До последнего люмена

— Мне жаль, — говорит голос. — Мне так жаль... Прости меня. Плачет — сдавленные, горькие рыдания. Вокруг темно, и этот звук — единственный свидетель того, что она еще жива. Она знает его. Она знает, кому он принадлежит, и ничто внутри не отзывается больше на эти слезы. Больше нет. — Мне так... так жаль... Почему... Почему?! Броня засыпает в страхе, а просыпается в ужасе. Крик из сна все еще звенит в ушах, когда она открывает глаза. Правый бок пульсирует ноющей болью — не слишком сильно, но раздражающе. Она скользит пальцами под футболку, ожидая почувствовать привычную уже ровность кожи, но натыкается на нечто шершавое и немного влажное, тянущееся почти от подмышки чуть взад и кончающееся на бедре, не сразу понимая, что это такое. Кровь, всплывает в голове спустя десяток долгих секунд. Пальцы — липкие от крови, а на теле — рана, которой точно не было перед сном. Кто-то был в комнате? Кто-то ранил ее? Броня прислушивается, не двигаясь, но вокруг тишина, которую она никогда не ждала, отправляясь в поездку с толпой одногруппников. Не ждала, думает она уже без страха или отчаяния — почти равнодушно, — зато нас здесь определенно ждали. Ей уже почти все равно — станет ли она следующей жертвой, умрет ли или исчезнет в небытие, только бы все поскорее закончилось, только бы не пришлось остаться здесь совсем одной в окружении пустых мрачных стен. Представляет это — одна в доме наедине с темнотой, — и тело пробивает дрожь. Она просыпается снова — не помнит даже, как заснула, — от голосов. Кафка и Сееле шепотом разговаривают сбоку, а она прислушивается, не открывая глаз. — … на той стороне? — Думаешь, он искусственный? Кто-то открыл двери и впустил его снаружи? — Я уже не знаю, что и думать. Что еще это может быть? Она просто вышла как ни в чем не бывало — куда потом делась, по-твоему? Растаяла в воздухе? — Но почему она вообще туда пошла? — Значит, в том и был план — может, ей передали сообщение, или же кто-то вошел, пока нас не было, и приказал ей покинуть дом. — Мы были рядом с прихожей, услышали бы. — Мы не услышали даже ее, пока не вышли в коридор. И еще… Она как будто нас ждала, ты не заметила? Чтобы сказать всю эту загадочную речь, может быть? — Получается, она могла быть с ними с самого начала? Передавала информацию? — Я бы не хотела делать поспешных выводов, Сееле. Но это похоже на правду, не так ли? Броня едва сдерживается, чтобы не вскочить — все внутри кипит от несправедливости и недовольства. Они действительно обвиняют Юйкун в предательстве? Юйкун, которая всегда была за них горой в университете и отмазывала от стольких проблем? Все внутри противится от одной мысли, что она могла бы действовать за их спинами против них же — кто угодно, да хоть та же Кафка, но только не она. Она прикусывает язык и слушает дальше, но Кафка с Сееле уже замолкают. Что-то шуршит, диван рядом с ее головой прогибается, и Броня чувствует прохладную руку на своем лбу. — Понятия не имею, — говорит вдруг Сееле прямо над головой, и Броне приходится приложить усилия, чтобы не вздрогнуть от неожиданности, — что мне делать, если Броня вдруг тоже исчезнет. Мы много говорили в последнее время — больше, чем я могла бы представить, — но я как будто до сих пор абсолютно ничего о ней не знаю. — Остается только быть бдительными, — отвечает Кафка как-то рассеянно. — Мы все еще не знаем конечной цели. Если бы во всем этом была реальная угроза, Блейди бы наверняка нашел способ со мной связаться. — А как насчет бабки — нож у нее был настоящий. И она ранила Сервал. — Рана несмертельная — больше испугала, чем навредила. Что-то здесь не так... Пальцы Сееле движутся — скользят по лбу к виску, затем ложатся на щеку. Броня напоминает себе мысленно, чтобы не сбиться: вдох, выдох, вдох. — Долго они еще будут спать? — Кафка вздыхает. Броня слышит ее шаги откуда-то от