Педагогическая комедия

Чем ближе приближалась сессия, тем заметнее их сквад поддавался общей панике и гас. Неспешно подползал декабрь, хилое-хлипенькое отопление в университете с наступающими холодами не справлялось и каждый день температура в аудиториях падала как минимум на градус. Одногруппники на парах старались подсаживаться ближе друг к другу, но дальше от окон, тщетно надеясь на действенность метода пингвинов. Вода в универском туалете шла настолько ледяной, что все уже давно перестали мыть руки. А Бакуго чаще огрызался на любую дёрнувшую его шавку и тявкал на своих непутёвых модников, отрицающих концепцию шапок. Мало кто радовался зиме — в их префектуре, может, и не было настолько холодно, как в более северных частях Японии, но работу это ни капельки не облегчало. Каждое утро двадцать бесформенных фигур скатывались к грустным уставшим батареям греть руки, иначе окоченевшие пальцы просто не разгинались и с трудом держали карандаш. Аизава как предводитель самых мерзлявых выкрал на кафедре обогреватель и торжественно вручил их группе, пригрозив, что если они что-нибудь с ним сделают, он им «руки поотрывает, деканат вряд ли выделит деньги на ещё один такой же». Что на первом курсе, что сейчас на втором, ходить ругаться было бесполезно — по словам старшаков, их кафедра уже несколько лет решала проблемы с подключением к отопительной сети, а теплее от этого что-то ни капли не становилось. На фоне дышащих в затылок холодов, всё отделение ходуном ходило от приближения сессии. Самые позитивные, конечно, отвлекались на мысли о предстоящих праздниках, однако, в обсуждении после воодушевлённой фразы «зато потом отдохнем, наедимся, повеселимся и с новыми силами!» следовало удручающее «на экзамен…» В конце концов, все были согласны с тем, что разбивать сессию праздничными каникулами было максимально уёбским решением. Толку-то с того, что дали свободную неделю до экзамена? Всё равно все будут либо праздновать, либо доделывать работы к просмотрам, и сядут готовиться в последние два дня. Другого дерьма навалом. Бакуго общей панике не поддавался и из равновесия его выводила только стремительно портящаяся погода и жилищные условия. Общежитие бо́льшими улучшениями от универа не отличалось и, пускай здание поновее и отопление тут работает от электричества, повышенная восприимчивость к холоду в любом случае обязывала ходить в двух парах носков и толстовках с начесом. Бакуго ненавидел зиму, а зима ненавидела его в ответ — отношения у них были, своего рода, взаимоабьюзивные. Вся их семья, несмотря на то, что не отличается какими-то физиологическими особенностями в целом, на фоне всех знакомых выделяется особой мерзлявостью. Ощущается это как очередная никому не нужная противная слабость, которую в отличие от отсутствующей эмпатии не скроешь и с приходом холодов превратишься в ходячую мишень непрошенного беспокойства окружающих. Вот он и перекатывается по всей общаге как бесформенный мягкий комок разномастных оттенков чёрных тканей, ощущая себя отвратительно неуклюжим и неповоротливым. Приятного мало. Но в отличие от Бакуго, его шайку в подлинный ужас приводили предстоящие экзамены, а не холода. По ряду причин. Основная из которых — его окружение просто фантастически безответственное в тех вещах, в которые стоило бы вложить все силы и умения. Сколько бы он не пинал их, ситуация с сессией из прошлого курса повторялась из раза в раз вне зависимости от времени года. Будь то зимняя или летняя сессия, эти балбесы беспечно оставляли основную часть работы на конец семестра, а потом плакались Бакуго в плечо, умоляя о помощи. А ему же только этого, блять, не хватало. Повлиять получилось разве что на Киришиму. Он волшебным образом сложил в какой-то момент бровки домиком, поднапряг извилины и взялся за ум, поэтому сейчас беспокоился только за какие-то особенно непредсказуемые предметы, в духе той же треклятой философии или методик преподавания. А вот к профильным практическим предметам он в этот раз подготовился значительно основательнее. Когда у Киришимы-таки получилось победить в бескровной войне с темперой, он минимум неделю ходил и разглагольствовал о том, какая замечательная стеклотара на одной из последних работ у него получилась. Остальные же особым умом не выделились и Бакуго