***
1812, Вестминстерский дворец. Испания выпил чашку чая не менее, чем три минуты назад, но головная боль, которую он испытывал с утра, лишь сильнее усилилась. Её будто по-настоящему раскалывают киркой, из-за чего императору пришлось схватиться за свою голову. Ранее он ею придерживался за стол, и поэтому, когда он её убрал, Испания подкосился и упал на стол. Если бы стол не был прикреплен к полу, то, вероятно, что испанец его перевернул вместе с собой. Встретившись с довольно скользким мраморным полом, мужчина попытался встать. Открыв глаза, он увидел перед собой размытую картину. Суженные зрачки в панике оглядывали всё вокруг, думая, что хозяин ослеп. Подождав минуту-две, Империя на сей раз смог подняться. Придерживаясь за края стола одной рукой, другой он потирал свои глаза. Сразу же после этого кто-то сзади схватил его за волосы, потянул сначала вверх, а после со всей силы ударил испанца головой об стол. Вновь встретившись с твёрдым мрамором, император попытался прийти в реальность. Его так сильно ударили, что он толком не понял, сделал ли это кто-то чужой или он сам. Однако времени на подумать ему не дали. Короткие волнистые волосы опять схватили и скрутили, а голову немного приподняли вверх. — That's for betraying His Majesty, you damn horn!***
— So... You confess that it was you who poisoned the Imperator totius Hispaniae in the Palace of Westminster, about twelve o'clock in the afternoon? — I have no regrets, Detective, — ответил Португалия. Очень сложно было, наверное, Испании в тот момент немного напрячь мозги. Во-первых, «damn horn» никто из британских кругов никогда не употребляет. Джефферсон не так хорошо знает португальский, нежели Испания, который вспомнил недавнее португальское «matilda corno», что имеет точно такой же перевод. К этому ещё следует прибавить акцент, когда все буквы человек чётко проговорил. Во-вторых, если выходить из того, что это был Португалия или его подопечный, то слова Британии об отсутствии мёда в его меню могут подтвердится. Всем монархам, которые когда-либо подписывали с ним договора, помнят о его пристрастии к чаю с мёдом. Но британец не видел надобности специально закупать мёд, который ни он, ни его семья не переносит, а специально закупаться для бывшего союзника Французской Империи никто не выразил желания. Тогда оставалось загадкой то, кто протащил в Вестминстерский дворец мёд в сахарнице, но теперь правда смогла проясниться. — Ах ты ж… matildo corno, — прорычал на латыни Испания, который был рядом во время допроса Португалии. — Если бы Британия посчитал тебя своим союзником и наладил бы отношения, как произошло с Францией, то моему государству пришёл бы конец, — сказал Королевство. — Я не мог этого допустить, и поэтому не стану извиняться. Это была вынужденная мера. — Отравить Францию – тоже вынужденная мера? — спросил испанец, подняв бровь. — Или и здесь ты решил меня подставить? Сначала ластился ко мне, был на моей стороне во время допроса Британии, а потом кинул меня на произвол. — Даже если это и так, я бы ни за что не посмел отравить супруга моего союзника, который защищал меня, пока ты прятался за спиной Наполеона. Ты просто трус. — Puta británica! — воскликнул испанец, схватив португальца за воротник мундира. Оба направили друг на друга кулаки, но каждый ждал первого удара от стороны напротив. Джефферсон схватился за кулак Португалии, а вторую руку прислонил к груди Испании. Он не имел сил их рассоединить, но смог обратить внимание на своё присутствие в этом помещении. Монархи переглянулись, после чего каждый неохотно опустил кулаки, а испанец отодвинулся от португальца. Они бы набили друг другу лица, однако, на глазах человека так низко упасть государства не могли себе позволить. — There's no reason for me to hurt France, — продолжил Королевство, но уже обращаясь к следователю. — I only poisoned Spain because he took over my state. At most I would have hurt the French Empire, not the Republic, despite his defiant nature. — If I had to get even with Britain, I'd poison him, — сказал Империя. — As you can see, that didn't happen. It's been decades since the Great French War, and there's no point in me getting revenge on France. They got what they deserved at Waterloo. — Well...I think it's worth a little interruption, — сказал Джефферсон, чувствуя, как на лбу начинают потихоньку собираться капельки пота. Детектив уж точно не планировал сегодня развязывать драку между враждующими государствами. Хоть он имеет возможность продолжить допрос, но те настроены совсем на другое. Они начнут неконтролируемо обвинять друг друга, а о себе и слова не подадут следователю. Был бы это обычный преступник, то Джефферсону было всё равно даже на его самочувствие, а вот с государствами не всё, как у нормальных людей.***
