До последнего люмена

Крики, доносящиеся из гостиной, она слышит еще на подходе. Они с Сееле спускаются по лестнице, держась за руки словно дети — не романтика даже, просто поддержка чужой и собственной менталки у каждой из сторон. Быстро пересекают холл, словно он проклят — смотреть на дверь ни у кого нет сил, — и входят внутрь, никем не замеченные. — … физически невозможно! Это пуленепробиваемые стекла, как еще объяснить? — Тинъюнь едва не врезается в кресло, наворачивая неизвестно какой круг по комнате. Руки ее беспокойны — то хватаются за волосы, то одергивают одежду. — Мистика? — предполагает Волчица, не отрываясь от телефона. — Я же говорила, что тут что-то нечисто. — Да какая мистика? Они попросту издеваются над нами! Я не хочу в этом участвовать, я хочу домой! Последнее получается так жалобно, что у Брони щемит сердце. Сервал с Блейдом силой усаживают ее на диван, когда она едва не запинается о ноги последнего — они колдуют перед телевизором, пытаясь заставить его работать, а Гепард над ухом раздает непрошенные советы, от которых Сервал беспрестанно отмахивается. Кафку, в оцепенении сидящую на диване, окружают Юйкун и Коколия, приобнимая за плечи — словно и не было утренней стычки и прежних конфликтов на ровном месте. — Что случилось с Кафкой? — спрашивает тихо Сееле, опускаясь рядом с Тинъюнь. Броня занимает свободное место с другой стороны. — Расстроилась из-за мисс Химеко, как обычно… Вы согласны, что это все просто какая-то шутка, а стекла непробиваемые? — Да погоди ты… Что-то стало известно про мисс Химеко? — Нет же, я в целом про ситуацию с ее пропажей. Они были очень близки, — рассеянно поясняет Тинъюнь, погрузившись в мысли и нервно накручивая на палец вьющуюся прядь. — Мисс Химеко однажды даже в деканате ругали, когда их вместе кто-то из студентов в клубе видел. Мы там тоже были, кстати… Вообще-то это как бы секрет, но Гепард случайно услышал, сказал Сервал, Сервал сказала Юйкун, а Юйкун мне… Сееле закатывает глаза. Броня с трудом скрывает улыбку при виде этого. — Можно ближе к делу? — Вчера они в коридоре разговаривали, и мисс Химеко призналась Кафке… ну, сами поняли. В чувствах. Они потом Гепарда заметили, но он сделал вид, будто только что подошел, и Кафка так ей и не успела ответить. Может, до сих пор так и не ответила, а мисс Химеко пропала — вот она и мается, бедняга, все ее ждет. Если честно, девочки, — тон ее вдруг меняется, она мрачнеет на глазах, — я правда думаю, что все это подстроено. — Кем подстроено? Тинъюнь пожимает плечами. Глаза у нее уставшие, и Броня вдруг чувствует желание как-то ее подбодрить. — Не знаю. Может, даже мисс Химеко — только Кафке не говорите, она тут же поймет, что это мои слова. Просто все как-то слишком… странно складывается. Как будто все пытается выбить нас из равновесия и заставить бояться. Туман этот еще… Помните, как мисс Химеко сначала сказала, что мы едем третьего, а потом вдруг передвинула на пятое, мол, гостиница только такую дату предоставила? Может, она просто специально ждала туман… или это гостиница ждала туман… я не знаю, правда. Но уверена, что все неспроста. Мне не нравится эта практика. Я хочу домой… Что угодно, только бы уйти отсюда. — Очень реалистичная точка зрения, — хвалит Сееле, и это звучит так неожиданно от нее, что обе они поднимают головы и смотрят как на привидение. — Ой, и нечего так удивляться, я тоже не верю во всякую чушь с мистикой. Хотелось бы посмотреть, как ты споришь с моей помешанной соседкой, которая в каждое предложение вставляет что-то про бога, дьявола и прочее по списку. — Мои родители верующие, — хихикает невесело Тинъюнь. — Так что могу представить, как тебе нелегко. — Застрелиться хочется, когда она открывает рот! — О, да-да, мои заставляют меня читать молитвы перед едой! Представляешь, однажды они… Броня переводит взгляд с одной на другую, вдруг чувствуя себя третьей лишней. В груди неприятно скребет. Разумеется, Сееле может улыбаться кому угодно и болтать так оживленно с кем угодно, но… почему это не может быть она? Почему в подобный момент, еще в автобусе, когда Броня могла занять место Тинъюнь, она вдруг начала спорить с Сееле про судьбу и даже умудрилась ее рассердить? О эоны, думает она тоскливо, я безнадежна. Мисс Химеко не испугалась признаться любимой девушке, а я со своей не решаюсь иногда даже начать разговор первой. Из самоуничижительных мыслей ее вырывает громкий треск. Все замолкают и смотрят на телевизор, по экрану которого бесконечными рядами бегут помехи. Сервал в сердцах бьет по нему ладонью. — Что такое? — поддразнивает ее Коколия. — Старый телевизор победил гениального техника с разгромным счетом? — О, заткнись! У него все нормально подключено и настроено, он должен работать! — Забей, — советует Сееле легкомысленно, — пока есть телефоны, никому особо не нужен твой телевизор. Вот если электричество вдруг пропадет — это действительно беда. Сервал ерошит волосы и поднимается с колен, расстроенно вздыхая. — Я хотела посмотреть какой-нибудь фильм с вами. Ведь когда еще мы так все вместе соберемся вне университета? — Можем попробовать собраться, почему нет, — утешающе говорит Юйкун. — На праздник какой-нибудь. Во всей этой ситуации есть небольшой плюс — узнаем друг друга получше, подружимся, так и учиться веселее будет. Я не права? — Если выберемся, конечно, — замечает рассудительная Коколия. — И не убьем друг друга в процессе. Пока дружба у нас не то чтобы получается. — Почему нет? Вместе придумали планы, вместе их реализовали… — Неудачно, — вставляет Кафка едко, подав голос впервые за последние полчаса. — Неуд… — Юйкун осекается и кидает на нее укоризненный взгляд. — Эй, не порти картину. Зато теперь