разонно недоумевал, по каким таким причинам он вообще с ними всё ещё водится. Мина (как предводительница дурочек) основательно и методично забивала хуй на домашки по рисунку и бюрократическое мракобесие с докладами и рефератами на протяжении всего семестра. А когда соизволила вспомнить, потратила четыре бессонные ночи на наброски (половину которых забраковали, кстати), и впала в кошмарную панику при осознании, что даже не определилась с темой проекта по методикам. Дэнки, первый в топе представителей мужского пола по забиванию болта на учёбу, мощно проебался в живописи, лишь в конце семестра узнав, что к каждому аудиторному натюрморту полагалась домашка, а рефераты в целом существуют. Сэро же в этот список пидорасов попал чудеснейшим образом и Бакуго был искренне в нём разочарован (хоть какая-то вера в его благоразумность всё-таки оставалась), потому что в очень неподходящий момент обсуждения долгов и домашек снял наушники и высрал, что ещё даже не садился за деревянное изделие по предмету, который они закрыли ещё в середине семестра, а на методиках выступил только с одной косячной презентацией на коленке. В общем и целом, Бакуго был глубоко разочарован в тех, кого осмелился в своей голове окрестить друзьями. Но, справедливости ради, они сами не то чтобы были собой довольны и его точку зрения вполне разумно разделяли. Радовало хотя бы то, что критичность своего шаткого положения эти индивидуумы осознавали. Джиро, редкий захожий член их сквада, как-то вкинула комментарий, что Бакуговы балбесы лавируют на грани осознанности и беспечности и с подозрительным энтузиазмом мечутся то в одну сторону, то в другую. Бакуго формулировка понравилась, так что он даже согласился. Час ночи двадцать три минуты. Посиневшее мутное небо за окнами окрасилось пятнами блеклого фонарного освещения. Киришима зажал кисточку между носом и верхней губой, расфокусировал глаза и сощурился, сидя на корточках в метре от планшета с натянутым натюрмортом. После прошлого такого манёвра на кончике носа у него уже красовалась грязно-зелёная блямба. Сидящий позади на его кровати Бакуго громко щёлкнул энтер и переключил строку. В комнате Киришимы по неведомым причинам было теплее, так что можно было наслаждаться возможностью сидеть только в одной паре носков. — У меня рефлекс на яблоке не потерялся? — подал голос Киришима, роняя кисточку. Бакуго сощурился. От усталости у него портилось зрение. — По-моему, дело не в рефлексе. Уплотни тень. — Но я уже уплотнил. — И чо? Значит, недостаточно. Намешай рубиновый с баночным зелёным и мазни пару раз этой бадягой. — Ты хотел сказать «сложным красненьким»? — хихикнул Киришима, пародируя Мика и его богатую палитру художественных выражений, — Я тут ещё думал, может, добавить на чайник немного «неуловимо-жемчужно-серого», что думаешь? А то он «как Геркулес на постном масле». — играючи парировал он, продолжая тянуть лыбу. Бакуго нахмурился, пытаясь как можно красноречивее взглядом показать, что Киришимовы попытки в комедию ему сейчас нахуй не упёрлись. Тот лишь снова хихикнул. — Да хоть цвет детской неожиданности ебани, мне похуй. Киришима ехиднее захихикал под нос и с головой ушёл в осквернение палитры, а Бакуго вернулся к своим грекам. Не то чтобы ему так уж сильно нравились греки, чтобы предпочесть уделять внимание им, а не Киришиме. По правде сказать, Бакуго даже несколько бесился на эту тему. Вроде бы, эти пафосные деды в тряпках заложили основы преподавания художественных предметов, основали сто-тыщ-дохуищ своих школ (Сикионская-хуёнская, Фиванская-хуянская…), а чёткой структурированной информации считай нигде и нет. Если только не копаться в миллиарде статей из библиотеки вуза, в которых тебе понадобится дай бог три абзаца. Мотнув колёсико, он пробежался глазами по открывшейся статье. Одной из наиболее известных работ Фиванской школы рисунка является «Дорифор», статуя юноши, которую считают одним из лучших образцов классической греческой пластики. Его изображение отличается гармоничностью пропорций, реалистичным воспроизведением мускулатуры… Бакуго метнулся взглядом к сидящему на полу Киришиме. Растрепавшаяся за день прическа уже не держала форму и крашеные пряди пушистым водопадом свисали с одной стороны, перекрывая обзор для левого глаза. С ближайшей к