Как уже отмечалось, государства должны были отъехать ещё вчера, а сегодня от них не должно было и духу остаться. Все планы Великобритании чуть не пошли ко дну, как очередной испанский корабль в его морях, но благо остались только под откосом. Этим днём во дворец прибыли также его сыновья: Канада, Австралия и Новая Зеландия, которые одновременно являются сыновьями Франции. При прибытии они выглядели довольно-таки бодро и счастливо: им не терпелось увидеться с родителями спустя несколько месяцев, а для некоторых — годы. Когда же их оповестили о том, что их папу отравили, то их настроение вмиг испарилось, как сухой лёд. В это время Британия сам поспешил во дворец, чтобы опередить своих сыновей и избежать лишних слёз, но он опоздал. Как только его карета остановилась в курдонёре, к ней незамедлительно примчали на всех порах напуганные до чёртиков сыновья. Сейчас Франца не рекомендуют беспокоить, но и видеть, как тот же Канада чуть ли ногти на пальцах не кусает, Британия не в силах. Он даже не пытался скрывать своего любимца среди сыновей: Канада был первым сыном Франции, родился он в самое золотое для их отношений время, незаметно для собственных детских глаз пережил настоящее горе, а затем снова лицезрел их счастье. По правде говоря, Канада не единожды становился инструментом воздействия на француза, который дорожил своим сыном больше, чем собой. Да что там родители — братья им восхищались. Канадец даже во взрослом возрасте остался таким же очаровательным, как когда-то в детстве: одна лишь звёздочка в его глазах, говорящая о наполняющей его души печали, способна сломить перед собой Великобританию. Он не мог отказать сыновьям встрече с Францией (благодаря особому таланту Канады добиться от отца чего угодно — лишь глазки правильно настрой). Пришли они к папе очень вовремя: француз открыл глаза, хоть и не имел достаточно сил сделать это полностью. Главное, что он увидел возле себя свою семью, включая мужа. Сыновья сидели возле него по обе стороны, а британцу пришлось стоя наблюдать за тем, как его мужа окружили настоящие ангелы. — Papa, est-ce que ça va? — спросил Канада по-французски, не зная, поймёт ли тот с первого раза английский или латынь. — Your Royal Highness, Sire France must not strain his throat! — предупредил доктор Воткинс. — He must conserve the strength that has been allotted to him to breathe. — Oh, papa, — с горечью протянул канадец, взяв того за правую руку. — At least he's able to see, — сказал Австралия и слега нагнулся к Францу, который сразу перевёл взгляд своих тусклых глаз на сына. — See, he can see me! Dad, we're all here! — He blinked twice, does he understand us? — спросил Новая Зеландия, выглядывая из-за австралийца. Франция всё понимает, хоть его глаза размыты, но слух остался по-прежнему отменным. Он слышал голоса своих детей, которые окружили его, пришли в самую ужасную минуту, сделав её счастливой. Даже Австралия и Зеландия, находясь за десятками тысяч километров от родителей, сейчас рядом с ним. Обессиленная рука чувствует дрожь чужих рук, которые обхватили её. Голова Франции вертится во две стороны, следуя даже за простыми вздохами сыновей. Он каждого может из них различить по любому звуку, даже если это было клипанье напуганными глазами или нервное постукивание пальцами. Его иссохшие губы подрагивают, а зубы стучаться об друг друга. Он хочет что-то сказать, при этом не имея поняти что именно. Франц просто хочет подать свой голос, чтобы те хоть вспомнили, как звучит голос того, кто их на этот свет спустил. Пуповины хоть давно перерезаны, но с Францией их соединяют невидимые никому нити, благодаря которым он может различить каждого, не имея зрения. Одну из ладоней Канады незаметно обвили и привлекли внимание тогда, когда чужая маленькая ладонь её сжала. — He squeezed my hand! — радостно, но приглушённо воскликнул тот, взглянув на отца. Британия мог впервые за последнюю пару дней облегчённо выдохнуть, теперь зная, что его возлюбленный способен выстоять против одного из сильнейших для человека ядов. Положив руку на плечо Канады, он взглянул на Францию, который, услышав шаги к себе, взглянул чётко на мужа. Его глаза стали кристаллами, которые устремлены в куда-то за спину, в неизвестность. — Franz, my dear, you'll soon be back on your feet and shining your bright smile again, — говорил Британия. — We'll find the killer. В ответ был хриплый, надтреснутый стон, который напомнил до боли режущие ноты скрипки. — Father, if you'll excuse us, we'll stay with dad, — сказал Канада, поглаживая горячую руку Франца. — You excuse, — на вздохе произнёс тот.***