у нас есть куча времени и способов развлечься. — Что, оргию предлагаешь, шалунишка? — прыснула Сервал. — Кто бы мог подумать, что в голове у нашей правильной старосты… Юйкун швыряет в нее диванной подушкой вместо ответа. Сервал отправляет ее обратно. — Слушайте, — Броне в голову вдруг приходит вполне резонная мысль, которую все еще никто не озвучил. — Если в здании никого нет, кроме нас… что насчет еды? — А ты мастер ломать атмосферу, — вздыхает Коколия. Броня поджимает губы, ощущая себя чуть ли не всеобщим предателем. — Ну извините, но я задала вполне разумный вопрос. — Никто ни в чем никого не винит, успокойтесь, — Тинъюнь легонько похлопывает Броню по колену. — Мне вот тоже интересно, у нас будет что-то типа обеда? Они переглядываются — никому не хочется готовить, но и голодать не хочется тоже. Поднявшись с диванов, нестройным рядом перебираются в столовую, однако в дверях возникает неожиданный затор. — Что такое? — А вы сами полюбуйтесь. Стол уже накрыт — еда исходит паром, тарелок ровно на их количество, ни одной лишней, и у всех по коже проходит тревожный холодок. — Кто накрыл на стол, если вы сказали, что никого нет? — спрашивает Сееле скептично, смотрит на растерянную Юйкун. — Все еще горячее, они были здесь совсем недавно. — Никто не проходил мимо гостиной, иначе мы бы увидели! — Не факт, — замечает Броня. — Диваны повернуты к дверям спинками. — Но звук шагов… — Мы могли не услышать за разговорами. Юйкун смотрит на нее сердито — она задета, она не любит проигрывать в спорах, как и большинство людей. Возможно, предполагает Броня — ничего, кроме догадок, — пользуясь своим статусом старосты, она надеялась на поддержку, которой не получила, и еще более недовольным ее лицо становится, когда она замечает кривую ухмылку Сееле. Впрочем, момент слабости проходит быстро — мгновение, и вот лицо Юйкун вновь спокойно и непроницаемо. — Ладно, — говорит она ровно. — Предположим, это так. Вы меня пропустите? Все расходятся, позволяя ей первой войти внутрь. Броня наматывает спагетти на вилку, медленно и лениво. Ковыряет мясные биточки, превращая их в несимпатичную кашу. Сееле толкает ее ногой под столом, смотрит вопросительно, когда она поворачивает голову. — Я не люблю мясо, — говорит Броня тихо. Сееле закатывает глаза, но придерживает комментарии при себе. — Ну а лапша? — Я ем. Та поднимает брови, кивая на свою практически пустую тарелку — и на полную Бронину. — Да? Броня вздыхает и упрямства ради сует вилку в рот. Лапша во рту ощущается как безвкусный ком из червяков, и ей с трудом удается не выплюнуть все обратно. — Гадость. — Я знаю, — Сееле вновь толкает ее ногой, на этот раз почти игриво. Коротко улыбается, но без особого веселья. — Но если Ваше высочество не будет есть хотя бы это, кое-кто до возвращения домой попросту не доживет. На лицах остальных тоже не заметно особого восторга — они давятся предоставленной едой, потому что другого выбора нет, и скрежет вилками о тарелки, слившийся в какую-то извращенную, бьющую по нервам мелодию, звучит как гимн их союзного недовольства. — Не знаю, как вы, — влезает в разговор сидящая напротив Брони и слышавшая их разговор Серебряная Волчица, — но я точно откинусь, если буду есть это целых две недели. Душу бы продала за бургер. Сервал громко стонет: — О, заткнись! Из-за тебя я теперь буду думать о бургерах весь вечер! — С двумя котлетами, — продолжает Волчица, словно не слыша ее слов, — с кучей соуса, помидорками, плавленым сыром, который тянется… — Честное слово, я ударю тебя, если ты не замолчишь! — … огромным листом салата и… Желудок Брони оглушительно урчит. В воцарившейся тишине все смотрят на ее покрасневшие щеки, пока Серебряная Волчица не фыркает от смеха. Звонко хихикает Тинъюнь. Улыбается Сервал. Броня клянется себе не смотреть в сторону Сееле — еще ее насмешки, пусть и совсем безобидной, ее гордость не перенесет. — Кажется, разговор о еде лучше закончить здесь, пока мы все не расплакались, — подводит итог Юйкун. — Давайте лучше поговорим о деле. — О, мисс зануда вошла в чат… Юйкун бросает на Серебряную Волчицу предупреждающий взгляд и бескомпромиссно продолжает: — Итак, что мы имеем? Невозможность выхода, отсутствие мисс Химеко и всего персонала, целая гостиница полностью в нашем распоряжении… — Связи тоже нет, — напоминает Волчица. — Ни с кем не связаться. Мы тут мощно застряли, да еще без интернета. Броня может поклясться, что слышит следом за этими словами тихое «награды за вход не получу, деньги на ветер». — Если это действительно шоу, то я их засужу, — мстительно говорит Коколия. — У меня нет никакого желания половину месяца изображать клоуна перед непонятно кем. — А что тебе не нравится? — ухмыляется Сервал. — Ты же так мечтала отдохнуть от матери и побыть в одиночестве. Вот и отдыхай. Никаких занятий, никакой домашки. Отчет по практике, получается, делать тоже не надо. — Лично я, — не соглашается с ней Гепард, — лучше бы написал хоть десять отчетов, но дома, — но сестра лишь отмахивается от него. — Да не придумывай, я за тебя все доклады делаю с четвертого класса. Десять отчетов бы он написал, как же. — Правда? — искренне удивляется Броня. Сервал не выглядит как человек, любящий корпеть над бумажками — скорее, как бунтарка, которая все эти бумажки подожжет. — Ты? — Эй, у меня, на минутку, три научные статьи! Кто, по-твоему, их за меня делал? Геппи у нас спортсмен, а я, вот, науку типа возрождаю. — Ты на гуманитарном факультете. — Гуманитарную науку! — А что если, — повышает голос Юйкун, про которую все благополучно забыли, — нам вновь пробежаться по комнатам? Кто-то ведь приготовил и принес сюда эту еду, не проходя мимо гостиной — следовательно, есть