***
— Давай просто поедем в Саут-Бенд прямо сейчас, — Микки позвонил Одри, полагая, что она его единственный друг и, возможно, она сможет отвлечь его или увести подальше от гаража, рыжего, от самого себя... После целого дня сна, курения, чтения, рисования в наушниках, чтобы заглушить звуки мастерской, он чертовски беспокойный и скучающий. Он должен признать, что чувствовать скуку довольно приятно по сравнению с другим дерьмом, которое он испытывал в последнее время, но это все еще не то чувство из прошлого, которое он хочет вернуть — то чувство, которого он боится, ушло навсегда. — Зачем? Мы не сможем получить деталь до утра, Микки. Уже половина четвертого. Они будут закрыты, — Одри звучит удивленной, но в то же время смущенной. — Да, я думаю, нам придется провести вместе ночь. — Что мы будем делать всю ночь в мотеле? — Я не знаю, — Микки пожимает плечами, хотя Одри его не видит. — Ты подкатываешь ко мне, Милкович? — Одри дразнит его, в её голосе веселье. — Что? — Он слегка краснеет, хотя знает, что она шутит. — Я думал, ты сказала, что ты не в моем вкусе. — Я на 100% уверена, что это так. — Да, что ты знаешь о моем типе? — Этот разговор глупый, и он удивлен тем, как легко он может участвовать в подобном «игривом подшучивании» — то, с чем ему никогда не было бы комфортно раньше. Одри фыркает от смеха на другом конце провода. — Ну, во-первых, я почти уверена, что вагина – это чересчур для тебя. — Микки слышит ее смех и практически видит, как она откидывает голову назад, наслаждаясь собственными словами. — Что? — Глаза Микки широко раскрыты, и он задерживает дыхание. Он не уверен, почему это так важно, но это так. Пытается сообразить, как вести себя, как выразить несогласие, не слишком сильно протестуя, но ему это и не нужно, потому что Одри закончила весь разговор, хорошенько посмеявшись. — Хорошо, Микки. — Кажется, что Одри улыбается. — Встретимся в мастерской в половине восьмого. Да? Микки с облегчением выдыхает. — Да, — соглашается он, и они прощаются. Он совсем не удовлетворен, если уж на то пошло, он выбит из колеи и лезет вон из кожи после этого разговора. И беспокойный. Такой чертовски беспокойный. Затем его разум переключается, и он начинает думать о том факте, что Йен был в мастерской прошлой ночью в нерабочее время. В его убежище, и что он планирует стать учеником у механика — подмастерьем вместе с ним. Микки чувствует, как его руки сжимаются в кулаки, а зубы скрежещут друг о друга. Вот оно. Это праведное негодование, которое святее твоего гнева. Так драгоценно. Так свято. Этот гнев горит глубоко в нем и ощущается как часть его души. Он вернулся, и он приветствует его. Это приносит облегчение. Чувствует себя целым. Подпитываемый вновь обретенной яростью, Микки быстро надевает ботинки, натягивает футболку и практически сбегает вниз по лестнице. Он марширует по гаражу, не обращая внимания на вопрос Деймона «Что случилось?» и насмешливый взгляд Энцо, не обращая внимания на широко раскрытые глаза Йена и необычное появление Джоунси, и топает прямо в кабинет Вилли, ожидая ссоры.***
За исключением напряженного спора, который произошел у Микки с Вилли неделю назад, когда Микки извинился, а затем отозвал свои извинения, вместо этого ограничившись презрением и тревожным отвращением, Микки и Вилли никогда не ссорились. За тот год, что Микки работал на Вилли, учился у Вилли, был принят в семью Вилли, они никогда по-настоящему не ссорились. И хотя Микки чувствовал, как агрессия закипает у него внутри, он не собирался прибегать к насилию — во всяком случае, не с ним. Но в его голове крутятся мысли, пропитанные цианидом, и он готов швырнуть их в сторону Вилли, желая в этот момент, без особого уважения, отравить их взаимосвязь. Микки врывается в офис мастерской и обнаруживает Риту-Мэй, которая, перегнувшись через плечо Вилли, просматривает то, что, вероятно, является инвентарным списком. Они одновременно смотрят на Микки, но Рита выпрямляется с неодобрительным взглядом и скрещивает руки перед собой. Что ты здесь делаешь, Милкович? бурлит в ее глазах, и это заставляет Микки слегка съежиться. — Микки! — Вилли улыбается, выглядя слишком счастливым, чтобы видеть его, что сбивает Микки с толку. — Как дела, малыш? Я слышал, ты неважно себя чувствуешь. — Вилли наклоняется к нему. — У тебя все в порядке? Внезапно у Микки заплетается язык, искренняя забота и внимательность Вилли путает его, затуманивая чистоту его гнева. Он хочет злиться, хочет почувствовать этот жар, эту ярость. Хочет куда-то направить свои чувства, но его так чертовски тошнит от всех этих чувств. Блять. Микки просто хочет быть чертовски злым. Почему все не могут просто позволить ему злиться? Это несправедливо. Рита-Мэй бросает свирепый взгляд в сторону двери, говоря ему, что он пропустил мимо ушей ее прошлые предупреждения. Микки слегка дрожит, когда она проходит мимо. Черт, иногда она пугающая. Сейчас он даже не может вспомнить, как она была немного мягкой и по-матерински заботливой. Как будто это был гребаный лихорадочный сон. Микки стряхивает мурашки, пробежавшие по спине, и поворачивается, чтобы посмотреть на Вилли, чьи бледно-голубые глаза нежны и добры, и Микки это ненавидит. Он просто чертовски это ненавидит. — Мне нужно с тобой поговорить. — Голос Микки мягче, чем он ожидал, и это ему тоже не нравится. Он просто ненавидит всё, черт возьми, что происходит прямо сейчас. — Хорошо. — Вилли откидывается на спинку стула, приветливый, открытый. — Я все равно надеялся, что мы сможем поговорить. Заходи. Присаживайся. Микки соглашается и медленно входит в комнату, садясь напротив своего работодателя, своего лидера, своего нынешнего противника. Он чувствует, как гнев покидает его, и отчаянно пытается обуздать его, представляя Йена в мастерской, работающего в нерабочее время, обучающегося, делающего то, на что у него ушли месяцы. Но на самом деле, чем больше он думает об этом, чем больше пытается вернуть свое негодование и драгоценный гнев, тем сильнее они утекают сквозь его пальцы. Как вода, при сжатии кулака — вытекает из его руки. И он остается с болью в груди и комом в горле, и ... со своими гребаными чувствами. Его другие гребаные чувства, те, которые гнев должен ограждать, прикрывать. Блядь. Микки удручен, его предали, он подавлен и ему просто чертовски больно. И он не знает, что сказать. Он ненавидит все эти ощущения. — Эй, Мик. — Вилли наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, чтобы посмотреть Микки в глаза. — Поговори со мной. Я знаю, у тебя что-то происходит. Ты сам не свой, и ты почти не разговариваешь со мной. Мы должны пройти через это, дитя. — Я не гребаный ребенок. — Микки немедленно сожалеет. Он говорит как гребаный ребенок. Господи, неужели он такой. По-детски надутый, почти хнычет — делает всё, кроме топанья ногами. Вилли глубоко вздыхает. — Я знаю, что ты не ребенок, но я почти на сорок лет старше тебя, и, учитывая, что ты был как сын для нас с Аной, я думаю, что заслужил право называть тебя так. Ты как один из моих детей. И мы, блядь, должны с этим разобраться. Нужно разобраться, что с тобой происходит. — Может быть, тебе нужно разобраться в том, что с тобой происходит. — Микки встает, защищаясь и испытывая боль. — Может быть, тебе нужно разобраться в том, что происходит здесь, в мастерской. И… и ... — Микки выпускает горячий воздух через ноздри, не в силах произнести то, что он хочет сказать. И Йен. И Ана. А как же Йен? А как же Ана? — Хорошо, Микки. — Вилли вскидывает руки в воздух. — Что происходит здесь, в мастерской? Скажи мне это? С чем нам нужно здесь разобраться? — Почему… — Микки прочищает горло, подбирая слова с таким охренительным трудом. — Почему ты позволяешь Йену начать обучение? Он даже не был на работе две недели. Мне потребовались месяцы, чтобы ты позволил мне это сделать. Почему ты так к нему относишься? А? — Микки выгибает брови, прикусывая нижнюю губу, к нему возвращается часть того прекрасного гнева, который змеится вокруг обиды и отвержения, запечатывает их, позволяя им снова спрятаться. Вилли прерывисто вздыхает, его плечи опускаются. — Послушай, Микки, я собирался поговорить с тобой об этом. Мы должны внести кое-какие изменения здесь. Я не могу продолжать это делать. Я не могу продолжать приходить сюда каждый день, работать. Мои руки трясутся, я ни хрена не вижу, мои колени болят, даже когда на улице не холоднее, чем в аду… Я даже с машинами не могу работать без посторонней помощи. И рутинная работа с деловой частью, налогами, зарплатой и всем этим дерьмом… — Вилли пренебрежительно машет рукой в воздухе. — Я устал. — О чем ты говоришь? — Микки не ожидал услышать ничего из этого и не