Я вспоминаю свои слова,
и вместо них в голову приходят замечательные,
блестящие фразы, которые следовало бы произнести.
Каждый день, каждый час перед людьми встаёт неизбежность выбора. Кто-то ощущает прилив искренней, огромной радости, осознавая, насколько оказался прав, а кто-то с сожалением оглядывается на свой выбор, мечтая получить возможность снова принять решение. Леви относился ко второму типу людей, из раза в раз прокручивая в голове то, как Эрвин держал его в своих крепких объятиях всего несколько дней назад. И как ощущал знакомое теплое дыхание в своих волосах. Всякий раз эти ловкие, заботливые и властные руки Эрвина ложились на его талию, притягивая к себе, чтобы оставить поцелуй на губах, щеках, висках или лбу. Касались волос, убирая мешающие прядки назад. Невесомо касались его кончиков пальцев перед тем, как переплести их руки. Бережно касались его в самых чувствительных местах, заставляя содрогаться от нахлынувшего оргазма. — Леви, — позвала Нанаба, пощёлкав пальцами перед его лицом. — Прости, — прокашлявшись, ответил Леви. — На чём мы остановились? — Мы даже не начали. — Удивленная Нанаба откинулась на спинку кресла и положила ногу на ногу. — Ты пришёл ко мне в кабинет и сидел молча… — она посмотрела на свои наручные часы, — целых десять минут. Что случилось? В кабинете Нанабы было просторно. Небольшой офис, оформленный в стиле минимализма. Полупустой стол, на котором стояла лишь лампа и лежало несколько бумаг с воткнутой в подставку ручкой. Посередине кабинета стоял маленький журнальный столик, а рядом с ним уютные мягкие кресла. В воздухе сладко пахло клубничным коктейлем, который Нанаба пила каждый день, и ароматическими палочками, чтобы клиенты чувствовали себя свободнее и расслабленней на сеансе. И ничего здесь не говорило о том, что эта женщина иногда меняла свое обличие психолога на программиста, способного проникнуть в любую сеть. — Да, точно, — неловко заговорил Леви после минуты молчания. — Это касается… Нет, не так… — Он на секунду задумался, пытаясь подобрать правильные слова, которые сделали бы его речь понятной и передали все чувства. В это время Нанаба молчала, ожидая, когда Леви сам сделает шаг навстречу. — Как это у тебя происходит? — Леви наклонился чуть вперёд, локтями упираясь в колени. — В смысле… клиенты к тебе просто приходят, ты задаешь им свой вопрос, и они начинают говорить? — Обычно они сами начинают рассказывать о том, что их гложет. — Нанаба отложила ежедневник с ручкой и сцепила пальцы на коленях. — Я знаю, что ты никогда не посещал психолога в угоду своим личным целям, а не профессиональным, но сейчас ты пришёл не просто так. По твоей нервозности и тому, как усиленно ты пытаешься подобрать слова, можно понять, что у тебя внутреннее смятение. Я могу оставить свою должность и сейчас остаться для тебя только подругой твоего лучшего друга. — Если ты мне поможешь разобраться и выпутаться, то хоть слоном будь, мне всё равно. — Леви устало потёр лицо и глаза. — Так уж и быть. Начнём с самого простого. Это касается Эрвина. Они смерили друг друга выжидающим взглядом. — Как ты помнишь, три года назад мы с ним расстались. Леви чувствовал, как с каждым словом ему становилось всё труднее и труднее говорить. Он никогда ни с кем не откровенничал, за исключением разве что Кенни, Ури и Эрвина. Отчасти он открывался ещё и Майку, но это было скорее чем-то поверхностным. Лишь для того, чтобы лучший друг знал, в каком примерно состоянии он находится в данный момент. — Несколько дней назад, когда вновь объявился наш убийца, появился и Эрвин. Он возник так, будто не было этих трёх