какой-то ход, соединяющий кухню и… что? Она хмурится, глядя на Кафку. Та невинно поднимает брови, подпирая кулаком щеку. — Что? Я внимательно тебя слушаю. — К чему было это выражение лица? Есть идеи лучше? Я, по крайней мере, хотя бы пытаюсь что-то делать. — Напомню, что изначально именно ты громче всех кричала, что гостиница пуста. — Она и была пуста, Кафка! — Давай-ка соединим все так, как это выглядит в твоих глазах: кто-то заманил нас в это место в жопе города, запер двери, сотрудники спрятались где-то, передвигаясь по тайным ходам, словно это какой-то шпионский фильм, вместе с кучей еды. Нет-нет, не смотри на меня так, я не отрицаю такой вариант — на самом деле, это вполне выполнимо, просто… звучит немного странно, не находишь? — Вся эта ситуация странная, — замечает Тинъюнь вместо подруги. — Мы ведь уже предполагали, что тут некий эксперимент. Только не совсем понятно, чего они хотят добиться и насколько он может затянуться. Кафка лениво кивает, признавая ее слова. — Если это эксперимент, они должны понимать, что согласия никто из нас не давал. Если они оставят нас здесь дольше изначально заявленных двух недель практики, это может считаться удерживанием против воли, посягательством на нашу свободу и свободное время, по сути похищением, и потому мы вполне можем подать на них в суд после освобождения. Следовательно, они либо рассчитывают добиться своей цели за две недели… — Либо готовят для нас компенсацию настолько хорошую, чтобы мы не захотели предпринимать против них никаких мер, — заканчивает за нее тут же просветлевшая лицом Тинъюнь. Броня может поклясться, что сейчас она мысленно прикидывает, что же можно выручить по итогу всего этого дела, уже формируя костяк своих собственных требований. Напряжение уходит из ее тела, на губах рождается слабая, неуверенная пока улыбка. — Как вариант, — соглашается Кафка. — А уход мисс Химеко — это спланированный заранее сценарный ход. — Ты просто не хочешь верить, что она могла нас бросить, да? — Не испытывай мое терпение, дорогая. Юйкун откашливается, прерывая их напряженный зрительный контакт. — К вопросу о тайных ходах, — говорит она упрямо. — Думаю, будет славно, если мы все же сможем найти хоть один — это сразу снимет множество вопросов. — И подтвердит твою правоту, что для тебя куда важнее, — добавляет Сееле. Ей искренне нравится раздражать таких серьезных людей, как их староста, и это видно невооруженным взглядом, но она умудряется делать все так, что злиться на нее по-настоящему не получается ни у кого. — Тогда начнем с кухни? — предлагает Сервал. — Это удобнее всего — в столовую в любой момент может заглянуть кто-то из нас, а на кухню мы обычно не суемся. Кухня, вход в которую ведет только со стороны столовой, не пользуется популярностью — она всегда была в некотором роде священным местом, не предназначенным для пустой беготни, и, пока им предоставляли пищу, не вынуждая готовить, они планировали оставить все как есть. Но время от времени в голову Брони приходила мысль, что даже она сама, не ахти какой повар, смогла бы приготовить себе завтрак получше той слизской водянистой каши. Возражений ни от кого не поступает: скрипят отодвигаемые стулья, звенят приборы — они без сожалений оставляют полупустые тарелки. Броня мельком отмечает, что, помимо нее, почти ничего не съедено еще у Кафки, Волчицы и Сервал, зато Гепард и Блейд, словно прилежные дети, уничтожают свой обед до последней крошки. Они простукивают стены, словно персонажи некоего детектива, обследуют пол на предмет люков, роются в холодильнике — овощи, свежее молоко, замороженное мясо, никаких заготовок, — затем проверяют столовую и вновь пытаются открыть окно, все так же безуспешно. — Если тайный проход и существует, тот, кто его спрятал, чертов гений, — говорит в конце концов устало Сееле, и все молча соглашаются с ней. После этого бесполезного марш-броска, в очередной раз оставившего их без надежды, они привычно собираются в гостиной: кто-то с книгой, кто-то с телефоном. Откинувшись на спинку дивана, Броня лениво тыкает на экран в симуляторе кофейни, составляя длинный заказ, когда что-то давит ей на живот, затем на колени. Она опускает руки прямо на лоб Сееле. — Ну, поосторожнее, — ворчит та беззлобно, щурясь. Броня невольно задерживает дыхание, чувствуя, как пряди ее волос щекочут запястья. — Полежу тут, ничего? — Ничего, — сипло отвечает Броня, не зная, куда себя деть. Трогать Сееле — хочется, но неловко, даже если якобы неспециально. Играть дальше — да какие уж тут игры. — Ты как? — Пойдет. Все думаю, кому надо запирать нас здесь, и почему именно нас, но в голову ничего не лезет, кроме всяких тупых реалити-шоу. Какова вероятность, что тут везде камеры понатыканы, а в конце практики приедет мисс Химеко и скажет, что эксперимент завершен, а нам всем сессию автоматом и все такое? — Это куда лучше моих вариантов, — признается Броня с улыбкой. — Может, Блейд был прав, и я слишком много ужастиков смотрю. Мысли только о плохом. Она не говорит этого вслух, но размышляет и о другом варианте, где все они — не участники, а жертвы, нет никакого конца, а мисс Химеко давно мертва, так как имеет на них влияние, мешающее чьим-то планам. На мгновение она представляет возможность, что тело их преподавательницы спрятано внутри дома, в месте, мимо которого они проходят раз за разом, не подозревая, и погружается в эти стоящие перед глазами картинки настолько глубоко, что позорно подскакивает от прикосновения пальцев Сееле к своему запястью. — Вполне ожидаемо, если учитывать последние события, — говорит та легко, не подозревая о том, что творится сейчас в голове Брони — или делая вид. — Но нам нельзя поддаваться