Покои Германии и Австро-Венгрии. — Интересно, дойдут ли они до Османской Империи, если Испания окажется не виновен? — спросил австриец, выбирая мундир на сегодняшний день: белый или же чёрный. — А может вообще синий… — Если мы всё ещё здесь, то, кажись, турков не обделят, — ответил немец, стоя нагнувшись перед трельяжом и заправляя гребнем назад волосы. Покончив за свой уложенной шевелюрой на голове, Империя думал, куда подавать гребень. Он не любит беспорядки на столе, в отличие от своего мужа, который устроил на столике настоящий хаос. Лучшим решением было положить расчёску в одну из шуфлядок и забыть до следующего утра про её существование. Резко потянув за ручку, ящик чуть ли не слетел с направляющих шариков, а вот хранящееся в нём всякое барахло сдвинулось со своих мест. Немец не ожидал, что трельяж будет таким нежным, поэтому пришлось всё ставить на свои места. Было интересно узнать, почему Австро-Венгрия хранит полотенца в шуфлядке, но Кайзер предпочёл просто поставить их на столик. Подняв одно, из него что-то выпало и ударилось об футляр с разноцветной пудрой. — Что за?.. Из полотенца упала колба, которая, благо, не разбилась об твёрдый метал. Взяв найденное в руки, немец обнаружил, что колба не была пуста. В ней было белое содержимое, похожее на порошок, меньше крупиц сахара. — Что ты там разбил уже? — спросил Австро-Венгрия, недовольно взглянув на мужа. А ведь австриец прав: по колбе прошла трещина, в результате которой выпал маленький кусочек стёклыша и создал такое же отверстие. Пока супруг немца только может пилить взглядом его спину, тот решил высыпать на себя совсем маленькую крупицу содержимого, чтобы уж точно быть уверенным в своём предчувствии. Кожа на безымянном пальце почувствовала слабое, но присутствующее покалывание, которое и предвещал Германия. Он быстро избавился от цианида, вытерев его об полотенце (об внутреннюю сторону). Когда Империя начал быстро вытирать руки, Австро-Венгрия обратил на это внимание и подошёл к нему, думая, что тот разбил его косметику. — Да что там происходит у тебя? — спросил он, оглядывая столик. Германия несколько секунд смотрел в пустоту, держа при этом треснутую колбу в своей руке подальше от прикрытых повязками глаз австрийца. Но даже сквозь клетчатые ткани император видит напряжённое выражение лица у мужа, а молчание лишь сильнее начинает его пугать. — Kaiserreich, не заставляй меня нервничать и скажи… Германия приподнял руку с колбой, а затем, полностью повернувшись к Австро-Венгрии, показал её наглядно. Он держал её как можно ниже, чтобы никто из них не вдохнул запах, а трещину ему пришлось направить на свой мундир. В любом случае, австриец увидел, что находится внутри. Императору пришлось даже приподнять одну из повязок, чтобы убедиться в своих подозрениях… как, впрочем, и Германия сделал. Сначала было недопонимание того, что немец пытается ему донести. Возник вопрос: откуда эта колба взялась у него среди косметики. Вскоре удивление пропало с его изучающего взгляда. Брови, сведённые к переносице, резко поднялись, а глаза сузились и скрылись за гербовыми повязками. Наклонившийся австриец мигом выровнялся, а голова поднялась на Германию. Он казался мрачнее обычного; в нём было то, что ранее ему не было властно, а может, Австро-Венгрия не настолько хорошо знает своего мужа. Секунды напряжённого молчания ощущались часами, и это решил остановить подавший голос немец: — Как ты мог меня так подставить? — голос будто издался из самой души, ибо мало кто видел Германию, подавляющего свои эмоции с такой невероятной силой воли. — Эт-то не моё, клянусь! — заикался император, понимая, что он не может подобрать слов в своё оправдание. — Бог свидетель — это не моё! — Тогда почему