Последствия

Неподвластное внутреннее чувство гнало Баллистера прочь из комнаты. Ноги сами вели на нижние этажи Института, а к горлу подступил тошнотворный ком тревоги. И почему, внезапно, в отапливаемом помещении ему до дрожи холодно, он не смог найти ответа. Он кутается в ткань своего тонкого худи, дёрнув плечами и недовольно прошипев под нос проклятья. Из огромных окон на кафель падали стены света, окрашивая дорогу в красный. Раритетные статуи, покрытые слоем золота, выставленные по бокам вдоль коридора, захватывали солнечные лучи и, словно играя, раскрашивали рассветный полумрак мелкими искрами. Стены сияли ало-красным, всё больше загоняя своих посетителей в панику. А их было немного: сам Баллистер и пара рыцарей, покинувших свои комнаты в столь ранний час. Болдхарт даже не заметил их и рад был даже не знать об их существовании, да видно его утро ещё не настолько ужасно, чтобы оставить его в покое. Сначала он услышал злые перешёптывания за спиной и был готов списать их на паранойю, как его незамедлительно окликнули. И он обернулся, лишь в этот момент поняв, кто стоял за ним. — Эй, Баллистер, — мерзкий голос Тодда он узнает из тысячи, и что б тот провалился со своими издёвками, — Держишь своего ретривера на коротком поводке, да? Тишина коридора в миг заполнилась его отвратным смехом, больше похожим на отчаянные крики задыхающейся чайки. И где ж Болдхарт так согрешил, что вынужден жить с этим отродьем в одном мире? Он устало вздыхает и закатывает глаза, даже не сразу вникая в смысл сказанных слов. Он останавливается, и в обычной жизни этого было достаточно, чтобы в его адрес полилось отборное дерьмо, но как будто бы сейчас что-то изменилось. Баллистера не покидает ощущение, что в королевстве случился значительный переворот, неведанным образом прошедший мимо него. А, может быть, просто он всё такой же наивный и думает, что мир способен меняться. Прокрутив ещё раз в голове услышанные слова, он не понимает ровным счётом ничего. В каком же бункере он провёл эту ночь, что не может уловить смысл знакомых слов? Привычки держать власть над кем-то он никогда не имел, а собак и в помине не было. Неужели пока он спал, его родной язык в корне поменял значения сочетаемых букв, а Баллистер снова что-то путает? А, может, всё дело-то и не в нём. — Ч-что ты несёшь? — при одном только взгляде на самодовольную рожу Тодда, Болдхарт кривится в отвращении. Эмоции Баллистера всегда в с лёгкостью можно было прочесть на его лице. И Суреблейд видит, насколько тому неприятно даже его присутствие. — Вы с Голди неплохо так спелись — всё королевство только и делает, что говорят о вас! С новой волной подступившего страха Болдхарт сильнее хочет укрыться. Последние частички комфорта теряются в нахлынувшем желании спрятаться. У него перехватило дыхание, стоило только представить, какую очередную ложь СМИ выставили за чистую монету. Ему казалось, что он свыкся с ролью козла отпущения, но пугало его совсем не это. Сколько бы он себе не врал, что ни в ком не нуждается, а избавиться от привязанности к золотому рыцарю он не мог. Он простит ему всё, каждый миг, когда он причинял ему боль, лишь всё вернулось к тому моменту, когда у них было всё хорошо. И мысль о том, что его парню придётся пройти тот же путь недоверия обществом, загоняла в тупик. — Заткнись, — осипшим голосом пролепетал Баллистер, силой заставляя себя сдвинуться с места. — Оу, и давно ли ты в командиры заделался? — упивался своим превосходством Суреблейд, кривляясь и коверкая слова своим писклявым голосом, — Босс!.. И в этот момент Баллистера словно окатывает ледяной водой. Он замирает на месте, не в силах пошевелиться. «Босс», — проносится у него в голове на разный лад, и каждый звук произносится её голосом. Метафорические стены в его сознании дают свои трещины и взрывной волной обваливаются, испепеляя все оковы, когда-то сдерживающих память рыцаря. А за ними рушатся все устои, выстраиваемые Баллистером