окна. Рука Сееле застывает. — Пускай спят. Не буди их. — Словно бы я посмела, когда ты так смотришь. Львица, защищающая своих львят — ну что за прелесть. — Несешь какую-то чушь. — Тогда почему ты так смутилась? Броня наблюдала за Сееле раньше — еще в университете, — и постепенно научилась различать жесты ее недовольства: то, как забавно она кривит рот или хмурит брови. Сейчас, пожив с ней в одной комнате, и часть этого времени даже без света, она учится ее слушать. Эмоции Сееле довольно открытые, ее несложно читать, если знать, куда смотреть. Она шевелится, ощущая, как затекшая спина отзывается уколом ноющей боли. Пальцы с лица молниеносно исчезают. — Проснулась? — первым, что она видит, открыв глаза, становится лицо Сееле — в окружении темных волос она выглядит очень бледной, и сердце Брони щемит от тревоги и нежности. — Да… — Не мы тебя разбудили, надеюсь? — Что?.. Нет. Нет, конечно. Она сглатывает под двумя внимательными взглядами. Кафка отводит глаза первой. — Свет дали, если ты заметила, — говорит как бы между делом, и только сейчас Броня понимает, что с самого пробуждения показалось ей странным. Освещенная гостиная выглядит почти незнакомо — разумеется, здесь абсолютно ничего не изменилось, кроме Брониных воспоминаний, размытых после нескольких дней в кромешной темноте, — но она все равно по-детски рада вновь увидеть и старые диваны, и нерабочий телевизор, и даже потрескавшийся белый потолок. На диване напротив, поджав колени, лежит Серебряная Волчица — лицо ее, расслабленное во сне, выглядит очаровательно молодым. Гепард дремлет в кресле, неудобно откинув голову на спинку и вытянув ноги. Она делает вывод, что после ухода Юйкун никто не пожелал возвращаться в комнату, предпочитая держаться вместе, и это, на самом деле, почти облегчение. Она вновь касается бока, надеясь, что это лишь один из кошмаров, и отдергивает руку, почувствовав вполне себе реальный дискомфорт. — У меня откуда-то кровь. — Что? Где? — Сееле мгновенно оказывается рядом. — Покажи! Броня приподнимает край, позволяя ей полюбоваться, и сама рассматривает впервые. Рана не выглядит воспаленной, края покрылись подсохшей тонкой кровавой корочкой — на пути к заживлению, но Сееле хмурится и выглядит искренне встревоженной. — Вчера ее не было? — Нет. Думаю, я бы заметила. — Как и у Сервал — рана есть, но не смертельная, — замечает Кафка. Ее голова выглядывает из-за плеча Сееле, та раздраженно дергает головой, убирая от лица чужие волосы. — Мое предположение становится все более реальным, правда? — Как кто-то мог сделать это так, чтобы не проснулись ни мы, ни она? К тому же, если все подстроено, они должны понимать, что это уже не шутки — мы можем потом подать в суд за такое! Броня присаживается с помощью Сееле — бок неприятно тянет, кожа растягивается вокруг корки. Неподалеку шевелится Гепард, зевает, широко открывая рот, потягивается до хруста. — Почему дали свет? — невнятно со сна спрашивает он. Они пожимают плечами. Броня позволяет себе робкую надежду, что это навсегда — постоянная темнота, знатно уже надоевшая, давила на психику, и без того держащуюся на честном слове. Несмотря на то, что за широкими окнами мир все еще затягивала уродливая серость, все пережитые кошмары поблекли и выглядели как безумные сновидения, а не реальность, происходившая прямо перед их глазами. Гепард замечает отсутствие Юйкун не сразу — некоторое время они тратят, чтобы рассказать ему об увиденном, и Броня знает — он вновь будет винить во всем себя. Так и происходит. — Я должен был приглядывать за ней, — возражает он сурово на ее попытки убедить в обратном, — и, если бы не уснул, мог бы не дать ей уйти! — Каким образом? — уточняет Кафка, обнимая колени и глядя на него со снисходительным любопытством. — Встал бы перед дверью? Связал ее? Как бы ты остановил человека, который хочет выйти? — Нашел бы