Судная вечность

Сказать, что ты очнулась от адской боли — не сказать ничего. Она расползлась, оплетая, кажется, каждый сантиметр твоего тела, концентрируясь в двух местах — вокруг рёбер и вдоль позвоночника. Белый свет режет сетчатку, дотягиваясь даже сквозь закрытые веки. Не добавляет комфорта и койка, по ощущениям походящая скорее на препарационный стол. Онемевшие руки не слушаются, не позволяя приподняться. Или хотя бы спрятаться от чёртовых ламп. Щурясь, приоткрываешь глаза. Первым делом отмечаешь, что, похоже, лежишь абсолютно голая. Будто это хоть что-то меняет в твоём положении. Однако разгорячённое тело неприятно холодит, а тонкая простыня, какие бывают в больницах, положение не спасает. Как и чёртова металлическая лежанка. Хочется рычать, рыдать или, в конце концов, смеяться. Только вот одно из лёгких словно сковали тисками, значительно сокращая и так незначительные возможности. Пытаешься повернуть голову, но и тут терпишь неудачу — шея зафиксирована, пусть и ненадёжно. Судя по ощущениям, лишь парой небольших подушек — дабы защитить от случайных движений. Смиряешься, не желая усугублять полученные травмы. Однако и расслабиться не получается. Боль заглушает любые мысли, неустанно напоминая о несовершенстве твоей оболочки. И потому ты вздрагиваешь — скорее от предвкушения — когда слышишь шорох, предположительно, со стороны двери. Неразборчивое бормотание заполняет помещение и стихает, как только вошедший склоняется над тобой. Сердце пропускает удар — виной тому красные очки, напоминающие о нём. О той машине для убийств в человеческом обличье, образ которой никак не вяжется с профессией лекаря. Но кто сказал, что очередной незнакомец — врач? Однако, словно угадывая твои тревоги, мужчина удаляется из виду, только чтобы вернуться с инъектором. Тут же втыкая его в твоё бедро, не удосужившись даже отодвинуть ткань. Челюсть инстинктивно сжимается — скорее от неожиданности. Потому что подобная боль — ничто, по сравнению с той, что ты испытываешь безустанно. — Больше опиодиов не будет. Наслаждайся, — монотонно оповещает уставший голос, обладатель которого тут же удаляется из комнаты — судя по воцарившейся тишине. И ты сначала не понимаешь, что должны значить его слова. Но уже спустя пару минут осознаёшь сказанное — когда вновь чувствуешь себя живой. Способной ясно мыслить. Относительно. И пусть перед глазами всё плывет, а дышать становится немного труднее — это намного приятнее, чем ощущать себя разделанной заживо. Однако, учитывая дискомфорт едва ли не в каждой части тела, это недалеко от правды. Ладонь ходит ходуном и почти не слушается, но ты всё равно протягиваешь её к грудине. И нащупываешь один, а затем и второй шов — длиной не меньше чем с десяток сантиметров каждый. И, похоже, это лишь малая доля последствий твоих похождений. Не можешь даже предположить, сколько ты провалялась без чувств. И как вообще оказалась жертвой хирурга. Судя по всему, достаточно долго, чтобы мышцы успели начать ныть. Быть в сознании без возможности даже перевернуться — то ещё испытание. Особенно когда нечем занять внимание. Кроме бесконечных пустых размышлений. Внезапно возвращается врачеватель, спасая от необходимости терпеть свою собственную компанию. — Садись. Приказ выбивает из колеи. Ты бы с удовольствием. Ты пыталась. Видимо, недостаточно. — Ты не первы...ая, с кем такое случается. Советую начать двигаться до того, как кончится приход. И ты беспрекословно слушаешься, едва шевеля ватными руками. Кажется, что конечности лишены костей — настолько тяжело на них опереться. Едва не сваливаешься, вовремя выставляя ладони назад, когда всё же поднимаешься в требуемое положение, свешивая ноги — вероятно, одну из немногих своих целых частей. — В твоём позвоночнике штыри. На рёбрах — пластины. По медицинским канонам — ты мертвец. Но у меня нет лицензии, — чеканит мужчина, усмехаясь на последнем предложении. — Почему было просто не распотрошить меня на органы, — сипло выдавливаешь подобие шутки. Понимая, насколько жалко она прозвучала. — Я бы с радостью. Однако едва ли от них была бы польза, — слишком серьёзно отвечает собеседник, проводя манипуляции с твоей спиной — что-то вкалывая и протирая. — Как и от меня, — эта оказывается более удачной — с чужих губ срывается смешок. — Применение найдётся. Ты даже рада подобным словам, как бы двояко они ни звучали. Значит ли это, что ты, наконец, обретёшь хоть какую-то опору? — Вставай. Сказать намного легче, чем сделать. Ты словно пытаешься научиться управлять чёртовым самолётом — тело кажется громоздким, координация нарушена. Ещё и будучи нагой. Не то чтобы ты стесняешься человека, который копался в твоих внутренностях, но приятного мало. Вдох. Выдох. Рывок. В глазах на мгновение темнеет, ноги подкашиваются — из последних сил оборачиваешься и облокачиваешься на кушетку, избежав падения. И моментально трезвеешь, когда натыкаешься взглядом на соседа по палате, о котором и не подозревала.