это валяется у тебя в косметике, Osti?! — на сей раз разъярённо спросил Кайзер, хоть и продолжал сдерживать свои связки, чтобы его не услышал весь Лондон. — Почему оно было замотано в полотенце, которыми ты каждый день вытираешь своё крысиное лицо?! — Не говори такое обо мне! — для австрийца собственная честь была немного выше, чем оправдания. — Умоляю, Kaiserreich, поверь мне! Я не убийца! — Откуда ты знаешь, что в этой колбе яд? — Я!.. Австро-Венгрия и сам не мог понять, почему он сразу решил, что это яд. Может, потому что Германия готов чуть ли не накинуться на несчастного императора, как лев на зебру? Или из-за того, что в последнее время колбы начали ассоциироваться с покушением на Франца? Всё вместе, но австрийцу выпал не самый лучший момент, где ему не смогут уделить несколько минут на объяснения. — Я предположил! — Австро-Венгрия не может сейчас контролировать свой язык, из-за чего из его рта выползают нелепые стандартные фразы, с которых он недавно сам смеялся. Только вот его партнёру далеко не до смеха. — Osti, это словами нельзя описать! — немцу хотелось разбить эту колбу об напуганную физиономию мужа, но сдержался из-за того факта, что покалечит своего мужа и на его крики прибежит весь персонал дворца. — Почему ты всё это время молчал?! — Это не я! Меня подставили! — Я, и лишь из-за того, что ты мой муж, прикрывал твои вечерние похождения, чтобы отбить от нас подозрения. Отпуская тебя в ванную комнату, я не мог подумать, что позволю тебе совершить убийство целых двух зайцев. — Я не убийца! — пытающийся доказать невиновность Австро-Венгрия, не имея возможности приложить нотки злости для уверенности, разрешает к своим глазам подступить слёзы. Даже если Германия заметил бы те слёзы под повязками, то они всё равно не подействовали бы на него. Раньше за нарочно пролитую слезинку он готов был хоть самого себя разорвать на куски, но сейчас император сам напросился. Его не спасёт упавшая улыбка, которая пытается донести до супруга свою правду. Австриец пытается надавить на жалость, доказать свою невиновность слезами и сжатыми в замок кулачками перед сердцем. По правде говоря, это нечто новое в его поведении, когда он хочет воздействовать на Германскую Империю при помощи эмоций, но венгр забывается — на него это никогда не действует. — Германия, это всё неправда! — Уж не думал, что тебя эти слова могут настолько задеть, что ты решился действовать сейчас, так ещё и втайне от меня. Ты хоть понимаешь, что было бы, если детектив обыскал эти покои?! — Да неправда всё это! — уже всхлыпивал австриец, надрывая свой голос с каждым словом. — С меня довольно, — прорычал немец, спрятав колбу в то же самое полотенце. — Надо избавиться от улики, ибо в любом случае обвинят именно меня. — Не я отравил Франца! Я даже не знал о… — Я сказал довольно! — крикнул Кайзер так, что император чуть не упал от резкой волны в свою сторону. — Видеть тебя не хочу после этого. Эти слова добили разрывающиеся на куски сердце австрийца, который, впитывая в повязки слёзные реки, поспешил покинуть покои. Хотелось вновь войти и попытаться доказать свою невиновность, но сейчас он не способен и слов подобрать, уже не говоря о том, чтобы выговорить их. Кто знает, испугался ли Австро-Венгрия своего мужа или же он действительно попался на горячем? Но, скорее всего, горячее тут только его заплаканные щеки, которые нужно спрятать от бродившего здесь персонала. Он бродил по коридорам, пока не оказался в саду, на необходимом для него свежом воздухе. Резвый весенний ветерок способен унести за собой всю ту печаль, которая заполонила его грудь. Глаза Австро-Венгрии разболелись с новой силой, когда им тоже было необходимо выплеснуть всю воду из себя. Даже от ярких солнечных лучей его глаза не испытывали столь тягостной боли, которую затмевает внутренняя. Его зубы уже готовы полностью превратить свои губы в смесь крови и искусанной плоти. В то же время он понимает, что рядом с ним может кто-нибудь находится, ибо сейчас его глаза не способны будут видеть даже при снятии повязок. Монарх пытается успокоиться, но из всех возможных методов он выбрал только сбалансировать дыхание, которое было неровным из-за частых вздохов. Очень жаль, что перчатки не способны впитать слёзы, поэтому придётся пачкать чёрные рукава мундира. Есть небольшой плюс: австриец остановился на чёрном мундире. Чужой плач услышал