Педагогическая комедия

Ещё одна причина, по которой Бакуго уверен, что у них с Киришимой вряд ли сложится что-то хорошее — вопрос открытости. Бакуго достаточно хорошо себя знает, чтобы чётко и ясно осознавать факт собственной замкнутости и, что уж тут скрывать, откровенной социофобии на почве неприязни к миру (и себе как его неотделимой части). Открытым и добродушным ребёнком он никогда не был, менталитет их семьи как-то не особо располагал к развитию в нём таких качеств. Путь, как помнится, всегда был только один — всё лучшее напоказ, худшее глубже в недры, желательно, земли, так чтоб не нашли-не откопали, да даже не заподозрили. Сомнения и слабости, если не отпали по ходу жизни как рудимент, будь добр, скрой с глаз общественности, держи в дальнем углу шкафа под замком и не подавай виду. При всём желании, Бакуго никогда не смог бы открыться кому-то полностью, будь то партнёр, близкий друг или родственник. Не посмел бы, хоть и понимает внутренне, что нет в этом ничего такого, и людям свойственно говорить о тревожащем душу и кости тёмными одинокими ночами. И дело не столько в том, что он не доверяет своему окружению, — признаёт, что излишне подозрителен и людей к себе подпускает с большой опаской, поэтому если уж звёзды сложились так, что кто-то в его жизнь вошёл плотно и надолго, он без задней мысли доверил бы этому человеку свой тыл, если бы потребовалось, — сколько в том, что сам себе не позволяет далеко отступать от заданной планки. Он правда пытался быть открытым с теми, кто по его мнению этого заслуживает, просто иной раз после признания своих слабостей на людях чувствовал себя только мерзотнее, приходя к выводу, что такие душеизлияния явно не для него. Он никогда не признает, что чего-то боится, не скажет, что что-то его беспокоит до уровня тремора в руках или отсутствия сна по ночам, не обратится за помощью и не примет её, даже если уверен, что она не безосновательна и кто-то просто за него волнуется. Его максимум — признать, что испытывает скуку, раздражение или злость. Бакуго не умеет адекватно выражать грусть или тревогу, как будто опция этих эмоций для него недоступна. Получаются лишь разные оттенки гнева, что, объективно, плохая альтернатива. Никто не сможет вечно терпеть его недовольную рожу. Киришима же протягивает себя миру в открытых ладонях. У него есть какой-то бзик на мужественность, он всеми силами старается соответствовать своему рыцарскому кодексу, плачет в особо эмоциональных моментах, расстраивается, когда получает плохие баллы, и не скрывает своего огорчения, делится увлечениями, охотно знакомится с людьми и легко располагает к себе. Он признаётся в своих слабостях и печальное прошлое не утаивает, наличие у себя ментальных болячек не скрывает и на вопросы о самочувствии отвечает, хоть и нехотя, но честно. Его легко прочесть, но и проблем это ему не создаёт — любой уважающий себя человек не посмеет как-либо навредить кому-то настолько хорошему. Бакуго искренне недоумевает, почему он настолько боится потерять своё мужество и в какой-то момент поступить неправильно, ведь на его взгляд, Киришима — олицетворение этого пресловутого мужества, и даже не стараясь, поступает как эталон чести. И, думая обо всём этом, Бакуго закономерно приходит к выводу, что на всеобъемлющую открытость Киришимы он тем же ответить не сможет. А Киришима заслуживает ответной искренности — ему всего себя на ладонях с потрохами и гадостями выложи, он только рад будет. Примет, поможет, чем сможет, облюбует и укроет пледом, чтоб не простыл. Укутает своей любовью любого, в ком заинтересован, потому что привязывается быстро и накрепко, честно в людей верит и об этом не жалеет, потому что и не было повода разочароваться (по крайней мере, Бакуго так кажется, Киришима людей выбирать умеет, непонятно только, как он с ним повёлся и всё ещё терпит). В середине недели Бакуго, пребывая в