способ. — Ей хватило бы пары слов, чтобы убедить тебя, ты же ее знаешь. — Тебе бы и в голову не пришло, что она хочет уйти, а не присоединиться к нам, — добавляет Броня. Она может представить себя на его месте: рассудительная староста говорит, что боится оставлять их одних — разве хватило бы фантазии придумать то, что произошло позже? Знала ли Юйкун, куда именно она идет, что именно делает? Было ли это спланировано заранее? Или все это и правда происки потусторонних сил? С каждым днем вопросов в голове Брони становится все больше, и отсутствие ответов совсем не помогает. Больше ничего не происходит. Они смотрят на настенные часы — часовая стрелка медленно движется по кругу, туман снаружи становится темнее, пока не превращается в тусклую беспроглядную черноту. Они играют в слова, в города, в спонтанные викторины, чтобы не умереть со скуки, тратят оставшуюся в холодильнике колбасу и снова давятся бутербродами, которые совсем не лезут в горло. Отсутствие других — пробелы между ними, Броне снова малодушно хочется исчезнуть, чтобы не переживать это раз за разом, однако Сееле смотрит на нее, берет за руку, кладет голову на плечо — и становится легче, и Броня может сделать вдох полной грудью. — Мне снова звонил отец, — говорит Гепард, вертит в руках бесполезный, разряженный телефон, подкидывает и ловит, вновь и вновь — это похоже на безумную зацикленную пленку. — На этот раз он был очень зол. — Почему? — Броня ковыряет ворс дивана и звучит абсолютно незаинтересованно. Звонки на телефон без сети — не самое странное в этом месте. Она уже не хочет удивляться — слишком устала. — Я не знаю. Просто сказал, что ожидал от меня большего. Сказал, что это не мое. — Что не твое? — Не знаю. Разговор заходит в тупик. Гепард дергает челюстью, словно хочет что-то сказать — или это жест недовольства, Броня не берется судить. Она не знает его достаточно хорошо, чтобы это делать. — Я не добьюсь успеха, — говорит он вдруг. — В том, что я выбрал, нет смысла, и мне лучше просто вернуться домой и сделать так, как он скажет. Он всегда говорил нам это — и мне, и Сервал, и даже Рыське. Никто из нас не захотел его слушать, и теперь каждая наша неудача для него — очередное доказательство собственной правоты. — Что за бред? — зевая, тянет Волчица, и Броня соглашается с ней быстрым кивком. — Тебе это приснилось что ли? Гепард молча смотрит в пол, потом вздыхает. — Если бы. — Так поговори с ним в следующий раз, — предлагает Сееле. — Мы даже можем уйти, чтобы не подслушивать. А если не услышит — пошли его к черту. Ее слова — уверенная дерзость человека, ценящего свою свободу; того, кто может оттолкнуть той же рукой, что и притянул, она словно не знает, что это такое — эмоциональная зависимость, финансовая зависимость, какая угодно зависимость, — и что-то внутри Брони одновременно тревожно дрожит и восхищенно подрагивает. Их руки лежат рядом, соприкасаясь едва-едва краями мизинцев, и она придвигает ее ближе на крохи миллиметра, замирая — заметит, нет? Сееле зевает — ее щека движется, макушка касается щеки Брони, щекотно и приятно, — и кладет свою ладонь поверх ее так легко, что Броне хочется закричать. Их взаимодействия — где-то на краю, на периферии, и никто уже не смотрит. Так легче. — Голова жутко болит, — Гепард встает, наклоняется, касаясь кончиками пальцев пола, и вслушивается в тихий хруст спины. — Может, у них есть кофе или что-то вроде? — Ты лечишь головную боль кофе? — улыбается Кафка. — Звучит не слишком здорово для спортсмена. Неподалеку на своем диване ворочается Серебряная Волчица, бормочет что-то невнятное, причмокивает губами и вновь затихает — все смотрят на нее в неясном ожидании, затем отворачиваются, тут же потеряв интерес. Броня надеется, что это не кошмары — разбудила бы. Они уходят на кухню вслед за Гепардом. Кафка остается в дверях столовой, чтобы