Бакуго стороны волосы были неряшливо заправлены за ухо, а остальная часть на затылке живописно растекалась по шее. Киришима, как человек убивший в себе чувствительность к холоду, бесстыдно щеголял в майке без рукавов и сейчас, склонившись над планшетом и упираясь локтем в работу, бессовестно демонстрировал округлое плечо по форме идеальной капли, точёный угол перехода в рельеф бицепса и мужественные, как вырезанные из камня, кисти с чёткими очертаниями вен. Он хмурился, пытаясь сконцентрироваться, высунул язык от стараний. Из-за активной смены выражений по линии его широких скул образовывалась впадина — протяни руку, докоснись и ощути, насколько он весь объёмный и фактурный. Нахуй Дорифор. Древние греки ничего не смыслят в идеальных пропорциях. Тот факт, что Киришима не осознает собственной привлекательности, сконцентрировавшись исключительно на каких-то надуманных “недостатках” — вселенская несправедливость. Бакуго сглотнул вязкую слюну и потянулся к энергетику на тумбочке. Надо смочить горло. Киришима, уловив боковым зрением какие-то копошения на кровати, обернулся, хлопая ресницами, и постучал кисточкой по деревянному корпусу планшета, чтобы привлечь к себе внимание. Бакуго, не отрываясь от банки, приподнял бровь, внимая. — А ты вообще вывезешь заканчивать вот это всё за ночь? — он кивнул на ноутбук, закладывая кисточку за ухо. Измазанная краской щетина прошла в миллиметре от его щеки. «Ещё пара таких манёвров и он весь измажется, балбес.» — подумал Бакуго, допивая последние капли и сминая несчастный алюминий в руке. Киришима услужливо раскрыл пакет для мусора возле себя и Бакуго мастерски закинул изуродованную тару в карандашные опилки. — Уже третью банку глушишь. Ты себя вообще нормально чувствуешь? А то создаётся ощущение, что твой организм уже просто не может осознать масштабы проблемы. Бакуго отмахнулся, мол, ёбнусь, но сделаю, и Киришима, насупившись, обиженно отвернулся обратно к работе. — Как знаешь, братан, но если тебя потом скрутит, я предупреждал. — Ой, иди нахуй, уж без тебя как-нибудь разберусь. — буркнул Бакуго, демонстративно не смотря на него и его отвратительно прекрасную мускулатуру древнегреческой скульптуры, будь она неладна. Проблема заключалась в том, что это коллективный доклад. У Бакуго никогда не возникало проблем со скучной писаниной, но у него перманентно возникают проблемы во взаимодействиях с людьми. Ещё в школе, как только на горизонте намечалась перспектива работать в команде, он заранее это всё ненавидел и, чаще всего, в итоге делал всё самостоятельно. Тут же имеется одна загвоздка — его оппоненты, то бишь, товарищи, друзья, все шибко гордые и желают вложиться в работу, даже несмотря на то, что в выбранной теме ни черта не смыслят. В начале семестра, когда перед группой ребром встал вопрос выбора темы для итогового реферата и распределения обязанностей, их сквад вусмерть между собой пересрался, по причине «да он не поверит, что мы тоже в этом участвовали, если ты сам всё сделаешь!», «а вы пиздите больше и подтверждайте, что нихуя не делали» и «если че-то не нравится, я вообще ничего делать не буду!» и прочего. В итоге, разобидевшись друг на друга, они, не сговариваясь, начали делать то, что поняли и нашли, а когда помирились и вернулись к работе, чтобы всё написанное объединить, поняли, что в целом реферат выглядит как лоскутное одеяло из Википедии и первых вылезших сайтиков в Гугле с повторяющейся информацией. Вот и получилось, что на пороге сессии их “дружный коллектив” начал перекраивать свой реферат и в кратчайшие сроки делать его с нуля. А Бакуго, как “самый ответственный” взял на себя всю эту мракобесию склеивать. И чрезмерно беспокоющийся (и всё ещё практически полуголый) Киришима процессу, честно говоря, нехило так мешал. Хоть Бакуго и свыкся со своей симпатией, всеми силами старался не подавать виду и не выбиваться из образы непоколебимой скалы, но при виде вот таких вот приколов она неумолимо шла трещинами. Ну и получается, что никакая он не скала. Так, максимум камушек. Где-то в промежутке между двадцать девятой и тридцатой страницами реферата в висок Бакуго прилетело скомканным скотчем. Он недовольно поднял угрюмый взгляд на единственного имеющегося тут нарушителя спокойствия и понадеялся, что Киришима прочтёт