Последствия

Он должен был догадаться, что хреново выглядит. Всего-то похож на восставшего мертвеца, перепачканного грязью и кровью. Расширившиеся глаза с мелкими точками-зрачками, мечущийся из стороны в сторону взгляд, взъерошенные волосы и дрожащие руки. И весь этот комплект сбежавшего сумасшедшего, который прямо отталкивал всех прохожих. И не удивительно, что каждый встречный шарахался в сторону от Голденлойна. Он и сам это понимал. Но вот только времени на то, чтобы привести себя в порядок у него не было. Амброзиус пулей вылетел из своей кадетской комнаты, не в силах находиться рядом с Баллистером. Его душило само его присутствие, и от этого становилось тошно. В институте стояла звенящая тишина, что казалось, мысли отражаются от стен. Раз в получасье могли пройти мимо рыцаря пара человек, но и те спешили удалиться, низко опуская головы. Амброзиус силой заставил себя сдвинуться с места и идти дальше. Коридор кадетского крыла пестрил светом настенных ламп, и парню кажется, что в темноте он увидит больше смысла. Медленно, отсчитывая каждую ступеньку, Голденлойн спускается на нижние этажи. Тяжесть в ногах приковывала к полу, а разум противился каждому действию. В помещении стояла такая непривычная и абсолютно не свойственная тишина, как, впрочем, и в его голове. Рыцарь бездумно шагает по твёрдому кафелю, постепенно погружаясь в бездну. Оказалось, что слиться с окружением не потребовало усилий. Он знает эти стены всю свою жизнь и уйти в пожирающие мозг мысли не позволили лишь торопливые шаги за спиной. — Сэр Голденлойн! — окликнул рыцаря детский голос. Амброзиус застыл на месте. Он не сразу осознал, что забрёл в сегмент институтских апартаментов младших классов. Маленькая ладошка робко похлопала по бронированной левой руке, когда не дождалась ответа. Золотой рыцарь сам от себя не ожидал, что он настолько спокойно отреагирует на этот болезненный жест. Похоже, его нутро всё же полностью выболело, и в нём не осталось ничего живого. А может просто потому, что этот ребёнок не виновен в его страданиях, срываться на нём Голденлойн не намерен. Он обернулся и опустился, чтобы быть вровень с мальчиком, юным кадетом, являющимся Амброзиусу родственником по какой-то далёкой линии, закреплённым за ним. Ну а как иначе. В подмастерье потомку Глорет могли отдать только её ещё одного потомка. Амброзиус натянул на лицо максимально доброжелательную улыбку, какую только смог найти в своём ассортименте. Ребёнок не обязан знать, насколько ему плохо. — Что случилось? — тихо спросил рыцарь, лишь бы только скрыть дрожь в своём голосе. Большие глаза мальчишки направлены на него. В них легко читался страх, и Амброзиусу совсем не хочется его в них видеть. Он понимает, что выглядит не лучшим образом и старается всё скрыть за яркой улыбкой, которой привык цеплять внимание народа. Только сейчас она больше походила на оскал. Мальчик, чьё имя напрочь вылетело из головы Голденлойна, нервно сжимал пальцы в маленький кулак. — Директор… Она… — он остановился, не в силах подобрать подходящих слов, и поднял полные надежды глаза на своего наставника. — Занятия завтра будут? Ему потребовалась секунда на осознание, и вот он уже по-доброму усмехнулся, даже несмотря на то, что ему от этих слов стало только хуже. Его изнутри убивал тот факт, что даже в критической ситуации детей заставляют думать об их статусе. И он уверен, что на этого ребёнка общество возложит неподъёмные обязательства его родословной, ведь прямая линия Глорет оборвётся на Амброзиусе. — Я… Я не могу этого обещать, — ответил рыцарь, понимая, что вся система через пару дней пойдёт прахом, и доблестные рыцари, призванные защищать народ, будут подвержены саморазрушительному штурму мыслей. — Я постараюсь всё наладить, хорошо? Он дожидается ответного кивка и отправляет мальчика отдыхать, наконец выбираясь из детского корпуса. Амброзиус покидает здание и замирает на пороге. Картина перед глазами всё ещё пестрит красными оттенками, но на улицах королевства уже гораздо чище. Рыцарь опускается ниже, упираясь рукой в бетон под собой, и садится поудобнее. Плечо вновь начинает покалывать, болезненными импульсами отдавая в мозг, но парень никак не реагирует. Он не хочет никого винить, но Бал выжег дыру в нём, и она не идёт ни в какое сравнение с физическими увечьями. Его глаза никак не хотят покидать голову. Амброзиус вновь представляет лицо парня перед собой и не может оторваться от этого воображения. Глаза — то единственное, что неизменно выдавало Баллистера с потрохами. Он всегда был очень чувствителен и сколько бы не скрывался — в его глазах можно было увидеть его внутренний мир. А сейчас они пусты. Значит ли это то, что и внутри Бала не осталось ничего живого? Веки Амброзиуса заболели от того, насколько сильно он их сомкнул в попытках избавиться от наваждения перед глазами. Сердце сжалось и невыносимо ныло, и рыцарь мучился от невозможности достать из клетки этот глупый орган и скормить падальщикам. Ведь только они могут клюнуть на этот гнилой кусок мяса. А через пару мгновений Амброзиус захотел всё своё тело отдать на растерзание хищникам. В лёгких не хватало воздуха, а конечности сводило судорогой каждый раз, когда парень думал, что мог поступить иначе. Почему нельзя повернуть время вспять? Глорет, это