уверен, откуда это появилось. — Я хотел сначала усадить тебя и поговорить с тобой об этом, но у нас не было времени, а потом, последние несколько недель, между нами, всё было не так. Я не знал, как с тобой поговорить. Но я должен что-то изменить, потому что мне нужно вроде как... не знаю... уйти на пенсию, я думаю. — Что? — Микки откидывается на спинку стула. – Уходишь в отставку? Но какое это имеет отношение к Йену и к тому, что ты его так продвигаешь, а? — Послушай, — говорит Вилли, его тон становится немного более агрессивным. — Мне нужен Энцо, чтобы помочь с ведением деловой части… — Этот гребаный парень? Ты серьезно? И ты доверяешь ему в этом? — Микки не хочет больше ничего слышать. Он прерывает Вилли с выражением отвращения и удивления на лице. — Этот парень? Он гребаный преступник. — В глубине души он знает, что это нелепый аргумент, но он не может остановиться, и ему кажется, что он тонет в мыслях. — Мы все преступники, Микки. И он отсидел за нападение, а не за кражу или наркотики. — О, хорошо. Отлично. — Микки скрещивает руки перед собой, отводя взгляд, еще больше принимая позу недовольного ребенка. — Ты попал в тюрьму за покушение на убийство, и твой послужной список длиной в милю. — Вилли пожимает плечами, глядя на Микки. — Это было нападение при отягчающих обстоятельствах. И мне просто не нравится этот парень. Он — мудак, дерьмовый механик, и ты собираешься доверить ему мастерскую? — Он работает на меня шесть лет и знает бизнес. Месяцами изучал со мной книги и все такое прочее. И последние два года посещал бизнес-курсы. — Ты так долго это планировал? — Голос Микки становится пронзительным, он снова чувствует боль. Обидно, что Вилли не поделился этим с ним. Обидно, что есть еще одна вещь о ком-то из его близких, о которой он не знал. Что-то важное. Как будто они хранили от него секрет. Все они. — И да, и нет, — говорит Вилли. Он проводит мозолистыми руками по волосам. — Энцо — механик невысокой квалификации, и ведение бизнеса ему больше по душе. Он хорош в этом, понимает это. Я не уверен, как ты не заметил, что за последний месяц он стал больше заниматься офисной работой, но это так. Ему лучше находиться в офисе, чем в гараже. — А как же Рита-Мэй? Сколько она здесь? Двадцать лет? — Микки использует для нее какое-то псевдо-возмущение. — Да, вообще-то, семнадцать. Была здесь с самого начала. Ей было двадцать лет, моложе тебя. — Вилли откидывается на спинку стула, скрещивает руки перед собой, улыбается, очевидно, размышляя о том времени, когда Микки даже не мог себе представить Риту Мэй. — Рита не хочет иметь ничего общего с этим, с бизнесом. И мне нужно, чтобы она управляла гаражом. Она все равно не хочет ничего делать, кроме как быть механиком. Мне повезло, что она мирится с вашими тупыми задницами, и она неохотно согласилась присмотреть за Энцо на всякий случай. Но она будет крутить педали, пока у нее не отвалятся руки и она больше не сможет ходить. Честно говоря, она лучший механик, который у меня когда-либо был. — Он снова улыбается. — Это здорово. Я рад, что она лучший механик, который у тебя когда-либо был. Это просто чертовски круто. — Тон Микки саркастичен, и он откидывается назад, покусывая нижнюю губу, отчего она распухает. — Послушай, Энцо на самом деле не собирается управлять бизнесом полностью. Для всего будет нужно мое согласование, и один из внуков в конечном итоге возьмет управление на себя. — Кто? — Джулиан. Ты знаешь, что он механик и заканчивает бизнес-школу. Не хотел от меня никаких одолжений, но в конце концов он будет готов взять всё на себя. Микки задумчиво смотрит вниз, чувствуя, что Джулиан был бы хорошим претендентом для этой работы, исходя из того, что он знает о нем. — Да, хорошо, но что теперь? Что, черт возьми, все это значит сейчас? — Микки. — Вилли снова наклоняется вперед. — Джоунси, очевидно, постепенно уходит. Я почти уверен, что он уволится в ближайшие два месяца. А Моралес — гребаный наркоман и чувствует себя совершенно комфортно в том положении, в котором он находится. Последние два с половиной года он не прилагал никаких усилий, чтобы заняться чем-либо другим. — Вилли откидывается на спинку стула и вздыхает, внезапно выглядя измученным. — Когда ты начал здесь работать, Микки, у нас было четыре механика. Мне не нужен был еще один механик. Не говоря уже о том, что поначалу ты был не совсем открытый и дружелюбный. — Извините меня, черт возьми. Я думаю, что Йен просто намного дружелюбнее — Микки кусает слова. — Не мог бы ты заткнуться и послушать? — Вилли, очевидно, устал от отношения Микки, но Микки просто закатывает глаза. — Когда Джоунси наконец уйдет, у меня останется всего три механика, а с Энцо, занимающимся книгами, заказами, инвентарем ... будет два, может быть, два с половиной. Мне нужно, чтобы Йен начал учиться, чтобы он мог начать занятия как можно раньше. — Чертовски невероятно. — Это не особое отношение. Это не то, что ты думаешь, Микки. Мне это нужно. Йен и я… — Я не хочу слышать о тебе и гребаном Йене. — Вот оно. Вот этот гнев. Желанный огонь в его животе ползет вверх по шее. — Микки... — Вилли поднимает руки. — Нет. К черту это. — Микки встает. — Ты хочешь, чтобы я тренировал его, прекрасно, но я не собираюсь слушать, как ты говоришь о нем. — Микки, успокойся. Ты все неправильно понимаешь. — Вилли подходит к нему. — Послушай. Почему бы тебе не прийти на ужин? Ана спрашивала о тебе. Она хочет тебя видеть. Мы хотим, чтобы ты пришел. Проведи немного времени с семьей. — Ты сейчас серьезно? — Микки чувствует, как жар усиливается, пробираясь по лицу в мозг. Его глаза горят, а горло сжимается. — Как я могу посмотреть ей в глаза прямо сейчас? Вилли может только смотреть на Микки, его рот приоткрыт, как будто он хочет что-то сказать. И Микки чувствует, что это поворотный момент, или точка невозврата, неважно. Какой-то гребаный момент. Он не уверен, но он думает, что это тот момент, когда Вилли может либо придумать, как убедить Микки, что все будет хорошо, и что он должен прийти навестить Ану. Или это тот момент, когда он должен придумать, как объяснить Ане, почему Микки отсутствует. Но Микки на самом деле не думает, что он сможет убедить его. И он уверен, что если он что-нибудь скажет Ане, это будет полная чушь. Но Вилли ничего не говорит. Его глаза затуманиваются при виде Микки, и пожилой мужчина тяжело сглатывает, засовывает руки в карманы и отводит взгляд от Микки, опуская глаза. Может быть, чтобы скрыть слезы, может быть просто потому, что он больше не может видеть отражение своей вины в глазах Микки. Он не уверен. И в этот момент ему все равно. Микки поворачивается, чтобы уйти, не сказав больше ни слова, но прежде, чем он даже осознает это, он оборачивается, и слова вылетают из его рта, над которыми он не властен. — Что бы ни происходило, я, конечно, надеюсь, что Йен не думает, что должен оказывать тебе какие-либо услуги, чтобы сохранить свою работу. Потому что это было бы серьезной проблемой. — Он не уверен, почему это звучит как угроза, но это так, и глаза Вилли поднимаются и широко открываются, рот разинут. — Настоящей проблемой. Микки вздергивает подбородок, и на секунду он становится тем Микки, которого только что выпустили из тюрьмы. Микки, который прожил жизнь в клетках. Микки, который дважды не задумывался о том, чтобы проламывать черепа, если это было оправдано и даже когда это было не так. Этот Микки стоял перед Вилли так, словно за последний год ничего не произошло. Но Микки хладнокровен, он сдержан. Его дыхание спокойно, и он сохраняет стальной взгляд. Слова, пропитанные угрозой, слетели с его языка, и это было правильно. Он чувствует себя защищенным. Он чувствует себя крутым. И ничто не может сбить его с ног в этот момент. Затем он разворачивается и выходит из офиса, оставляя дверь широко открытой. Микки расхаживает по мастерской с раздувающимися ноздрями и размахивающими руками. Он проходит мимо Йена, который тщательно убирает набор инструментов, но Микки не смотрит ему в глаза, он не может в данный момент. — Микки. — Голос Йена звучит за его спиной по-другому, звучит знакомо. В его голосе слышны нотки отчаяния, но также и уязвимости. — Микки, пожалуйста. Микки останавливается. Такое чувство, что слова захватывают его. Он не знает, что чувствовать. Не знает, что делать. Он поворачивается и бросает короткий взгляд на Йена, слегка указывая головой в сторону переулка. Что он делает? Почему он идет в переулок с этим парнем? Он чувствует, что сходит с ума. Его чувства сталкиваются и превращаются во что-то настолько беспорядочное, что он не может разобраться, что именно. Йен следует за Микки в переулок и сразу же протягивает Микки