Судная вечность

Ты не можешь. Отказать. И потому внемлешь наставлениям, пропуская половину мимо ушей. Потому что в голове — туман. Чужой голос заглушает собственный пульс. Совсем недавно вернувшаяся земля вновь уходит из-под ног. Отшатываешься, словно подавая знак — я пас. Но кто сказал, что выбор дан? Док не обращает на сей жест и долю внимания. Давая понять, что не собирается потакать детским прихотям. В исступлении мотаешь головой в отрицании, делая ещё пару робких шагов назад, выдавливая негромкое: — Я... Могу работать здесь... Что угодно... Сколько угодно... На что мужчина лишь усмехается, намекая: условия здесь ставишь не ты. — Если дослужишься. Конечно. Служить в тылу — привилегия, а не право. Доживёшь — обретёшь. Может быть. Одно дело — мотаться под ногами, лелея надежду на спасение. Другое — намеренно нырять в пекло. Каждый раз, как последний. Даже если тебе нечего терять. Даже если ты по гроб обязана этому человеку. Ты не можешь. Но должна. И вот ты киваешь — словно болванчик. Потому что он продолжает объяснять — как накладывать швы, как обрабатывать раны, какие и когда использовать препараты. Потому что уже — поздно. Маховик раскручен. Гробовая тишина вырывает из оцепенения, вынуждая поднять вопросительный взгляд. Как долго он так на тебя смотрит? И почему? Чувствуешь себя более голой, чем когда действительно была нагой. Тебе тоже нужна маска. Чтобы спрятаться — хоть как-нибудь. Оградиться. От мира. От них. Всех. Особенно — от этих чёртовых взглядов. Отводишь взор в пол, больше не в силах терпеть эти треклятые глаза, скрытые за алыми линзами очков. И вдруг слышишь шорох, с характерным металлическим призвуком — словно кто-то снимает наручные часы. И оказываешься права. Потому что именно их тебе утыкают тебе перед носом — в почти приказном тоне. — Следи за временем. И звучит это не просто как наставление. Не просто как напоминание следить за приёмом лекарств. Но ты не можешь понять — в чём потайной смысл. Покорно защёлкиваешь подарок на запястье. Слишком велики — и по размеру, и на вид. Но хотя бы не слетают. И ты не знаешь, ждут ли от тебя благодарности. Но ты не хочешь казаться неблагодарной. Уж точно не в глазах того, кто вытащил тебя с того света. Хоть ты и не просила. — Спасибо... — тихое. Жалкое. Как и ты сама. Тебя словно пригвоздили. Очередным, чёртовым, взглядом. Который ты не видишь, но чувствуешь. Судорожно вдыхаешь и семенишь к тумбе. Непослушными руками закидываешь рюкзак за плечо и едва ли не бежишь к выходу. Только вот приказа тебе не давали. Но позволяют вольность. Почему?! Вылетаешь из кабинета, тут же врезаясь в... зверя. Вскрикнув — от неожиданности или, скорее, перенапряжения. — Прости, прости, — голос предательски дрожит, и ты снова утыкаешься глазами в пол, отшатываясь в сторону, боясь вновь вторгнуться в чужое личное пространство, тронуть его хоть взглядом. Тебе хватило внимания. Хватило конфронтаций. И ты торопишься в комнату отдыха, чтобы выдохнуть. И действительно расслабляешься, когда там никого не оказывается. Обессиленно сползаешь по стене, не удосужившись даже доползти до дивана. Ты всё равно не чувствуешь дозволенность пользоваться их вещами. И прячешь лицо в ладонях. По крайней мере, ты больше не голодна. Потому что после такого кусок не полезет в горло. Вздрагиваешь от шороха отворяемой двери, но не торопишься смотреть в её направлении. И тогда тебя тыкают, почти нагло. Похоже, даже ногой. — Ни разу не была в бою, но уже зажимаешься в углу? — издевается знакомый прокуренный голос. — Иди, покажу столовую. Урчание за километр слышно — помехи создаёшь. И ты даже усмехаешься. Тихо. Но искренне. И поднимаешься на подкашивающихся ногах, следуя за спасителем ситуации.