панике. — Особенно если нас снимают? — Особенно если снимают, — соглашается Сееле, ухмыльнувшись. — Внезапный и взрывной актерский дебют. Спорим, Кафка с Коколией потом сто лет еще будут ворчать, что на какой-то там секунде получились плохо и переснять бы? Броня не сдерживает смешка, послушно представляя эту картину. — Боюсь, в случае с ними действительно легче переснять, чем спорить. А ты? Тебе все равно, что подумали бы зрители… ну, например, на этом моменте? Сееле немного двигается — ближе к животу, — и Броня вновь забывает сделать вдох. — Ага, — говорит легко, дергая ее за прядь волос почти дразняще. Так по-детски, думает Броня с нежностью. — Делаю нам рейтинги и даю материал для шипперов, понимаешь ли. Будут потом эдиты клепать. — Про нас с тобой? — А что? — Сееле смотрит на нее неожиданно остро. — Не хочешь? Она пытается встать, но Броня поспешно давит на плечо, не позволяя. — Все нормально! То есть… эдиты так эдиты. Я бы сохранила каждый, окажись это правдой, мысленно дополняет она смиренно. Каждый блядский эдит, где мы вместе. Они продолжают шутить — это сладко и больно одновременно, — пока Сееле, чей голос постепенно становится все тягучей и тише, не закрывает глаза, погружаясь в дрему прямо у нее на коленях, и рука Брони застывает над ее волосами. Чтобы отвлечься от искушения, она обводит взглядом комнату, прислушиваясь к разговору на соседнем диване, где Сервал, все еще не потерявшая надежды на совместный фильм и упрямо ковырявшаяся в пульте от телевизора, не успевает сбежать, прежде чем Коколия настигает ее. Хищник на хищника, шоу о дикой природе в реалиях скромной комнаты, звучит в голове голосом почему-то Сееле. — Все еще его носишь? — спрашивает Коколия, продолжая начатый ранее неловкий разговор. Со стороны Броня не может не заметить, как Сервал, тут же спрятавшая пазл под одежду, старательно пытается выдержать между ними расстояние. Голос, когда она отвечает, сухой и ровный, но неприкрытая обида сквозит между словами: — Просто к сережкам подходит. — Их тоже я подарила. — Правда? Не помню. Ну, могу вернуть, если хочешь. — Зачем? — хмурится Коколия. — Ты можешь просто… — Сервал! — зовет с дальнего кресла Гепард, прерывая ее. — Я тут перебирал старые видео на телефоне, смотри, что нашел: выпускной Рыси из детского сада. Она такая смешная была… — Покажи! — подрывается Сервал, поспешно перебираясь на подлокотник, ближе к брату. Изо рта Коколии вырывается почти сердитый вздох. Помедлив, она ныряет пальцами под ворот рубашки, вытягивая тонкую цепочку с белым пазлом, и сжимает подвеску в кулаке. А затем смотрит прямо в глаза Броне, не успевшей отвести взгляд. — Интересно? — интересуется ледяным тоном. — Развеяла твою скуку? — На меня срываться не надо, — мягко, но твердо предупреждает Броня. — Я просто случайный зритель. Почему вы не поговорите нормально? — А ты не видишь, как она рвется со мной говорить? — огрызается Коколия. Сееле ворочается, даже во сне тут же реагируя на чужую агрессию. — Значит, нужно делать это иначе: четко обговорить свои цели, и уж точно не при всех. Коколия, поджав губы, бросает взгляд в окно и глубоко вздыхает. — Я знаю, — говорит она уже сдержаннее и тише. — Сто вариантов своей речи продумала. Просто… Вижу, как она отстраняется, и все тут же вылетает из головы. Мне некого винить, кроме себя — слушала мать, сама же причинила Сервал много боли, а когда она пыталась все исправить, я строила из себя невесть что. У нее есть полное право обижаться, я понимаю и принимаю это. Броня опускает взгляд на свои колени, разглядывает лицо Сееле, бледное и скуластое, с расслабленной линией губ, скрывающих острый как лезвие язык, с длинными ресницами, подрагивающими иногда, такими же беспокойными и деятельными, как и вся ее суть, и чувствует, как заполняется все внутри, тревожное и нервное, странным теплым умиротворением. — Сомневаюсь, что Сервал будет обижаться на тебя до старости, — говорит она, осторожно касаясь пальцами кончиков темных волос, укрывших ноги как одеяло. — Не заходи издалека, скажи ей то же самое, что только что сказала мне, и она точно тебя выслушает. — Рано или поздно ей придется, — соглашается Коколия с долей облегчения. Затем бормочет: — Чувствую себя в миллион раз более одинокой, чем обычно, глядя на вас. Такие сладкие, аж тошно. Броня застывает, молясь, чтобы не покраснеть под ее насмешливо-любопытным взглядом — и чтобы Сееле не проснулась именно в этот момент. — Могу я задать еще один вопрос? — она надеется лишь, что смущение не слишком заметно со стороны; откашливается. Коколия склоняет голову набок, ожидая и приглашая, неожиданно искренняя. — Почему ты послушала мать, если знала, что это не понравится Сервал? — Потому что… Потому что… — та замолкает, пытается подобрать слова, и Броня ловит себя на мысли, что впервые видит ее такой по-детски растерянной. — Это же моя мать, и… Они смотрят друг на друга, пока на фоне негромко бубнят ленивые разговоры, а Сервал тихо хихикает, склонившись над фотографиями сестры. Коколия качает головой и отворачивается. — Я не знаю, что ответить на этот вопрос, чтобы не прозвучало глупо. Она моя мать, и я привыкла, что она знает, как будет лучше. Осознание, что это не так, пришло ко мне слишком поздно. — Но оно пришло, — поддерживающе заметила Броня, касаясь ее предплечья. — Как там говорят? Осознание проблемы — первый шаг к ее решению? Сееле на коленях вновь ворочается. Броня опускает взгляд, успевая заметить блеснувшую полоску меж ее тут же сомкнувшихся век. Проснувшаяся в неизвестный момент, та бесстыдно подслушивает, и Броне не очень хочется разоблачать ее ложь при посторонних. — Если нас снимают, мама будет страшно сердита, когда увидит этот