***
После этого случая, если его содействие моему поступлению можно назвать «этим случаем», мы стали видеться чаще. Иногда встречались за столиком в кофейне, обсуждая последние новости — в основном те, что касались преступлений, чаще — он находил меня на моем излюбленном месте на пристани. С ним было удивительно легко общаться, я не ощущал разницы в возрасте, равно как и не ощущал себя таким уж гением рядом с ним — Накахара идиотом не был. Он периодически угощал меня сэндвичами, естественно не за просто так — я помогал ему с решением загадок, он — благодарил. Со стороны наши отношения, наверное, можно было расценить, как дружеские, мы же не называли это никак. Я чувствовал, как привязываюсь к нему, и, как бы я это не отрицал, Чуя стал мне действительно дорог за короткий срок, вот только я не привык разбрасываться такими словами, как «друг» — слишком громко для человека, у которого приятелей-то не было, а он, казалось, в целом не клеймил отношения общепринятыми статусами, за что я был ему благодарен. Последнее, что мне хотелось от него услышать — правда. То, что я лишь чересчур умный подросток с совершенно неразвитыми социальными навыками. То, что если у меня будут проблемы, я не смогу рассчитывать на него, потому что я лишь утяну его на дно. И я продолжал цепляться за свою маленькую ложь, надеясь, что когда-нибудь смогу назвать её правдой. месяц спустя Я сидел в своей комнате за очередным учебником, когда входная дверь распахнулась и почти сразу громко захлопнулась. Я вздрогнул, стены, уже на протяжении многих лет слушающие ежедневные крики, наблюдающие за вечными побоями, испачканные кровью, алкоголем и спермой, казалось задрожали вместе со мной. Замерев, почти не дыша, я вслушивался в слова, но мне предательски мешал стук собственного сердца, набатом звучащий в ушах. Женский прокуренный голос матери чередуется с пьяными возгласами отчима. За звоном разбитого стекла следует истошный вопль. Я в ужасе закрываю рот трясущимися руками, с трудом сдерживая рвущийся наружу крик. И вдруг все звуки прерываются глухим ударом об пол. Я рвано дышу, пытаясь осознать, что только что произошло. Перед глазами все плывет. Главное не терять сознание — мысленно бить себя по щекам, дышать глубже, но хотя бы на толику контролировать ситуацию. С трудом мне все же удается заставить себя сфокусироваться на окружающих звуках, только чтобы понять, что я уже упустил шанс уйти незамеченным. Пьяное неразборчивое бормотание, неровные шаги, нецензурная брань — все мучительно медленно становилось ближе, громче, давило сильнее. Я замер, перестал дышать, пытаясь слиться со стеной, мысленно повторял, словно мантру «прошу, не входи, развернись, упади, усни — что угодно, но только не входи». Шаги прекратились, вместе с ними остановилось мое сердце. Дверная ручка — вниз, и я уже чувствую, как волнами накатывает истерика. — Осаму? — с трудом разобрал я свое имя в его пьяном бреду. — Опять ты со своими книжками, — он подходит, тянет руку ко мне и учебник летит на пол. — Пап, ты пьян, тебе надо отдохнуть, — предпринял я слабую попытку уйти от конфликта. Мне было мерзко даже от простого разговора с ним, что уж говорить о том, чтобы называть его папой. — Заткнись! Ты недавно пешком под стол ходил, гребаный сукин сын, а сейчас говоришь мне, что делать?! Он схватил меня за волосы и резко дернул вниз. Я слетел с кровати на пол, набив себе пару синяков при ударе об угол кровати, и резко перевернулся на спину. Пытаться встать смысла не было, я бы тут же снова полетел на пол, но так я хотя бы мог видеть, что он собирается сделать, что давало мне шанс — пусть и минимальный — увернуться. До этого дня я считал, что привык к его издевательствам и побоям, но тогда, лежа на полу, принимая удар за ударом, пытаясь сфокусироваться на изучении потолка, чтобы не так сильно ощущать пронизывающую все тело боль, я понял, как ошибался. Его ухмылку в тот день я запомнил настолько хорошо, что уже ничем не сотру ее из своей памяти. Вместе с этим воспоминанием всегда приходит фантомная боль под ребрами и вкус собственной крови.***