периодически выглядывать, проверять, все ли в гостиной в порядке, пока они роются в шкафчиках и ящиках. — Есть какао! — И несколько коробок чая… эээ, выглядят максимально дешево. Надеюсь, нас поили не им. — Ага, надейся. Есть молоко? — Да, одна бутылка относительно свежая, остальные уже не очень. Толкаясь у плиты, они пытаются сварить какао в самой большой кастрюле, какую смогли найти. Руководит этим процессом Сееле, размахивающая длинной деревянной ложкой так яростно, что Броня ожидает момента, когда она прилетит кому-нибудь по лбу. Затем, словно дети, устраивают битву за кружку побольше. Побеждает Сееле — как та, кто варил. Справедливость восторжествует, говорит она, обхватывая ее руками и сбегая в гостиную, показав всем напоследок язык. Там они находят уже не спящую Волчицу, крутящую в руках джойстик. Экран, который так старалась починить Сервал — безнадежно — показывает заставку незнакомой игры. — Телевизор заработал? — Очевидно же, — отзывается Волчица язвительно. Несмотря на тон, она выглядит искренне счастливой. Происходящее для нее что подарок: получить после пробуждения любимую игрушку — чем не возврат в детство? — И игра, в которую я сейчас играю, тут тоже есть, вот это повезло. — Подожди, — медленно говорит Кафка, присаживаясь рядом и протягивая ей кружку. Та отмахивается, полностью увлеченная происходящим на экране. — Здесь не было этой вещи, откуда она взялась? — Я думала, это вы нашли. — Ничего подобного. Мы ушли минут на двадцать, не больше, и в гостиной никого не было. Я проверяла. — Да какая разница? — не выдерживает Волчица. — Даже если все это появилось из воздуха или притащил призрак, мне плевать, пока я могу играть в игры и не думать обо всем этом говне, ясно? По крайней мере, это интереснее, чем просто сидеть и бессмысленно втыкать в стену, ожидая непонятно чего. — Как хочешь, — холодно отвечает Кафка и отсаживается, обнимая кружку ладонями. Однако теперь претензии и вопросы появляются уже у Сееле — и они куда более прозаичные: — Почему вообще везет постоянно только тебе? То бургер, то игры? Неужели никто, кроме меня, не находит это подозрительным? — На что ты намекаешь? — уточняет Броня. Волчица на обвинения Сееле не ведет и бровью — она полностью сосредоточена на настройках игры, бормоча под нос, что на этот раз точно закроет уровень, который никак не давался, на все звезды, раз теперь столько свободного времени. Впервые за все прошедшие дни она будто оживает. — Ты думаешь, что она с кем-то заодно или что? — Я ничего не утверждаю, просто подметила факты, с которыми сложно спорить. Тоже хочу подарок, раз уж на то пошло. Эй, где мой сюрприз? — Сееле откидывается на спинку дивана и показывает в потолок средний палец. — Вот вам, жадные сволочи. — У них просто хороший вкус, — ухмыляется Волчица. — Смотрите, сейчас будет разъеб века — я переломлю этого босса как вареную макаронину. За неимением лучших вариантов остальные собираются вокруг нее: Сееле прижимается к боку Брони, привычно уже переплетая их пальцы, Кафка в позе лотоса занимает другой край, Гепард усаживается на пол, стараясь не разлить какао. Гостиная погружается в уютное молчание с клацаньем кнопок и периодическими вздохами играющей: иногда сердитым, иногда довольными. Фигурка на экране слишком похожа на Волчицу — со светлыми кудряшками, одетая во что-то яркое, быстрая и ловкая, она перемещается по улицам города, избегая ловушек, и ловко расправляется сначала с одной мехой крупнее раза в три, затем с другой. — Выглядит не так уж и сложно, — замечает Сееле, не сводя глаз с экрана. — Это сейчас, — не отвлекаясь, бросает та. Пальцы ее двигаются быстро и уверенно, нажимая то на одну кнопку, то на другую. Броня никогда раньше не играла на джойстике, потому испытывает какое-то странное восхищение, наблюдая за этим. Интересно, если попросить научить ее?.. — Ты создавала