сигарету, прикуривая ему и себе, даже не глядя в глаза. Они молчат и напряжены, и Микки не чувствует ничего, кроме тепла, исходящего от Йена. — Итак… — Микки прочищает горло. — Я, э-э, думаю, мне нужно поблагодарить тебя за помощь прошлой ночью, но я должен предельно ясно дать понять, что это ничего не меняет. Я облажался, и ты помог мне, но мы не друзья, и… — Микки, черт возьми, я знаю, что ты не хочешь дружить со мной. — Йен поворачивается, чтобы посмотреть на него. — Я знаю, что ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Я почти уверен, что ты просто считаешь меня гребаной шлюхой, и это то, что я здесь делаю. Верно? Микки шокирован словами Йена, и у него пересыхает во рту. Он не может говорить. — Да, хорошо. — Йен снова прижимается спиной к стене. — Ты думаешь, я здесь для того, чтобы испортить тебе жизнь и распутничать с боссом. Но я не хочу портить тебе жизнь, и я не гребаная шлюха. — Больше нет? — Это срывается с губ Микки, прежде чем он успевает остановить себя. Кусочек прошлого Йена. Знание его истории, что-то давно похороненное, чего Микки, вероятно, не должен был знать, вываливается у него изо рта и приземляется на грудь Йена. — Я… — Йен качает головой. — Как... пошел ты, Микки, — тихо говорит он. — Йен… — Микки сожалеет об этом, глубоко сожалеет, но не может взять свои слова назад. Этот человек, который знаком, но ощущается незнакомцем, но в то же время ощущает себя своим прошлым, и он, вероятно, знает о Йене больше, чем хочет. И Йен, вероятно, знает о нем больше, чем хочет, чтобы Йен знал. Это гребаный беспорядок. — Просто заткнись нахуй. — Йен затягивается сигаретой. — Мне нужна эта работа, и я никуда не собираюсь уходить. Поэтому мы должны работать вместе. У тебя есть правила для моего пребывания здесь в нерабочее время, тогда дай мне знать, какие они. — Э-э, ладно. — Голос Микки дрожит. — Запиши их, отправь мне смс. Неважно. — Йен бросает сигарету и давит ее с большей силой, чем необходимо, и поворачивается к Микки. Его взгляд яростный и проницательный. — Но если они чертовски смешные, я скажу тебе немедленно идти нахуй. — Йен не дожидается ответа. Он засовывает руки в карманы и разворачивается, чтобы уйти. Не оборачиваясь, он говорит: — Я сегодня задержусь допоздна. Сейчас половина пятого, так что у тебя есть около получаса, чтобы разобраться с этим дерьмом. И с этими словами он уходит, оставив Микки опустошенным и чувствующим себя куском дерьма. Куском мусора с Южной стороны.***
Микки снова стоит в переулке, курит и ждет Одри. Такое ощущение, что он не знает, что чувствует. Он не идет в гараж. Он не хочет быть в гараже. Не хочет встречаться с Ритой-Мэй, или Вилли, или Йеном. Не хочет смотреть ни на кого из них, чувствовать их осуждение или испытывать к ним какие-либо чувства. Он просто хочет сесть в машину Одри и заставить ее очень быстро увезти его из этого гребаного города… из этого штата. Он чертовски нервный и пиздец как устал. Он не мог уснуть допоздна, мучаясь из-за всех своих вчерашних решений. То, что он сказал. То, как он себя вел. И он вроде как ненавидит себя за это. Его гнев по отношению к Вилли, это чувство предательства и обиды все еще было там. И его злость на Йена, появившегося из ниоткуда и, казалось бы, нарушившего его покой, вернулась, но он также злился на себя, потому что был на 99,9% уверен, что все делал неправильно. Ему удалось прожить день без приступов тревоги, но только потому, что он замаскировал все это, укрыл одеялом гнева и злобы. И это было чертовски ужасно. Микки написал дурацкие правила для Йена и засунул их под грифельные доски в шкафчике Йена. Он указал номер своего мобильного телефона внизу и сказал писать ему, только если у него возникнут проблемы с чем-либо из этого. Никаких сообщений не приходило, и он предположил, что это означало, что его условия были разумными, но он все еще чувствовал себя неловко. Список, однако, был простым: 1. Не задерживайся после 19:30 вечера. 2. Даже близко не подходи ко мне. 3. Убедись, что все двери, блядь, заперты, пока ты здесь и когда уходишь. 4. Не смотри на мое окно. Никогда. 5. Больше никого сюда не приводи. 6. Если ты видишь меня по какой-либо причине в нерабочее время, это не приглашение поговорить. 7. И постарайся не быть таким чертовски громким. После того, как он закончил список, он позвонил Игги, который был удивлен, получив от него весточку так скоро после их встречи, но Микки не мог оставаться в гараже, пока Йен работал. Не мог рисковать. Риск чего? Увидеть Йена в окно? Наблюдать, как его тело передвигается по мастерской? Занимательные мысли, которые заставляют его почувствовать себя так, словно его ударили под дых? Рискнет ли он снова наполниться иррациональным гневом и спуститься в гараж? И затеет ссору, или скажет что-то обидное, или ... окажется грудь к груди, тела прижаты друг к другу, горячее дыхание на его лице? Все это было рискованно. Находиться в своей комнате, при том, что Йен внизу, в гараже, в этот момент времени… когда Микки не может понять или контролировать свои чувства… рискованно. Итак, Микки позвонил своему брату и договорился встретиться с ним в баре неподалеку, где подавали приличную еду, но разбавляли напитки. Они завязали разговор, который больше походил на монолог Игги Милковича с набитым ртом, чем на беседу. И Микки был благодарен за это, на самом деле не зная, что бы он все равно сказал. Микки неохотно старался не пить слишком много, желая быть бодрым перед дорогой на следующий день, но также желая, чтобы алкоголь оглушил его, обезболил, чтобы он мог уснуть. Он поглядывал на часы, пытаясь растянуть свою встречу с Игги как можно дольше, чтобы не рисковать пересечься с Йеном. Но в семь часов Игги сказал, что у него "встреча"… что бы это, блядь, ни значило… и ему нужно бежать. Как бы Микки ни хотел проигнорировать это, он был почти уверен, что знает, что это значит, и он старался не думать об этом… идея заключить сделку с наркотиками, или купить оружие, или ограбить мини-маркет сильно ударила ему в лицо. Словно машина времени, "встреча" с Игги перенесла его во времена, когда ему отдавали приказы идти на пробежку, и ему лучше быть хорошим солдатом, иначе он почувствует гнев. У него никогда не было выбора. Никогда не мог сказать "нет". Всегда должен был подчиняться, каким бы опасным, унижающим, деморализующим или подлым это ни было. Потому что, если бы он этого не сделал ... что ж… последствия были слишком серьезными, и он не мог так рисковать. Не мог рисковать тем, что сделал бы Терри. Микки слышал его голос, в нем звучал скрежет камня, решительность. Каждое слово превращалось в рычание, его лицо хмурилось, а кулаки сжимались. Он лаял на Микки, как бешеная собака, рычал, плевался и скалил зубы. — Микки! — А потом перед ним появился Игги, который звал его по имени, выглядя испуганным. — Эй, куда ты делся? Микки почувствовал, что из него вышибло дух, и он понял, что делает быстрые неглубокие вдохи и рискует задохнуться. Микки схватился за стол перед собой, вцепившись в него, чувствуя гладкую прохладную облицовку, которой он был покрыт. Он прилагал усилия, чтобы каждый вдох проходил немного глубже, втягивая воздух через нос и замедляя выдох. Микки почувствовал, что успокоился, его тело расслабилось. Внезапно хватка, которой он держался за стол, стала неудобной, и он медленно разжал ее. Затем он поднял глаза. И снова там был Игги с широко раскрытыми глазами, не уверенный в том, что произошло. — Ты в порядке, чувак? — Спросил Игги. — Да. — Микки выдохнул в ответ, и он снова начал чувствовать свое тело, легкое покалывание в пальцах рук и ног и на лице. — Прости. — Микки покачал головой. — Не извиняйся, просто скажи мне, что случилось. Что это было? — Голос Игги был низким и мягким, успокаивающим, что было огромным отклонением от нормы. — Я... э-э... — Микки с трудом подбирал слова и решил просто обратиться к словам Марии и объяснить это Игги точно так же, как она когда-то объяснила это ему. — Итак, у меня есть, эм... — Но он испугался и запнулся, произнося свои слова. — Микки, перестань. Все в порядке. Ты можешь поговорить со мной. Я не собираюсь быть задницей. Я обещаю. Просто скажи мне. Микки глубоко вздохнул. — Ладно, у меня, э-э, беспокойство. И иногда у меня случаются приступы, когда я начинаю учащенно дышать и мое тело немеет. И иногда я застреваю на мысли или воспоминании, или даже иногда на чем-то, что находится передо мной. И я диссоциирую. — Что это? — Как будто покидаю свое тело, — сказал ему Микки, надеясь, что это не прозвучало безумно. — Ты что? — Игги откинулся на спинку стула, выглядя смущенным, но не осуждающим. — Мой разум. Он покидает мое тело, и я застреваю или