момент. Но… на самом деле, я думаю, ей действительно стоит увидеть. Она даже не пробовала никогда приглядеться к Сервал как следует. Они одновременно смотрят вбок, на поблескивающие в свете люстры светлые волосы, стеной закрывшие лицо, и проводящие без устали по экрану пальцы. Гепард, выше на две головы, на ее фоне выглядит почти комически крупным. Коколия вздыхает и отворачивается прежде, чем Сервал, убрав прядь волос за ухо, бросает взгляд в их сторону. Броня машет ей рукой и слабо улыбается, получая ответную улыбку. Сееле, скучающе слушающая их, быстро устает от притворства и выпрямляется вдруг так резко, что Броня чудом успевает уклониться от столкновения подбородка с ее лбом. — Эй! — выдыхает укоризненно, но та даже не обращает внимания на это маленькое происшествие — глаза у нее горят идеей: — Слушайте, я тут подумала… мы ведь можем найти камеры и сломать их! Тогда этим… ну кто там смотрит, им придется приехать сюда, чтобы установить новые. А там уж мы заставим их забрать нас с собой! Идея оказывается настолько простой — но в теории действенной, — что остальные переглядываются в замешательстве, формируя один на всех вопрос: почему мы сами до этого не додумались? Вечерняя ленца схлынивает, превращаясь в суету: они обследуют гостиную, запрокидывают головы, пытаясь отыскать что-нибудь на потолке и в углах, роются в листьях растения в горшке на полу у окна, прощупывают диваны и кресла. Высокие потолки мешают подобраться к люстре — даже Гепард и Блейд не могут подсадить их до нужного уровня. Гостиная ощущается полупустой: здесь всего две картины, на тумбе у телевизора нет ничего, кроме вазочки со старыми ирисками — их они тоже проверяют, — а пол без ковра. Ни безделушек, ни книг, шторы на окнах тяжелые и однотонные, почти сливающиеся с серостью за стеклом. Какая неуютная комната, думает Броня — она похожа на гостиную в ее собственном доме. — Ничего. — Ничего. — Здесь тоже пусто. — И я не нашла. Вновь разделяются: часть идет на второй этаж, часть остается на первом, проверяя комнату за комнатой, исключая лишь те, в которые никто не заходит, вроде чулана и библиотеки с пустыми книжными шкафами, и кухню со столовой как уже обследованные вдоль и поперек. — У меня шея болит, сколько можно, — жалуется Сееле в конце концов. — Я знаю каждый чертов угол этого дома лучше, чем собственную квартиру! — Раз мы не нашли ни одной камеры, значит, никто нас не снимает, — отмечает Броня тихо, — и, если честно, с той теорией мне жилось куда спокойнее. Мысль о том, чтобы быть под постоянным наблюдением, несмотря на свою отталкивающую и напрягающую противоречивость, давала ей ощущение, что все это не просто так. Что, несмотря на пустой дом, они не брошены, что двери заперты, чтобы чуть позже открыться. Что в случае беды им должны — обязаны — помочь. — Эдиты, опять же, никто не сделает, — заметив помрачневшее лицо Брони, Сееле неловко пытается развеселить ее, и в любое другое время она оценила бы эту милую, так несоответствующую поведению Сееле попытку, но сейчас ее голову забивают тревожные размышления. Если это не шоу, кто запер их здесь и зачем? Есть ли вообще надежда выбраться по истечению двух отпущенных на практику недель, или теперь они вечные пленники этих унылых стен? Может ли это быть чьим-то безумным экспериментом, просто без камер? Ведь их кормят, проведена вода, да и поверхности не запылились, словно кто-то их периодически чистит. Но зачем делать это все тайком? Планировалось ли все это именно для них, или остальные группы тоже попали в ту же ситуацию? Может, поэтому оборвана связь — чтобы они не смогли связаться друг с другом и ощущали себя разобщенными? Она задает эти вопросы Сееле, когда понимает, что еще немного — и паранойя расцветет внутри пышным цветом. Нужно, чтобы кто-то сказал, что все будет хорошо. Но Сееле молча идет вперед, затем останавливается, оглядываясь, безрадостно улыбается уголками губ — эта улыбка не отражается в темных глазах. Она тоже в замешательстве, как и все. Разве не эгоистично, думает Броня с легкой примесью вины, ждать поддержки от того, кому она тоже не помешала бы? — Может, камеры просто очень хорошо спрятаны. Давай вернемся и дождемся остальных для начала, как тебе такая идея? Броня находит определенную иронию в том, как они будто меняются местами иногда: словно вся ее хваленная рациональность перетекает в Сееле, а та заражает своей нетерпеливой и прямолинейной порывистостью. — Все вместе придумаем что-то рано или поздно. Кто бы это ни был… они не смогут долго сдерживать такую толпу, когда-нибудь да попадутся кому-то из нас. А там уже будем задавать вопросы. — Надеюсь, ты права. Может, проснуться завтра пораньше и проследить за столовой? Она ойкает и хмурится, когда Сееле тыкает ее пальцем в лоб. Потирает, смотря обиженно, но та резко поворачивается спиной — непослушная густая копна ее волос щекочет Броне запястья, когда они вновь переплетают руки. — Расслабь мозги, принцесса, морщины появятся. Просто иди за мной — и ни о чем не думай. Торшер мигает. Затем снова. Тусклый желтый свет пятнами ложится на пол, высвечивает протертый ворс кресел, оставляя двери и то, что за ними, в темноте. Они задергивают шторы, собираются полукругом вокруг журнального столика. Кого-то не хватает, понимает Броня. Юйкун понимает это тоже. — Где Тинъюнь? — спрашивает она, и все озадаченно переглядываются. — Она же была с тобой, разве нет? — уточняет осторожно Сервал. — Лично я ее не видела, мы с Геппи искали в другой стороне от вас. — Я тоже не видела, извини — тут же говорит Коколия. Взгляд Юйкун скользит дальше. Волчица пожимает плечами в ответ на ее молчаливый вопрос, смотрит на своих соседей словно в поисках