лет. Будто мы никогда не расставались и не причиняли друг другу боль. Снова и снова поддевая друг друга едкими словами. Нанаба по-прежнему молчала, не смея прерывать Леви. В конце концов, для неё было удивительным: лучший друг Майка сейчас пытался открыться ей. Рассказывал о том, что чувствовал, хотя она отчетливо помнила его непробиваемый панцирь; как он шёл дальше, тщательно скрывая свои внутренние проблемы и притупляя их алкоголем. Она хорошо помнила, как Леви, не видя меры, засыпал пьяный в баре, пока Майк не притаскивал его к ним домой, потому что звонил бармен и просил освободить помещение. Она хорошо помнила, как Леви подстрелили из-за его же растерянности. Майк тогда описал ей каждую деталь, которую успел приметить в лучшем друге. Убийца, внешне похожий на отца Эрвина, наставил дуло пистолета на Леви, а тот смог только расширить от удивления глаза, не пытаясь даже нажать на курок. Тогда он прошептал: «невозможно», перед тем как раздался выстрел и он получил пулю в ребро. — Самое ужасное не то, что мы встретились, а то, как мы встретились. — Леви поднял на Нанабу выразительный взгляд. Серые глаза блестели болью. — Мы встретились с ним только потому, что его клиентом являлся директор отеля, где произошли убийства. А что, если бы этого не было? Встретились бы мы? — Он задавал вопрос в пустоту, поднимая глаза к потолку, а затем снова устремляя на Нанабу. — Мы расстались, так как ему надоело видеть то, с чем я работаю. Но судьба распорядилась, что нам пришлось столкнуться именно в это время. — Почему ты считаешь, что вы расстались именно потому, что ему надоело? — А разве это не так? — хмыкнул Леви. — Я так не думаю. Я считаю, что ты это выдумал. Тебе так проще думать, поскольку ты винишь не себя, а его. Это дает тебе контроль над ситуацией: Эрвину надоело, значит, это всё. Конец. Ты ничего не можешь сделать. — Нанаба немного поразмыслила, подбирая слова. — Тот день, когда вы расстались. Вспомни его. — Нечего там вспоминать, — ощетинился Леви. — Он просто собрал свои вещи и ушёл, сказав, что больше так не может. — Леви, причина его ухода кроется в том, что ты только что сказал. — Нанаба встала и наполнила два стакана воды. — Эрвин не мог, потому что ему было больно. А не потому, что надоело. — Его «я не могу» можно трактовать по-разному. — Леви сделал глоток воды, чтобы смягчить горло. — Не совсем. Всё зависит от ситуации и от того, в каком состоянии находится человек. Эрвин был подавлен из-за смерти отца, которая произошла за несколько месяцев до вашего расставания. Ты знаешь, что он лечился… — Лечится, — перебил её Леви. — Прости. — …от депрессии. В таком состоянии людям с подобным диагнозам приходится тяжело. Они видят мир исключительно в черном цвете. Им кажется, что уже ничего не имеет смысла. Они испытывают страх за будущее. И я не говорю про всех, но конкретно Эрвин относится к такому типу людей. — Я знаю, ведь я помогал ему. — Леви сжал челюсти, чтобы не наговорить лишнего. Ему казалось, что Нанаба пытается выставить его плохим партнёром. — Конечно. Я помню. Но иногда бывает недостаточно следить за тем, выпил ли он таблетки, посетил приём у психотерапевта, поел ли, помылся. Один фактор накладывается на другой, понимаешь? — Ты издеваешься? — злобно прошипел Леви, но Нанаба даже не вздрогнула, оставаясь спокойно сидеть. — Как только ему поставили этот диагноз, я перерыл большую часть интернета, чтобы понять, как мне действовать. А ты теперь будешь сидеть здесь и своим самодовольным видом говорить, что я плохой партнер? — Я не говорила этого. Кстати, ты мог бы прийти и посоветоваться со мной. Леви