расположении духа предельно помятом и заниженном, как понтовая приора, вернувшись с пар, сделал свои обычные дела: заскочил в магазин по дороге, обменялся пассивно-агрессивными взглядами с комендой, разобрал папку, сходил в прачечную, пнул Киришиму и Мину, чтобы они тоже туда наведались, убрался в комнате и на своём рабочем столе, помыл сантехнику, решил с соседями вопросы по поводу оплаты интернета и готовил себе обед (по времени плавно перетекающий в ужин). Всё привычно и без изысков, мать науськала его на чистоту и порядок ещё в глубоком детстве, поэтому выполнялись подобного рода рутинные действия быстро и без напряга. Шаг к плите, помешать бульон с лапшой, шаг к столешнице, нарезать, обратно, чтобы кинуть в жижу с овощами измельчённую зелень, помешать, шаг к раковине, чтобы помыть использованную доску — на кухне Бакуго чувствовал себя, как рыба в воде, и пусть кто-то только попробует над ним за это посмеяться, готовить он любил и здорово отвлекался от своих мозгоёбств в процессе. Нередко бывали ситуации, когда, слишком глубоко погрузившись в прострацию, Бакуго излишне увлекался и наготавливал столько, сколько был не в состоянии осилить самостоятельно, поэтому подкармливал своих оболтусов. Кроме того, вся их шайка всегда была в восторге от его стряпни, Киришима так вообще посвящал его мясным блюдам любовные оды, а Мина, дурочка, уже который год старалась научиться делать такое сама и иной раз, причмокивая, вымаливала расписать ей рецепты. Вслух Бакуго никогда этого, конечно, не признает, но такое внимания к его кулинарным творениям приятно чешет самолюбие. Чёткими уверенными шагами перемещаясь по кухне, Бакуго уже заканчивал, поэтому сейчас в большей степени тянул время, лениво пролистывая чаты и новостную ленту на телефоне, пока его варево, булькая, закипает. Из холодильника пахло не очень — местная техника как собственность общежития, была уже совсем грустной и видавшей виды, так ещё и кто-то из соседей забыл выкинуть скисшее молоко, — поэтому, стараясь закрыть дверцу как можно скорее и слишком надолго внутри не задерживаться, Бакуго брезгливо сморщился и шагнул обратно к плите. И тут он встретил его. Он, мирно сидя рядом с одной из конфорок, как будто так и должно быть, беззастенчиво пялился на Бакуго, покачивая усиками. Бакуго, вперившись в него испепеляющим взглядом и мысленно молясь, чтобы это было просто галлюцинацией воспалённого от перенапряжения мозга, завис посреди кухни. Если бы кто-нибудь однажды спросил, кого Бакуго считает истинным порождением преисподней и от души желает смерти больше, чем преимущественному большинству человеческого рода, он бы не задумываясь ни секунды ответил, что насекомых. Особенно блядских ебучих тараканов. С ними отношения у него как-то исторически складывались плохо и, да, возможно, это не по-мужски и всё такое, но, ебаный за ногу, как можно не бояться чего-то настолько отвратительно маленького, склизкого, ползающего и прекрасно помещающегося в твоём ухе, носу и других лицевых отверстиях? Любая ползающая усатая поебень, даже если официально она признана неопасной, может навредить тебе, что уж говорить об адских выпердышах, способных ужалить или укусить, просто если им покажется, что ты представляешь для них какую-то угрозу. А тараканы мало того, что выглядят мерзко и любого тянет блевать от одного только их вида, неубиваемые и зачастую переносят болезни, способные убить тебя нахуй. Бакуго может очень красочно и в подробностях описать, почему ненавидит эту живую холеру всем сердцем, и даёт руку на отсечение, что однажды эта природная хтонь придёт по душу каждого. Будь ты хоть трижды гринписовец, конченный пацифист и самый добрый самаритянин на свете, если эта хуйня ночью пробежит у тебя по спине, ты будешь готов расплющить её кувалдой. Ебучая хтонь, как Бакуго окрестил её в своей голове, воспользовавшись его ступором, начала семенить по