Меринит

      — Жду всю сумму в течение месяца, иначе можешь рыть себе могилу на заднем дворе, — прошипел Фенрир и вышел.       Дверь захлопнулась с такой силой, что мне на мгновение показалось: покосившаяся деревянная лачуга сейчас развалится — устояла, — но, если бы это произошло, очередная проблема стала бы неизбежна. А у меня в копилке их и так уже было предостаточно: скоропостижная смерть родителей, недавние похороны, а теперь еще и долги, которые отец, как оказалось, набрал втайне ото всех.       Я не привык жаловаться, но, черт — почему чужие траты вечно ложатся на мои плечи?       Необходимо собраться. Срочно. Иначе так недолго скатиться в уныние — а в моем случае нужно искать хоть какую-то радость.       Я понятия не имел, на что отец спустил эти монеты. Может, проиграл в карты у старика Тома в трактире «Кабанья голова»; может, что-то приобрел и прогорел, а может, и не прогорел.       Кто ж теперь скажет?       А мне об этом было не известно ровным счетом ничего. Однако думалось, что, будь жив отец, он бы и сам не ответил на вопрос — слишком погряз в спиртном. Уже тогда эта проблема казалась мне чем-то немыслимым и требующим решения. Незамедлительного.        Но что я мог сделать? Родители редко прислушиваются к детям.       Хотя я всегда был своего рода спасителем всех и вся, но как же иначе, если это твой отец?.. Родителей же не выбирают.       Теперь возникла еще одна проблема, с которой я даже не представляю, что делать. Самая большая из имеющихся. На текущий момент мой долг шайке Грейбека — основному ростовщику — составлял аж целых триста золотых. Немыслимая сумма. И она росла, грозясь превратиться в ту гору, что погребет меня под собою.       Сегодня он и его люди приходили, чтобы в очередной раз напомнить, какая кара меня постигнет, если не отдать все в ближайший месяц. Но столько у меня не было. Не было, даже если бы мне удалось скопить в три раза больше, чем есть.       Что-то я, конечно, зарабатывал. Но не так много.       Ладно, если летом, то больше, чем некоторые в течение полугода тяжкой работы в нашей маленькой деревеньке — все благодаря определенным умениям. Однако умений зарабатывать сотни золотых за месяц у меня пока не наблюдалось.        Ладонь скользнула по лицу, а тело грузно опустилось на скрипящие, местами прогнившие деревяшки пола.       Ни о чем не думать. Просто двигаться дальше. Как-то же до этого справлялись: когда мама была жива, она выращивала травы на огороде и изготавливала из них простенькие лекарства. Доход был не шибко большим — пятьдесят золотых в год, — но позволял прожить зимой.        Сам я, чтобы помочь семье, начал подрабатывать еще в четырнадцать — в лавке мистера Бёрка, торгующего всякой всячиной — и одновременно продолжил помогать маме с травами. Отец ушел, когда мне только стукнуло двенадцать. Почти на мой день рождения.       Нехороший репей.       Но мама не унывала: привыкла тащить семью одна. Удивительно, но вдвоем стало легче. Я работал несколько часов в день, а мама готовила мази и отвары — ничего не изменилось в этом смысле. Мы постепенно увеличили огород, выкупив маленький участок в семь акров за домом, и стали чуть больше зарабатывать. Спокойствие длилось недолго: ровно до возвращения отца из его дальнего путешествия — именно так тот объяснил свое отсутствие.       Не знаю, насколько дальним оно было, да и было ли вообще. Но нам с мамой пришлось больше работать, раньше вставать и отдавать его долги, которые отец набирал с завидным постоянством. Но мы верили и ждали, что он найдет работу, но тот, видимо, искал ее лишь в ближайшем трактире, пропивая все серебреники — сикли.       Допился.       