поддержки: — Мы с ней не сталкивались. Броня без слов качает головой за себя и за Сееле, смотрит на то, как Юйкун нервно сплетает и расплетает пальцы, словно не замечая этого. — Она сказала, что пойдет в гостиную, неужели ее действительно никто не видел? Кто пришел сюда первым? — Мы, — отзывается невозмутимо Кафка. — Ее здесь не было. — Куда, по-твоему, она могла исчезнуть из запертого дома? — Блейд фыркает, и в звуке этом не то насмешка, не то снисходительность. Судя по взгляду, который на него бросает Юйкун, ей не нравится ни то, ни другое. — Просто зашла в туалет или вроде того. — Хотя бы сделайте вид, что вам не плевать! — Блейди прав, наводишь панику на пустом месте. Вернется скоро твоя подружка. — Химеко что-то не спешит возвращаться, — едко замечает Юйкун. Расслабленность Кафки тут же костенеет. — К чему ты сейчас ее упомянула? — Так, стоп! — поспешно вклинивается в их перепалку Сервал. — Девочки, брейк. Только очередных ссор нам тут не хватало. Если так будет спокойнее дорогой старосте, мы пойдем и поищем Тинъюнь. Все вместе. Правда, ребята? Она так отчетливо выделяет последние слова, что намек становится ясен без дальнейших объяснений. — Опять поиски? Я устала, давайте-ка без меня, — недовольно ворчит Серебряная Волчица. — С тем же успехом мы можем просто разобрать этот дом на кирпичики и успокоиться. Сееле хмурится, скрещивая руки на груди, качает головой отрицательно на вопросительный взгляд Брони. Потягивается и расслабленно откидывается на спинку дивана Блейд, молчаливо показывая, что никуда вставать не намерен. — Вы… — Юйкун обрывает себя, медленно, с достоинством поднимается на ноги. Лицо ее в тусклом желтоватом свете кажется совсем нездоровым. — Ладно. Только попробуйте потом что-нибудь у меня попросить. Пропустите хоть одну лекцию — буду лично декану докладывать. — Какой ужас, — тянут Кафка и Волчица хором. Одновременно зевают, переглядываются и делят ухмылку — тоже одну на двоих. Блейд закрывает глаза, притворяясь дремлющим. Пальцы Кафки дергают его за край футболки, но он не шевелится. Броня встает, держась за подлокотник, словно бабушка, чувствуя, как недовольно поскрипывают пружины дивана. — Ты серьезно? — шепчет Сееле за спиной. Броня оборачивается, глядя на нее сверху вниз и в очередной раз поражаясь тому, насколько она красива. — Мы пропылесосили это место вдоль и поперек, тебя еще не тошнит? Тинъюнь не маленькая, сама дорогу найдет. — Вдруг что-то случилось? В голове Брони проносятся образы: Тинъюнь, упавшая с лестницы и сломавшая шею; Тинъюнь, потерявшая где-нибудь сознание; Тинъюнь, от отчаяния решившая покончить с собой прямо в душевой. Последнее она поскорее старается выкинуть и забыть. Несмотря на ситуацию, в которой все они оказались, та не выглядела человеком, способным сотворить с собой такое — она берегла свое здоровье и тело соответственно статусу первой красавицы университета. Сееле, вероятно, замечает ее решимость — и тут же отстает. — Ладно, — говорит она легко. — Тогда держись поближе к остальным. Вот увидите — пока вы будете где-то ходить, она первой сюда вернется. Они проводят в поисках почти два часа, кричат в коридорах, вновь проверяют — в который уже раз, — каждую комнату, но Тинъюнь нигде нет — словно сквозь землю провалилась. Ее вещи нетронутыми остаются в комнате, словно мемориал, и Юйкун, поглядев на них несколько мгновений, выходит в коридор, плотно закрыв дверь. Все старательно делают вид, будто не видят ее искусанных губ, не замечают, как она дергается с надеждой на любой хлопок двери. Броня замечает, как темнеет лицо Сееле, когда они возвращаются ни с чем впервые — она присоединяется к ним, не сказав ни слова, и оставшееся время Броня ощутимо чувствует исходящую от нее вину за свои ранние слова. Юйкун ругается с Волчицей и Блейдом, которые так и не пожелали подняться с дивана; их крики разносятся по коридору, заставляя Кафку нервно потирать переносицу и вызывая у Брони легкую головную боль. Никто не решается вмешаться в эту ссору, но и Юйкун хватает ненадолго — гнев переходит в горе слишком быстро. Воцарившееся было хрупкое спокойствие разбивается, хрустит под ногами. Никто не знает, куда делась их одногруппница, позволяют себе в мыслях самые безумные теории, потому вновь боятся остаться в одиночестве. Броня с Сееле договариваются ходить только парой. Гепард не выпускает Сервал из виду. Коколия поглядывает на Юйкун с сочувствием, но ничего не говорит. Броня почти ожидает, что на фоне схожих потерь Кафка и Юйкун забудут про свою недавнюю ссору, предпочитая взаимно поддержать друг друга, однако Кафка абсолютно не выглядит хоть сколько-то опечаленной. В глазах ее — брошенный мельком взгляд, — мелькает и тут же пропадает, скрытое длинными ресницами, нечто, похожее мрачное торжество. — Это уже немного слишком, не находишь? Броня закрывает дверцу шкафа. Перехватив ручки пакета другой рукой, задергивает шторы — чернота за окнами вызывает у нее стойкую тревогу. Сидящая на постели Сееле скрещивает руки на груди и бросает на нее упрямый взгляд. — Это перестраховка, — говорит с вызовом. — Вдруг ты тоже пропадешь? Броня вскидывает брови, даже не пытаясь спрятать скепсис: — Откуда, из душевой? — Ну Тинъюнь же умудрилась пропасть чуть ли не посреди коридора. Я не хочу потом бегать и искать тебя. Голос у нее становится тише на последних словах, и Броня тщательно давит всколыхнувшуюся внутри надежду. Ты бы расстроилась, хочет спросить она словно тревожная девочка, требующая подтверждения собственной важности для другого человека, ты бы скучала по мне? Ради моих поисков ты бы встала с дивана сразу? Разумеется, она не спрашивает. Лишь разворачивается к дверям, прячась от темных