конфоркам, игриво покачивая усами-антеннами. В этот момент неведомая сила переключила какой-то тумблер, не иначе, потому что Бакуго вскрикнул (это было больше похоже на полный ярости рык, по крайней мере, хотелось в это верить), он схватил первое попавшееся под руку — какая-то брошюра студенческого драм-кружка, если память не изменяет, — скрутил в трубку и от души жахнул ею животину. Боязливо (отважно и бесстрашно!) склонившись сверху, Бакуго хотел было ткнуть таракана своим верным оружием, но отпрыгнул в сторону и вздрогнул, стоило твари вскочить и побежать, как ни в чем не бывало. У Бакуго глаза на лоб полезли. Он говорил, насколько они неуязвимы? Говорил, что эта хуетень однажды свергнет правительство и поработит человечество? Какие ещё доказательства вам нужны? Бакуго отошёл на середину кухни, судорожно осматриваясь и придумывая, чем бы ещё шарахнуть тварюгу в этот раз, чтоб прям насмерть. Мысли об отложившемся обеде отошли на второй план — он отказывается существовать, зная, что это находится с ним в одной квартире. На глаза попалась полу-пустая зажигалка на покоцанной столешнице. Плита всегда зажигается через раз, поэтому зажигалка в их обиталище является вещью в обиходе незаменимой и обязательной, а сейчас вполне могла бы послужить орудием смертоубийства. Быстрым движением схватив её, чтобы не приближать руку опасно близко к живности, он в панике пару раз щёлкнул колёсико. Зажигалка не поддалась и только жалко испустила из себя мелкие искры, поэтому Бакуго защёлкал с бо́льшим остервенением. Ну огонь-то эту тварь точно убьёт, правильно? Огонь всё убивает. Как только в воздухе наконец показался заветный всполох, Бакуго попытался поднести зажигалку как можно ближе к усатому, но тот, сука такая, завидев пламя, устремился прочь, убегая в его сторону. Бакуго искренне попытался подавить вскрик. Получилось очень красноречивое визгливое (злобное) «Блять!». Взяв свёрнутую брошюру снова в руки, которые к этому моменту уже начал одолевать тремор (ёб твою мать!), он поджёг глянцевую бумагу — та задымилась и по воздуху распространился запах жжёного пластика. Как можно скорее поднеся свой факел ближе к таракану, Бакуго озлобленно замахал дымящейся трубкой по направлению движения насекомого, аки шашкой, мужественно подавляя в себе желание зажмуриться. Наконец-то загнав таракана в угол, Бакуго удовлетворённо заметил вспышку. Хтонь загорелась. — Блять… — Бакуго устало выдохнул, намереваясь растянуть на лице улыбку долгожданного облегчения. По ушам оглушительно проехало бульдозером пожарной сигнализации. До сего момента Бакуго надеялся, что на пол этой кухни не упадёт больше частиц его достоинства, чем он уже растерял. — Блять! — раздражённо выдохнул он сквозь зубы в попытках потушить трубку. Кто ж знал, что его орудие, предательская бумажка, окажется такой вонючей, а старые датчики до сих пор рабочими и восприимчивыми. В голове всплыла приклеенная на суперклей ещё прошлыми жильцами разъёбанная сигнализация в квартире Киришимы, за которую Бакуго когда-то посетовал, что стоило бы обратиться к коменду. Видимо, вот на подобные случаи она и присутствует там исключительно в качестве дополнения интерьера. Эдакий акцент. Бакуго кинул горящий глянец на пол и в попытках потушить его ногами малость подкоптил носки. С каждой секундой ситуация становилась всё более сюрреалистичной. Сигнализация продолжала истерически верещать и в коридоре рядом с кухней закопошился Шоджи. Линолеум скрипнул под его массивными ногами, торопливо зашаркали тапочки и вот в проходе уже показался кусок его лица — единственный глаз, не скрытый за волосами и маской, которую он, почему-то, никогда не снимает, слабо отразил отблеск его беспокойства. Бакуго демонстративно наступил на тлеющий глянец и, заткнув уши, кивнул подбородком на источник шума. За год сосуществования в одной квартире у них выработалось негласное правило