ваш лесной бог? — Он — сама сущность жизни и смерти. Пока существует он, существует баланс. — И ангелы. — Внутри Аски постепенно поднимается злость. Ей почти жаль Рей, а еще она помнит, как отчаянно волки сражались, и это на самом деле вызывало уважение. Не может быть, чтобы всем распоряжался какой-то бог, которому плевать на жизнь и смерть. Не может быть, правда ведь? — А твоя мать хочет забрать его голову, и, если это произойдет, уже никто из людей не сможет распоряжаться своей жизнью. — Как будто у тебя есть план. — У него есть план, — Аска уже почти забыла, что Синдзи тоже стоит здесь. А теперь он говорит, как будто Аска нанесла ему личное оскорбление, и это злит, потому что Синдзи ушел из плавильни и предал ее еще раньше. И теперь Аска не хочет слушать какие-то оправдания. — Так вот оно что. Вот кому ты теперь помогаешь, Синдзи. Это даже смешно. Может быть, ты сам хочешь стать богом? Что он тебе наплел, а? Что-нибудь про новый райский мир, где все будет хорошо? Ничего уже не будет хорошо, Синдзи, пойми это наконец своей тупой головой. — Жаль прерывать столь интересную беседу, но нам уже пора, — мальчик с красными глазами откровенно издевается над ней. Аска тянет на себя ремешок ружья и берет в руки деревянный ствол. Это, оказывается, так просто. — Пока я не буду знать, что моя мать в безопасности, я никуда вас не пущу. Не трудитесь рассказывать мне о своих планах, я все равно не поверю. Но пока моей маме может угрожать хоть малейшая опасность от того, что вы там хотите сделать, я вас никуда не пущу. Аска вдруг понимает, что они все не заметили, когда переступили грань, где каждый стал сам за себя. Может быть, идиот Синдзи и красноглазый мальчик искренне верят, что помогают друг другу, но в конце концов это, кажется, уже не закончится ничем хорошим. Хорошо только, что мама не успела найти лесного бога. Если его смерть будет значить, что умрет все живое в лесу, пусть она хотя бы будет в безопасности как можно дольше. А Аска обязательно вернется, только сначала остановит этих безумных. У нее есть ружье, и она уже не боится его. Аска все еще держит ружье перед собой, наводя дуло то на Синдзи, то на красноглазого мальчика. Если кто-то из них попытается с ней бороться, она выстрелит. Рей сидит на земле и скорбит по своей матери. За них тоже должен кто-то отомстить. Сначала Аска не понимает, что что-то изменилось. Только чувствует, что лицо вдруг похолодело, а потом у ног чувствуется сквозняк, словно кто-то открыл большое окно. Ветер становится все сильнее, и Синдзи что-то кричит Аске, но она не слышит, все еще держа ружье так, чтобы никто из них не подходил к ней близко. Ей становится страшно, когда краем глаза она замечает, что кроны деревьев по ту сторону озера медленно пригибаются к воде, расступаясь перед чем-то. А потом это что-то появляется, и Аска кричит. Она видит огромное человеческое лицо, прикрепленное к мохнатой оленьей голове с ветвистыми рогами, и шея оленя вытягивается, все больше и дальше уходя к небу, которое уже стало совсем синим. Все тело огромного оленя становится прозрачно-синим, словно сделанным из воды озера, и он идет на нее прямо по воде, превращаясь прямо на глазах в огромное водное чудовище с человеческим лицом-маской. Кажется, кто-то пытается заставить Аску опустить ружье, потому что она чувствует давление на пальцах и еще сильнее сжимает их. Она пытается отбиться, не отводя глаз от страшного бога прямо перед собой. Все, чего она хочет прямо сейчас — чтобы это наконец прекратилось любой ценой. Аска зажмуривается и нажимает на спусковой механизм ружья, направляя его куда-то вверх. Сначала ветер не прекращается. Аска чувствует только резкую боль в горле от собственного крика. Она знает, что уже не кричит, уже не может кричать. Только бы все закончилось. Почему же в ушах продолжает звенеть чей-то отчаянный крик? Аска открывает глаза. Как будто кто-то замедлил время, в воздухе зависает, а потом описывает дугу что-то, окруженное темными брызгами. У него белые волосы. Голова красноглазого мальчика, отделенная выстрелом от тела, слабо улыбается, прикрыв веки. Аске даже кажется, что мальчик пытается что-то сказать. Его тело с окровавленной шеей лежит на руках Синдзи, и это он кричит так, что звенит в ушах. Это отвратительно. Это завораживает. А позади Синдзи, на фоне ослепительно-синего неба, на котором блестят первые звезды, понимается в воздух страшная голова лесного бога и бесконечно долго летит, пока огромное тело медленно падает назад, покрывая собой все пространство леса.