на протяжении каждого дня с того самого памятного сражения, так ненадёжно склеенные бессознательной частью разума, уберегая его от травмирующих событий. От того дня, когда он не оказался рядом в нужный момент. Когда он сказал лишнее, что сделало больно ей. Когда его искупление обернулось ценой её жизни. Оберегало от понимания, что её больше нет. Нет того буйного хаотичного перевёртыша, ураганом ворвавшегося в напряжённую жизнь изгоя и раскрасившего её своими красками. Очень специфичными, со своими загонами и правилами, но Баллистер нашёл в них что-то родное. И не что-то конкретное, а всю её: весь этот неугомонный поток живой энергии, без усилий отыскавший путь к его разуму и перевернув в нём всё с ног на голову. Болдхарт не заметил, как вместо «ты и я» стал говорить «мы». Удивительным образом она поглотила едва ли не всё его существо. Хотя, почему «удивительным»? Аналогично Нимоне, Баллистер видел в ней частичку себя. И пускай он не знает, кто она на самом деле и какова её история — ему это не важно. Он в любом случае хочет и будет её оберегать от жестокого мира. И даже, если она сама будет твердить, что не нуждается в помощи, он чувствует. Он знает, что она всем сердцем жаждёт, чтобы, наконец, нашёлся тот, кто её поймёт и обнимет. Баллистер невольно улыбается своим мыслям, закрывает глаза и представляет, что сейчас она рядом. Обнимает её, как тогда. Рыцарь обнаруживает себя обхватившим за плечи подрагивающими руками, делает шаг вперёд и падает, потеряв опору. Пол уходит из-под ног, и Болдхарт, распахнув глаза и раскинув руки, с грохотом опускается на кафель. Дыхание перехватывает, пульс бешено скачет, а в голове пусто. В тот момент его сознание было чистым как никогда. Парень хватается металлической рукой за сердце и не может отойти от шока. Как он так задумался, что не заметил, как оказался на лестнице? Всем телом содрогаясь от пережитого ужаса, он оборачивается, замечая рыцарей, уставившись на него как на сумасшедшего с явным отклонением мозга. Ему стало жутко неудобно находиться рядом с ними, и Баллистер немного дёргано засунул руки в карманы брюк, весь сжался под пристальными взглядами и рысью пробежал два лестничных пролёта. Фрагменты его сознания выстраиваются в логическую, последовательную цепочку, и Баллистер вспоминает Нимону. Всю её, весь месяц рядом с ней. И мысли вновь возвращаются к самобичеванию. Но им не суждено начать разрушать его. Болдхарт опять в бессознании забредает в другое место, и, кажется, прогонять его оттуда пока не собираются. Он поднимает взгляд на просторные белые стены, яркий, ослепляющий свет бьёт по глазам, заставляя зажмуриться. А как только тот, проморгавшись, смотрит вперёд, перед ним уже стоит человек. — Долго же вы избегали меня, сэр Болдхарт, — слышит парень рядом с собой. Внимание к своей персоне он не понимает, а личность стоящего напротив человека и вовсе не узнаёт. Должность и имя потеряшки он считает с бейджика, но лучше от этого не становится. Он лишь задаётся вопросом, каким таким местом он заинтересовал дежурного врача? — Сэр, меня попросили кое-что вам передать, очень важное, — начинает врач и на секунду осекается, в течение которой Баллистер собирается с духом, поднимает голову, чтобы с честью принять всё, что ему скажут, как тот продолжает, — но для начала настаиваю вам пройти медосмотр… О, нет-нет-нет! На такое он точно не подписывался. Парень пятится назад, выставив руки вперёд и что-то бормоча под нос. — М-может, вы так скажете? — криво улыбнувшись, словно только одно представление о больнице наводит на него ужас, усмехается Баллистер, от чего-то совсем не горя желанием узнавать о своём здоровье. И зачем он только пришёл сюда? — Нет, — отрезает врач, сурово всматриваясь в лицо парня напротив, от чьего внимания тот сильнее вжимается в закрытую дверь. Он не успевает опомниться, как его затаскивают в такой же пестрящий белизной кабинет, и вокруг него вьются ещё нескольких сотрудников. «С