эту девчонку по своему подобию что ли? — Не совсем. Тут есть и шаблонные настройки. Просто выглядело прикольно. — Да-да, конечно. Наверняка представляешь, как это ты тут всех побеждаешь. Волчица быстро усмехается: — А если и так, что такого? Отвлекшись, она пропускает несколько ударов, издает недовольный возглас и в пару ударов убивает очередного противника, даже не взглянув на потерявшую несколько единиц полоску здоровья. Кафка подскакивает так, что диван протестующе скрипит, и шипит сквозь зубы. — Ты чего? — Больно, — отвечает она удивленно и смотрит вниз. Броня делает то же самое — и чувствует, как в голове рождается тревожный гул. По ткани домашних штанов на чужом бедре расползается кровавое пятно — густой запах крови доносится так отчетливо, словно она стоит вплотную. — Что?.. Откуда это?.. Когда?.. — она путается в словах, слишком растерянная. Кафка ощупывает рану, закусив губу и пачкая пальцы темно-алым. Это слишком напоминает Броне сегодняшнюю ночь. К горлу подкатывает тошнота. — Я не знаю! Ничего не было буквально минуту назад! Пальцы Серебряной Волчицы застывают над клавишами. Взгляд мечется между Кафкой и экраном. — Поставь на паузу пока, — велит Кафка, вставая и отлепляя ткань от раны, чтобы не запачкать диван. Впрочем, уже поздно. — Ага…. Нет, подожди. Я не могу. — Прекрати дурачиться! Отвлекись ненадолго и помоги мне! — Я не могу! — повторяет Волчица, и что-то почти паническое звучит в ее обычно равнодушном голосе. — Клянусь, не получается. Может, кнопка заела или типа того… — Да оставь ты эту штуку! — Кафка, до побеления сжав губы, вырывает джойстик у нее из рук, пачкая поверхность влажными пятнами, и бросает на диван. У Брони кружится голова. — Где чертова аптечка? Они одновременно смотрят в сторону арки. Аптечка осталась в комнате на втором этаже, и никто даже не додумался захватить ее с собой. — Великолепно. — Я схожу, — предлагает Гепард, поднимаясь, но тут же падает, словно кто-то ударил под колени. Лицо его мгновенно бледнеет. — Что? — спрашивает Сееле торопливо, не зная, на кого обратить больше внимания, к кому броситься первому, — что с тобой? Изо рта Гепарда вырывается болезненный вздох. — Ноги вдруг… будто отказали. Не понимаю… С помощью Сееле он забирается обратно на диван и закатывает штанину, обнажая кровоточащий край рваной раны. — Меня сейчас стошнит, — бормочет Серебряная Волчица сдавленно, забыв даже про игру. — Что происходит? Броня бросает взгляд на экран — совершенно случайно — и успевает увидеть, как падает от удара врага девочка с кудряшками, а здоровье ее стремительно сокращается до пятидесяти процентов. Из зеленой шкала здоровья становится желтой. В голове у нее щелкает. Странное крылатое механическое существо поднимает что-то, выполняющее роль руки, чтобы сделать еще один удар, но Броня дотягивается до джойстика и наугад нажимает кнопку, вспоминая, как делала это несколько минут назад Волчица, помогая только-только вставшей на ноги девочке сделать рывок назад. Удар проходит по касательной, и у нее внезапно начинает звенеть в ушах. Плечо обжигает болью. Не обращая внимания, Броня торопливо жмет и жмет на кнопку, пока расстояние между девочкой на экране и монстром не становится достаточно большим, чтобы она могла отвлечься и задрать рукав. Не рана. Просто синяк, расцветший смесью синего и фиолетового. С той же стороны… — Возьми джойстик, — торопливо приказывает она, кидая его Волчице почти на колени. — И сделай так, чтобы больше тебя никто не ранил. — Извини? — тянет недовольно Кафка. — Это немного обидно, нет? Мы тут истекаем кровью, пока рядом просто играют? — Поверь, так нужно. Сееле?.. — Поняла, — коротко рапортует та, единственная, к облегчению Брони, не пострадавшая, и выбегает из комнаты. Слышно, как ступени лестницы натужно скрипят под ее ногами. — Играй же, — почти умоляет Броня, заметив, что