снижать все разговоры к минимуму и, что ж, Бакуго как никогда был благодарен, что живёт с двумя интровертами. Шоджи понятливо кивнул, поднял раскрытую ладонь в жесте «Щас», отлучился в комнату и зазвенел ключами, выходя из квартиры. Как только дверь открылась до Бакуго даже через звенящую сигнализацию донеслось звучное эхо беспокойного голоса: — Что случилось?! У вас всё в порядке?! — голосил, судя по нарастающей громкости, стремительно приближающийся Киришима. — Никто не умирает?! Бакуго очень красочно представил, как Шоджи успокаивающе выставляет перед собой свои несуразно огромные руки, вслух произнося какое-нибудь оправдание в духе «Непредвиденная ситуация» и не более, потому что так флегматично он ведёт себя бо́льшую часть времени. Создавалось ощущение, что правило лимита на количество слов у него не только на соседей распространяется. Бакуго впопыхах попытался дрожащими руками убрать почерневшую бумагу как можно дальше, чтобы не проявлять свою к этому причастность, пока Киришима сюда не ворвался, но как только наткнулся взглядом на обгоревший труп своего злейшего врага, отшатнулся и завис посреди кухни с предельно озлобленным выражением лица и руками на ушах. Картина маслом. Эталон мужественности. Хоть сейчас с Киришимой под венец, определённо. Красное огниво Киришимовой причёски орало беспокойством за километр, а на расстоянии в пару метров Бакуго и вовсе глох. Он торопливо шаркнул в проход и, растопырив ноги на ширину плечи, оголтелыми глазами осмотрел кухню на наличие опасностей. Рыцарь, ебать. В красных кроксах. Коня и доспехи по пути растерял, застряли где-то между плинтусами, не иначе. Бакуго попытался сделать хоть что-нибудь не выдающее его горячо разгоревшуюся панику внутри — его хватило только на то, чтобы нахмуриться и стиснуть зубы. Киришима округлил щенячьи глаза и похлопал себя по шортам, не придумав, куда деть руки. — Что случилось?! Ты в порядке?! — попытался он перекричать сигнализацию. Если бы Бакуго был в состоянии, закатил бы глаза. Он демонстративно кивнул лбом в сторону сигнализации, мол, а ничего умнее перекрикивания сигналки ты не придумал, Киришима растянул губы в беззвучном понимающем «Аа» и, зачем-то, схватил Бакуго за руку, выводя из квартиры в общажный коридор. Где-то над головами трещало электричество мигающей лампы, заглушаемое стрёкотом эха от противопожарки, в дальнем углу возле лифта ненадёжно свисал угол проломанной потолочной плитки, босые ноги холодил пыльный пожелтевший кафель. Всё ощущалось как-то слишком, как будто всё тело разом превратилось в один большой рецептор, интуитивно считывающий малейшие изменения в окружении, обдало нервы кипятком и жёстко встряхнуло рассудок. Бакуго сглотнул подкатившую к горлу злость, пытаясь выдохнуть как можно незаметнее, тщетно стараясь замаскировать внутреннюю истерику. Киришима наклонился, заглядывая ему в лицо, и положил руку на плечо. — Ты в порядке? В полном. Скажи спасибо, что убить хочется не себя, а всех существующих насекомых. И тебя немножечко за тупые вопросы. — Э, Бакуго, алё, — он помахал ладонью перед чужим лицом, — Мужик, чел, чувак, братан, отреагируй, пожалуйста, мне начинает казаться, что ты отлетел куда-то. Только если мысленно в стратосферу и душой в пятки. — Бакуго, друг, ты живой ваще? К сожалению, да, хотя после встречи в этим хотелось бы перестать таковым оставаться. — Бакуго? В голове что-то с треском щёлкнуло. Бакуго отмахнулся от чужих рук и смачно шлёпнул себя по щекам до красных следов и очертаний пальцев на коже. Киришима отшатнулся. — Бро? — Да отъебись ты от меня! Тебе, блять, чо, делать больше нечего?! Заебал уже, честное слово, я не целка ебучая, чтоб так со мной носиться! — Ты поясни, чего случилось вообще? Чо ты нервный такой? — Хуервный, блять! — Бро-бро, угомонись, я ж волнуюсь просто. — Киришима вернул ладони на его плечи, настойчиво пытаясь разобрать очертания