Плохо так думать, но иногда возникала мысль, что именно с возвращения отца стало совсем худо. Сначала его пьянство, следом наводнение, сгубившее урожай трав и оставившее нас почти без монет, а затем неизвестная болезнь, от которой мои родители сгорели в считаные недели. И я никак не смог им помочь. Пришлось смириться с тем, что иногда от нас ничего не зависит.       Но если боль потери уже немного начала стихать внутри, то оставалось одно, что я никак не мог отпустить — воспоминание о ночи, когда лихорадка начала усиливаться.       Наверное, это никогда не перестанет сниться мне в тревожных снах.       Болезнь, начавшаяся с озноба и жара, который изредка удавалось сбивать, закончилась полным помутнением разума. И смертью.       Все случилось так, как случилось, конечно.       Я остался один-одинешенек. И до сих пор не мог ответить на вопрос, почему в жизни так происходит. Вероятно, никогда и не отвечу.       Кто-то сказал мне — наверное, один из частых гостей трактира, откуда я вытаскивал отца, — что жизнь дает нам только то, с чем мы способны справиться. Как по мне, это «прекрасное» утешение, но со мной вроде пока работало. Попытки успокоить себя хоть как-то — убедить, что когда-нибудь будет лучше — немного действовали — я продолжал жить и заниматься семейным делом. В память о маме. Она многому меня научила: не только выращивать травы, но и выбирать их в лесу, что раскинулся прямо около дома, правильно сушить и варить простенькие отвары. Этого было достаточно, чтобы не умереть с голоду.       Но точно не хватит, чтобы выплатить баснословный долг.       Глухой стук в дверь заставил меня вздрогнуть.       Неужели Грейбек и его люди что-то забыли? Например, сломать мне пару костей. Или, может, решили, что недостаточно запугали?       Трусливому везде мерещатся опасности: если бы это был Грейбек, то дверь бы уже вынесли — второго удара об стену она точно не выдержит.       Пришлось вставать с пола.       — Не заперто, — громко произнес я, кинув взгляд на сломанный одним из людей Фенрира замок.        Имя сломавшего я точно не помнил: вроде Скари или Скаби.       Дверь скрипнула, и на пороге показалась Гермиона, одарив своей мягкой улыбкой. Она замялась на месте, осмотрела следы небольшого погрома, откинула с лица волосы, которые вылезли из ленты, и в нерешительности замерла. Улыбка мигом сползла с ее прехорошенького лица. За ней топтался Рон. Его брови были сведены к переносице, губы поджаты, и я почему-то не сомневался, что руки сжаты в кулаки: слишком воинственно он выглядел.       — Я была в огороде, когда увидела, как из твоего дома выходят люди Фенрира… — начала подруга, но Рон перебил ее:       — Что они опять хотели?       Гермиона кинула на него долгий многозначительный взгляд — слишком она не любила, когда ее прерывали, — а я пожал плечами, наблюдая за ними.       Мы втроем были близкими друзьями с раннего детства. Если мой дом был самым последним, рядом с лесом, то друзья жили неподалеку в схожей постройке, коими пестрела наша деревенька. Такая же, как и многие другие: Хогсмид. Семья Рона проживала через улицу, а Грейнджеры — на другом конце деревни, но Гермиона переехала к Уизли сразу после свадьбы, теперь ютясь в маленькой комнатушке, которую Рон ранее делил с братом.       Но так у всех. Им хотя бы есть где жить — не самый худший вариант.       Да. Очередное успокоение.       Гермиона перевела взгляд с Рона на меня и кивнула, мол, продолжай.       — Как всегда, — произнес я с тяжелым вздохом, закусил губу и опустился на лавку около стола.       Глаза наткнулись на чугунок с обеззараживающим бальзамом, испорченным лично Грейбеком.       Сутки работы и почти неделя ожидания испарились в одночасье.       Мог ли Фенрир ничего не портить? О, несомненно. Но как же без: сделал гадость ближнему — возрадуйся?       Об этой его особенности были наслышаны во всей Долине Хогсмида: в нем самом, в Хогсфилде, в Араншире и даже в Фелдкрофте.       