успокоился лишь через несколько минут, снова сделав пару глотков воды. Он понимал, что Нанаба была права. Он делал недостаточно. Если ему хватало того, чтобы Эрвин был рядом с ним после смерти Кенни, то у Эрвина ситуация могла быть другой. Однако он не помнил, чтобы Эрвин жаловался на недостаток заботы. Или же он предпочитал молчать? — Думаешь, я недостаточно о нём заботился? — почти жалобно спросил Леви. Он теребил пальцы, отрывая заусенцы. — Думаю, вам тогда нужно было больше разговаривать. — Нанаба вздохнула. — Ты всё ещё его любишь? — склонив голову на бок, она посмотрела на Леви, затем подошла и, присев на корточки, заглянула ему в лицо. — Да, — шёпотом признался он. — В тот день, когда он вытащил меня из лабиринта отеля, прижимая к себе, я понял, что хочу остаться с ним. Навсегда. Нанаба улыбнулась, припоминая, как Майк поздно вечером, когда они лежали в постели, рассказывал об этой ситуации. Он улыбался во все тридцать два, поигрывая бровями и намекая, что выиграл спор, и Эрвин с Леви до сих пор любят друг друга. — Тогда подумай, какой бы выбор ты сделал тогда, когда он уходил. — Она крепко сжала его руки в своих, поддерживая тем самым любую его мысль. Леви был её любимым другом. И его боль, смятение и нерешительность ранили её как острые ножи, наносящие тысячу порезов. Она хотела, чтобы он был счастлив. Счастлив именно с Эрвином, поскольку помнила, какую пламенную и неистребимую любовь они испытывали по отношению к друг другу. — Остановил. Но я не думаю, что… — Если бы у него не было чувств, он бы не ринулся тебя вытаскивать, расталкивая всех. И не обнимал бы у всех на виду, лежа на полу. В немом изумлении Леви смотрел на заговорщически улыбающуюся Нанабу, а затем прищурился и ухмыльнулся. Майк. Безусловно. Было нетрудно догадаться, что эти двое делились практически всем, что касалось их друзей и близких, за закрытыми дверьми собственной спальни. Он был уверен, что Майк порой преувеличивал, добавляя экспрессии в свои рассказы. Поскольку Леви, который редко кому доверял, было трудно делиться своими проблемами и чувствами, он решил сменить тему. Правда, вторгаться в чужое личное пространство было не в его принципах. — Раз вы с Майком делитесь всем, как насчёт рассказать ему о беременности? Я сделаю вид, что не знал. — Он поднял руки вверх, будто сдаваясь. Нанаба слегка рассмеялась и встала, размяла затекшие ноги, подошла к столу и села. — Не понимаю, о чём ты. Я не беременна. — Она отмахнулась и вытащила ноутбук из ящика стола. — Ты как минимум четыре раза выходила из кабинета в сторону туалета. В твоих руках была прямоугольная упаковка, которую часто рекламируют по телевизору. В мусорном ведре лежит три коробки из-под клубничного коктейля, хотя обычно в день ты выпиваешь всего одну. Цитирую: «достаточно всего одной маленькой коробочки молочного коктейля, чтобы сделать меня счастливой на весь день». Когда я только вошёл в твой кабинет, успел заметить на планшете заголовок: «будущим мамам: как рассказать всё отцу». — Совсем забыла, насколько ты бываешь наблюдательным, — вздохнула Нанаба, понимая, что в этой схватке она определенно проиграла. — Не говори Майку, пожалуйста. Леви улыбнулся. Жестом показал, что его рот закрыт, а после вышел из кабинета, снова погружаясь в свои мысли.***