замораживаюсь. Иногда я учащенно дышу, а иногда то, что происходит в моей голове, слишком тяжело для моего тела. Так что, иногда… Я теряю сознание. — Чтоооооо? — Игги был ошеломлен и сидел с широко открытым ртом. — Я имею в виду, я всего несколько раз терял сознание. Обычно я просто чувствую, что не могу дышать, и мой разум как бы закручивается в спираль, пока я не смогу восстановить дыхание и успокоить себя. — Черт возьми, Микки. — Игги наклонился. — Как давно это началось? — Примерно через месяц или два после того, как меня выпустили. — Микки пожал плечами. — У меня есть психотерапевт... — Что? Ни за что. — Да, чувак, она помогает мне. Научила меня лучше контролировать это. Но это случается, и обычно кажется, что это приходит из ниоткуда. — Почему это произошло только что? Игги хотел знать, а Микки не хотел ему говорить. Не хотел, чтобы он знал, что одно упоминание о встрече снова отправило его в лапы Терри Милковича. Он размышлял, стоит ли быть честным, но, пытаясь успокоиться как можно лучше, сидя в захудалом пабе в Чикаго напротив своего лохматого старшего брата, он понял, что не быть честным, вероятно, будет сложнее в долгосрочной перспективе. — Э-э, потому что ты сказал, что у тебя встреча. И это как бы вернуло меня ко всему этому дерьму... — Микки пытался поддерживать зрительный контакт с Игги, но это было трудно. Это было действительно чертовски тяжело, потому что он чувствовал, что обвиняет своего брата в чем-то, а это не так. — Микки, я... — Лицо Игги вытянулось, и он выглядел так, словно вот-вот заплачет. — Игги, это не твоя вина. — Микки попытался улыбнуться, чтобы успокоить своего брата. — Это случается постоянно, в самые странные гребаные моменты, иногда из-за самого нелепого дерьма. И теперь, когда Йен работает в мастерской… — Он резко замолчал, не уверенный, почему сказал то, что сказал. Микки сидел напряженно, надеясь, что брат не будет давить на него. Игги смотрел на своего брата, спокойно рассматривая его. — Да, я могу представить, — было все, что он сказал, и Микки был благодарен. — Прости, братан. — Все в порядке. — Микки пожал плечами. — Я работаю над этим. Есть трюки, которым меня научила моя терапевт, и я пытаюсь их использовать. Я не знаю. Но я пытаюсь. — Да, — медленно кивнул Игги, — это хорошо. Я рад, что тебе есть, кому помочь. — Несколько секунд они сидели молча, затем Игги наклонился вперед, заглядывая Микки в глаза. — Я действительно сожалею о том, что папа сделал с тобой, и если бы я мог исправить это, я бы сделал. Микки был тронут, и странное чувство защекотало у него в горле. Волна искренней привязанности разлилась внутри него, и он хотел протянуть руку к своему брату и обнять его, но усилие, которое потребовалось бы для этого, сделало бы это неловким в данный момент. — Игги, он причинил боль всем нам. — Микки грустно улыбнулся. — И мне тоже жаль. — Спасибо, Мик. — Игги улыбнулся в ответ, и они кивнули, признавая, что им пора вставать и идти. — Тебя подвезти? С тобой все будет в порядке? — Я в порядке, Иг. — Микки похлопал Игги по плечу, и его брат неожиданно притянул Микки к себе, чтобы обнять. Сначала было неловко, потому что Микки этого не ожидал, но он погрузился в эти объятия, потому что было приятно, когда кто-то обнимал его. Кто-то, кто знает его всю его жизнь. Кто-то, в ком течет его кровь. И в тот момент Микки был в порядке. Он отстранился и посмотрел на своего брата. — Я хочу прогуляться. Мне будет полезно, и это рядом. — Ты уверен? — Игги выглядел обеспокоенным, его брови нахмурились, а губы были плотно сжаты. — Игги, я в порядке. — Микки улыбнулся и хлопнул Игги по плечу. — Спасибо, чувак. Они попрощались и договорились встретиться, возможно, в воскресенье или в начале следующей недели, чтобы сходить на игру "Сокс" и выпить пару кружек пива. Микки ушел, снова чувствуя себя хорошо. Не беспокоился ни о Галлагере, ни о Вилли, ни даже о том факте, что у него случился приступ паники в гребаной забегаловке на глазах у собственного брата, с которым он только сейчас снова познакомился. Он ощутил непривычное ощущение спокойствия, которое сосредоточилось в его солнечном сплетении и потекло оттуда вниз по телу к ногам, ступням и пальцам ног. Оно потекло вверх по груди и распространилось по рукам, ладони покалывало, но пальцы расслабились. Спокойствие разлилось по его шее, лицу и макушке. И Микки смог дышать. С каждым шагом ощущение усиливалось, пока он не стал легким и воздушным. Он прошел несколько кварталов, думая о поездке с Одри на следующий день, о том, что он собирается надеть, и о том, какие еще сокровища они могут найти, копаясь в Pick-n-Pull. Микки свернул за угол и направился по аллее к гаражу, фонарь сиял, как маяк. И тут выскакивает Йен, рыжие волосы сверкают под 150-ваттной лампой накаливания, вид усталый, разбитый. Микки посмотрел на свой телефон и увидел, что было 19:32. Но он не был расстроен. И он действительно был рад видеть Йена. Хотел увидеть его. Хотел извиниться. Может быть, попытаться поговорить. — Привет, — сказал Микки примерно в десяти футах от него, чтобы не напугать. Йен замер, выглядя так, словно его поймали. — Уходишь немного поздно, да? — Микки хотел, чтобы это прозвучало беззаботно, но вместо этого прозвучало обвиняюще. — Микки. — Йен замер, а затем выпрямился, его тон был холодным. — Я потерял счет времени. Это больше не повторится. — Все в порядке. — Микки пренебрежительно махнул рукой. — Послушай, это не имеет большого значения, хорошо? — Нет, у нас должны быть правила, верно? Мне нужно уважать твое личное пространство. — Сказал Йен без сарказма или язвительности. Он был просто невозмутим. — Йен, — Микки подошел ближе. — Что, Микки? — Йен сделал шаг назад, его челюсть сжата, а глаза напряжены. — Что ты пытаешься сделать? Микки хотел извиниться за произошедшее ранее, за многое, но не был уверен, что сможет. Он слишком долго подбирал слова, а Йен просто посмотрел на него и покачал головой. — Так я и думал. — Йен ушел, не сказав больше ни слова, оставив Микки чувствовать себя холодным и виноватым. Он попытался отмахнуться от этого чувства, когда входил в гараж, а затем поднимался в свою комнату, но его настроение испортилось так же быстро, как и поднялось, и он сглотнул комок в горле и попытался не заплакать не потому, что не хотел плакать, а потому, что у него не было на это сил.***
Это была его ночь. Полная взлетов и падений и всего остального, и теперь он прислонился к стене, молясь, чтобы никто не пришел проведать его, не беспокоили его, не смотрели на него, блядь. Он просто хочет, чтобы Одри добралась сюда и забрала его нахрен подальше от всего этого. Он слышит рев двигателя еще до того, как она сворачивает в переулок. Charger — приятное зрелище, и он не может удержаться от улыбки, потому что его сумасшедшая подруга взяла и покрасила его в ярко-оранжевый цвет, совсем как оригинал. Она угрожала сделать это, но он не воспринял ее всерьез. И все же вот он, с двумя жирными черными полосами посередине. Машина гудит, и он чувствует это в груди. Это тепло и утешительно, как объятие, и он рад видеть своего друга… и Одри тоже. Он работал над ней два месяца под руководством Вилли, но большую часть работы проделал самостоятельно, и он чувствует связь с этой машиной. Она была первым проектом, в который он по-настоящему погрузился, которому отдал часть себя, которым действительно гордился. Одри регулярно заходила, чтобы проверить прогресс, и именно тогда они начали разговаривать, прощупывая друг друга, пытаясь понять, кто этот другой человек и почему с ним было так легко разговаривать. Микки думает, что вполне возможно, что они оба были немного неуверенны в отношениях, которые у них складывались. Одри не казалась настороженной к людям, но у нее также, казалось, было не так уж много людей, с которыми она была по-настоящему близка, и он подозревает, что на самом деле он особенный, как и она для него. И эта машина… Dodge Charger, восемь цилиндров, работающих на необработанной стали. Это была не полная реставрация, но все еще требовалась изрядная работа. И он вложил в это всю душу, он влюбился не только в классический мускул-кар… во все классические мускул-кары… но и в то, что он механик. Микки благодарен за это. Итак, вот она. Его первая любовь, как механика. Машина, пробудившая страсть, о существовании которой он и не подозревал. И она катилась по аллее в потрясающем хеми, блядь, оранжевом с блестящим верхом, мурлыча, как котенок. — Садись, — кричит Одри, перекрикивая шум двигателя. — Чего ты ждешь? Я не открою Вам дверь, ваше величество. — Она улыбается и смотрит вперед, зная, что он взволнован, и он видит, что она тоже взволнована. Микки