Мне оставалось утешать себя тем, что я был не единственным, кто сносил издевательства и угрозы Грейбека.       И вновь утешение.       — Когда последний день уплаты? — Гермиона вздохнула. — И сколько?       Ранее мне не хватило смелости назвать полную сумму: думал, что разберусь.       — Тридцатое ноября, — коротко ответил я и едва слышно выдохнул: — Триста галлеонов.       Признаться, я не представлял, что со мной будет. У меня было только двадцать золотых и пять серебряных монет — вот и все, что имелось.       — У меня есть пятьдесят, — сказала Гермиона тем самым тоном, который кричал, что возражений она не примет. — Я копила на отдельный дом, но дам их тебе. Вернешь… когда сможешь.       Она стушевалась и замолчала, а мне на секунду почудилось, что я поймал слегка недовольный взгляд Рона.       Привиделось, видимо.       — Не стоит, Гермиона. Я что-нибудь придумаю, — наверняка вымученная улыбка скользнула по моим губам.       Мне не хотелось беспокоить друзей и уж тем более брать их деньги.       Эта сумма все равно бы не помогла. Даже если мне бы удалось найти того, кто купит быстро мой дом, максимум, что за него дадут — не больше сотни золотых, если не многим меньше. Спешка. Тогда перееду к Уизли и буду спать у Молли в курятнике. Но продажа оставалась самым крайним вариантом: он был дорог как память о родителях. Если другого ничего не придумается…       При этой мысли я вздрогнул, вспоминая, что случилось с предыдущим должником Грейбека: его тело превратилось в гниющий безжизненный кусок мяса, подвешенный за ноги на центральной площади.       Я, как и все люди вокруг, боялся Фенрира, но не собирался сидеть и сетовать на судьбу.       Стоило опробовать все варианты, даже самые нереальные, чтобы покрыть долг.       Гермиона закусила губу, коснулась плеча Рона и присела рядом на лавку, поправив выцветшее длинное платье, на которое поверх был накинут прохудившийся плащ.       — Я думала поспрашивать у знакомых, чтобы ссудили меня нужной суммой, кто сколько может, а мы потом что-нибудь придумаем, — шепнула она, предложив вариант.       Это был не выход. Как бы друзья ни пытались убедить меня в обратном.       Что еще можно сделать? Не верю, что наступит такой момент и эти монеты упадут с неба. Ни с того ни с сего.       Я привык работать, да и по-другому здесь было нельзя, если хочешь выжить.       — Я не знаю, когда смогу отдать всем все до последнего галлеона, а люди будут ждать, — вздохнул я. — Выкручусь.       Попытка придать своему голосу бодрый тон провалилась, судя по жалостливым взглядам друзей.       Меня спасет только чудо. Но можно же помечтать?..       Я слабо улыбнулся, сразу подумав о маме. Она всегда верила в волшебство и не уставала повторять, что в жизни могут случаться ситуации, которые переворачивают все с ног на голову, когда ты этого совсем не ждешь.       Волшебство… Здесь давно забыли о магии, хотя ходили легенды, что на этих землях люди когда-то жили в гармонии с волшебными существами. Я же чудом больше считал не магию, а провидение. А оно, конечно, неразрывно было связано с обстоятельствами.       Каждому из нас хочется верить, что кто-то или что-то, например случай, вытащит нас из проблем; верить в магию, которая якобы где-то рядом, но реальность окатывает ледяной водой с ног до головы самых настойчивых и упрямых, показывая действительность. Как она есть.       — Гарри, — Гермиона назвала мое имя, привлекая внимание. — Знаю, это глупая идея… — она замялась, как будто не могла подобрать правильные слова.       Гермиона и не могла! Девушка, которая, кажется, знала обо всем на свете.       — Говори, — подтолкнул я ее к продолжению.       — Это будет звучать, как бред местной умалишенной, но если это сработает, — она пожевала нижнюю губу, собираясь с мыслями.       