На пристани мне всегда было спокойно. Смотря на воду, слушая ее тихий плеск, я чувствовал что-то вроде приятного опустошения. Ни чувств, ни эмоций, ни воспоминаний. Я был ничем — пустой оболочкой, не создающей где она и чем является, я существовал и не существовал одновременно, я был мертв и бессмертен, когда сидел, уткнувшись в колени, будучи уверенным, что не услышу из-за спины привычного «гений!». Позднее время играло мне на руку. И я был прав. Никакого «гений», просто кто-то резко сел рядом, заставив меня вздрогнуть и тут же болезненно скривиться. Я почти уверен, что он слышал, как я мысленно кричу ему уходить, но остался. — Что произошло? — тихо спросил он после минутного молчания. Я обхватил руками колени и зарылся в них носом, чтобы только не чувствовать на себе его сопереживающий взгляд. Не помогло. Помолчав немного, смирившись с тем, что он не уйдет, я ответил, не поднимая головы: — Отчим. Я был уверен, что не испытываю необходимости делиться с кем-то подробностями своей жизни, всегда обходясь обычными нормами вежливости при общении с людьми, но в тот момент слова просто полились из меня непрерывным потоком. Такой свободы я не чувствовал никогда до тех пор. — Он снова напился, поругался с матерью, и я даже не знаю, что с ней сейчас. Я слышал, как она упала, видел, как лежит в коридоре, а на ее висках — запекшаяся кровь. Она ужасная мать и человеком хорошим ее тоже не назовешь, но она… она не заслуживала такого, ей тоже нелегко было, а он, он… — речь ужасно бессвязная, глупая, все как-то рвано, мысли никак не хотят формулироваться, а говорю я до ужаса быстро, то опускаясь до хриплого шепота, то почти срываясь на крик. — Он зашел ко мне и, Чуя, он избивал меня около часа, может больше, а я ничего не мог сделать, понимаешь? Я не мешал ему, просто ждал, когда ему надоест, но он не останавливался, просто бил меня и улыбался, называл меня сыном шлюхи, а я потерял счет времени, перестал понимать, где я, и когда он закончил, то просто оставил меня лежать на полу, и даже этого я не помню. Не помню, как и почему он ушел. Я даже встал с трудом, я не помню, как пришел сюда, до сих пор до конца не верю, что сижу тут, что жив, боюсь, что я сейчас истекаю кровью в своей комнате, а это все — мой предсмертный бред, и… — Осаму, — он взял меня за запястья, и я как будто очнулся, обнаружив, что развернулся к нему лицом. Это был первый раз, когда он звал меня по имени, и, богом клянусь, он подобрал для этого самый ужасный момент, какой только мог. Я тяжело дышал, как после марафона, и смотрел на него глазами загнанного в угол зверя, когда он притянул меня к себе и обнял. Я растерялся на несколько секунд — слишком непривычно, неправильно, слабо, так, как будто я нуждался в чьей-то помощи, и хотя это так и было, мне ни за что не хотелось этого признавать. Немного придя в себя, поборов мимолетное желание оттолкнуть, я обнял его в ответ, уткнулся в плечо и шмыгнул носом, чувствуя, как намокают глаза. Нельзя было подпускать кого-то настолько близко, и я понимал это, но, черт, как же мне, вопреки собственным убеждениям, было необходимо это тепло. — Тише, все уже хорошо. Почему ты не ушел от него раньше? Если он позволяет себе распускать руки, тебе стоило переехать сразу, как тебе исполнилось… — Шестнадцать, — тихо перебил я его. — Что? — Да, я определённо умею удивлять. Стоило бы подумать о возможных последствиях прежде, чем признаваться ему в этом. В Академии не должны были знать, но: — Мне исполнилось шестнадцать в июне, — повторил я, чувствуя себя идиотом. Он замолчал, напрягся, и я могу поклясться, что слышал, как шевелятся шестерёнки у него в голове. — Нет, не может быть, я видел твои документы о поступлении и я точно уверен, что там черным по белому было написано восемнадцать. Я слабо кивнул. Увидеть этого он не мог, но почувствовать — вполне — я все еще зарывался носом в складки одежды на его плече. Едва осознав это, я отстранился от него, сжав кулаки, пытаясь внешне оставаться спокойным. Болезненного вздоха я все же не сдержал, так что тут же поймал на себе его сочувствующий взгляд. — Точно так же, как и в паспорте. — Я просто продолжаю закапывать себя все глубже, методично погружая лопату в наши только устаканившиеся, близкие к дружеским (я надеюсь), отношения. — Не расскажешь, где шестнадцатилетний парень взял поддельные документы? — спросил он через некоторое время и тут же добавил, — не волнуйся, не сдам. Я посмотрел на него округлившимися глазами. Как? Почему? Первое, что он должен был сделать, — это сдать меня, но, черт, этот парень никогда не врал, и: — Да, — снова кивок, как будто я сам подписываю себе приговор. — Но… позже. Последнее, что помню, перед тем, как отключился, это моя слабая улыбка на губах и его сильные руки, успевшие подхватить меня.***