Молодые, ещё неопытные журналисты окружили четверых мужчин, направляющихся в здание, где работал Моблит. Они налетели, как стервятники на добычу. Замкнули круг, не давая пройти, и размахивали микрофонами и камерами прямо у лиц идущих. — Три года прошло, а вы так его и не поймали. Это так работает полиция? — возмущалась женщина. — Скажите, а это правда, что в одном из отелей есть потайной лабиринт? — Леви Аккерман, как вы чувствуете себя, зная, что убийца всё ещё на свободе? Леви заметил, как Эрвин одной рукой оттолкнул от него журналиста, второй прижимая его самого к себе за талию. Горячая хватка обожгла как огнём. От невероятной близости упругого тела Леви ощутил удовольствие. Нерешительно он схватился за чужую рубашку одной рукой, а другой обвил талию. Пресс Эрвина под его касаниями заметно напрягся. Леви улыбнулся, опуская взгляд на дорогу. Они протиснулись между скопившейся толпой и оказались в просторном помещении. Всюду сновали агенты в идеально выглаженных костюмах, с папками под мышками. Из нескольких залов доносились лекторские голоса, смешанные с гулом курсантов, обсуждающих поимку убийц. Лифты поднимались и опускались. Несколько женщин в белых блузках, юбках-карандашах и с идеальными ровными пучками сидели за компьютерами на рецепции. Все четверо зашли в лифт, поднялись на пятый этаж в кабинет Моблита, а после прошли в общий зал, предоставленный специально для них. Двери закрыли изнутри, и все четверо посмотрели друг на друга. — С чего начнём? — спросил Моблит, кидая папки на темный дубовый стол. — С портрета убийцы, — ответил Леви. — А ты, — обратился он к Эрвину, — просмотри ещё раз все бумаги отеля, проверь сына Сатоши и всю эту семейку. — Леви брезгливо поморщился и приступил к делу. Пока Эрвин разбирал кипу бумаг, явно получая удовольствие и не скрывая этого, Леви бросал на него мимолетные взгляды. Им никогда ещё не приходилось работать вместе, и сам он редко видел Эрвина за работой. А сейчас, рассматривая его под другим углом, Леви удивлялся тому, каким заинтересованным, но при этом сосредоточенным мог быть Эрвин. С какой важностью и уверенностью он перелистывал бумагу за бумагой, бегая глазами по цифрам и буквам. И Леви соврал бы, сказав, что его это не заводило. — Наш убийца ростом от ста шестидесяти до ста восьмидесяти, — сказал Майк, записывая всё в блокнот. — Он хорошо ориентируется, не оставляя следов. Знает, кто из жертв, где, когда и в каком номере остановится. — Вероятнее всего, он местный, — дополнил Моблит, открывая папку за папкой, складывая фотографии и листы во временном порядке. — Если он мог убивать прошлых жертв беспрепятственно, значит, он достаточно силён, чтобы сдерживать сопротивление. — Покачиваясь на стуле взад-вперед, Майк кусал кончик ручки. — Он накидывался со спины. Это обычный эффект неожиданности: жертва расслаблена и ничего не подозревает. Поэтому убить так намного легче, чем если бы жертва знала, что находится в ловушке убийцы. — Моблит принялся рассматривать под лупой снимки с места преступления; Майк с Леви попытались сдержать смешки, но увы, они всё равно вырвались, громко раздаваясь в помещении. — Что смешного? — спросил Бернер, отрываясь от разглядывания фотографий. — Нашему юному следопыту не хватает курительной трубки и шапки как у Шерлока Хомса, — поддел Леви, пытаясь снова не засмеяться. Моблит закатил глаза. — Но ты прав. Это имеет место быть. Только у одной из жертв, женщины, были связаны руки. Значит, она была загнана в ловушку, но всё равно не могла дать отпор, — прокомментировал Леви. — У него есть место, где он пытает и убивает. — Майк аккуратно подбирал слова, почёсывая затылок. — Вы говорили про Генри Говарда Холмса. — Он не даёт тебе покоя? — спросил Леви, чиркая ручкой по бумаге. — На самом деле его убийства с ловушками в отеле не более, чем обычная легенда. Большинство подхватывают эту историю и распространяют с довольным видом. — Он фыркнул. — Генри Говард в