фигурка в игре вновь в опасности, — почему ты остановилась? Ее не должны ранить! Кафка понимает раньше, чем двое оставшихся: — Ты думаешь… — Звучит бредово, я знаю! Но все слишком совпадает! Вновь скрипят ступени — запыхавшаяся Сееле влетает внутрь и протягивает аптечку как трофей. Броня озадаченно моргает — она, конечно, знала, что Сееле и правда очень быстрая, но не настолько же? Новых ран не появляется, пока Волчица, пусть и без недавнего энтузиазма, избегает вражеских атак, что только подкрепляет догадку Брони. Сама же она с чужой помощью тратит это время на игру в докторов. Бинт почти кончается, когда они заканчивают, и Сееле выпускает разорванные для узелка края, сгибаясь пополам одновременно с тем, как Волчица возмущенно ругается, ударяя джойстиком себя по коленям. — Ненавижу эту тварь! Уже трижды мне уровень руинила! Новые внешние раны у Сееле отсутствуют, но она пугающе тяжело дышит, прижимая руку к ребрам слева, и Броне хочется плакать от отчаяния и ужаса, пока она боится даже прикоснуться к ним. Только бы не перелом, молится мысленно, только бы не перелом. За что нам это, за что, за что… Здесь два и два складывают абсолютно все. — Не отвлекайся, — шипит Сееле. — Если ты провалишь и в этот раз, я тебя прикончу! Черт, как больно… — Успокойся, — голос у Брони неровный, но она старается звучать успокаивающе, заметив, как начинают дрожать руки Волчицы, когда та осознает нависшую над своей головой ответственность. — Успокойся, все нормально… У тебя получится, ладно? Ты сможешь! Однако это делает только хуже. — Я… — та уворачивается в последний момент, и у всех вырывается шумный облегченный выдох. — Я не могла пройти этот уровень два дня, а теперь вы хотите, чтобы я сделала это, зная, что каждый косяк может вас прикончить? Серьезно? Вы издеваетесь надо мной? — она невнятно ругается, вновь избегая удара, и уходит в оборону, стараясь оказаться как можно дальше, когда вражеская меха выпускает снаряды. Затаив дыхание, все смотрят на это, не смея оторваться. — Не думала, — бормочет Кафка еле слышно, затягивая в одиночку так и не законченный узелок, — что когда-то буду умолять тебя сосредоточиться на игре как можно лучше. Все хором шепчут «тихо», но Волчица больше не обращает на них никакого внимания — чуть склонившись вперед, она не отрывает взгляда от происходящего на экране, всеми силами пытаясь их спасти. Каждая последующая минута тянется вечностью и несет в себе боль. Раны разной степени серьезности на их телах появляются из ниоткуда, пока желтый индикатор постепенно сменяется красным. Бинт кончается. Кровавые пятна пачкают диван и пол. Они прижимаются друг к другу испуганными птенцами — никому не хочется проверять, что будет, когда раунд закончится не в их пользу. Броня слизывает кровь с разбитой губы — во рту солоно и сухо, — и кладет голову на плечо Сееле, баюкающей молча свое запястье. Ловит взгляд Гепарда: левый глаз у него заплывший как после мощного удара в лицо. Красавцы, думает устало и уныло, какие у нас могут быть шансы против такого противника? Если раньше у нее все еще проскальзывали мысли — редкие, полные надежды, — о том, что это лишь происки неких людей, использующих их как подопытных в своих непонятных делах, то сейчас весь здравый смысл разбивается в щепки о стену необъяснимой мистификации. — Как думаешь, — шепчет она, и Сееле чуть поворачивает голову, показывая, что слушает, — может ли все это быть просто коллективным осознанным сном? — Все еще пытаешься найти объяснение? — Я ничего не понимаю… и мне это не нравится. Как наши раны могут зависеть от кучки пикселей на экране? Это же бред! Сееле вздыхает, но ничего не отвечает. Броня с трудом сглатывает — от металлического кровавого привкуса ее мутит. От вида крови на одежде Кафки — тоже. Она закрывает глаза, не в силах расслабиться ни на минуту в ожидании очередного