внимательных глаз. — Я быстро, обещаю. Ты можешь ложиться, если хочешь, не нужно меня ждать. — С чего бы мне вообще тебя ждать, — тут же ожидаемо фыркает Сееле, вызывая у Брони на губах невольную улыбку. — Если не уснешь, можем снова поиграть в «угадай предмет», когда вернусь. Например, ммм… Из «Гарри Поттера»? — Издеваешься? Я не помню даже, как выглядит его палочка, что я, по-твоему, смогу угадать? Броня смеется, выскальзывая в коридор, позволяет себе еще мгновение полюбоваться на Сееле сквозь щель — расслабленная поза, длинные волосы в недоплетенной толстой косе, кожа такая белая, что почти светится в полумраке, — и мягко закрывает дверь. В такие моменты — когда они наедине, в комнате, словно бы отделенные от мира, разговаривают обо всем и ни о чем — она чувствует себя защищеннее всего. Словно Сееле может, взмахнув рукой, разогнать беды, рассеять тревогу. Моменты, когда Броня вызывает у нее смех, отзываются волнительным трепетом где-то в глубине грудной клетки. Ей действительно хочется сделать все возможное, чтобы после возвращения в Белобог Сееле не забыла ее, не потеряла в толпе. Она идет по коридору, ступая тихо, еле слышно, подсвечивая себе фонариком телефона. Сбавляет шаг у чужих комнат, прислушиваясь: сквозь тонкое дерево слышны приглушенные голоса в комнате Гепарда и Блейда — удивителен сам факт того, что эти двое нашли, о чем поговорить; в комнате Сервал глухо звучит музыка — Броня предполагает либо игры Волчицы, либо какие-то сервальские подкасты; за дверью Коколии и Кафки мертвенная тишина, как и у Юйкун, теперь оставшейся единственной постоялицей в собственной спальне. Броня робко стучит, желая перекинуться с ней хотя бы парой слов. — Юйкун? Ты спишь? С той стороны доносится тихий шорох, скрип половиц, но староста не отвечает. — Юйкун? — пробует Броня еще раз. — Ладно, я просто… доброй ночи. Извини, что побеспокоила. Она идет дальше, бесцельно водя лучом по стенам и высвечивая рамки картин, пока не добирается до душевых. Свет включается не сразу — лампы мигают как в фильмах ужасов, но все же загораются. Броня ежится, жалея уже, что не позволила Сееле пойти с собой — находиться тут одной ей немного жутковато. Она складывает одежду, задергивает с шорохом, громогласным в тишине, занавеску, моет волосы, прислушиваясь к каждому звуку — за шумом воды ничего не слышно, но иногда кажется, словно шаги доносятся от входа или что-то стучит по стеклу. Броня жмурит глаза и сдерживает желание зажать уши. Закончив с волосами и намыливая тело, понимает — что-то не так. Принюхивается, почти утыкаясь носом в кожу. Любимый гель для душа, выбранный исключительно из-за сладкого и густого запаха шоколада, не пахнет ничем. Она набирает в ладони воду, ополаскивает лицо, словно это может помочь, и прижимается спиной к стене, ощущая чуть шершавую поверхность. Одиночество в этом доме пугает до холодных мурашек, все вокруг ощущается чужим и неправильным. Она распахивает рот, не в силах выдавить ни звука, когда правый бок внезапно словно опаляет огнем. Ахнув, она царапает ногтями мокрую плитку, сгибается пополам, пытаясь унять боль, острую и мучительную, словно кто-то вогнал меж ребер раскаленный прут. Дышит через раз. Судорожно бьется в висках пульс, вода заливает лицо, наполняя рот солью — на несколько бесконечно долгих мгновений, липких и ледяных, ей кажется, что она вот-вот умрет. Однако так же быстро, как и появилась, эта агония тает, оставляя лишь слабый ноющий дискомфорт — и ужас, от которого она отходит, сползая на пол и жалко сжавшись в углу кабинки. Что это было, спрашивает Броня себя раз за разом — и не находит ответа. Обратно она почти бежит, шлепая тапками по полу и не думая даже, что этим может кого-то побеспокоить. Влажные волосы оставляют на полу капли, пропитывают одежду даже сквозь полотенце, спешно наброшенное на плечи. Сееле меняется в лице сразу, как только видит ее на пороге; садится, выпутываясь из одеяла. — Что такое? — в голосе неподдельная, искренняя тревога, и это становится последней каплей — Броня роняет пакет на пол у ног, бросается к ней на постель и прижимает ладони к лицу, пряча уродливо искривленный в безмолвном рыдании рот. Все, чего ей сейчас хочется — ощутить, что рядом есть кто-то безопасный. — Я ничего не понимаю! — шепчет она прерывисто, выталкивая слова из спазмированного горла, пока руки Сееле обнимают за плечи, оплетают, прижимают и укачивают. Слезы выходят с трудом — она так давно не плакала, что почти забыла, как это. — Все будто во сне, в бесконечном кошмаре, я устала, я ничего не понимаю… Когда закончится этот ужасный глупый сон? Я хочу домой… Сееле шумно вздыхает над ухом, ее пальцы скользят с затылка по спине, раз за разом, словно заведенные, и постепенно, сосредоточившись на этих несложных гипнотичных движениях, Броня успокаивается: дыхание приходит в норму, а неожиданные слезы высыхают, оставляя мокрые ресницы и слабый привкус соли на языке. Она ощупывает место, где чувствовала боль. — Посмотри, тут ничего нет? Сееле даже включает фонарик — пальцы у нее прохладные и осторожные, когда она касается кожи едва-едва. — Ничего… А что должно быть? Броня проверяет сама, но кожа действительно чистая: ни раны, ни хотя бы синяка. — Нет… Ничего. Просто показалось. Она перебирается на свою постель, только сейчас осознавая, что буквально накинулась на Сееле, встревожив ее, заставив утешать себя, а потом ни слова не объяснив, но язык словно прилип к нёбу, тяжелый и вялый. Сует руку в карман и застывает, понимая, что забыла телефон в душевой, пока убегала оттуда со скоростью света. — Что? — тут же спрашивает Сееле, не сводящая глаз. — Что случилось? — Я… забыла там кое-что. Впрочем, неважно. Не