садовник, который в это время спрятался среди кустарников рододендронов для полива почвы. Выглянув из-за розоватых цветов, он увидел Австро-Венгрию, опирающегося о перила террасы и держа свой рот с носом прикрытым. Садовник был слишком близко — прямо за перилами, — чтобы услышать его всхлипы. — Sire, can I help you? — подал голос он, на что австриец резко обернулся на него. Мужчине ещё не доводилось видеть кого-то в повязках, из-за чего облился потом, когда на него взглянули не глаза, а герба. — What are you doing here? — спросил монарх. — You following me? — No, I'm a gardener, — ответил тот, показав лейку в руках. — If you feel ill, you can take a walk in the garden. The invigorating spring air will help you to recover, relieve headaches and refresh yourself like these rhododendrons. Хотелось бы сказать, что тот это и хотел, но не в присутствии садовника, который решил, что имеет право разговаривать с австрийцем. — Sire Italy sits in a gazebo near the main fountain, so you can join his tea party or find another free spot. — Autocrats… should be addressed by title in their own language. — Excuse me… um… — Seine Kaiserliche und Königliche Apostolische Majestät. — Oh, god… — Just… get out. — Yes, Sire. Садовник поспешил к самым дальним цветам в саду, пока Австрия, пробыв несколько минут в запутанных раздумьях, вышел на само солнце. Приглядевшись вдаль сада, он увидел в беседке спиной к нему сидящего итальянца. Оставаться долго наедине со своими мрачными (как Германия) мыслями австриец не собирался, поэтому решил уделить отдыхающему компанию. Возможно, Италия хотел провести день в одиночестве, но у австрийца, так скажем, некоторые обстоятельства. Попивая чай, Королевство оглянулся в сторону приближающихся шагов по твёрдому покрытию. Его и так до этого смущал садовник, а теперь тут кто-то целенаправленно к нему направляется без всяких предупреждений. Трудно сказать, что беседу с ним необходимо бронировать, как столик в ресторане, но можно было отнестись к его персоне с уважением. — Не помешаю? — спросил Австро-Венгрия, направляясь к свободному стулу. — Нет, но… — не договорил итальянец только из-за того, что австриец уже занял место напротив него и поправлял выпавшие локоны волос. — Хорошо, позволю тебе отнять у меня минуты отдыха. — Разве здесь возможно отдохнуть, когда тут чуть ли не в бельё хотят залезть? — с иронией спросил император, ухмыльнувшись. — В моём ничего такого нет, а вот у тебя с Германией может быть целый букет, — насмешливо сказал итальянец, сделав глоток чая, чтобы скрыть ухмылку. — Твой юмор порой грубый, но без него я тебя не могу представить. — Ты сам напрашиваешься. Королевство Италия, конечно, не является приятным собеседником, который может под себя пустить какую-то грубость в виде шутки, а потом несколько минут будет оправдываться «юмором». Но поблизости у венгра не наблюдается других приятелей: одни неинтересны, вторые являются врагами, а третьи вообще Османская Империя и Крымское Ханство, которые ни туда, ни сюда. — Как думаешь, кто здесь убийца? — спросил австриец, глядя на яркие цветущие хризантемы. — Спрашиваешь? — поднял бровь Италия. — Все понимают, что это сделали вы оба, но доказательств для детектива не могут найти. — Вот какого ты о нас мнения… — убегая от подобных мыслей, Австро-Венгрия вернулся к ним. — Я понимаю нынешние обстоятельства, но могу заверить, что это ни я, ни Германия. — Верю, лично я поверил, — саркастически ответил итальянец. — Италия, будь серьёзнее. — Взаимно. Раздался тяжёлый вздох изо рта императора напротив. Пока он подбирал новые темы для разговора, Королевство решил не заканчивать нынешнюю. — В любом случае обвинят вас, после чего вы прославитесь на весь мир убийцами, — продолжил итальянец. — Жалко будет младшенького вашего, но пусть привыкает к несправедливым реалиям жизни. — Италия, про моего сына и слова не говори. — А что случится? Ты заплачешь? — Италия. — Австро-Венгрия. — Почему ты порой так себя по-хамски ведёшь? Ты таким образом хочешь показать своё фальшивое величие над нами? — По крайней мере я не сплю со своим двоюродным братом. — Так ты признаешь? — Слова Франции о тебе? Вполне. Тут венгр опешил от этих слов, причём они были произнесены устами его союзника. Злость, как и при разговоре с французом, начала понемногу наполнять его грудь, но, как известно, Австро-Венгрия выражает злобу