infinité

Душенька теряется в тёмном лесу совершенно случайно. И всё из-за одной сбежавшей овцы. Он думает, что просто зайдёт чуть дальше чем обычно, а если ничего не найдёт, то так тому и быть. Тем более, солнце уже близилось к закату, и блуждать одному в опасной местности — себе дороже. Но проходит час, второй. В поле зрения нет и намёка на хоть какую-то тропу, и торчащие корни деревьев вместе с дикими кустами немилосердно терзают лодыжки. Уже к ночи Душенька отчаивается и обессиленно падает на землю. Думает, что его жизнь окончена, ведь не понаслышке знает, что тут обитают опасные существа, которые по ночам выходят на охоту и ловят идиотов вроде него. Мертвецы, ступающие из тумана, убивающие собой всё живое, жадные до людской плоти. И он сейчас — идеальная мишень. У него нет шансов даже сбежать или укрыться где-то. И остаётся только сжать продрогшими руками серебряный крестик и помолиться хотя бы перед тем, как его растерзают в клочья. Ночь затихает. Нет ни стрёкота насекомых, нет пения птиц, нет воя животных. Нет ничего. Сухие ветки хрустят совсем близко к нему и Душенька не может побороть себя, чтобы взглянуть наверх и встретить свою смерть лицом к лицу. Что-то холодное касается его плеча, чуть трясёт, и глубокий голос звучит словно изнутри. — Ты живой? Душенька вскидывается, размыкает ладони и падает спиной на дерево. Перед ним силуэт. Высокий мужчина в длинном плаще, что закрывает его полностью. Даже рука, лежащая на его плече, облачена в плотные тёмные перчатки. Душенька видит только блестящие в сумраке глаза, и смотрят они на него нечитаемо. Мужчина называет себя Обсидианом. Помогает подняться и, придерживая сильной рукой, ведёт за собой. Он немногословен, за недолгий путь задает лишь один вопрос, почему Душенька тут, если каждый человек в этих краях знает, что быть здесь — значит уже быть мёртвым. Он доводит до каменного замка, что стоит на горе. И посмотрев вниз, где полотно леса уходит вдаль, Душенька едва может различить огни своей деревни. Он забрёл слишком далеко. Внутри замка, на удивление, тепло. Он почти не помнит, как Обсидиан ведёт его по крутым ступеням наверх, как усаживает в кресло перед неразведённым камином в одной из гостиных. Что-то не даёт понять и осознать происходящее в полной мере. Душенька цепляется за края реальности, но Обсидиан задувает свечи, накрывает гостя покрывалом и говорит что-то успокаивающее, пока тот наконец не сдаётся и не проваливается в сон. С рассветом Обсидиан отпускает его. Наказывает идти строго прямо, не сворачивая, и исчезает за тяжёлой дверью. К собственному удивлению, Душенька добирается до дома спокойно, не встретив по пути никого. В деревне никто не придаёт значения тому, что тот возвращается со стороны леса в такой час. Будто и не заметили его отсутствия. И прошедшая ночь с каждой проведённой дома минутой кажется тревожным сном. Единственным напоминанием о реальности служат разодранные и грязные у подола штаны. /// Его мучают сны. Тёмные, как тот замок, серые и холодные, почему-то завораживающие. И в каждом сне есть Он, ночь от ночи всё более разговорчивый. Обсидиан водит его по коридорам, в которых Душенька никогда не бывал, рассказывает о книгах, которые тот никогда не читал. И эти сны до безумства приятны несмотря на всю свою мрачность. Спустя месяц что-то снова манит его в этот лес, и он, будто зная дорогу наизусть, выходит к замку. Минует ворота, тяжёлые кованные двери, что открыты словно специально для него, идёт по просторным ухоженным залам, хотя снаружи замок казался маленьким и заброшенным. Обсидиан уже ждёт его, встречает не в меру радушно и тут же ведёт за стол. И не спрашивает ничего. Ни то, как Душенька нашёл дорогу, ни то, почему вдруг пришёл сюда. Ни его имени. Угощает дорогой едой, которую впору подавать при королевском дворе, наливает вино. Говорит о чём-то отвлечённом в перерывах между тем, как касается бледными губами кубка и отпивает напиток. Их разделяет длинный стол, на разных концах которого они сидят. А окружает пустота, заключённая в готический интерьер. Свет из витражного узкого окна падает ровно посередине стола, белоснежно ослепляющий, отчего Душенька плохо видит лицо своего сегодняшнего собеседника. Точёный бледный подбородок, обрамлённый высоким кружевным воротом чёрной рубашки. Чёрные волосы, падающие на плечи путанными локонами. Разве бывают волосы настолько чёрными, что почти поглощают свет вокруг себя? Ему видится прямой нос, когда Обсидиан поворачивает голову вбок, всего на секунду, но Душеньке хватает даже мимолётного вида. Обсидиан занимает его собой, говорит без умолку обо