Мы с Роном смотрели на нее с ожиданием — я краем глаза видел, насколько внимательно друг слушает свою жену.       — Бабушка рассказывала, что существует легенда о волшебном цветке. Его можно найти в нашем лесу только будучи… — Гермиона оробела, — невинным. Это как с единорогами…       — Ты веришь в единорогов? — улыбнулся я ласково.       — Если это спасет тебя от шайки Грейбека, я поверю хоть в черта рогатого! — эмоционально воскликнула она.       — Почему ты мне об этом цветке не говорила? — чуть возмущенно пробурчал Рон.       — А нам с тобой что с ним делать? — спросила Гермиона и покраснела. — Еще ведь нужно понять, как его собрать и как приготовить из него эликсир удачи, — отрезала она. — А потом продать. И кому продать.       Правда в этом была. Не в эликсире, конечно же.       Мама столько рассказывала о травах, собираемых в определенные дни или недели лунного календаря, иначе они теряют свойства, и о тех, что цветут только в определенный день. Однако как быть с растением, подобным мифическому существу, я понятия не имел.       Как с ним обращаться? Да и был ли смысл гнаться за слабой надеждой?       Подруга словно прочла мысли, цокнула и протянула:       — Пробовать нужно все варианты. Тем более его можно найти лишь раз в году: когда стирается грань между мирами.       — Самайн?.. — полувопросительно предположил я.       Она порывисто кивнула.       Выбор у меня, конечно, был невелик: поверить в чудо и рискнуть или же отдаться на милость Фенриру.       Я скривился, представив, как скоропостижно закончится моя жизнь.       Но и идея с «волшебным» цветком отдавала помешательством… А я верил в магию.       Кхм. Наверное, на таких безумцах и держится мир.       — И где его искать? — спросил я с нескрываемым сомнением.       Человек принимает решение в считаные секунды — уже в этот момент я осознавал, что рискну. Одна ночь, и если не получится, то начну придумывать другие способы спасения себя. Можно, конечно, было уехать и скрываться от Грейбека, вот только лапы у него длинные и загребущие. И друзей много повсюду — кто-то да сдаст.       — Как где? В Запретном лесу. В полночь.       Я же говорил, что Гермиона знает абсолютно все.       — Ты себя слышишь? — попытался воззвать к ее голосу разума Рон.       Но тот уже давно и безвозвратно утерян — у нас всех осталось только чувство безысходности. Предопределенности.       Я был согласен на любую авантюру, особенно когда в голову лезло только плохое.       — Я-то себя слышу, Рон, но что ты предлагаешь, раз такой умный? — она натянула совсем недобрую улыбку.       — Эм, ну у нас за ум ты отвечаешь, — он смутился.       — Именно, — недовольно бросила она. — Поэтому мы можем пойти с Гарри.       Вот только этого мне не хватало: если помирать, так вместе. Я был против, чтобы они лезли — заденет же заодно, а у них семья. Мне же не должно быть страшно: я один.       — Я подумаю над всем этим, — остановил я их перепалку.       Гермиона открыла свою большую холщовую сумку и достала оттуда книгу.       — Вот. Я в ней недавно и прочла про цветок — подтвердились слова бабушки.       — А ты подготовилась, — едва слышно прошептал Рон.       И привлек к себе наши взгляды.       — В отличие от некоторых, Рональд. — И Гермиона потеряла к нему интерес.       Я покачал головой и тяжело вздохнул, стараясь мысленно убедить себя, что это тот самый случай — провидение, — в который я так верю, а не помешательство. Общее.       — Если решишься этой ночью, то… — Без слов было понятно, что Гермиона хотела сказать.       А я? Мне нужно было как-то уберечь их. В нашем лесу в дневное время легко было потеряться, а про ночь и говорить нечего — сколько людей там заблудились и не были найдены?.. Не счесть. Но у меня было небольшое превосходство: часть леса я знал как свои пять пальцев. Примерно до небольшой поляны, что находилась в полумиле от края.       