удара, который вполне может стать последним. На фоне сдавленно ругается Волчица. Кафка и Гепард наперебой дают ей советы, но это только выводит ее из себя. — Я знаю! Я знаю это! Заткнитесь, вы можете просто замолчать? — наконец не выдерживает она, кричит так резко, что Броня вздрагивает и распахивает глаза. — Я знаю, что виновата, но я стараюсь, ясно? Этот уровень реально сложный, но я пройду его, потому что… потому что… — Осторожно! — кричат они хором. Экран рябит, края его судорожно пульсируют. Все становится розоватым, когда девочка вновь отлетает — ее индикатор здоровья превращается в тонкую — половина ногтя, не шире, — алую полоску. — Эй? — Гепард осторожно перехватывает навалившуюся на него Кафку за плечи, стараясь не касаться ран. Обмякшая и бледная, она часто дышит и не открывает глаз. Руки у Волчицы трясутся так, что джойстик в них ходит ходуном. — Что с ней? Она жива? — голос ее дрожит тоже почти на грани истерики. — Дышит, — Гепард кончиками пальцев касается ее запястья, затем шеи, — и пульс есть. Помогите мне, нужно переложить ее на свободный диван. Сееле подрывается было, но Броня, помня о ее больной руке и подозрении на перелом ребер, дергает за одежду, усаживая обратно. — Сиди, я сама. — С чего бы это? — Сиди, — повторяет она. — Двоих хватит. Волчица, пожалуйста, не отвлекайся, с Кафкой все будет нормально. Гепард морщится. Броне тоже больно, но приходится терпеть. — Лоб горячий, — она убирает ладонь, возможно, даже слишком быстро, поднимает растерянно-испуганный взгляд, не зная, что делать, если Кафка сейчас сгорит у них буквально на глазах: не уйдет в туман, не исчезнет незаметно, а умрет на этом самом диване, медленно и неотвратимо. Ей никогда не приходилось видеть подобное. Она бы предпочла никогда и не видеть. — А руки холодные… Может, дать ей какую-нибудь таблетку? Они смотрят друг на друга в ожидании решения, словно другой может найти выход получше — лишь Волчица, бледная до синевы, все еще не отрывается от экрана. Губы у нее искусаны в кровь, но пальцы все еще жмут привычно уже кнопки. — Еще немного, — почти шепчет она, — ну пожалуйста… пожалуйста… одна ульта, всего одна ульта… — Ты справишься! — говорит Броня, стараясь звучать уверенно, но здоровья у аватара и противника примерно одинаковое количество — исход может быть любой, каждая ошибка сейчас на вес золота. Они смотрят, дыша через раз — тишина вокруг настолько густая, что можно резать. Броня прижимает ладонь к груди, будто это может остановить разбушевавшееся сердце, медленно выдыхает и закрывает глаза, отвлекаясь на звон в ушах, словно ее хорошенько приложили головой. В целом, примерно так и было — только вот приложили не совсем ее. — Да! — кричит вдруг Сееле, охает тут же, замирая от приступа боли, но необузданный восторг в ее голосе не ломает даже это. — Да! Ты молодец, молодец! Броня открывает глаза — сначала один, затем второй. Осторожно переводит взгляд на экран — происходит подсчет очков, аватар, столь похожая на Волчицу, стоит в пафосной позе, будто эта победа не далась ей — скорее, им, — столь высокой ценой. Сама Волчица — настоящая, — радостной не выглядит вообще. С яростью она отбрасывает джойстик, со стуком приземляющийся на пол у дальней стены, и прячет мокрое от слез лицо в ладонях, содрогаясь даже не спиной или плечами, а всем телом, как в падучем припадке. Ничего не говорит — лишь всхлипывает единожды, жалобно и тонко. Броня и Сееле подсаживаются по краям, прижимаются боками, не решаясь обнимать, но показывая этим, что не винят ее ни в чем — несмотря на все раны, несмотря на руку, которую Сееле все еще старается лишний раз не беспокоить, несмотря на пережитый стресс, потому что виновата и правда совсем-совсем не она. Гепард остается подле Кафки, но они ловят его взгляд, в котором тревога и облегчение смешиваются воедино, и кивают. Все так же молча.