всём подряд, перескакивая с одной темы на другую. Он аристократ, последний в своём роду. И он предпочёл деревенскую глушь столичной суете. Уединение бесконечному гедонизму, выжженному у него в сознании по крови как долг перед такими же потомственными лицемерами, проводящими дни и ночи в душных сверкающих залах и чужих постелях. В его голосе — смертное уныние, такая усталость от всего на свете, не свойственная даже старикам. Золотой кубок в его изящной руке расплёскивает последние капли вина по скатерти. Душенька внимает каждому слову, как заколдованный. А потом отвечает на каждый вопрос о себе с поразительной искренностью. Обсидиану от чего-то хочется доверять. И Душенька доверяет, хотя встречает второй раз в жизни, но стойкое ощущение, что они знакомы больше, чем оно есть на самом деле, не покидает его до самого конца. Он будто просыпается ото сна только к утру. Обсидиан провожает до двери, как и в прошлый раз, улыбается на прощание только уголками губ, и в следующую секунду, оказавшись в утренней прохладе, Душенька чувствует, что странная нега сошла, и мир снова такой, какой он есть. Чёткий, скучный, опасный, линейный и несправедливый. /// Он появляется в этом замке всё чаще и чаще, и тем сильнее чувство чего-то неправильного. Мелкие детали, проскальзывающие иногда, как неверно подобранные шестерёнки не дают механизму работать правильно. Душенька замечает все странности, будь то выверенные и отточенные годами манеры, не подходящие этой эпохе, или же странный красный проблеск в абсолютно черных глазах, которые ему довелось увидеть лишь однажды. Он догадывается, почти что знает наверняка, что перед ним не просто аристократ, скрывшийся от общества, перед ним кто-то гораздо могущественнее. Ответ находится сам. Душенька снова приходит к нему на закате солнца, и к моменту, как первые звёзды загораются на небосводе, он ступает на мощённую каменную дорожку. Обсидиан уже дожидается его на каменном крыльце в полумраке. Встаёт, когда видит издалека, чтобы поприветствовать. Подпускает как никогда близко и подаёт свою раскрытую ладонь, как и всегда затянутую в перчатку. Они выходят в сад, где необычайно красные розы светятся угрожающе даже в темноте. И несмотря на свою красоту, пугают маревом, издалека напоминающем кровь. Они встают посреди внутреннего двора. Обсидиан отпускает руку и делает несколько шагов вперед, останавливаясь в самом центре круглой мозаики. Полная луна наконец проступает из-за облаков. И Душенька видит своими глазами. Перчатки падают на землю вместе с плащом. Не бледная, белоснежная кожа, с виднеющимися под ней черными венами. Стеклянные глаза, лишенные всего живого, но красивые, как у куклы, неестественно-алого цвета, смотрят на него убито. И клыки: хищные, длинные, способные пронзать плоть. Обсидиан кривит губы в попытке что-то сказать, но замолкает. Он даёт осмотреть себя настоящего, не скрытого теплым пламенем свечей, что маскировали его мёртвую кожу. Даёт шанс уйти раз и навсегда, не позволяя себе снова проникнуть в чужой разум и привязать к себе. Душенька походит ближе спустя долгие минуты молчания, по пути дёргая завязки на своей рубахе, останавливается на расстоянии в пол шага и кладет теплую ладонь на ледяную щеку, заглядывая в глаза и в душу, которая не присуща этим существам, но парадоксально терзающая Обсидиана. Чужие волосы, мягкие на ощупь, струятся вдоль пальцев, когда Душенька ведёт ими к затылку, чтобы обхватить и склонить его голову к доверчиво оголенной шее. Обсидиан сжимает в объятиях моментально, наконец вдыхая тепло человеческого тела. Чувствует, как под тонкой кожей течет кровь, буквально слышит и ощущает фантомный железный привкус на языке, уже почти забытый за… За сколько веков? Один, два или может десяток? Он не помнит ничего, не помнит себя, потому что тогда ничего не имело смысл. Ровно до того дня, пока он не нашёл в своём лесу потерянного мальчика-пастуха. Чужой серебряный крест на шее обжигает ладони. Обсидиан не смотрит туда, где его кожа покрывается волдырями и исходится шипением. Он обхватывает крепче и дёргает его в сторону, отшвыривая в воду вместе с лопнувшим от давления шнурком. Душенька не боится боли, не боится слабости по всему телу. Его не пугает тёплое и мокрое, растекающееся по вороту и впитывающееся багряными каплями. Обсидиан держит его прочно, ведёт влажными губами по шее, оставляя темный след. Он просит: — Останься со мной. Но Душенька уже с ним, готовый разделить свою жизнь с воплощением смерти. Подарить себя кровью и любовью, мыслями и временем. Отдавать себя так долго, сколько может позволить это смертное тело.