глаз под упавшим на них светлым пухом. Вид у него действительно обеспокоенный, если не сказать напуганный. Зла явно не желает, как и всегда, даже жалости не испытывает, только лишь своё пресловутое почти героическое дружеское участие проявляет. — Давай, вдох-выдох, пальцы в розетку и поехали. Что случилось? Но Бакуго не сдаётся так просто! Думаете, проберёт его этот взволнованный взгляд и искреннее беспокойство, которое к нему, может быть, никто никогда и не проявлял особо? Думаете, сдастся под натиском жалящей в сердце искренности и детской добросердечности? Чёрта с два, сердце у него холодное, чёрствое, он стоик, как варвар! Бакуго крепко нахмурился и скинул с себя чужие руки, убирая собственные ладони в карманы, чтобы не выдать (пусть и утихающей) дрожи. Перед глазами всё ещё маячил лежащий вверх пузом сожжёный труп, взглядом гипертрофирующего всё мозга, кажущийся неадекватно огромным. За закрытыми дверями квартиры так и верещала слегка приглушённая картонными стенами сигнализация. Только он открыл рот, чтобы выразить своё негодование Киришимовым присутствием, рядом глухо зашаркали тапочки и со стороны лифтов выплыл Шоджи со звенящей в руках связкой. Умерив пыл, Бакуго отшатнулся в сторону и пронаблюдал, как тот отпирает щиток, возится там с чем-то, скрываемый крашеной железной дверцей, и после некоего щелчка сигнализация умолкает. Пустой холодный коридор заполняет густая вяжущая тишина. Слышно только, как в ушах звенит. Сосед, раскрутив связку на указательном пальце, выудил из неё магнитный ключ и молча продемонстрировал. Бакуго благодарно кивнул и тот пожал плечами. Мол, не за что. Классный парень. Киришима, наблюдавший за этой немой сценой, перекатился с пятки на носок и мелодично присвистнул, как персонаж луни тюнз. Он в принципе весь как мультяшка, такой же несуразный и нечеловечески добрый, мимика у него тоже какая-то ненормальная и жесты, как нарисованные. Одно только, что не гипермобильный, тогда Бакуго бы совсем дереализацию словил. — Ну и? Теперь Бакуго более или менее спокоен, его не трясёт и лобная доля перестала шкребаться в стенки черепа, паникуя. Так что теперь Киришима его просто бесит. — Чо ты хочешь? Иди куда шёл, у меня там суп не доварен. — Ну и прекрасно, чем не повод в гости зайти, — Киришима нагло накрыл ладонью дверную ручку. — Можно? — Сам себе готовь. — Но я так вкусно, как ты, не умею. Сукин сын. — Значит, сходи купи. — Бакуго отпихнул его локтем в бок, расчищая себе проход в квартиру, и шагнул в коридор. Киришима, хихикая, сложился пополам. — Жалко тебе, что ли, для друга-то? — Я тебя и так кормил уже на этой неделе. У меня денег столько нет, чтоб регулярно твою тушу подкармливать. Ты чо, собака? Ходит он тут, побирается, — Бакуго схватился за ручку с обратной стороны и начал закрывать дверь. — Всё, аста ла виста. Избежанию коммуникации с чересчур неравнодушным и интересующимся помешала поставленная в проход нога. Повезло ещё, что Бакуго прикрывал дверь лениво и неторопливо, а нога в кроксе. Если б хлопнул посильнее, а она облачена в один лишь тапочек или, того хуже, просто носок, не было бы у этого любопытствующего ступни больше. Хотя, думается, что гипсом Киришима распоряжался бы абсолютно так же, воспринимая его больше как броню и очередной повод поклянчить. — Ну Бакуго. — выпучил он глаза. Нет. Нет. Он не сдастся, пусть даже не надеется. Бакуго свой суп всяким таким за спасибо не разбазаривает. — Ну пожалуйста… Нет, его надо нахуй слать, по добру по здорову, пока ноги целы. Пускай идёт и сам как-нибудь справляется, Бакуго ему опекуном не нанимался. Да и взрослый мужик уже, сам себя прокормить способен. — Я уже третий день на рисе и сосисках, а стипа только через неделю… Ну, или не способен. Это в любом случае его проблемы. Вопрос закрыт. — Ну я ж тебя люблю, ты же знаешь. Ну Бакуго… Ой, блять. Нахуй. Бакуго протяжно вздохнул-рыкнул, раскрывая