гробу переворачивается от того, как перевирают его историю. Леви и Майк переглянулись. — Но наш убийца может быть одним из тех, кто верит в это, — прикинул Майк. — Возможно, — подал голос Эрвин. — И он целенаправленно искал отель с проходами в стенах. Или знал о нём заранее. — Что ты имеешь ввиду? — поинтересовался Леви, придвинувшись ближе. — Я посмотрел документы по зданию. Отель, где вы нашли проходы, был построен очень давно. Старый план здания было найти очень трудно: Моблиту и его ребятам пришлось потратить на поиски около часа, если не больше. Так? — Эрвин облизнул губы и посмотрел на всех присутствующих. — Что, если ваш убийца знал об этом плане? Когда строили этот отель, нам с вами было около пяти-шести лет, а убийца, как вы предполагаете, примерно нашего с вами возраста. Они помолчали. Каждый обдумывал предположение Эрвина. — Эрвин, ты увлекся, — ответил Майк спустя несколько минут гробовой тишины. — Но если даже он не знал, ему нужно было бы перерыть все архивы токийских отелей и мотелей, — подхватил Леви, а Моблит согласно покачал головой. — Хорошо, хорошо, мои следопыты и товарищ адвокат, — сдался Майк, хлопая ладоням по столу. — Тогда давайте начнём сначала. Итак, — он открыл блокнот на пустой странице, — мы знаем, что преступник убивает семейные пары с маленькими детьми, находящиеся на грани развода. Доказательства: диктофон с записями и подтверждением голосов всех жертв. — Он защищает детей, чтобы те не подвергались последствиям ссор родителей. Хотя в самих семьях родственники отрицают насилие, — подытожил Леви, потирая висок. — Во всех записях мужчина повышает голос на женщину, но женщина даёт отпор, защищая себя. — Что-то здесь не сходилось с его теорией, которую он выстроил несколько дней назад. — Тогда в моём предположении, что он вырезал глазные яблоки у женщин, нет никакого смысла. — В сущности, когда убийца забирает с собой трофеи от жертв, это не всегда несёт смысловую нагрузку, — резюмировал Моблит. Мешки под его глазами ярко выделялись на фоне усталого лица. — Он социопат, перфекционист, и вероятнее всего то, что он оставляет себе — не более чем коллекционирование. — Леви, кивнув, согласился с ним. На протяжении трёх лет, терзаемый чувством вины, Леви уходил в себя, рассуждая и прикидывая варианты. Все три года с момента появления новых жертв после нескольких месяцев затишья он задавался вопросами: «почему семьи?», «как у убийцы получается проникнуть незаметно?», и «почему убийца не ошибся за столько времени?». И если на второй вопрос он, подгоняемый интуицией и дотошностью, копаясь в историях серийных убийц, нашел ответ, то над остальными до сих пор висел знак вопроса. Кенни был для него примерном для подражания, заменяя отца, которого Леви никогда не знал. Именно дядя показал ему жизнь детектива, вскользь рассказывая о преступлениях, о их видах, о мотивах преступников. Кенни был лучшим. Несмотря на то, что Леви часто замечал, как Ури ругается на него за то, что тот забивает голову мальчишки различными ужасами, оба понимали, что даже если это и отражается на Леви, то только в положительную сторону. «Не все дети, подвергшиеся насилию, становятся серийными убийцами, и не все серийные убийцы становятся жертвами жестокого обращения с детьми, Леви, — рассказывал ему тогда Кенни. — Это простая, но в то же время сложная истина». И Кенни был прав. В этом деле Леви пытался придать смысл убийствам, совершенно не беря во внимание то, что это могло быть обычным помешательством или капризом психопата. — Ты винишь себя, — послышался шёпот над ухом Леви. Он вздрогнул. Пальцы сжали бумагу. — Но