совсем иначе. — Что ты сказал? — приглушённо спросил австриец, нагнувшись в сторону итальянца. — Хоть Франция мне как крыса в доме, но всё-таки он прав. Я понимаю, что ты — полное олицетворение Габсбургов и последователь их ужасной традиции инцеста, но это не отменяет возможные риски для Германии-младшего. — Да как ты смеешь говорить такое о моём сыне?! — разгневался император, ударив по столу, что аж ложка в чашке раздала по саду звенящий звук. — Ни у кого не должно быть и мысли о том, чтобы осмелиться сказать такое недомыслие вслух! Как такое можно говорить о детях?! Разве ты бы допустил подобное отношение к собственному сыну? — Мой сын не с риском умственной отсталости, и от хорошей женщины. А вот тебя даже с натяжкой трудно назвать женщиной. В груди всё кипело вместо с головой, но вместо криков вновь полились слёзы, которые Австро-Венгрия пытался сдержать. Очередное унижение, но теперь не от какого-то там француза, с которым он даже не граничит, а от союзника. Из остальных государств Италия достаточно близок австрийцу, но сегодня их и без того напряжённые отношения стали ниже корней цветов в этом саду. Не хватало ещё того, чтобы и приятели начали унижать венгра. Ударив руками стол, Австро-Венгрия поднялся и с пешим злым топотом ушёл во дворец, пока Италия с победной ухмылкой попивал свой остывший чай. Император не хочет мириться с тем, что итальянцу будет позволено говорить об его семье такие гадкие вещи и оставаться безнаказанным. Слёзы не были настолько сильными, ибо, во-первых, большую часть он уже успел выплакать; во-вторых, венгр думал, что Германия сейчас проведёт с Италией настолько серьёзную беседу, что тот будет скоро завидовать состоянию Франции. Без стука ворвавшись в свои же покои, австриец увидел всё ещё находящегося здесь Германию, который чуть ли не медитировал над тем полотенцем с колбой внутри, думая, как от неё избавиться. Когда же его решил потревожить муж, то некогда спокойное выражение лица приобрело старый мрачный вид. — Я сказал тебе уйти, — сказал немец, повернув голову в сторону и глядя на вошедшего краем глаза. — Дорогой, Италия перешёл всё границы! Он такое наговорил! — Иди отсюда. — Выслушай хоть! Да он о нашем сыне точно такое же, что и Франц сказал! Разве такое позволено говорить союзнику?! Это ни в какие ворота! Пока венгр возмущался, Германия подошёл к нему, после чего прервал его жалобный рассказ тем, что крепко схватил его за подбородок. Австро-Венгрия, глядя на зловеще спокойное лицо мужа, схватился за его руку, что сжимала челюсть чуть ли не до переломов. Из его закрытого рта на волю выбегали недовольное мычание и стоны боли, а руки в отчаянии пытались избавиться от чужой сильной руки. Испуганные до ужаса и слёз глаза всё ещё были спрятаны за повязками, но немцу не обязателен зрительный контакт. — Я сказал тебе уйти, — повторил Кайзер. Видя, в каком страшном шоке сейчас пребывает Австро-Венгрия, Империя отпустил его ноющую челюсть. Тот аккуратно приложил к ней руки, сначала отпустил, а потом обратно поднял на немца голову. Губы настолько дрожали, что раздражали челюсть, из-за чего становилось ещё больнее. Но больше всего заставляло его сердце обливаться кровью, так это сам поступок. Почему его любовь, отец его ребёнка причинил ему боль? — Когда я приду обратно, я не хочу тебя видеть, — вполне уравновешенным тоном, не выражая никаких ярких эмоций сказал Германская Империя. Взяв полотенце с разбитой колбой, немец прошёл мимо шокированного императора и закрыл дверь. Как только по всей комнате раздался дверной хлопок, Австро-Венгрия лопнул, как шарик и из него решило выйти всё, включая и слёзы, и крики, и злоба. Началась настоящая истерика, когда он, упав на пол, начал безудержно громко рыдать, пытался сломать руками паркет и порвать ковёр, но в итоге обрёл себе синяки и царапины. Его лицо будто окунули в ведро с колодца, а возле него начала появляться чуть ли не лужа из скользящих по щеке слезинок. Порой горло настолько надрывалось, что было больно даже делать глотки, которые и без этого были редкостью между стонами и слезами. Сначала ему Франция вонзили нож в бок, затем Италия — в спину, а теперь и Германия в само сердце. Все ополчились против него, и в основном это даже не из-за убийства. Его ненавидят, многие презирают и ни во что не ставят, считая его подопечным немца, который имеет смелость на право грубого обращения со своим же супругом. От таких жутких мыслей живот скручивает настолько, что приходится схватиться за него и прилечь на мокрый пол.***