каких пор вас интересует здоровье убийцы?» — в мыслях кричит Баллистер, следящий за каждым шорохом в свою сторону. Он даже осмеливается высказаться вслух, чем озадачивает персонал, остановившийся на несколько безумно долгих секунд, позволив парню, наконец, передохнуть. Следящий за этим со стороны мужчина, на вид которому рыцарь дал бы возраст не намного больше своего, насильно затащивший того на осмотр, лишь пожал плечами, как-то по-доброму усмехаясь. — Мы помогаем людям, вне зависимости от их происхождения и поступков… Баллистер категорически отказывается от детального осмотра своего организма и ограничивается выписанными лекарствами и заживляющими мазями, поразив персонал расцветающим космосом на своей спине и скуле. Он даже не замечал всех тех ранений, которые ему приписали врачи. Единственной радостью было, что он вскоре ему удалось сбежать от их соколиных глаз, с наслаждением захлопнув дверь за спиной. В тишине безлюдного больничного коридора были слышны лишь шаги двух человек, как один решил прервать тишину, продолжив начатую ранее речь. — … к тому же, у каждого из нас есть свои головы на плечах и мы можем думать и без покровительства Института и власти, данной ему. Вопреки желанию, Баллистер смутился и поник, будто ему лично сказали, что его черепная коробка пуста. А шедший рядом мужчина, скрестивший руки за спиной и с поднятой головой, был прямым олицетворением самой невозмутимости, словно в его арсенале других эмоций и не было. — Глупо ожидать, что человек, которому подарили возможный лишь в параллельной вселенной шанс выбиться в люди, будет радикален в решении убить того единственного, кто поверил в него и дал этот самый шанс. Он говорил спокойно, размеренно, тактично расставляя паузы, дабы дать слушателю воспринять каждое слово. Одновременно с завершением озвученных мыслей он повернул голову в бок, заимев возможность лицезреть реакцию Болдхарта. Кажется, тот не сразу осознал, что речь шла о нём, а как только понял это, так сразу замер на месте, обдумывая услышанное. Его лицо вмиг стало каким-то сложным, и разгадать, что же творится в этой голове, к удивлению, было невозможным. Он опустил голову, а при взгляде на него появлялась мысль, что его напряжением можно заразиться. Вскоре он продолжил путь, поравнявшись с ушедшим вперёд врачом, и тот вновь заговорил: — К тому же, зная, как ты себя ведёшь на публике и примерно понимая, какие у тебя отношения были с Королевой, несуразным бредом будет считать, что ты бы смог пойти против неё… Дальше Болдхарт не слушал. Его изнутри разрывало незнакомой смесью благодарности за понимание и желанием поскорее закрыть мужчине рот и сбежать от него подальше. Почему люди такие сложные? Что ему делать с ним: прервать или продолжить слушать, поверив его словам? А что, если он только сейчас так говорит, пока Баллистер рядом, а за глаза высмеет его за наивность и доверчивость? Парень весь напрягается, и в его движениях без труда читается скованность. Он хочет верить врачу и надеяться, что мир не безнадёжен. Он распахивает глаза, и в них загорается новая искра. Он думает о Королеве и вспоминает её добрые глаза, её слова поддержки, которые неизменно каждый раз согревали его и дарили надежду. Не зря же она доверилась ему и публично вручила меч, разом отсекая старые устои. Она увидела в нём героя, и Баллистер хочет им быть ради неё. Ради памяти о Королеве. И ещё об одном… он всё ещё не знает, как обозначить её сущность, и решает просто назвать по имени: ради памяти о Нимоне. Баллистер чувствует, что так лучше и правильней, чем указывать ненужные ярлыки… Но всё не ограничилось только этим. Болдхарт недовольно пыхтел с того, что ему впихнули в руки, как казалось ему, лишнюю гору предписаний и рецептов с гремящими бутыльками. Будто он какой-то неизлечимо больной, который без всей этой химии не протянет и дня! Дежурный врач открывает перед ним одну из дверей и пропускает вперёд, заикаясь о том, что