облегчило бы всем жизнь!.. Его обдувает лёгким ночным ветерком, в котором различаются нотки дыма и гари. Они приносят Голденлойну спокойствие и умиротворение. Его плечи подрагивают. Парень запрокидывает голову, и смех бушующей волной вырывается из него. Тело в такт содрогается, а Амброзиус только довольно улыбается. Его смех становится всё громче, пока грудную клетку не сжимает от недостатка кислорода, а голосовые связки не начинают болеть. Как же так?.. Он потерял всё, чего добился и всё, что ему с обнаженным сердцем подарили. … Ближе к рассвету Амброзиус поднимается обратно в здание Института и ещё час стоит у дверей столовой, дожидаясь открытия. Его не прогоняют, как он рассчитывал, послушно следует просьбе не мешать и спустя время забирает свой заказ. Он проходит мимо другого отделения, куда в общую столовую потихоньку подтягиваются молодые кадеты. Сонные и непривычно тихие. Этот корпус едва ли не самая шумная часть Института. Была. Сейчас стояла гробовая тишина, что был слышен лишь звон посуды, а иногда даже дыхание. За Голденлойном заходят внутрь другие рыцари. Их немного. Большинству на раздачу готовят повара, через помощников доставляя порции в больничное крыло. И то только тем, кто способен принимать пищу самостоятельно. В помещении рыцари, кто в момент великого сражения остался на страже Института и королевских покоев. Никто из них не проронил ни слова со своего прихода и так и останутся безмолвными, уверен Голденлойн. Всё здание вмиг потеряло краски и стало безжизненным. Оно словно потеряло душу, свою уникальность, значимость. Вот только теперь Амброзиус сомневается, что стоило ли превозносить всю эту систему. В потоке мыслей он не заметил, как добрался до своей комнаты. Он на секунду останавливается, не решаясь зайти, но пересиливает себя и медленно открывает дверь раненой рукой, в правой держа поднос с завтраком. Дверь открывается и рассветные лучи проникают в коридор. Рыцарь с опаской заглядывает внутрь, переступая порог, за которым ему удавалось держать себя в руках. Его сердце обливается кровью, когда он замечает на соседней кровати родного человека. Баллистер беспокойно спит, опираясь головой на стену. Он сидел в той же позе, в которой его покинул Амброзиус. Веки Баллистера подрагивали, и Голденлойн назвал бы это привлекательным, если бы не знал, что предшествовало всем его резким движениям. Осязать, насколько хрупким может быть дорогой тебе человек так ценно и воодушевляюще, что понимание этого способно затуманить разум. Амброзиус хочет выжечь каждый момент на подкорке сознания, когда Баллистер доверял ему. Он мог свободно с закрытыми глазами падать спиной назад, зная, что Голденлойн его поймает. Он его не поймал. Рыцарь до этого не осознавал, насколько ценны такие моменты, ведь был уверен в неизменности их отношений. Теперь же отсутствовало любое понимание, как продолжать их, а каждая попытка взаимодействовать с нынешним Балом приводила к панике у последнего. Голденлойн опустил поднос на тумбу у кровати парня и приблизился к нему. Положив подбородок на край чужой постели и вглядываясь в лицо напротив, он надеялся, что к нему придёт озарение, как ему быть. Ничего лучше мысли начать изучать парня к нему в голову не пришло. С самого прихода Амброзиус заметил, что Баллистер тяжело дышит, и было списал на приснившийся тому кошмар. Теперь же он с бо́льшим вниманием наблюдал за хаотично вздымающейся грудной клеткой Бала. Иногда он жмурился и, казалось, что-то шептал, но Голденлойн не мог разобрать слова. Баллистер прижал к груди руки, и этот жест заставил Амброзиуса насторожиться. В нём было что-то похожее на попытку защититься, но в этом не было смысла! В этом он был уверен. Баллистер дома, в безопасности, убеждал себя Голденлойн, но поведение парня не давало покоя. Его сон был беспокойным, и часто парень дёргался на месте, но прилагаемых сил не хватало, чтобы полноценно двигаться или проснуться. — Нет, остановись! — выкрикнул Баллистер, заставив Амброзиуса подскочить. Его сердце забилось в бешеном ритме, а мозг уже воссоздал тысячу и один негативный сценарий. — Эй-эй, всё хорошо! — прошептал Голденлойн, протягивая руку к парню. — Нет, не надо! — умоляет Баллистер, сильнее вжимаясь в стену, словно она может защитить его. Амброзиус опускает ладонь на плечо парню и того резко возвращает в реальность. Баллистер хватается за горло, сжимая и разжимая механическую руку, зацепляя кожу. Он тяжело и рвано дышит. Глаза его мечутся из стороны в сторону, ища за что зацепиться. Амброзиус зовёт его, но Бал не реагирует. Он не в себе, понимает рыцарь. Его пожирает изнутри чувство, что он должен был защитить Бала. И сейчас подходящий момент, чтобы наверстать упущенное, и он верит, что сейчас у него всё получится. Голденлойн перемещает ладонь ближе к лицу парня, от чего тот сильнее дёргается и пытается спрятаться. Глаза Баллистера направлены точно на руку золотого рыцаря. Амброзиус отчаивается, убирает руку к себе и бьётся головой о край кровати. Он устал. День сурка начинается заново. И хоть взгляд Баллистера и приобрёл едва ощутимую осознанность, это никак не помогало наладить с ним связь. Он по-прежнему оставался боязливо-диким. И это убивало последние живые клетки в сердце Амброзиуса. — Глорет, что же мне делать…