Османская Империя, которому взбрело голову развеется по дворцу, встретил по пути Германскую Империю. Немец как раз шёл в прачечную, чтобы отдать испачканное пудрой уже разноцветное полотенце, а турок решил уделить ему небольшую компанию. Германия был чуть ли не единственным, с которым можно было обсудить не только религиозную тему, и то у Османа это со всеми остальными заканчивалось довольно плачевно. Султан в первые минуты ходил и удивлялся тому, что христианин может так легко с ним общаться… пока речь не зашла о России. Нет, Осман не разочаровался, а наоборот, его завлекла поднятая Кайзером тема. Неожиданно для турка тот завёл речь о возможной войне Германии с Россией, а то и очередной русско-турецкой, поэтому он предложил укрепить их незаконченные экономические отношения, которые начались с покупки Дойче Банком железнодорожной линии от Хайдар-паша до Измита. Каждое слово из немецких уст удивляло настолько, что Османская Империя подолгу стоял на ровном месте, пока Германия скрывался, чтобы спрятать от чужих глаз колбу. И когда ему это удалось, он вновь вернулся к ошарашенному мусульманину, который на полном серьёзе задумался о сотрудничестве с европейским государством, вражеское Франции и Британии. Трудно определиться насчёт ответа, ибо в случае войны та супружеская пара может его хорошенько измотать, что дорога на Стамбул будет открыта для каждого желающего монарха. — Выбор за тобой, но мне было бы некомфортно себя чувствовать каким-то британским мостом из Европы в Индию, — с издёвкой сказал Германская Империя, пройдя мимо задумчивого Султана. — Погоди, — произнёс тот, на что немец остановился, но всё ещё стоял к нему спиной, как и турок к нему. — А как же недоразумение с… A-Me? A-Me — от полного имени Австро-Венгрии на его родном османском. Но Османская Империя в неформальной обстановке называть его просто «тюльпаном». И так называть австрийца наравне с немецкой «розой» начали ещё тогда, когда на нём обручальное кольцо сияло ярче солнца. Осман знал об его браке, но для него это не было преградой: он и дальше продолжал заигрывать с Австро-Венгрией, когда выпадала такая возможность. При каждом редком его визите, когда Империя «устаёт» во время долгой дороги через всю Европу, Австро-Венгрии хочется немедленно спалить во всей стране тюльпаны, а также позвать Папу Римского для изгнания нечисти у себя в саду. Но в то же время из них не хотел позориться на людях, ибо ужас то, что мусульманин с огромным гаремом пытается флиртовать с женатым католиком, поэтому это до поры до времени оставалось в секрете. Лишь когда Германия, не зная о нежеланном внимании, зачал со своим супругом ребёнка, то это сразу же оттолкнуло Османскую Империю от персоны австрийского императора на долгое время. — Вообще-то в твоих интересах то, чтобы я тебе об этом не напоминал, — ответил немец, после чего исчез в коридорах. Постояв пару минут на месте, Осман двинулся в противоположную сторону, идя прямо в сторону своих покоев. Они были самыми дальними от всех остальных, будто Британия специально поселил его и Крыма подальше от всей европейской суматохи. Но в то же время чувствовалось одиночество среди густой толпы монархов, и его верный спутник не спасал положение. Вроде бы все собрались, чтобы обсудить напряжённую международную обстановку, но в итоге эта «международность» касается только привилегированной Европы вместе с её нерешёнными конфликтами, а мусульмане в ней лишь зрители, которых заставили смотреть какое-то цирковое выступление. И, кажется, этот цирк не собирается утихомириться. Клоуны решили спрыгнуть со сцены и начать общаться со зрителями. Как же по-другому объяснить то, что Османская Империя по дороге встретил Российскую Империю? Тот зацепился своими змеиными глазами прямо за Султана и хищно улыбнулся, будто он годами планировал коварный план по тому, как испортить его день. Но Осман не поддавался этим провокационным чарам, решив пройти мимо. — Я знаю твой секрет, — заявил россиянин, заставив турка остановиться. — Какой из? — с иронией спросил Султан. Сохранив интригующую паузу, Россия подошёл сзади к Осману, наклонил голову и что-то быстро прошептал. Ощущение, будто в Османскую Империю сейчас стрельнули в спину, из-за