обещал кое о чём рассказать. Но парень сейчас думает о своём. Он рыцарь как-никак! А рыцари всегда сильны и телом, и духом! Они не знают, что такое «слабость»!.. — Амброзиус! — испуганно вскрикивает Баллистер, срывается с места и в два шага оказывается у больничной койки, на которой неподвижно лежал его парень. Сердце заходится в бешеном скаче и вырывается наружу. Каждую клетку Болдхарта прошивает адреналином, а грудь распирает от рвущихся наружу слов и невыраженных эмоций. — Что с ним?! — Не волнуйтесь так сильно, он не при смерти, — сдерженно отвечает врач, улыбаясь уголком губ и облокачиваясь на дверной косяк, скрещивая руки на груди. Взгляд Баллистера мечется с раненного парня на дежурного, и обратно. Мужчина улыбается своим мыслям: он так и думал. Не было ничего, что просили передать, — лишь сплошные наблюдения. — Ему провели операцию: наложили швы на место ожога, вы, должно быть, в курсе… Парень отрицательно мотает головой, испуганными глазами всматриваясь в повязки на теле Амброзиуса. Он примостился у изголовья кровати, изучая взглядом каждый сантиметр его тела, доступный взору, и по всему виду Болдхарта можно было подумать, что нормально они не разговаривали довольно давно. А ведь дежурный врач лишь потому и солгал ему, что Голденлойн бредил о своём парне, когда отходил от наркоза. Он звал Бала по имени, почти кричал, будто боялся потерять. И мужчина впервые находился в растерянности, не зная, стоит ли посвящать Баллистера в душевные терзания глоретского потомка и стоит ли ему говорить, что сейчас Амброзиус лежит смирно на постели не от того, что недавно была операция — совсем нет, она была больше суток назад — а потому, что его пришлось накачать снотворным, лишь бы не помчался сломя голову к своему парню, едва только начав здраво мыслить. — Ему ничего не угрожает, скоро поправится, — неловко прокашлявшись, скудно отвечает врач, понимая, что, возможно, соврал уже достаточно много. Нет, всё не так плохо, Голденлойн действительно скоро поправится, если перестанет рваться прочь из больницы и пройдёт полный курс реабилитации, что вряд-ли случится с его-то вспыльчивым темпераментом. Баллистер опустил подбородок на край постели, с особой осторожностью проводя кончиками металлических пальцев по лицу Амброзиуса, убирая непослушные белые прядки с глаз. Он всматривается в его спокойные черты, чувствуя, что мало-помалу сам успокаивается, его дыхание восстанавливается и идёт в такт размеренному голденлойнскому. Он невольно улыбается, не отводя от него взгляда, он даже полностью игнорирует предложение пересесть на стул, как и то, что это не личная палата и в помещении находятся ещё трое рыцарей в таком же бессознательном положении. Но какая Болдхарту разница, кто ещё там есть, если золотой рыцарь рядом с ним. Он окрылённо счастлив, что может так близко находиться с ним и не испытывать страха или навязчивого желания уйти, хотя бы пока тот спит. Но ему приходится всё же покинуть больничное крыло, что случается не по своей воле, а по настойчивым пинкам в сторону двери, когда он засиживается до обеда, заснув. Он ещё долго пыхтит и злится, что его натурально выгоняют, но перед его носом закрывается дверь, и ничего не остаётся, как вернуться обратно. Баллистер тащит имущество институтской больницы в виде назначенных лекарств себе в комнату, скидывает на тумбу, надеясь, что не появится необходимость ими воспользоваться, и вновь уходит бродить по коридорам Института. Высокие стены теряют свой устрашающий вид, оставляя лишь отголоски памятных лет, проведённых в них. Ближе к вечеру Болдхарт выходит за пределы здания и впервые покидает прилежащую территорию. Он вдыхает прохладный воздух и медленно выдыхает, закрывая глаза и наслаждаясь в кое-то веки наступившей гармонией в голове. Перестал ощущаться перманентных холод. Парень непривычно спокоен, и это становится подозрительным даже для него самого. Руки в карманы, глаза на небо — и Баллистер