Оставалось надеяться, что из этого хоть что-нибудь получится. В крайнем случае соберу в лесу какие-нибудь составные части для отваров.       Я старался не обращать внимания на тот липкий страх, что прошел по спине мурашками и сконцентрировался в районе загривка. Неизвестность страшила.       Но что со мной могло случиться? Зверье так близко не подходило к деревне, поэтому быть съеденным заживо мне не грозило.       И все равно я нервничал.       — Я обязательно все изучу, — пообещал я ей и, поставив локти на стол, оперся на деревянную столешницу, поднявшись.        Гермиона выдавила улыбку, накрыла своими пальцами, с искусанными ногтями — привычка, когда читает, — мою руку и крепко немного нервно сжала.       — Гарри, мы с тобой. Всегда.       Эти слова приятным теплом отозвались внутри, обогревая и обволакивая. Немного вытесняя страх.       Пусть мы с ними не были кровными родственниками, но Рон с Гермионой стали для меня самыми близкими людьми. Моей маленькой семьей.       И мне даже не хотелось думать, что я как-то могу их подставить или навредить, ведь даже если со мной что-то случится, Грейбек будет мучать тех, кто близок ко мне, и им придется отвечать за меня. Но это касалось всего в жизни: я считал, что тянуть за собой родных — плохая идея, как бы ни было сложно.       Я обошел стол и чмокнул подругу в макушку, стараясь передать ту щемящую нежность, что скопилась во мне.       — Идите, а я пока подумаю, — произнес я.       — Если решишь, то к вечеру мы будем тебя ждать, — пообещал Рон.       — Хорошо.       Эти обещания никогда не будут выполнены — это я знал точно.       Проводив друзей из дома, я прикрыл за ними дверь, раздумывая не подпереть ли ее: со сломанным замком так ничего и не было решено.       Я только вздохнул и обвел дом взглядом — брать здесь было почти нечего.       Вокруг были разложены остатки ингредиентов для бальзама, который я готовил, поблескивали склянки и колбы. В углу комнаты на рабочем столе покоились мерные весы и одна большая книга — самая главная моя ценность. Ее написала мама: там были собраны все рецепты. Когда-то на создание книги ушло немало монет: листы пергамента, чернила, кожа, — все это стоило очень дорого. Это не говоря о силах и времени, которые она приложила.       Эту реликвию мне нужно было сохранить и передать детям. А остальное не имело ценности. Воры захотят вынести кровать? Так я бы ее и сам им вручил, если бы дали немного золотых. Все до последней вещи бы отдал, а не шел ночью за неведомым, даже сказочным, чудом.       Мои мысли так и крутились вокруг этой неприятности: я раз за разом возвращался к ней, поэтому чтобы хоть как-то себя отвлечь, подхватил книгу, оставленную Гермионой, погладив ее по мягкому и на вид старинному переплету, ушел в свою комнату — там лучше свет в это время дня. Жесткая кровать на одного, сколоченная из досок, на которой лежал матрас из перьев, добротный стол, табурет, масляная лампа и сундук для немногочисленных вещей. И привычный запах трав.       — Что ж, посмотрим, что ты за зверь, — сказал я сам себе и распахнул книгу на содержании, не собираясь тратить время на чтение полностью.       Сразу к делу.       Мне необходимо было узнать все, что возможно: времени оставалось всего ничего. До заката. А дальше я собирался совершить самую большую глупость в своей жизни.       Мне всегда говорили, что я немного наивен, но почему-то многие путали с этим понятием доброту. Может, это и было ее проявление? Но я собирался пойти и найти цветок, приготовить зелье, а затем либо выпить, чтобы все как-то да разрешилось, либо продать. В деревне есть те, кто готов заплатить за любое чудо.       Так. Не время разглагольствовать.       