чего он, отойдя на шаг от царя, резко повернулся к тому с шокированным взглядом. Глаза настолько раскрылись у него, что казались безумными, словно он в любую секунду попытается напасть на улыбающегося Россию. То ли он лиса, что довольно виляет своим невидимым пушистым хвостиком, то ли реально гадюка, которую хочется задушить собственными руками, не смотря на смертельный яд. — Откуда?.. — вымолвил турок, у которого аж буквы в вопросе задрожали. — Вы такие шумные, — закатил тот глаза, но вся его радость крылась в яркой улыбке. — Вас было не трудно услышать, да и мы благодаря Британии соседи, хоть и дальние. — Сукин сын. — Смотри, чтобы это не касалось твоего будущего сынули. Для стран рождение нового государства — смертный приговор, которого нельзя избежать, если ты любитель с кем-то порезвиться в постели. Учитывая, что в покоях Османской Империи побывали тысячи женщин за долгие века его существования, то для него эта тема всегда была актуальной. Но вот сейчас, когда его империя находится не в самом лучшем экономическом и политическом положении, думать о подобных ночах становится даже страшно. Хотя почему сразу о детях речь? — Что ты хочешь от меня? — спросил турок, догадавшись, что Россия просто хочет сманипулировать. — Мои просьбы скромны, в отличие от тебя самого, — хихикнул россиянин. — Тебе всего лишь необходимо взять всю вину на себя. — Вину?.. — Ты должен сказать детективу, что это ты, любитель зеркал и колец, подложил цианид. Вот к чему это всё шло, и Осман немного удивился в комплимент своему оппоненту. Больше он заволновался, ибо, если судить по собственным догадкам, в случае отказа всё узнают об его секрете. Когда он был произнёс из уст давнего врага, Осман готов был чуть ли не размазать это самодовольное лицо по стене и бархатному ковру, чтобы от царя только череп и остался. Что уж говорить о том, что будет, если об этом узнают все остальные — настоящая трагедия для всей империи и полная изоляция от европейского и арабских миров. После этого можно упасть в многовековую спячку, как делал Та-Кемет в свои года, чтобы со временем все забыли о таком позоре. — Так это ты отравил… — Ни в коем случае, враг мой, — сузил глаза Россия, прям как настоящая гадюка. — Ты хоть представляешь, какая мне выпала возможность сейчас полностью уничтожить тебя, не прилагая военных усилий для полного сожжения твоей репутации? Я даже не имею и капли сомнения в том, что это сделал Германия или его лисий хвост — готов даже на спор Киев поставить, но разве мне что-то мешает воспользоваться таким шансом? Только представь: Европа выставит тебя всему миру позорищем, а для своих братьев-мусульман ты станешь предателем и изгоем, которые в итоге скинут тебя со своего дивана. А может, ты на этом диване… — Заткнись! — Не перебивай меня, праведный мусульманин. — Самому бы скромность не помешала, особенно на всё ещё не отрезанный язык! — Это мне заявляет тот, кто с мужчиной одно ложе захотел разделить? Ты забыл, что у него… — Мне напомнить Речь Посполитую?! — Так а я не скрываю даже этого, и вера у меня не такая, что запрещает любить. Но ваши отношения сложно назва… В ответ теперь пошли османская неразбериха, которая, скорее всего, состоялась из проклятий и прочей некультурной брани с упоминанием о каре Аллаха. — Твои истерики не меняют условия нашего договора. Ложное признание… в обмен на твоё доброе имя. — Так если ты так хочешь меня уничтожить, то почему ты решил заключить некую сделку?! — Для меня не имеет значения, как ты опозоришься: станешь убийцей или же мусульманином-содомистом, но благодаря первому варианту я поскорее уплыву к себе на родину и расскажу всему Кавказу о твоей кровожадности. Там достаточно прохладно, нежели сидеть в этой жаре. — Могу обещать тебе то, что ты обязательно ответишь за свои слова в этот день. Ты будешь молить Аллаха о том, чтобы он тебя забрал к себе на небеса. — Посмотрим, но решение по поводу сделки ты должен выполнить сегодня. Увидимся на допросе. Смотря в след уходящему Российской Империи, хотелось накинуться на него, как тигр на волка, но этот самый тигр внутри Султана полностью бессилен. В голове два вопроса: откуда Россия узнал об этом и то, какое решение лучшего всего принять Осману сегодня. Жить с репутацией убийцы или же изгоя для братьев-мусульман. А как же на это отреагирует Крымское Ханство, который стал ему ближе, чем сам султан?