находит умиротворение даже в непрекращающемся гуле работающей техники. Резвыми прыжками он спускается по лестнице и оказывается у метро. Если верить расписанию на голограмме, то с минуты на минуты прибудет поезд. Он не следит за временем, накидывает капюшон на голову и находит себе место в неприметном углу, растворяясь в монотонном гуле механизмов и чужих голосов. Из крошечного окна сбоку от него пробивается яркий свет, и парень жмурится. Вскоре свет исчезает. Он осматривается, и взгляд его цепляется за яркий новостной баннер, вещающий о каком-то новом бреде. Он даже не обращает внимание на это, пока кто-то из пассажиров не просит сделать погромче и он не выцепляет из общего потока своё имя. Он прислушивается и думает, что у репортёров раздвоение личности. В каждом их предложении представляются полярные мнения, а сами они противоречат себе каждым последующим словом. Высказывания «Баллистер Болдхарт — убийца» и «Баллистер Болдхарт — жертва традиционных устоев» могли идти друг за дружкой. Сам он считал, что лучше было, пока королевство придерживалось единого взгляда на его счёт, пускай и ложного. Это было лучше, чем публичное выставление его персоны на суд всего народа. Каждый считал долгом высказаться, что он думает о несбывшемся рыцаре, даже не догадываясь, что тот всё слышит. Баллистера начало мутить от них всех, он снова хочет спрятаться от всего мира и молниеносно выбегает из метро на ближайшей остановке. На улице свежо и прохладно, но за ним шлейфом тянутся новостные заголовки. Со всех углов только и делали, что кричали о нём и выставляли грушей для общественного битья. Каждый ведущий новостей считал необходимым тронуть ранимую натуру рыцаря, ищущего спокойствия. Все новые сведения ссылались на долгожданного потомка Глорет, который зарёкся открыть королевству глаза. Болдхарт переступает порог Института далеко за полночь с диким желанием пропасть из мира хотя бы на месяц. Он устал из каждого свистящего чайника выслушивать разношёрстные версии того, что же послужило причиной его преступления. Отворяя дверь в свою комнату, он надеется отыскать в ней умиротворение своему кипящему мозгу, да видно не судьба. Мрак изученной годами комнаты слабо освещается голограммой пришедшего на телефон уведомления, как он позже замечает, — десятка уведомлений. Он бессознательно тянется рукой к гаджету, лежащему на тумбе слева от входа. На всплывшей шторке пестрят сообщения, адресатом которых является система управления Королевством, о связи с которой он и не подозревал. Баллистер садится на кровать и почему-то не может отложить телефон в сторону, притворившись, что не видел всех тех просьб, приказов, грозивших в случае неповиновения расторгнуть какой-то контракт. Парень вздыхает и берёт телефон Амброзиуса обратно в руки, проводит пальцем по экрану, смотря на всплывшую раскладку и надписи, уведомляющей о необходимости ввести пароль. У Баллистера не возникает никаких сомнений, когда он без раздумий вводит свою фамилию и пытается подавить в себе буйство эмоций, когда его переносит на рабочий стол. Всё нутро рыцаря разрывает от противоречивых чувств: он и не ждал другого исхода, но и поверить в то, что Амброзиус не сменил пароль после всех их раздоров, было сложно. Телефон самого Баллистера уже больше месяца бездельно валялся в тумбе напротив. На порчу имущества рода Глорет было наложено не только табу, но и наказание, поэтому тот несильно волновался, если у него отберут гаджет. А вот самому Болдхарту шифроваться пришлось сильнее, но и не вложить в него частичку их совместной жизни не мог, поэтому решением стало объединение их фамилий. И он этим гордился, ведь Голденхарт звучало достойно, и он считал это полным отражением их отношений. Баллистер задумался. Так, что мысли не хотели отпускать его, пока глаза не начало щипать от яркости экрана. Баллистер отвечает на все сообщения, обещая решить все возникающие трудности с распределением финансов и ресурсов. Он