запрыгивает в машину и почти подпрыгивает на черном кожаном салоне. Черт! Ее кузовной механик проделал чертовски феноменальную работу. Сиденья были мягкими и упругими и выглядели, как оригинал; Микки не мог скрыть своего волнения, повернувшись всем телом, чтобы посмотреть на заднее сиденье, а затем на потолок. Он чувствует себя так, словно попал в музейный экспонат… или туда, что по его представлениям, на это похоже … и он просто в восторге. — Это потрясающе, Одри. — Он, наконец, смотрит ей в глаза и видит ее гордую улыбку. — Кто все это сделал? Одри надевает солнцезащитные очки и протягивает ему чашку черного кофе в запечатанной кружке. — У меня есть один парень, — говорит она. – Если ты прольешь это здесь, то я тебя зарежу. — И он почти уверен, что она говорит серьезно. — Что, черт возьми, случилось с твоим лицом. — Ее лицо кривится, когда она смотрит на шишку у него на голове. — Э-э, это ерунда, — Он отмахивается от нее. Одри пожимает плечами, оглядывает Микки и смеется. — У нас есть зрители. — Говорит она, откидываясь назад. Микки оглядывается и видит Деймона и Энцо, которые пялятся на них с открытыми ртами, практически пуская слюни. Микки поднимает два средних пальца и улыбается, показывая их обоим. Энцо отвечает тем же, пока Деймон смеется, но затем позади него он видит Йена, и Микки быстро складывает руки на коленях. Они смотрят друг на друга долю секунды, но время застывает. Йен не хмурится и не улыбается, он просто смотрит. Йен смотрит на Микки, и ему кажется, что Йен пробивается сквозь его броню, отодвигает ее, чтобы увидеть его. И Микки обнажен. Никто не видит его таким. Никто никогда не заслуживал, и он чувствует, что позволяет парню с зелеными глазами и длинными ногами просто ... видеть его. Затем внезапно машина дергается вперед, его голова откидывается назад, и Йен больше не может раскрывать его.***
Поездка из Чикаго напоминает прогулку по парку развлечений. У Микки и Одри кружится голова и они в полном восторге. А машина просто феноменальна. Микки требуется несколько кварталов, чтобы наконец по-настоящему посмотреть на Одри, а не просто пялится на внутренности Charger, и он понимает, что она покрасила волосы в ярко-оранжевый цвет, чтобы соответствовать цвету машины. — Ты серьезно? — Микки громко смеется. — Что? — Она улыбается, пытаясь изобразить невинность, но безуспешно. — Я думала, это сделает все более праздничным. И, кроме того, у меня давно не было оранжевых волос. — Я уверен в этом. — Микки улыбается и выпускает весь воздух, который, как он понимает, застрял глубоко в его легких, задержавшейся там, сам того не подозревая с тех пор, как он увидел Йена, нелепость Одри позволяет ему выпустить его. Они размышляют, какие еще вещи они могут найти в магазине, а затем понимают, что не были полностью готовы бродить по автомобильному кладбищу, как следовало бы. Как бы то ни было, им придется завернуть, наверняка, грязную и пыльную деталь, которую они забирают, в несколько кусков брезента, которые взяла Одри, и аккуратно засунуть ее в багажник. Тем не менее, они соглашаются, что все равно осмотрят окрестности, особенно если владелец укажет им в сторону каких-нибудь мускул-каров 70-х. Микки продолжает восхищаться интерьером машины, но когда они выезжают на открытую дорогу, он откидывается на спинку сиденья и прислушивается к гудению двигателя, когда они набирают скорость по межштатной автомагистрали 90, чувствуя себя под кайфом, в приподнятом настроении. — Она мурлычет, не так ли? — Одри выводит его из транса. — Она мурлычет. — Он открывает глаза, и в его голосе звучит тоска. — Она звучит потрясающе. — Ты сделал это, ты знаешь? — Сделал что? — Он искоса смотрит на нее. — Ты заставил ее так звучать. Ты заставил ее мурлыкать. — Говорит Одри, не сводя глаз с дороги. — Вилли… — Нет, — обрывает его Одри. — Я знаю, сколько работы он сделал или не сделал над этой машиной. И я знаю, что сделал ты. Вилли чинил её но ты… ты вложил свою душу в этот автомобиль. И это заметно, Микки. Микки теряет дар речи, он чувствует, как поднимается его дух, когда до него доходит искренность слов Одри. Его захлестывает чувство гордости, и сначала он делает то, что делает всегда, когда начинает высоко ценить себя, он пытается отодвинуть это назад, пытается ослабить свой позитив по отношению к самому себе. Он знает, что делает это, потому что так его учили. Никогда не думай о себе слишком высоко, потому что ты никчемный. Ты — дерьмо. Ты — человеческий мусор. Но теперь он знает. Он знает, что все это неправда. И теперь он знает, каково это — гордиться своей работой; он чувствовал это раньше. На самом деле впервые почувствовал это с этой милой оранжевой машиной, когда наблюдал, как она выезжает из гаража после того, как они закончили с ней. Но это было по-другому, казалось чем-то большим. Он не просто гордился тем, что научился менять крышку распределителя, или собирать карбюратор, или даже восстановил машину, которая не заводилась перед повторным запуском — конечно, это была сумма всех этих частей, но нечто большее. Микки гордился тем, что у него была профессия, полезное ремесло, но также и то, что мог восстанавливать красоту вещей, и он был хорош в этом. Микки был хорошим механиком, который любил машины и мог заставить мурлыкать бывшую кучу хлама. И это было действительно чертовски приятно. — Спасибо, Од. — Микки улыбается и поворачивает голову, чтобы посмотреть в окно на быстро проплывающий пейзаж. — За что? — Это прозвучит банально. — Нет, ты должен сказать мне, за что. — Э-э, за то, что веришь в меня, я думаю. — Микки, — произносит Одри его имя, привлекая его безраздельное внимание, не желая делить центр внимания с пейзажем. Микки поворачивается, чтобы посмотреть на нее. — Поверить в тебя было нетрудно. — Одри по большей части не отрывает глаз от дороги, время от времени украдкой поглядывая на него. — Лично я не работаю с автомобилями, но я знаю, как работать с автомобилями, и я знаю, когда вижу кого-то, кто не только знает, что делает, но и заботится о нем чуть больше, чем обычный парень или девушка. Я наблюдала, как ты все больше и больше увлекаешься ею. Каждый раз, когда я заходила, ты хотел мне что-то сказать, что-то показать, был так увлечен. Не было никакого способа, чтобы ты не дал этой машине все, что ей было нужно — все, что ты мог. — Она немного замолчала, и он услышал эмоции в ее голосе, которые удивили его. — Ты напоминаешь мне моего младшего брата. — Одри глубоко вздохнула и медленно выдохнула. — Мы с ним вместе работали над автомобилями, когда были детьми. — С твоим отцом? — Спросил Микки. Одри фыркнула от смеха. — Нет, у нас не было отца — ну, у нас были отцы, у всех нас было по одному, но ни один из них не был там, где были мы. — Одри пожала плечами. — О, прости. — Микки почувствовал себя неловко. — О, Боже, не стоит. Пошли они нахуй. — Она отмахнулась одной из своих рук. — Нам было лучше без них. Каждый из них был подонком. Наша мама сделала отличный выбор. Нет, наша мама научила нас разбираться в машинах. Она любила их. Обожала их. В любом случае, он стал механиком. Любил работать с автомобилями. Любил все, что связано с автомобилями. Это было прекрасное зрелище, потому что это было единственным в его жизни, когда он был по-настоящему уверен в себе или испытывал хоть какую-то страсть. Ему не нравилось находиться среди людей. Плохо справлялся со своими эмоциями, но он был гребаным мусорщиком. — Его больше нет? — Он в тюрьме, — прямолинейно говорит Одри, и это как бы выбивает Микки из колеи. — Мне жаль. — Перестань извиняться за все. — Одри слегка смеется и криво улыбается ему. — Такова жизнь, Микки. Он не мог удержать страсть и тот прекрасный дар, который у него был, потому что он не мог справиться со всеми гребаными вещами, которые требовались от него, чтобы быть человеком. Жизнь была слишком сурова к нему. Я знаю, что это правда, потому что я это видела. Пережила это с ним. И он не верил в себя. Совсем. Не имело значения, во что я верила. — У тебя есть эта страсть. Я вижу, что у тебя тоже есть такой ум. Ты становишься лучше в геометрической прогрессии с каждым днем. Так что, может быть, моя вера в тебя — и Вилли, и Рита-Мэй, и гребаный Ларри Сивер, верящие в тебя, — помогли тебе немного взбодриться, но ты должен принять это, чувак. Ты должен это принять. Верить в себя. Позволять себе быть счастливым. Чувствовать себя хорошо. Гордится. Одри снова пожимает плечами, а затем колеблется, но, наконец, говорит. — Я горжусь тобой, Микки. Надеюсь, это не странно. Но я горжусь. Я тоже хочу, чтобы ты гордился собой. Микки с минуту сидит молча, глядя в окно, пытаясь переварить ее слова. Подобное молчание