пожелания смерти на Морзе, который от отстукивал ногой. Но тот, судя по всему, не пытался, и кинул в него ещё одним комком. — Тебе чо, делать нехуй? Нарываешься? — Да. — бесстрашно признался он и швырнул в Бакуго ещё один комок. — У меня глаз замылился, так что дальше я уже просто портить начну. — А я каким хуем к этому причастен? — Тебя мне доставать интереснее, чем пялиться на горшки и бидоны. Киришима рывком поднялся с пола, отставил в сторону планшет и упал на кровать рядом. Хлипкие матрасные пружины подкинули сидящего Бакуго вместе с ноутбуком на коленях и незваный гость его постельного царства беспардонно скинул комп на покрывало рядом, укладываясь на чужие ноги вместо него. — И тебе тоже со всем этим пора кончать. У тебя сейчас глаза отцифруются и к просмотру до универа ты на своих двоих не дойдешь такими темпами. — Ты либо сейчас слезаешь и даёшь мне работать, либо зубы в руке унесёшь. — А мне их никуда уносить не надо, это моя комната. Сложу их в спичечный коробок и буду показывать гостям. — Ты эмоциональный вампир, — Бакуго тяжело вздохнул и зыркнул на него из-под угрожающе упавшей на глаза чёлки. — Ага, граф кринжакула, — безапелляционно парировал Киришима практически с гордостью, расплывшись в улыбке. — До сдачи реферата ещё два дня. Ты тысячу раз успеешь всё доделать. А сейчас пойдём родим что-нибудь глупое. — Это не моя юрисдикция, даже если б моя была, я б тебя всё равно нахуй послал. Вызванивай Пикачу, пусть приезжает и с ним иди рожай тупость, сколько душе угодно. — С ним я постоянно этим занимаюсь, так неинтересно. Бакуго, смекнувший, что поработать ему сегодня явно больше не дадут, выключил ноут и закрыл его крышку, переводя на собеседника предельно раздражённый взгляд. В нём три банки энергетика, две бессонные ночи и метафорические двадцать пять тысяч тонн тротила, он все всполохи ёбнутости этих идиотов не вывезет и взорвётся. Киришима только невинно похлопал глазками, улёгся поудобнее башкой на его ногах и … Укусил его за коленку. — Блять! — по крашеной макушке обидчика тут же прилетело суровым мужским шлепком справедливости. — Ты чо, воды храброй хлебнул? Детство в жопе заиграло? — Есть немного, — хихикнул этот непробиваемый и слез на землю обитованную, принимая боевую стойку. — Давай растрясём жирок, врежь мне. — Про жир за себя говори. Вот махаться мне с тобой ещё не хватало. — Ссышь? — довольно скалясь, хохотнул Киришима, очевидно провоцируя. — Здраво мыслю. Киришима, явно не рассчитав силу, впечатал кулак в его плечо. То, что, скорее всего, изначально предполагалось как дружеское подбадривание или незатейливая издёвка, стремительно пересекало границы Бакугова терпения. К чёрту. — Тебе пиздец. — Бакуго поднялся, потирая ушибленное плечо и щёлкая шеей. — Давай-давай, нападай! — радостно хохотнул Киришима, блокируя несущийся в его сторону кулак. — Хоть отлепишься от своих греков! — Они и твои тоже, долбоёб, мы в одной команде по этому проекту! Киришима, пружиня на носках, отскочил в сторону и следующий удар лишь по касательной коснулся его летающих патл. Бакуго, раззадоренный такой наглостью, с разворота двинул локтем в его грудь. Позорник резко выдохнул, хмыкнул и, согнувшись пополам, резко перекинул друга через плечо. Бакуго, на секунду деориентировавшись, когда ноги потеряли опору, быстро собрался и двинул тому коленом по челюсти. Киришима издал невнятное «Ых!» и уронил его на кровать. Воспользовавшись заминкой, Бакуго подскочил к нему сзади и сделал захват. Вся эта чепуха начинала веселить. — Для того, кто так много пиздел, ты как-то слабо дерёшься, — пыхтел он Киришиме на ухо. Где-то под его рукой суматошно отбивала ритм о бледную кожу напряжённая вздувшаяся вена на широкой Киришимовой шее. — Я дерусь в пол силы, мне тебя как-то жалко обижать, — сдавленно хмыкнул тот, поднимая подбородок как можно выше. — Это кто кого тут обидит? — Я, — выдал Киришима и, резко потянув друга за сжимающую его горло руку, перекинул Бакуго через себя. С глухим стуком приземлившись на пол, Бакуго недовольно покряхтел и потёр ушибленную поясницу, проморгав момент, когда Киришима подмял его под себя, прижал одну руку коленом, а вторую пригвоздил стальной хваткой к холодному линолеуму. Он горделиво усмехнулся. — Я победил. — Кто кого. — хмыкнул Бакуго