хочу возвращаться. — Ну давай я принесу. Минутное дело. Сначала Броня думает, что это шутка, но тут же бросается к изножью кровати, когда Сееле действительно поднимается. — Пожалуйста, нет! — просит, хватает ее за рукав в попытке удержать. — Завтра кто-нибудь утром найдет и принесет на завтрак. Не надо туда ходить. — Да успокойся ты, — Сееле хмурится, перехватывая ее руки. — Даже не объясняешь ничего! Что случилось, черт возьми? — … ничего. Она не говорит про боль — это даже звучит странно и со временем ей самой кажется просто фантазией. Просто нужно сходить к врачу по возвращению, сделать УЗИ и все такое. Может, колики? Такое бывает, разве нет? — В чем тогда проблема? Броня открывает рот, закрывает, не находя слов. Сееле закатывает глаза и вновь идет к двери, но она тут же вскакивает с постели и поспешно нащупывает ступнями тапки. — Пойдем вместе. — А ты чокнутая совсем, да?.. Ладно, черт с тобой. На этот раз путь кажется в два раза короче — и в десять раз спокойнее из-за ощущения знакомого присутствия рядом. Ее рука касается руки Брони между шагами, и это заставляет ее дрожать — но не от страха. От прохлады, говорит она себе, разумеется, из-за прохлады. — Ну и? Где монстр, от которого ты так пыталась меня защитить? Она быстро хватает с раковины телефон, стараясь даже не смотреть в сторону кабинки. Непроизвольно касается пальцами бока. Сееле отступает, выпуская ее в коридор, со щелчком гасит свет. — Не спрашивай. Может, я действительно чокнутая. — Слушай, — голос Сееле вдруг становится серьезнее, — я понимаю, все это… странные вещи происходят, неудивительно, что тебе страшно и мерещится всякое. Я тогда не шутила, когда предлагала проводить. Могу ждать снаружи, если так будет спокойнее. Броня спотыкается, хватается за ее плечо, чтобы выровнять шаг. Опускает голову, скрывая горящие смущением щеки. — Н-не стоит, все нормально. — Ты буквально вернулась в слезах. — Просто стресс. Сееле качает головой недоверчиво, но замолкает. Броня кусает губу — ей хочется согласиться, правда, от мысли вновь оказаться в том месте в одиночестве даже волоски на коже встают дыбом, однако как Сееле после такого сможет воспринимать ее всерьез? Разве это не слишком большая наглость? Броня воспитана гордой — и, может быть, даже чуточку удобной: ничего не проси, никому не мешай, не отнимай попусту чужое время, иначе быстро превратишься в обузу. Бесконечные «сама справишься, не маленькая» и «зачем ты лезешь к человеку, не видишь, что это только тебе надо?» из материнских нотаций превратились в мантры. Не лезь, не лезь, это неприлично. Это некрасиво. Это неправильно. Они возвращаются в комнату в гнетущей тишине. Сееле засыпает быстро — как и обещала, играет с ней два раунда в «угадай предмет», проигрывает на бладжере и отворачивается к окну, сердито сопя. Броня ворочается, пытаясь найти удобную позу, комкает простынь, и только спустя бесконечность пройденного времени понимает, что спать ей не дает не поза — а забивший голову ком из мыслей, тяжелый, словно хоггвартский тролль. Она смотрит на ряд сидений. Это ощущается как дежавю — только вот она знает, что действительно была здесь, проходила по салону, устраивалась на последнем ряду у окна, с несвойственной наглостью занимая соседнее место рюкзаком. Наискосок — тут била собственные игровые рекорды Серебряная Волчица; на переднем ряду шутливо спорили насчет места у окна Юйкун и Тинъюнь. Гепард уступил место Сервал на пятом ряду — вот здесь. И остальные… Она проходит вперед, играя без особого желания предначертанную роль, кончиками пальцев скользит по жесткому короткому ворсу сидений, вслушиваясь в царящую вокруг мертвую тишину. Автобус пуст, и пустота эта колет обречённой тоской где-то под ребрами. Броня сжимает ладонь, как никогда желая ощутить сейчас поддерживающую крепкую хватку Сееле. Чем дальше она продвигается, тем темнее становится вокруг. Салон бесконечен — ряды тянутся и тянутся, небо за окнами тускнеет, проглатывает жадно редкие его проблески приевшаяся серая хмарь, покрывает жухлую траву. Это выглядит почти красиво в каком-то извращенном смысле, но волоски на руках Брони встают дыбом, кожу головы щекочет как перед грозой. Она цепляется за ближайшую спинку, едва различая очертания других — все вокруг погружается во мрак, непроглядный словно разлитые чернила. Она открывает глаза. К спине липнет влажно простынь, побелка на потолке покрыта тонкой сетью трещин. Свет, сочащийся из-под задернутых штор, голубоватый, как на ранней заре, но Броня уверена, что никакая заря не пробьется через серость снаружи. У тебя глаза как этот туман, сказала ей однажды во внезапном приступе откровенной романтичности Сееле, вогнав в краску — кажется, это было вчера? Позавчера? Она осознает, что постепенно теряет ощущение времени. Она поворачивает голову, как никогда желая не быть в одиночестве. Сееле спит, раскинувшись вальяжно на своей постели, скомкав одеяло в ногах; футболка задрана, обнажая бледную кожу живота, и в этом, разумеется, нет ничего неприличного, но Броня вдруг чувствует себя горячей и невесомой. Мысли ее беспорядочны, размываются бесстыдно, концентрируясь на четких изгибах чужой талии и маленьком кусочке металла в пупке, почти незаметном в тусклом свете. Разве, думает она, зачарованная открывшейся тайной, Сееле хоть раз упоминала свой пирсинг? Почему никто до сих пор не заметил? Она тянет руку под подушку, не отводя взгляда, нащупывает теплый бок телефона. Щурясь, бросает быстрый взгляд на экран — нет даже семи, но утро не слишком отличается от вечера в этом месте. Некоторое время борется с собой — честно, борется, — но все же, затаив дыхание, делает несколько быстрых снимков. На память.