Очнулся я на кровати в квартире Накахары. Никогда не бывал здесь до этого, но интуитивно понял — слишком сильно все здесь было пропитана Чуей, его бесконечной энергией и жаждой жизни. Солнце пробивалось сквозь занавески, из чего я сделал вывод, что сейчас около семи утра. Я предпринял слабую попытку встать, но тут же со стоном упал обратно на кровать. В дверном проеме появился Чуя, оценил мои попытки, нахмурился, подошел к кровати. — Есть смысл спрашивать как ты? — Он стоял, уперев руки в бока, смотря серьезно, даже взволнованно, с пучком кудрявых запутанных волос на голове, что не могло не заставить улыбнуться. — Не думаю, ответ ты и так знаешь. Не поможешь? — Я уперся руками в матрас, пытаясь сесть, и слегка виновато посмотрел на него. Когда он взял меня под руки, я с трудом сдержал болезненный стон, сжав кулаки, и мысленно поблагодарил его за то, что мне не пришлось объяснять, с чем именно необходима помощь. Он наверняка заметил мои попытки сделать вид, что я в порядке, но не подал виду. Его движения и без того были аккуратными, насколько возможно, как будто он держал в руках фарфоровую куклу, что, учитывая мою бледность и хрупкость, было недалеко от реальности. — Тогда поговорим о другом, — сказал Чуя, садясь на кровать. — Откуда документы? Точно. Я уже и забыл о своем обещании рассказать все позже. Он взглядом дал понять, что отмазки не сработают, а врать мне не хотелось, да и ложь он распознал бы сразу — проницательный, черт возьми, так что я, вздохнув, начал рассказ. — У отца был знакомый — Джерри. Не знаю, обязан ли он своей кличкой исключительно имени, или его маленький рост тоже сыграл в этом роль, но все звали его просто мышонком. Так вот, Джерри был дилером отца, но парень он в целом неплохой. Нет, даже не думай сдавать его ментам, — резко сказал я, заметив, что Чуя хочет перебить меня. — Если бы не он, сейчас я валялся бы на улице в луже собственной крови, — отрезал я, пресекая любые возражения. Он кивнул, молча говоря, что я могу продолжить. — В общем я знал, что промышляет он не только наркотой, но в подробности никогда не вдавался. Как-то Джерри был у нас дома, отец храпел на диване, и мы разговорились. Узнав, что я собираюсь поступать в академию через два года, он удивился — зачем ждать так долго? Он, конечно, понимал, что я хочу свалить из этой дыры как можно скорее. Когда я сказал ему про возраст, Джерри как бы невзначай обмолвился о том, что он неплох в подделке документов. Он знал, что денег у меня не водится, так что я прямо спросил, чего он хочет, хотя сложить два и два и без того было несложно. И… в общем мы с ним договорились, — резко закончил я. — Эм… не сделаешь мне кофе? — Слабая, очень слабая попытка избежать распросов, но на большее все равно не было сил. — Нет уж, — отрезал Чуя. — Договаривай. Я хочу услышать все, к тому же я уже говорил, и повторю еще раз, что это останется между нами. Я не решался. Не думаю, что то, что я чувствовал по этому поводу, можно было назвать стыдом, но как к этому отнесется Чуя я не знал. Меньше всего мне хотелось опротиветь ему. С другой стороны, если я не скажу, ему не потребуется много времени, чтобы догадаться. Нужно было быстро придумать что-то достаточно правдоподобное и относительно безобидное. — Осаму, — мягко позвал он, когда свежеиспеченная ложь уже почти слетела с моих губ. — Ты можешь мне доверять. Внутри все перевернулось. Могу ли? Полное недоверие ко всем гарантирует отсутствие предательств, а я давно привык быть один. Чуя был единственным, с кем я смог хоть сколько-нибудь сблизиться, и то наше общение ограничивалось встречами на пристани и в кофейне неподалеку, обсуждением новых дел, о которых я читал в газетах, а он слышал в новостях и взаимными подколами. И все же ему хотелось доверять — глупо, иррационально, ужасно пошло, но доверять, на все сто процентов. — Ему нужен был кто-то, кто сможет находить для него новых клиентов. Я согласился. Помогал ему около пары месяцев, за которые его доход увеличился едва ли не вдвое, — я внимательно смотрел на него, ожидая реакции, но его лицо оставалось непроницаемым. — Я не жалею об этом. В конце концов если эти люди соглашались, они или уже пробовали какие-то вещества, или по крайней мере думали об этом. В первом случае я отбивал клиентов у других торгашей, во втором — приближал неизбежное. Продать наркотики тому, кому это на самом деле не нужно, просто невозможно, так что я искал тех, кто точно согласится — с ними можно быть уверенным, что тебя не сдадут, — последние несколько предложений я произнес на одном дыхании. Он ничего не ответил мне тогда. Пару минут задумчиво изучал стену за моей спиной, а потом молча вышел и вскоре вернулся с чашкой кофе, которую всучил мне в руки. Я долго смотрел на него, пытаясь осознать, что только что произошло. Это было переломным моментом. Что ж, теперь я доверяю тебе, Чуя Накахара, и, прошу, если ты предашь меня, то сделай это как можно позже и убей меня одним метким выстрелом.