и, резко выдернув зажатую чужой ногой руку, проехался кулаком по скуле. Киришима хохотнул и болезненно потёр щёку. Бакуго, смотря снизу вверх на это безобразие, выжидающе поднял бровь. Окончательно растеряв свой внушительный объём, красное огниво причёски растрепалось и устало спадало на шею сожжёными сухими ветвями некогда могучих и густых локонов. Киришима с такого ракурса был лучше, чем та картинка Дорифора из Гугла, которую Бакуго прикрепил в их реферат. Значительно лучше. Бакуго позволил себе несколько секунд не скрывать любование и подвис. Честно говоря, он устал, но не то чтобы был сильно против положения, в котором сейчас находился. Так что особо не рыпался. — Брейк. Объявляю ничью. — выдал Киришима, тяжело вздыхая. Бакуго ухмыльнулся. — Чо, наигрался? — Нет, просто я, когда тебя бросал, чутка не рассчитал и у тебя сейчас, скорее всего, жопа в краске. — Стирать сам будешь. — Да не вопрос, — хихикнул Киришима и упал лицом Бакуго в грудь. В грудной клетке бешено тарабанило сердце, ритмично ударяясь о вздымающиеся рёбра. Киришима жарко прерывисто дышал где-то над солнечным сплетением, переводя дыхание, а Бакуго всеми силами старался не извращать контекст. Для них даже подобного рода тактильности — уже давно норма, и не то чтобы сейчас у его сердца было право биться быстрее лишь из-за физической близости. Не впервые дерутся. Оставалось лишь надеяться, что, если чуткий слух Киришимы уловит неадекватные вибрации под кожей, он спишет это на предшествующий их положению ленивый спарринг. Бакуго повернул голову в сторону, не без наслаждения касаясь разгорячённой кожей щеки холодного пола. В полуметре от него выстроилась живописная композиция раскиданных принадлежностей: краски, россыпь цветастых крышечек из-под них, банка с мутной водой, лежащие крест-накрест длинные грязные кисти, остатки порезанного на паспарту ватмана. Он выудил из этой кучи телефон друга, глянуть время. С экрана на него, ослепляя, смотрела их общая дебильная фотка с недавнего похода в кино. На день рождения Киришимы Бакуго через знакомых достал билеты на закрытую премьеру фильма, который тот ждал, но прошляпил время для бронирования удачных мест. В тот день Киришима был на редкость тактильнее и любвеобильнее, чем обычно — Бакуго хотелось верить, что дело в значимости фильма лично для него, нежели в том, что в кинозал они вошли лишь вдвоём. Два часа пятнадцать минут. Бакуго хмыкнул и, вооружившись одной из кисточек, ткнул ею Киришимову макушку. Тот нечленораздельно замычал, отмахиваясь. — Ну и чего ты разлёгся? Хочешь лежать — иди на кровать. Или вали обратно к своим бидонам. — Если я встану, ты продолжишь работать и не пойдешь отдыхать, — пробубнил Киришима, тычась горбатым носом ему в межрёберное перекрестие. — А то ж я тут ебать отдыхал, пока мы пиздились. — Бро, будь душкой, полежи хотя бы минут десять, — он сложил руки у Бакуго на груди, укладывая голову на ладонь. — Я что зря старался? Это был коварный план. — Измотать меня? — вскинул брови Бакуго, смотря на расплывшуюся лыбу. — И заставить тебя пойти отдыхать, да. Ты, может, и меньше всех нервничал в эту сессию, но работал в разы больше. Пожалей свои мозги и отдохни. Можешь хоть тут остаться. Бакуго глубоко вздохнул, демонстративно закатил глаза и сделал пренебрежительный ленивый взмах пальцами, в очередной раз пытаясь согнать Киришиму с себя. Пусть думает, что Бакуго делает ему одолжение, а не сам этого хочет. Такая незатейливая забота приятно гладила его самолюбие. — Ладно. Заебал. Но спать я буду на твоей кровати. Один. Потом будешь перед зубастиком своим изъясняться, как захочешь. Брысь. Киришима до противного солнечно улыбнулся, сползая на пол в позу лотоса. Доволен собой, придурок. — После ночёвки у Кендо Тэцу мне что угодно простит. Бакуго, хрустнув спиной, поднялся, медленными размеренными движениями переставил ноут с кровати на тумбочку, по-хозяйски скинул Киришимовы снаряды из скотча на пол и упал лицом в подушку, со скрипом пружиня на хлипком матрасе. — Спокойной ночи, — как из-под толщи воды донёсся до засыпающего сознания спокойный тихий голос Киришимы с привкусом лёгкой улыбки. Тело заволокло теплом и приятной тяжестью. Кажется, на него накинули ещё один плед. Бакуго окончательно согрелся. Комната погрузилась в полутьму.