Наши дни
Сити. На стеклянные фасады десятка небоскребов, неотвратимо чуждых облику старомодного Лондона, уже с неделю отбрасывали тень клубистые темные тучи. Рация. Огурец. Шард. Так уникальны в своем обличии, ровно как стерильны в своей безжизненной, ледяной красоте. Эвр нравилось. Нравилось этим ранним утром смотреть сквозь панорамные окна, как остекленные башни, словно разбрызганные осколки, рассекали не только зеленые ковры парков, но и серые, сгущающиеся облака на давящем темнотой небосводе. Но здесь Эвр была впервые. В апартаментах Морланда Смоллвуда. Старшего и единственного сына в привилегированной семье. Наследник титула, благородного воспитания уже с много лет парит над пропастью между статусами вдовца – самой завидной партии столицы и верного супруга.***
Он женился довольно рано на белокурой валийке по взаимовыгодному договору для обеих семей. И полагал, что ни на день супружеской жизни не нарушит обетов, данных в каменной часовне под перезвон колоколов. Он был верен ей, потому что она была его женой. Он заботился о ней и оберегал ее, потому что она была его женой. И занимался с ней любовью так, словно каждая их ночь – последняя. Потому что она была его женой. Морланд Смоллвуд был человеком слова. И человеком чести. И жена его была счастливее тех, кто создавал союзы по зову сердца и трепетных чувств, после десятка тайных свиданий, зарождающих в ведомых умах большие надежды. Это был крепкий брак. Брак, который так и не принес ни одного спелого плода. Их первенец умер во младенчестве. Последующих младшая леди Смоллвуд не вынашивала дольше двадцати недель. Когда именно у обоих супругов иссякли силы оплакивать невинные души, уже и не вспомнить. И на исходе первого десятка супружеской жизни они решили ... просто жить. День за днем погружаться в рутинные вопросы, устранять бытовые проблемы, заботиться о подаренном друзьями ретривере и, коль судьба не спешит преподносить им причину быть привязанным к домашнему очагу, путешествовать. От Гренладии до Австралии. В поездках тех рождались новые знакомства, создавались приятельские узы, налаживались деловые контакты. С одними людьми супруги делили досуг, другие же – открывали для них новые возможности. Имея первоклассное образование и надежный тыл в лице отца, Морланд к сорока годам входил в топ лучших юристов Лондона. По персональному приглашению он читал лекции в Итоне, Мальборо, выступал с докладами в Гаагском суде. И долгое время был наставником для адвоката, который был ненамного младше, но ее недюжий ум, казалось, бессилен перед страхом публичных речей. «Двести сорок четыре женщины за всю историю были удостоены чести быть Королевскими адвокатами. Мужчин в этом статусе – десятки тысяч. Если однажды у тебя не останется соперников, значит ты уже ничего не стоишь, Эвр», – сказал Смоллвуд-младший однажды. Но вот своих собственных соперников под масками союзников изобличить он не смог. Себастьян Моран – полковник Афганской войны – вышел на Морланда не случайно. Слишком уж соблазнительными были его связи. Их крепкий тандем положил начало взаимовыгодному сотрудничеству злодея-консультанта, его ручного киллера и приближенного к Короне лорда-адвоката. То знакомство и стало для Морланда отравленной чашей, глоток из которой лишил его слуха в левом ухе, зрения в левом глазу, но не кольца на левом безымянном пальце. В день, когда ставшая жертвой безумных развлечений Джеймса Мориарти с Шерлоком Холмсом безвинная старушка была подорвана в самом сердце столицы, машину Смоллвудов, по несчастному стечению обстоятельств припаркованную вблизи, взрывной волной отбросило на тридцать ярдов. Она перевернулась и загорелась. Из ожогового отделения больницы Святой Марии Морланд вышел освирепевшем калекой со шрамами на левую половину лица и тела. Младшая леди Смоллвуд оттуда не вышла по сей день. И ни один из лучших врачей мира не дает гарантий, что это когда-либо изменится. Справедливость за то, что сделано надежным приятелем и его безумным боссом, Морланд поклялся найти любой ценой. И нашел. Ценой той была его собственная честь. Но сейчас, по прошествии лет, неспособность быть верным жене, чьи глаза никогда уже не откроются, он считает меньшим из своих грехов. Сначала бородатый английский лорд Смоллвуд в чёрных джинсах, растянутом свитере, косухе и тяжелых ботинках появился в жизни Эвр Холмс, оказавшись на пороге ее офиса, потом – в сером кабинете ее брата на нулевом этаже Дома на реке, а годами спустя –в ее холодной, одинокой постели.***
– Ты никогда не приезжала ко мне, – Морланд подошел к Эвр сзади, присел на край кровати и, обхватив за талию, уткнулся лбом в ее поясницу. – Не приезжала, – женщина не обернулась. И не разомкнула руки на груди. Стояла, глядя на серое небо за панорамным окном. На ней – узкие джинсы, черная водолазка, и идеально собранный низкий пучок. – Мы всегда встречались у тебя, – он опустил изувеченную ожогами левую руку с талии на ее бедро. – У меня, – она все также стояла неподвижно. – Иногда мне хочется ударить тебя головой о стену, чтобы посмотреть, будет ли хоть какая-то реакция, – прошептал он в ее поясницу. И тогда она обернулась. Медленно перевела взгляд с окна на мужчину у ее ног. Обхватила ладонями обезображенное лицо и большим пальцем правой руки прикрыла веко над искусственным голубым глазом. Он был красивым. Эвр так считала всегда. И ни протез в глазнице, ни шрамы не отняли той харизмы и обаяния, что были ему дарованы природой. Она приблизилась к его левому уху и прошептала: – Иногда мне хочется, чтобы ты ударил меня головой о стену. Интересно, будет ли реакция, – и закончив, она запечатала поцелуем в щеку свои слова. – Ты же в курсе, что я не слышу этим ухом? – Морланд беззлобно улыбнулся. – В курсе. Одно из лучших твоих качеств. С некоторых пор. – Как и невозможность жениться на тебе. – Морланд, невозможность сделать меня своей женой не просто твое лучшее качество, но и исключительное преимущество перед всеми свободными мужчинами Лондона, – Эвр отпустила его лицо и направилась на кухню. – Твоя мать прямо противоположного мнения. Он забрал пиджак со спинки стула и бросил взгляд на свое отражение в зеркале у двери. Морланд был тем редким мужчиной, на ком превосходно сидели и растянутые худи, и костюмы-тройки с шелковым платком в кармане пиджака и кожаными ботинками. Стиль «old money», одним словом. Весь его образ строился на том, какое впечатление производит только звучание его имени, а все остальное – мишура. Образы, сменяемые от случая к случаю в зависимости от необходимости. – Природа нашей связи твоей маме не в радость, – закончил он свою мысль. – Как и твоей. Но совесть твоя чиста. Я, как ты помнишь, сама на тебя залезла. – Эвр накинула пальто и пригладила идеально собранные волосы. – Опять в больницу? – Морланд кивнул. – Нужно подписать документы на.... чтобы Лану не отключали. – Мое мнение ты знаешь, – и приподнявшись на носочках, она прошептала уже в его непокалеченное ухо, – милосерднее было бы всадить ей нож в сердце. – Эвр. Он резко схватил ее за запястье и крепко сжал, не давая вырываться. Больно. Очень. Эвр чувствует боль. Чаще чем ей хотелось бы. Только не показывает. Никому. – Похищая сегодня ключи от моей квартиры, прошу, не распространяй свое милосердие и на меня.