Я сел за стол и углубился в книгу, рассчитывая хоть как-то подкрепить свою уверенность в том, что не до конца сошел с ума. Когда-то никто тоже понятия не имел — или забыли — о Глоредине: цветке, который сейчас добавляли в заживляющий бальзам для ускорения действия.       Я вон его сколько засушил на зиму.       Мой взгляд скользнул по разложенным ящикам разных размеров, что я сколотил сам из шпона. Они аккуратно были выставлены в углу комнаты.       В самом верхнем как раз и лежал этот цветок.       А тот новый, который мне еще предстояло найти — если вообще это было возможным, — Меринит, как оказалось, рос глубоко в чаще Запретного леса.       В голове мелькнула мысль, что стоит с собой взять немного провизии, если вдруг несколько дней придется ходить в поисках выхода из леса по тропам, и я сделал себе пометку: не забыть.       Также мне пришлось мысленно делать пометки о внешнем виде растения, чтобы точно представлять, что искать. Воображение все-таки нарисовало цветок с раскинутыми крупными листьями; полупрозрачный и переливающийся всеми цветами радуги и с яркой синей сердцевиной, похожей на адамант.       Как сердцевина может быть подобна камню? Я, признаться, и его видел только на картинках редких книг.       Время такое, но раньше было еще хуже. Теперь у меня есть возможность читать, что-то узнавать, а еще лет сто назад мало кто имел даже эту возможность.       Я еще раз скользнул взглядом по цветку.       С воображением — с абстрактной картинкой — у меня плохо. Нет, примерно представляю, как все должно выглядеть, но вот эти «переливы цвета» вызывали сложности. Это еще, если окажется, что он существует. С каждой строчкой в это верилось все меньше.       И, несмотря на всё неверие, я стоял подле двери примерно за час до захода солнца.       Нужно было зайти в лес как можно раньше, пока еще хоть что-то видно — все-таки факел не осветит путь так же хорошо.       Вдох. Выдох.       Нельзя позволить сомнениям взять верх — стоит только допустить мысль о невероятности собственных действий, и все: сразу можно из сломанной Грейбеком мебели сколачивать себе гроб и ложиться в него.       Больше не медля ни секунды, я вышел из дома, прикрыв скрипнувшую дверь, остановился на крыльце и, вскинув голову наверх, вздохнул.       Темное небо с едва проглядывающими лучами солнца низко нависало и давило. Стояла абсолютная тишина. Тяжелая. Вязкая.       Собравшись с мыслями и окончательно решившись, я прошел по двору, преодолел ограду и вышел сразу к лесу. У самого края я обернулся и некоторое время стоял, разглядывая каждое дерево, свой покосившийся, но любимый дом, вечно становящуюся скользкой дорожку: настолько, что не пройти, и огород. Стоял, словно прощаясь с любимым местом.       Я мотнул головой.       Завтра уже буду дома — что я разнервничался? Глупости все это.       Я отвернулся и отправился в путь по извилистой, едва заметной, но такой знакомой тропе. Под ногами хрустели ветки и шуршала уже пожухлая трава, хоть как-то прерывая царящее вокруг безмолвие. Все будто вымерло: ни одного живого существа.       Хоть бы птица где ухнула, и одиночество уже не чувствовалось бы так ярко.       Ощущать себя единственным человеком на много миль вокруг не хотелось, но что поделаешь?.. У меня была определенная цель — быстро выполню задуманное и домой.       Пока я резвым шагом — почти бегом — шел вглубь леса, изредка отодвигая раскидистые ветки, интуиция продолжала подкидывать тревожные мысли. И о том, что было, и о том, что будет: насколько был велик риск потеряться ночью, насколько хорошо запомнил цветок, получится ли его найти и узнать… И было внутри какое-то тяжелое чувство, которому я не мог дать названия.       Я до побелевших костяшек сжал пальцы на древке факела. Холод начал пробираться под одежду все глубже. Удивительно, но мне чудилось, что я тепло оделся: в камизу, котту и даже плащ накинул.       