сам не заметил, как все последующие дни стал курировать крупный проект по восстановлению центральной площади и обустройстве разрушенной стены. Он обнаружил, что притворяться другим человеком и скрываться от всего королевства даётся ему легче, чем ожидалось. Болдхарт навещает Амброзиуса поздно ночью, когда тот погрузился в беспокойный сон и метался по постели, судорожно хватая руками воздух. Баллистер накрывает его руку своей и, кажется, тот успокаивается. Наблюдение на воцарившемся на лице Голденлойна умиротворением заставляет парня по-дурацки улыбаться, а сам он словно за один миг проходил курс душевной терапии. Сам он со спокойной совестью и счастливой пустой головой возвращался к себе в комнату и впервые крепко засыпал. Ему не удавалось застать Амброзиуса бодрым — дежурный врач, с чего-то решивший лично проконтролировать восстановление золотого рыцаря, говорит, что все силы Голденлойна уходят на лечение тела. Баллистер никогда не узнает, что силы его уходят скорее на лечение головы от паранойи и навязчивого желания вырваться на волю и найти своего парня. Позже, врач решает успокоить буйного пациента, сказав, что с его потеряшкой всё в порядке. Парень ему естественно не верит и думает, что весь мир настроен против него. В один день Баллистер заходит в новостные заголовки с чужого телефона и натыкается на два душераздирающих поста с главной новостной линии королевства, где автор выкладывает некоторую информацию раскрытия убийства Королевы. Болдхарт клянётся, что чувствует, с каким настроением писался этот текст и понимает интонацию каждого символа, заверяющего жителей королевство, что у него вся правда. И парень находит поразительные сходства с реальностью, неизвестностью для него остаётся только конечное раскрытие Директора, без зазрения совести выстрелившей в своих рыцарей смертоносным оружием. Баллистер не сразу смотрит на аккаунт отправителя и, только заинтересовавшись, переходит по ссылке, запоздало понимая, что авторство постов принадлежит Амброзиусу Голденлойну. Болдхарт растерян. Он не знает, как реагировать на это открытие, чувствуя, как по спине проходит неприятный холодок, заставивший содрогнуться рыцаря всем телом. Он блокирует телефон, прижимает к груди и обнимает себя руками, теряя всю свою уверенность. Кажется, ему не стоило ввязываться в эту авантюру. А позже Баллистер берёт верх над своими эмоциями и открывает новый пост, в котором выложил всю имеющуюся подноготную: он пишет всё с самого начала, в подробностях описывая все грехи, совершённые Директором и их закостенелым обществом. Он неоднократно благодарит Королеву за светлые идеи, почитая её память, ссылается на все когда-то выложенные в сеть доказательства и, непривычно для себя, дотошно разбирает каждое важное событие, потревожившее покой граждан. Болдхарт загорается внутри, когда начинает писать о ней. О Нимоне. Если он не смог её спасти, то хотя бы очистит её имя. На его слова отзываются, тысячи неравнодушных людей собираются под его постами, кажется, наконец, раскрывая свои глаза на реальный мир. Ему верят, Баллистер едва не светится от радости, понимая, что его гениальный план продолжить писать в главную новостную ленту от лица Голденлойна — человека, которому королевство всё ещё безусловно доверяет, работает исправно и даже лучше, чем ожидалось. Никто из правительства не замечает подвоха и один раз они даже снизошли до благодарности, когда в кои-то веке в мире воцарился покой. Болдхарт незамедлительно отдаёт приказ о создании мемориала спасшей народ Нимоне, проводнице в светлое будущее. Баллистер понимает, что он действительно счастлив. Жизнь начала налаживаться, и парень не может нарадоваться этому, как вдруг резко подскакивает на кровати от грохота. Он переводит оробевший взгляд на выход, дверь в который рывком выбивают с замка, а с порога на него смотрит злой Амброзиус, шумно переводящий дыхание и не спускающий с замершего парня раздражённого взгляда…