было бы неловким с другим человеком, но ей каким-то образом удается заставить его казаться нормальным. Она не ждет, когда он что-нибудь скажет, и не предвосхищает его слова, она просто позволяет этому быть. И он думает, что это, должно быть, уловка психиатра, позволяющая вдумчиво поразмыслить или что-то в этом роде. И ее брат? Это своего рода предупреждение о том, что он может снова оказаться за решеткой? Что ж, это действительно всегда возможно, не так ли? Что он может снова оказаться в тюрьме, если не будет продолжать этот путь, если он отклонится или собьется с пути? Но он думает, что это нечто большее. Он думает, что, возможно, она действительно считает, что он достоин всего этого, и что он должен гордиться и что он должен быть чертовски счастлив, и она просто хочет этого для него. Возможно, потому, что у ее брата этого не могло быть, но, вероятно, также потому, что он ее друг и она заботится о нем. Его сердце сильно бьется в груди, и он выпускает воздух из легких, внезапно чувствуя себя Микки, каким был два понедельника назад. Он мягко улыбается и смотрит на Одри. — Я рад, что ты гордишься мной. И… — он колеблется, не уверенный, что то, что он собирается сказать, это правильное сочетание слов. — И я тоже горжусь собой. Итак, спасибо тебе. За… — За что? — Одри бросает на него пристальный взгляд. — За то, что веришь в меня и ... остаешься моим другом. — Он опускает взгляд, немного смущенный. — Черт возьми, — смеется Одри и лучезарно улыбается. — Спасибо тебе, Микки. Теперь была его очередь. — За что? — За то, что ты мой гребаный друг. Да, ублюдок. — Во мне нет ничего особенного. — Заткнись нахуй. Но ты такой. В моей жизни нет никого, подобного тебе. Я оставила всю свою семью позади. У меня нет никого, кто понимает то, что ты делаешь. Как я уже сказала, ты напоминаешь мне моего младшего брата. И я не пытаюсь заменить его тобой. Вы, ребята, очень разные. Во-первых, у тебя есть выдержка, которой у него никогда не было. Но ты подарил мне дружбу, которая редка для такого человека, как я. Меня окружают люди со степенями магистра и доктора философии, большинство из которых ни дня в своей жизни не голодали. Мои несколько хороших друзей, я их очень люблю, и они удивительные люди, но кое-чего они просто не понимают, и это причиняет боль. Ты понимаешь это — эту жизнь. Ту жизнь, которая противоположна привилегиям. И ты мне тоже нравишься как человек. Так что это помогает. — Она смеется, и Микки тоже. — Твоя дружба для меня чертовски бесценна. Одри искренна, а Микки переполнен эмоциями, ведь никто никогда не говорил ему, что он был бесценен для них по какой-либо причине. Он чувствует, что ему хочется плакать, и комок снова подступает к горлу. — Ты тоже. — Голос Микки срывается. — Наша дружба… Это ... да. Ты тоже. — Это все, что он может сказать, но он видит, что Одри понимает это, и он благодарен ей по многим причинам. В машине снова тихо, и они оба наслаждаются ревом двигателя, свистом указателей миль и другими случайными предметами на обочине дороги. Одри просит Микки вытащить ее телефон и включить плейлист, который она составила для поездки. Она шутит по поводу одной из песен, которая была на микшированной кассете, которую ее первая девушка записала для нее в колледже, и которую она не совсем понимает. Он не смеется, но смотрит на нее, нахмурив брови, и тогда она смеется. — Так ты лесбиянка? — Микки спрашивает ее, удивляя самого себя и отчасти жалея, что сказал это. — Да, — пожимает плечами Одри. — Я имею в виду, я думаю, если мы должны использовать ярлыки, я технически би, но я не большой поклонник этого, поэтому я просто говорю, что я — лесбиянка. — Что ты имеешь в виду под ‘технически’? — Микки смеется. — Иногда я нахожу мужчин привлекательными, у меня было несколько отношений… знаешь, секс и все такое — особенно когда я была моложе и часто тусовалась ... — Одри пожимает плечами и издает тихий смешок, который успокаивает Микки. — Но почти все мои серьезные отношения были с женщинами. Меня больше привлекают женщины. Я предпочитаю женщин. Итак ... я просто ненавижу ярлыки. Я чувствую себя загнанным в угол. Мне это не нравится. Я странная. Странная до чертиков. Они оба смеются. — И я очень странная для Риты-Мэй прямо сейчас. — Одри дьявольски улыбается. — Черт, я все понимаю. Боже-мы. — Микки изображает раздражение, но улыбается ей в ответ. — А как насчет тебя, Микки? — Спрашивает Одри, и Микки напрягается. — Ты умный, забавный — не в моем вкусе, но определенно сексуальный… тебе следует взять себя в руки и найти себе хорошего парня. Позволь ему любить тебя. Ты этого заслуживаешь. — Что? Ты думаешь, я — гей? — Микки недоверчив, и его протесты звучат театрально. Одри смеется до колик в животе и качает головой. — Ты такой милый, — говорит она, но затем быстро понимает, что Микки говорит серьезно. — О, подожди. Я что, не должна была знать, что ты — гей? Черт, Микки, ты действительно удивлен. Микки ошеломлен и поначалу не может подобрать слов. Он тяжело сглатывает комок и пытается прочистить горло. — Как? — это все, что он может сказать. — Я не знаю. Ты никогда не говоришь о женщинах, которые тебя привлекают, гайдар ... — Одри двигает головой из стороны в сторону, как будто она что-то разбалтывает. — И, кроме того, я видела, как ты заигрываешь с парнями, — осторожно говорит она. — Что? — Микки всегда думает, что он осторожен, поэтому он шокирован этой информацией. — Да, чувак. Например, тот бармен, когда мы в прошлый раз ходили выпить пива в центре города, не сводил с тебя глаз, и в какой-то момент ты целых пять секунд пялился на его задницу. — Бляяяяя. — Микки глубоко вздыхает. — Микки, я, честно говоря, не думала, что это секрет. — Одри собирается остановиться. — Куда мы идем? — Микки кажется встревоженным, как будто она его похищает или что-то в этом роде. — Мы собирались остановиться и выпить еще немного гребаного кофе, может быть, чего-нибудь поесть. Я не могу продолжать этот разговор и вести машину, и я голодна. Угощаю за то, что напугала тебя. Микки пытается дышать, но в груди сдавливает. Он молчит, пока они паркуются и заходят в закусочную. Декор в горчично-желтых и шалфейно-зеленых тонах выдает тот факт, что она, вероятно, была построена в семидесятых годах и с тех пор не обновлялась. Как только вода попадает на стол, Микки залпом выпивает свой стакан, вызывая боль в виске от быстрого глотания ледяной воды. Он слегка вздыхает и вытирает рот тыльной стороной ладони. Он пытается успокоиться. Скользкая поверхность. Запах кофе. Звяканье посуды. — Микки, — говорит Одри почти шепотом. — Останься со мной. — Одри стучит по столу перед ним. Микки поднимает голову, и они встречаются взглядами. «Дыши» Она говорит ему успокаивающим, ровным тоном. Почему у нее такой голос? Должно быть, это ее голос, как психотерапевта. Он следует ее указаниям и глубоко вдыхает через нос и пытается медленно выпустить воздух изо рта. Его дыхание начинает выравниваться, и он смотрит на Одри огромными и полными страха глазами. — Эй, Микки. — Одри улыбается по-доброму, тепло. — Все в порядке. Давай просто закажем что-нибудь поесть, и если ты захочешь поговорить об этом, мы можем, если ты не хочешь, это тоже нормально. Микки кивает головой, внезапно чувствуя облегчение, и испускает еще один прерывистый вздох. — Давай, блядь, поедим. Мама голодна. — Одри похлопывает себя по обтянутому комбинезоном животу и открывает меню. Все признаки голоса терапевта исчезли. Вот и она, с облегчением думает Микки. Они заказывают абсурдное количество еды, и ее быстро приносят. Они заканчивают с половиной, когда Микки наконец откидывается на спинку стула, чтобы отдышаться. — Мне жаль, — говорит Микки почти застенчиво. — Тебе не нужно извиняться. — Одри медленно качает головой. — Я даже не уверена, за что ты извиняешься. Прости меня, чувак. Я бы так не заговаривала об этом, если бы знала. — Это не твоя вина. — Микки пытается улыбнуться, чтобы ей стало лучше… чтобы ему стало лучше. — Мария недавно говорила со мной об этом дерьме. Я не знаю, почему я не могу просто… — Он издает тихий звук разочарования. Одри смотрит на него, изучая. — О чем ты беспокоишься? — Спрашивает Одри. Микки снова чувствует приступ паники, но голос в его голове, его внутренний диалог, высмеивает его за это. Почему ты психуешь? Разве не об этом говорила Мария? Что за чертовщина? Это Одри, черт возьми. Перестань быть таким слабаком и расскажи своему другу. Скажи это вслух. — Я — гребаный гей. Одри протягивает руку через стол и осторожно кладет ее на запястье Микки, и она улыбается. Добрая, почти приветливая улыбка. Микки выпускает длинную струю из своих легких, которая несет в себе