твоей вины тут абсолютно нет. Убийца расчётлив. Он знает, что делает. Любой бы на твоём месте не знал, как подступиться. — Эрвин говорил мягко. В голосе сквозила та нежность, которую Леви слышал, еще будучи с ним в отношениях. — Только когда ты перестанешь винить себя, тогда сможешь разобраться и понять, с чего нужно начать. Леви считал, что после всего того, чему он подвергал Эрвина, — ежедневному страху и беспокойству — он не заслуживал поддержки. Не заслуживал его. Хотелось отстраниться, дать Эрвину понять, что между ними всё ещё кирпичная стена, хоть и покрытая мелкими, разветвленными трещинами. Через час обсуждения они почувствовали зверский голод и заказали фастфуд, нескольких видов салата и напитков. Разложили еду прямо на столе, среди всех бумаг. Во время перерыва мужчины не разговаривали о деле, вместо этого интересуясь новостями из жизни друг друга, стараясь отвлечься от жутких картин. Вся обстановка казалась такой привычной, как будто они все были знакомы много лет. Открытость, расслабленность. Леви даже не чувствовал дискомфорта в присутствии Эрвина. Скорее наоборот. Он ощущал себя в своей тарелке, будто всё было так, как и должно быть. Они не ругались о новом деле, не спорили о том, что Леви слишком долго сидит над снимками с мертвыми телами. Они оба оказались на одной стороне, и Леви надеялся, что так Эрвин поймет, каково ему каждый раз идти на работу, видеть эти картины, но при этом иметь сильное желание засадить каждого провинившегося за решётку. — Кстати, Леви, — неожиданно вспомнил Моблит, прежде чем они с Майком вышли из зала, — это правда, что тебя ранили год назад, и ты был при смерти? — Он бросил через плечо хитрый взгляд, прежде чем выйти в коридор. Леви злобно сверлил взглядом затылок уходящего вместе с Майком напарника. Не нужно быть дураком, чтобы понять, к чему была поднята эта тема. Сложить два и два для Моблита ничего не значило. Ситуация в отеле с объятиями Эрвина не одному ему казалась слишком интимной. — Тебя ранили? — вновь послышался тихий голос Эрвина. — Куда? — Это уже неважно, Эрв… ин, — замялся Леви. Чувство неловкой близости волной накрывало его. — Сейчас всё в порядке. Давай лучше займемся делом. Может быть, ты что-то ещё нашёл? — Леви попытался сменить тему. — И всё же я бы хотел знать, — настаивал Эрвин, полностью игнорируя вопрос. Никто из них не решался заговорить о том дне, когда они обнимались. Растущее напряжение в теле нарастало. Леви под боком у Эрвина разомлел от тепла, исходящего от него. От противился желанию прикоснуться, взять за руку и сказать, что невзирая на их расставание, длившееся так долго, он всё ещё его любил. И боялся. Боялся довериться и снова окунуться с головой в эту всепоглощающую любовь. — Ничего особенного. — Он оторвался от бумаг и посмотрел на Эрвина, который продолжал сидеть рядом. Он раздумывал, стоит ли говорить всю правду, если Эрвин всё ещё боролся с депрессией. Стоит ли упоминать отца, затрагивая кровавые раны на сердце. — Я просто растерялся. Иногда такое случается. — Это на тебя не похоже. — В голосе Эрвина прозвучало удивление. — Обычно ты всегда собран. Что тогда произошло? — Его глаза загорелись любопытством и волнением. Леви тяжело сглотнул, собираясь с силами и мыслями. — Убийца был похож на твоего отца. — Его плечи опустились, как будто на них резко упал тяжелый груз. — Не успел сориентироваться и получил пулю первым. Рот Эрвина принял форму буквы «о». Воцарилось молчание. Леви пожалел, что поднял тему отца, даже если она не касалась его напрямую. Он помнил и видел, что Эрвин до сих пор тяжело переносит утрату. — Куда тебя ранили? — всего лишь спросил тот. Голос звучало безжизненно. Взгляд метался по Леви, будто сканировал, выискивая раненный участок. — Сюда. — Леви указал на левое ребро, немного ниже сердца. — Еще бы немного, — проговорил Эрвин, — и тебе попали бы в сердце. — Мгновение. Всего на мгновение после этих слов Леви почувствовал на ребре лёгкое касание Эрвина. Сладкое тепло защекотало живот. — Но не попали, — отмахнулся Леви и отвернулся, чтобы перестать испытывать дикое желание уткнуться в эту грудь напротив. Коснуться влажных, сомкнутых губ, оставляя свой след. После нескольких минут молчания, когда каждый из них воздерживался от собственных желаний, Леви почувствовал, что Эрвин хочет сказать что-то ещё, но не решается. Он ёрзал, поворачивал голову в его сторону, а затем отворачивался, утыкаясь в бумаги. Шуршал ими, перекладывая в сторону. Его бедро задело бедро Леви, посылая разряды тока по чувствительной коже, поднимаясь вверх и останавливаясь внизу живота. На самом деле Леви тоже было, что сказать и спросить. Хотелось о многом поговорить. Но в первую очередь, конечно, о чувствах, которые были и остались до сих пор, хоть и только с его стороны, как он полагал. Но неуверенность, всепожирающий страх, что ответы окажутся не теми, что он успел себе придумать, меняли всю ситуацию. Вместо этого они просто сидели, и каждый работал со своим делом. «Если бы хоть у кого-то из нас было больше решимости, — думал Леви, к чему бы это привело?». Сидели бы они так же, с чувством неловкости и стеснения? А может быть, иллюзии Леви, выстроенные в голове за эти дни, что будь у них силы, они могли бы постараться вернуться к отношениям, стали реальными? Или Эрвин бы засмеялся ему в лицо, опровергая абсолютно всё, грубо и жестко выдёргивая из фантазий? Только от одной этой разворачивающейся в уме жалкой картины Леви смыкал губы, стараясь взять себя в руки. Сосредоточиться. Звук открывающейся двери прервал шум бумаг. Послышался скрип кресел. Вскинутые головы устремились на незнакомца в синей униформе. На пороге стоял запыхавшийся курьер. «Опять?» — подумал про себя Леви, прежде чем открыть рот для грубого высказывания. На него накатило неприятное чувство дежавю — совсем как когда прислали посылку с человеческими глазами. Неужели в этот раз он тоже получит послание? Одна его часть надеялась, что да, ведь это могло дать ему больше подсказок. Помочь больше продвинуться в деле, а не застревать посреди пути, поглощенным своими размышлениями. Эрвин сейчас с ним, здесь. Он рядом. Поэтому тревожность отступила, давая место любопытству. Мужчина в синей курьерской форме протянул конверт и вышел, извиняясь. В напряженной тишине никто из них не решался открыть посылку. Как раз к этому моменту вернулись Моблит и Майк. Сложенная крафтовая бумага лежала на середине стола, привлекая к себе всеобщее внимание. — Он знает, где ты живешь, где ты находишься. — Леви повернулся лицом к Эрвину. Увидел крепко сжатые челюсти, глаза, сощуренные до узких щёлочек, и прямую, натянутую как струна, спину. Подавив стеснение и закрываясь невидимым куполом от остальных присутствующих, Леви неуверенно, с оглядкой, положил свою ладонь поверх руки Эрвина. Тот даже не вздрогнул, не посмотрел на их сжатые руки, только лишь крепче стиснул, и, поддаваясь внутреннему порыву, поднёс прохладные, бледные костяшки к своим губам.«Леви Аккерману. Детективу полицейского отдела №N
1.7.8.2. 1.7.9.
2.10.10.1. 2.10.11.1. 2.3.4.5.6.7.8.
2.10.12.1.1.2.3.4.5.
3.13.20.4.
2.10.19.2.1.2.3.4.5.6.
3.12.6.7.1.2.3.
5.21.3.1.2.3.4. 5.21.5.5. 5.21.3.5.
Твой П.
Разгадку шифра найдешь в своём доме».