Порыв сильного ветра надрывно, протяжно завыл, а ветви деревьев зашелестели, словно живые.       Ощущалось все так, будто место было настроено… враждебно.       Напряжение, отдающее куда-то в спину, не покидало тело. И стужа, ставшая в чаще леса более явной, сковывала все сильнее. Одновременно со страхом.       Чего я боялся?       Но кое-что действительно заставляло нервничать. Я не мог сказать, что сам лес меня пугал, нет — он был привычен. Мама с самого детства отправляла меня туда, и он всегда казался живым — стоило бы уже привыкнуть, — но не сегодня. Я верил, что у всего есть «душа». А если коснуться коры дерева и подождать, то можно почувствовать тепло. Так и у этого места она тоже была — оно будто дышало и жило собственной жизнью. И, кажется, было мне не радо. Или не испытывало симпатии как минимум.       Может, день такой? А возможно, все эти изменения вокруг были знаком, что я на правильном пути?.. Это вселяло надежду и одновременно провоцировало опасения.       Птица на дереве гулко ухнула, вырвав из размышлений и заставив мое сердце камнем упасть куда-то в желудок и забиться, как у загнанного лисой зайца.       И тело моментально покрылось крупными мурашками. Я начал уговаривать себя, что это от холода.       Хотя, наверное, это все-таки был страх неизвестности знакомого места. Своего рода противоречие.       Привиделось, что я краем глаза заметил чью-то тень в отдалении, но стоило сосредоточить внимание на том месте, между деревьями, как она исчезла.       Я сглотнул и ускорил шаг, подгоняемый собственными ощущениями. Под ногами хрустнула тонкая корка льда.       Откуда? В деревне не было и намека на заморозки.       Стало еще холоднее, и я закутался плотнее в потертый плащ.       Мороз начал жечь кожу лица. Еловые ветви зашелестели сильнее, будто нашептывая что-то отдаленно похожее на: «Беги».       У кого-то окончательно разыгралось воображение, похоже, и шагу я все-таки прибавил, до поляны добравшись еще до того, как тьма окончательно завладела каждым уголком, опустившись будто за мгновение и став непроглядной. Бездонной. Осязаемой.       Подумалось, будто огромное чудище нависло над лесом, поэтому так быстро темнота сомкнулась вокруг, и теперь только факел освещал округу на несколько футов: мягкий свет змеей расползался вокруг.       С каждой минутой мое решение выглядело все более сумасшедшим.       И где стоит искать необходимое?       Наивный идиот, что пришел в лес в канун Дня Всех Святых и жаждет его сокровищ. Да мне нескольких недель не хватит, чтобы его прочесать; чтобы заглянуть под каждый камень, лист и корешок.       В свою удачу я не верил. Есть избранники фортуны, которым стоит только подумать — и все складывается наилучшим образом, но это точно не про меня. Я, скорее, из того типа людей, что найдет по дороге галлеон и потеряет десять.       В отдалении хрустнули ветки.       Раз. Второй… Третий.       Я гулко сглотнул, ощутив, как противный липкий страх пускает корни в сердце. Казалось, что я не смогу больше пошевелиться: оцепенение сковало тисками конечности.       Это лишь чудится. Лишь чудится.       Спокойно. Какой-нибудь заяц — здесь же полным-полно животных. И то, что я никого не видел, — не значит, что в лесу никто не живет… например тот, кто намного крупнее и клыкастее ушастого комка меха.       Я только выдохнул, пытаясь успокоиться, как мне показалось, что я слышу медленные шаги. И под ними шуршит былие. Шевелится. Противится приближающейся поступи.       Очередная ветка хрустнула под чьей-то тяжелой ногой. И опустилась звенящая тишина.       Лес словно спал. Как вдруг…       — Привет, — раздался спокойный голос рядом.       И в горле застрял крик, раздирающий гортань.