дверь шире и пропуская визжащего и прыгающего внутрь. — Ты не меня любишь, а мою стряпню. Пиздабол. — Неправда, тебя тоже. — для демонстративности Киришима чмокнул его в щёку и, продолжая хихикать, улетел на крыльях халявы вглубь кухни. Бакуго, приложив уйму усилий, чтобы никак на это поцелуичное безобразие не реагировать, щёлкнул дверным замком и проследовал за ним. Киришима, разглядывая плавающие в бульоне овощи с зеленью, уже было протянул палец, чтобы ткнуть в булькнувшую на поверхности морковину, но был авторитетно остановлен гулким подзатыльником. Хихикнул. Придурок. — Раз ничо не делаешь, посуду помой. Хоть какая-то от тебя польза будет. Нахлебник. — оттесняя друга от плиты, Бакуго булькнул ложкой в суп, пробуя на соль. — Да запросто. — хмыкнул тот, собирая немногочисленную утварь со столешницы в окрестностях конфорок. Мыть там было особо нечего, пара ножей, ложек, да две миски, поэтому помощь выходила больше символическая, но никто из них не стал заострять на этом внимание. Входной билет на скромный общажный банкет стоит не дорого, для Киришимы особенно, а он прекрасно об этом осведомлен и всегда охотно дружеской гостеприимностью пользуется. Засранец. Сложив в руках такую себе керамическую башню, Киришима, присвистывая, водрузил её в раковину, звонко звякнул металлом приборов и включил воду. Слабая прерывистая струя прочертила в воздухе пунктирную линию и с методичным стуком забила по железному дну. — Ой, а у тебя тут таракашка валяется, ты в курсе? Блять. Бакуго напряжённо вздёрнул плечи, притворяясь глубоко погружённым в распробование солёности супа, и попытался как бы невзначай отползти поближе к окну. Он совсем забыл о существовании той твари в зоне его видимости, успешно игнорируя эту часть столешницы до сего момента. — Странный какой-то, как будто загорелся. — продолжил Киришима, доставая из ящика с посудой прозрачный пакетик и бесстрашно в пару движений перемещая эту погань в него. — На конфорку, что ли, залез. Самоубийца. Завязав пакет, он наклонился к дверце под раковиной и героически спас Бакуго от созерцания этой срани до момента ближайшего выноса мусора. Хотелось было уже спокойно выдохнуть с облегчением, Бакуго даже переполз обратно к кастрюле и продолжил методичные помешивания супа, пока Киришима не дёрнул его за рукав футболки, привлекая к себе внимание. — Ты так и не ответил, чо случилось? У тебя таких казусов обычно не случается, если я не ошибаюсь. — он вытер нос тыльной стороной ладони, оставив на коже мокрый след, и похлопал глазами. — А тут прихожу и ты весь дёрганный какой-то, отвечать не хочешь и ругаешься. Бакуго устало выдохнул и, преодолевая тернии внутреннего оскорблённого эго, сунул Киришиме в рот ложку, предотвращая дальнейший поток вопросов. Тот, со вкусом облизнувшись, как будто бы был и не против такого расклада. — Да блять, испугался. — силясь, признался Бакуго, сразу же меняя курс диалога на более комфортный: — Что по соли думаешь? Киришима примерил своей экстремально красноречивой мимикой целый спектр выражений удовлетворённости и подался вперёд по направлению к кастрюле, выпрашивая добавки. Бакуго закатил глаза, но смиренно сунул ложку ему в морду. — По соли прекрасно. А чего испугался? — Да той хуйни, которую ты выбросил. Киришима молча кивнул подбородком на столешницу, где до этого отлёживались останки сгоревшего насекомого. Бакуго так же молча слабо кивнул и получил взгляд умильно сощурившихся глаз. Глаза эти, в свою очередь, наблюдали угрожающе нависший в предостережении кулак. — Если чо, мужик, я не осуждаю и не смеюсь даже. — А по тебе так и видно, что не смеёшься, — Бакуго скукожил озлобленную гримасу и, отвлекшись на суп, насыпал туда специи. — Растреплешь кому-нибудь и в следующий раз чесать тебе будет нечем. Киришима свистнул висящее на ручке духовой печи полотенце и, в пару движений протерев тарелки, со звонким