гораздо больше, чем просто воздух. Это выходит из его тела весь страх, тревога и неуверенность, которые были обернуты вокруг правды о его ориентации. Это все, что заключило его в тюрьму и заставило бояться быть тем, кто он есть. Это обмануло его, заставив думать, что он уже был таким. Вся ложь, которую он говорил себе и всем остальным, и убеждения, которые подкрепляли эту ложь, которые оставались такими сильными. Стыд, гнев, тайные перепихоны, маленькие грязные секреты. Все это дерьмо вытекает на одном долгом выдохе. За одним исключением. Одно исключение остается. Но он просто не готов. Пока не к этому. — Так тебе лучше? — Спрашивает Одри, наклоняя голову и глядя на него. Микки отрывисто смеется, почти задыхаясь. — Да, — хрипит он. — Это действительно так. Спасибо. — Он благодарит ее в третий раз за сегодняшний день. — Спасибо тебе, Микки. — Одри сжимает его запястье, затем убирает руку. — Спасибо, что доверяешь мне. Полагаю, я первый человек, которому ты это сказал. Микки кивает головой и хмурится. — Жалкий, — говорит он себе под нос. Одри качает головой. — Чушь собачья. — Она смотрит ему в глаза. — Это не жалко. Это не гонка, чувак. У всех разное дерьмо, и каждому приходится разбираться со своим дерьмом по-своему, в свое время. Мне просто жаль, что я вынудила тебя. Я не хотела этого делать. — Я рад, что ты это сделала. — Микки говорит серьезно. Абсолютное облегчение, которое помог создать один момент, намного сильнее, чем любая мгновенная паника или потеря уверенности. — Мне нужно было сделать это в течение долгого времени. Забавно, что я буквально думал, что мне это нравится. Как будто в этом не было ничего особенного. Я действительно думал, что вышел из игры настолько, насколько это было необходимо, но… — Микки замолкает и смотрит в окно. — Но что? — Я лгал самому себе. Я был в ловушке. — Твой терапевт испытает оргазм. Мы, психотерапевты, любим хорошую победу. Не позволяй ей присваивать себе все заслуги, ладно? Они немного смеются, и оба снова одновременно начинают есть. Микки чувствует себя воздушным, и что-то в нем кажется новым. Он чувствует себя новым. Он чувствует себя окрещенным и задается вопросом, не так ли чувствуют себя эти рожденные свыше психи, когда находят Иисуса или что-то в этом роде. Потому что он думает, что именно так это и ощущается — как будто он нашел свою религию, свое божество, свое спасение. Он признался, и правда освободила его. Алли-блядь-луйя и Аминь.***
Pick 'n' pull похож на музей, художественную выставку, парк развлечений, но они разочарованно согласились, что бегать и пачкаться — это для другого дня и другого транспортного средства. Волнение от поездки на Charger затуманило их рассудок, но они пообещали друг другу скоро вернуться в другой одежде и, возможно, на грузовике. Они получают нужную деталь, которую для них приберег владелец, и разворачиваются, чтобы вернуться в Чикаго. Поначалу поездка обратно проходит спокойно, но с Одри это никогда не длится долго, и Микки может сказать, что она умирает от желания спросить его о чем-то. Она практически трещит по швам. И Микки думает, что она выглядит мультяшно, надувая щеки и тихонько напевая. Оранжевые волосы не помогают. — Что? — Микки растягивает слова и искоса смотрит на нее. — В чем дело, Одри? — Итак, этот Йен... — выпаливает она. — Это то, куда ты хотела отправиться раньше? — В его голосе звучит недоверие. — Может быть. Я не знаю. Имеет ли это значение? — Ее голос звучит взволнованно, и она начинает хихикать. — Одри... — Я видела, как вы, ребята, смотрели друг на друга, прежде чем мы выехали из переулка. — Чт-о? Ну и что? — Он заикается, немного волнуется. — Итак, вся эта история с писающими штанами в тот первый день была похожа на что? Сексуальное напряжение, и ты просто справился с ним, как третьеклассница? — Что? — Микки начинает визжать, что только доводит Одри до истерики. Он не уверен, почему не злится и не пытается прекратить разговор, но это не так. И, вероятно, ему действительно следует это сделать, прежде чем он скажет больше, чем сможет вынести. — Он меня не привлекает, Одри, — протестует Микки более спокойно. — Я не знаю... — Я знаю. Это не так. — Хорошо. Неважно. — Она пожимает плечами, и на три секунды ему кажется, что она собирается закончиться. — Но он горяч. Тебе стоит взглянуть еще раз. — Горячий? Значит, я не в твоем вкусе, но он в твоем? — Ты ревнуешь? — Одри снова хихикает. — Нет, он не в моем вкусе; он слишком хорошенький, но значит ли это, что я не вижу привлекательного в ком-то, даже если он меня не привлекает? — Она поворачивается, и они смотрят друг на друга. — Он горяч, но я думаю, ты уже знаешь это. И если дело не в том, что он тебе нравится, то у тебя определенно есть к нему претензии по какой-то другой причине. — Заткнись нахуй, — тихо говорит Микки и шумно выдыхает. — Ладно. Я оставлю это. Тебе, наверное, на сегодня хватит исповедей Одри в машине. Так и было, но он все равно был рад, что они совершили поездку вместе. Время, проведенное вместе, сделало Микки легче, и он продвинулся еще на дюйм по пути к хорошему самочувствию, и все потому, что он наконец открылся кому-то — открылся другу. И Одри тоже призналась ему. Рассказала о своей семье. О своем брате. Сказала ему, что он «бесценен». Все это было невероятно тяжело, но в то же время прекрасно, и он не мог не чувствовать головокружения даже после того, как его допрашивали о Йене. Оставшуюся часть пути они в основном молчат — ну, не говорят, потому что у них на самом деле нет никаких реальных разговоров, но в машине далеко не тихо, поскольку они громко играют хард-рок, металл и классический рок, иногда подпевая, иногда они оба знают слова и поют их вместе. Они обнаруживают, что Black Sabbath находятся в их списках любимчиков, и не могло быть более совершенной картины, чем они вдвоем несутся по дороге на Dodge Charger 1970 в цвете хеми орандж — Микки играет на воздушной гитаре, а Одри на ударных на руле — распевая “War Pigs” во всю глотку.***
В те моменты, когда они с Одри не разговаривают и не поют на обратном пути из Саут-Бенда, Микки думает об одном человеке, о котором он не хочет признаваться, что думает. Он не хочет признавать это, потому что не уверен, что это значит для того, как он решил, что хочет относиться ко всему. Это может означать, что ему следует подумать о том, что, возможно, он не так зол на Йена, как хочет казаться. Но это не может быть правдой. Это не имеет смысла во многих отношениях. Он также действительно не хочет признаваться самому себе, что, когда они возвращаются в гараж, он разочарован тем, что Йена там нет. Когда он возвращается в мастерскую, всего половина шестого, но Йен не задержался после работы. Микки действительно не знает, что бы он сказал ему, если бы был там. Их последние несколько взаимодействий были гребаной катастрофой… последние несколько? Господи, это мягко сказано. Но Микки чего-то хочет. Он хочет увидеть Йена, попытаться завести разговор, посмотреть, сможет ли он найти какие-то цивилизованные основания. Но все это звучит так невозможно, и у него такое чувство, что если бы они оказались лицом к лицу, то шансы на то, что все это взорвется у него на глазах, довольно высоки. И он даже не уверен, зачем хочет все это делать. Микки знает, что ему нужно сделать, это переварить все, что произошло за последние несколько дней, но, честно говоря, это звучит чертовски сложно, и он беспокоится, что у него начнется паническая атака, если он попытается. Он садится на найденный на обочине дороги стул и закуривает сигарету. Последние два дня определенно были наполнены признаниями, замешательством и болью — физической и душевной. Микки сказал Одри, что он гей — сказал это вслух — и, хотя это было потрясающе, это также ошеломительно. Она была права, Мария должна быть в восторге. Он не мог не удивляться тому факту, что до тех пор, пока не рассказал ей то, что она уже знала, он действительно думал, что ему комфортно, что он на свободе, что ему не стыдно. Но он понял, что ему было некомфортно с самим собой, и цеплялся за страх и стыд, внушенные ему, хотя он и не хотел в это верить. Он абсолютно не выходил из игры, но тот факт, что теперь в его жизни было два человека, которые знали его — и знали довольно хорошо — знают, что он гей, заставляет его чувствовать себя намного ближе к тому, что, как он думал, ему не нужно. Возвращение Игги и то, что они с Одри точно знали, что он гей, наполнило его чем-то, чего он не подозревал, чем-то, чего ему не хватало. А что насчет Игги? Позавчера, когда они встретились, несмотря на его страх, с него свалилась ноша, которую он повсюду носил с собой. У него также был мини-приступ тревоги на глазах у его брата, и его разум чуть не вылетел из тела прямо у него на глазах. Затем ему пришлось объяснить Игги все об этом и что это значит. Еще один секрет из его уст в чужие уши. Но это тоже было приятно, потому что Игги знал о нем нечто такое, что имело огромное значение в его жизни, и он относился к нему с пониманием и искренне заботился. Тот, кто всего несколько дней назад, как он думал, ушел из его жизни навсегда. Его брат. Его семья. Затем есть Йен, который теперь знает, что с момента его приезда Микки боролся и терял самообладание. Он увидел это собственными глазами. И он заботился о Микки. Нежно и с состраданием. Он подхватил Микки на руки, завернул его во фланелевую рубашку и укрыл одеялами. Он промыл его порезы, приготовил горячий чай и убедился, что у него нет сотрясения мозга. И Йен сказал ему, что он знал, что он был причиной страданий Микки, и ему было жаль, и он не хотел, чтобы ему было больно. И Микки назвал его шлюхой. — Господи! — Микки громко восклицает, чувствуя отвращение во всем теле, вызванное его собственными идиотскими действиями. Микки хлопает себя кулаком по бедру и издает сдавленный и разочарованный крик. Затем он вспоминает разговор, который привел к тому обмену репликами, и он вспоминает разговор с Вилли, и он больше не может решить, что он чувствует по поводу всего этого. Возможно, он ошибается. Вилли сказал, что все было не так, но, когда он ссорился с Йеном, Йен этого не отрицал. Не так ли? Микки понимает, что все это было беспорядком в его голове, и он не может разобраться с этим. Микки сминает свою выкуренную до фильтра сигарету, закуривает еще одну и встает, чтобы достать пиво из холодильника. Он откручивает крышку, наслаждаясь хрустящим и приятным звуком открывающегося алюминия. Он выпивает почти половину банки и испускает отрыжку, которая сотрясает его маленькое жилое пространство. Он садится обратно, тяжело откидываясь на спинку стула, с тяжестью на сердце, и думает о ссоре с Йеном и о том, что было сказано, и о том, что Йен сказал ему, что он здесь из-за него. Потому что он хотел все исправить. Это звучит невозможно, но он все еще задается вопросом, как бы это выглядело. Чтобы все исправить? Чувствуя легкий озноб, Микки кутается в рубашку с пуговицами, висящую на стуле. Его ноздри сразу наполняются запахом Йена, заставляя его увидеть его лицо и ярко-рыжие волосы. Каким-то волшебным образом фланель Йена снова обволакивает его, и он закрывает глаза, а его дыхание сбивается. Черт возьми, Йен. Микки думает об этом вторжении из его головы, о том, что было воспоминанием, но ощущалось настолько реальным, что у него перехватило дыхание, он корчился от отчаяния. Он действительно не хочет думать об этом, но он вроде как должен. Он знает, что ему это нужно. Но, черт возьми, это так тяжело. Его мозг заставил его вспомнить то, с чем он просто не хотел сталкиваться. Потому что, если бы он действительно посмотрел на то, что на самом деле означало это воспоминание, тот флэшбэк семилетней давности, ему пришлось бы признать, что одна из причин, по которой он настаивал на том, чтобы злиться на Йена, была чушью собачьей. Он не уверен, что готов к этому, но и не уверен, что сможет продолжать бороться с этим. Мэнди была беременна. И брат Йена, Лип, вел себя как психопат — постоянно звонил, приходил к дому в любое время дня и ночи, кричали снаружи в окно Мэнди. Липу повезло, что он не получил по заднице. Микки все равно чертовски ненавидел этого самодовольного придурка, и он все еще жалел, что не врезал ему тогда. Но Мэнди солгала им. Она сказала им, что Лип хотел, чтобы она сделала аборт, и именно поэтому он преследовал ее повсюду, ведя себя как сумасшедший, потому что не хотел ребенка. Но все было наоборот, и он хотел, чтобы она оставила ребенка. Он хотел ребенка. Что-то во всем этом заставляет его грустить. Йен был прав той ночью, как и в тот день семь лет назад, когда он ворвался в его комнату и сказал Микки, что все, что он сделал, это попытался защитить ее. Это была правда. Йен заботился о Мэнди в течение многих лет, даже до этого, и казалось, что Йен был единственным, кто действительно заботился о ней все это время. Черт возьми, если он все еще не был немного зол на Йена из-за Мэнди. Потому что он уверен, что именно Йен помог ей сбежать не более чем через три месяца после того, как она сделала аборт. И хотя Микки во многом понимал, почему она ушла, его все еще мучило, как это произошло. Однажды утром она просто ушла. Никакого прощания. Никакой записки. Ничего. Пропала часть ее одежды, пропало несколько ценных вещей, а его шестнадцатилетнюю сестру нигде не было видно. Он не звонил Йену. Не пытался найти его и поговорить с ним о Мэнди. Но почему? Почему он не попытался? Он должен был попытаться. Должен был противостоять ему. Он качает головой, на самом деле не желая вспоминать почему, не желая признавать это. Однако он знает, что причина, по которой он не пошел искать ответы, заключалась в том, что он сделал с Йеном. Последний фрагмент того воспоминания, которое выбило его из колеи. Часть этого воспоминания, где Йен прижался своими мягкими розовыми губами к губам Микки, и они удержались в отчаянном поцелуе, который послал волны желания и боли по телу Микки в тот день в его комнате после того, как Йен столкнулся с ним лицом к лицу. Они боролись, целовались и держались. А потом Микки сорвался. Микки закрывает глаза, зная, что он увидит вспышки того дня, которого он действительно не хочет, но он не может этого отрицать, воспоминания уже заявили о себе. Его тело лишь временно замолчало, отключившись прошлой ночью. Но это было там, и это терзало его мозг. Микки сорвался. Он чувствовал, как его тело наполняется тем же ужасом, боязнью и стыдом, которые пришли на смену облегчению, желанию и привязанности, которые владели моментом в течение очень короткого периода времени. Им овладел страх, который перерос в гнев. Оттолкнув Йена от себя, он продолжил наносить ему удары. В его воспоминаниях Йен не сопротивляется, и он задается вопросом, насколько это правда. То, что он знает, правда, то, что он помнит, — это оседлать Йена, избивать его сжатыми кулаками и кричать на него. Крик. — Почему ты всегда хочешь, чтобы тебя убили, гребаный педик? Микки прихлебывает свое пиво и издает стон, переходящий в раздраженный вой. Он снова садится у окна и смотрит на вечернее небо, прикуривая очередную сигарету и прижимая ладонь к виску. Микки не пошел к Йену из-за Мэнди, потому что избил его до полусмерти и дал понять, что ему нужно держаться от Микки подальше. Навсегда. И он это сделал. Или почти сделал. Семь лет Йен отсутствовал в его жизни, пока два понедельника назад он совершенно сознательно не устроился на работу, где Микки работал после выхода из тюрьмы. Его место работы. Его школа. Его дом. Его убежище. Йен появился как привидение, разрывая его мозг на части и дергая за грудную клетку. Микки все еще не понимал, при чем здесь Вилли. Может быть, он действительно что-то перепутал. Вилли сказал ему, что да, но он в этом сомневался. Но, может быть, просто, может быть, ему нужно подумать, что не все так до крайности, как он предполагает. Может быть, Йен не такой, каким он его считает. И, может быть… есть что-то большее. Но он не может этого разобрать. Не с теми знаниями, которые у него есть, и его очень закрытыми, пронизанными тревогой суждениями. Что, черт возьми, все это значило? И что он собирался с этим делать? Он просто не уверен и не думает, что разберется во всем перед сном. Так что пока он будет курить одну сигарету за другой и думать о повседневных вещах, которые ему нужно сделать, таких как душ и уборка в своей комнате, приготовление перекуса и, возможно, рисование. Он подумал бы о том, какие принадлежности ему нужны, и, возможно, заказал бы те акварельные карандаши, которые он видел на Amazon, потому что теперь он может делать это, как и все остальные лохи капитализма, делая всего несколько богатых придурков богаче, потребляя то, что им нужно, но в основном только то, что они хотят. Микки думал о том, что он наденет завтра, проверял, есть ли у него чистые носки и нижнее белье. Думал о том, чтобы встать пораньше и поработать над Chevelle сейчас, когда он мог. И это заставляло его улыбаться. Он мог бы по крайней мере улыбнуться этому, и он ложится спать с нетерпением ожидая следующего дня, вместо того чтобы зацикливаться на всем, что было испорчено и ненадежно. Он благодарит менее известных богов мускул-каров за то, что они присмотрели за ним в тот вечер четверга, когда он засыпает, мечтая о восьми цилиндрах, hemi orange и оригинальных запчастях, найденных на свалке. Слава богам.