стуком водрузил их на стол. — Да просто приятно знать, что ты человек и тоже чего-то боишься. — А были сомнения касательно моей человечности? — Ну, иногда возникали, — краем глаза уловив движение поднявшейся в недоумении брови, Киришима вскинул руки. — Что? Ты иногда как начнёшь на всех лаять, хоть стой, хоть падай. Тут любой засомневаться. — Ещё одно сравнение с собакой и никакого супа ты не получишь. Киришима изобразил закрытие рта на замок и выкинул метафорический ключ в раскрытое окно. Только едой его и можно заткнуть. Попробовав суп напоследок, Бакуго сунул ему ложку на пробу ещё раз, поймал благоговейное мычание и, кивнув самому себе, крутанул выключатель на плите и требовательно выставил руку. Киришима, понятливо разъяснив его жест, протянул тарелку и с любопытством ребенка в зоопарке уставился на то, как бульон, блестя в рыжем кухонном освещении, выливается из половника. Не каждый день есть возможность поесть домашней еды, то-то же. Однако, надолго его терпения не хватило. Как только они сели за стол и незваный гость по-хозяйски подобрал под себя ногу, его рот раскрылся совсем не для того, чтобы начать есть долгожданное хрючево. — Но я тебя не осуждаю. Бакуго не успел и ложку до губ донести, как его брови уже негодующе свелись к переносице. — Я тебе этот суп сейчас на голову вылью. — Не-не, братан. — начал оправдываться Киришима. — В смысле, нет, не надо. Я хотел сказать, что это типа… ээ-э, мило? Короче, не парься, все чего-то боятся. Бакуго внутри искренне порадовался, что так и не донёс ложку до рта. Это он-то милый? Взрослый мужик под сто восемьдесят, под глазами синяки цвета мышиной серости от недосыпа, брови, хоть и не тёмные, но от того, что сдвинуты на переносице по двенадцать часов на дню, перманентно отбрасывают на взгляд враждебную тень усталости. Как-то не сахарный зайчик вовсе. Но Киришима, видимо, мысль закончил и отвечать на немые вопросы Бакуго явно не намеревался, вкинув эту инфу для размышлений легко и непринуждённо. Как будто у него в программном коде прописано выдавать смущающие факты без пояснения. Бакуго хмыкнул и продолжил есть, впервые за последний час вспоминая, что, вообще-то, в последний раз наполнял свой организм чем-то кроме энергетика, воды и никотина часов восемь назад. Поэтому задача наесться в миг стала приоритетной. Но в процессе, не донеся ложку до рта и оставив её на расстоянии в пару сантиметров от цели, поймал себя на мысли, что хочет закончить этот диалог адекватно и конструктивно. — Киришима. Тот издал какой-то мычащий звук в ответ, переводя на Бакуго глаза. На правом веке под лучами синтетической иллюминации заблестел давно заживший шрам. — Возьми на заметку не донимать людей, когда они сказали «нет». Если я захочу чем-то поделиться, я поделюсь. А так только нервируешь лишними вопросами. — Ты не обязан был мне рассказывать, что чего-то боишься, — флегматично кинул он, на секунду перестав жевать. — Я, конечно, учту. Правда, прости, это было как-то оч бестактно с моей стороны. Но и ты меня пойми, ты практически никогда не рассказываешь, если тебя что-то тревожит. Я волновался. Бакуго нахмурился, постукивая ложкой по бортикам миски. — Тогда в следующий раз, если мне будет ебать мозги что-то такое серьёзное, я расскажу. — Ой, да брешешь, — отмахнулся Киришима. — Ничо ты не расскажешь. Никогда не рассказываешь почти. Бакуго тщательно облизнул ложку, посмотрел в собственное перевёрнутое отражение в её углублении, перегнулся через стол и под вопрошающим дружеским взглядом смачно стукнул ею п о широкому Киришимову лбу. Тот с сиплым ойком отшатнулся, почёсывая ударенное место, и обиженно посмотрел на него из-под сосульками упавшей на глаза чёлки. — Ну значит, теперь буду рассказывать. — Слово мужика? — Слово мужика. — Мамой клянёшься? — А вот про мать было лишнее. — Тогда не верю. За это Киришиме по лбу снова прилетело облизанной ложкой.