Игра в сапёра

Что есть, то и будет — Так было и прежде Так было Сгорают без пепла Большие надежды Ветрам бы дать крылья Морям — изумруда Снегам — перламутра Вы думали, это так просто Так просто как будто! Пикник — В руках великанов

Измученный дорогой, я выбился из сил… Поменяем немного слова — и вот уже: измученный чёртовым Тоддом — пощады попросил! С улыбкой добродушной Горшок меня пустил… На пирожки, вестимо! Ладно, назад меня пустил. Будь как дома, Княже! Я ни в чем не откажу! Множество раз, коль желаешь, задушу! Но нет среди фанатов — у Горшка врагов — и нравится ему подкармливать волков! Ведь коль припёрся — так служи, а я уж ни в чём не поддержу! И пьесу, как хочешь, так пиши! Историю о цирюльнике — скорей-скорей строчи! И Княже среди ночи завыл однажды под окном, на что Горшок заулыбался, и вдруг покинул дом, но вскоре возвратился с бритвой наперевес — фанаты зрелища хотят, ай да гулять в Тодд! Андрей запнулся — кажется, в отличие от его оптимистичного видения Лесника в клипе, в этой песенке Тодд выиграет и сожрёт с потрохами. Причем и его, и себя. Как Уроборос, какой. Вот, сидит сейчас, и, пока в голову лезет всякая дичь, устало смотрит, как Мишка проглядывает его наброски. Первая репетиция в этом году — всё принёс, как обещал. С первого января, да что там — он раньше начал, и всё сидел, пыхтел, света почти не видя. Впрочем, тьмы ночной — тоже. В печёнках этот мюзикл засел. Андрей упорно не хотел называть это зонг-оперой — во-первых, из упрямства какого-то, взбунтовавшегося, да и так скоро Мишка даст этому своему детищу подобное жанровое наименование. А, во-вторых, связанное с первым — проколоться было бы легко на этом. Ну, вот, вырвется у него случайно то, чего он не должен знать еще — и появятся ненужные вопросы. А легче всего попасться на мелочи какой-то… Можно, конечно, сослаться, что он всё ещё незримо присутствует у Горшка в голове, но… Кривить душой не хотелось. И так внутри всё болело. Так что лучше сразу держать себя в руках и по максимуму быть незаметным. Хотя последнее было невозможно. Всё-таки Андрей — фигура видная. Хотел бы — призрака ночного б не закосплеил. Сейчас особенно: о его возвращение узнали даже те, кто не знал об уходе. О нём говорили, прыжок со сцены обсасывали, как и его кости, кажется, обглоданные до кристальной белизны. Поэтому и страшно: ладно в частном разговоре, а дальше ведь снова выползти придётся в свет, точнее в тень Горшка, ну да — сути не меняет, тень от огня тоже заметна. И вот там-то как журналюгам лишнего не сп*здануть?! Иногда в голову Князеву залетала мысль, что это уже паранойей попахивает… Может, травки какие попить от нервов? Ну, там, как в анекдоте, почему учительница такая спокойная — а у Тамары Петровны на участке пустырник цветёт и пахнет. С другой стороны, кто б на его месте не парился? И не думал о том, что фигня ваши колёса, а вот выкорчевать, корешки промыть, просушить… Да и сожрать! А иначе и не взвоешь, и не поймёшь, пока не посидишь тут хоть с часок, в четырех стенах, запертый вместе с сумасшедшим цирюльником — да, Князю иной раз казалось, что господин Суини рядом где-то ошивается, чуть ли не дышит над плечом, отражаясь в шорохе точки, в установке Пора и масляных глазках Ренника! Ну это сейчас, на репе, впрочем, а вот дома маньячелло с бритвой виделся ему в основном в зеркалах. В отличие от самого Горшка, кстати. С самого приснопамятного утра новогоднего — ни слуха, ни духа — так до официальной репы ведь и дотерпел бешеный, ни разу не побеспокоил! Что, конечно, хорошо, передышка Андрею нужна была от этих диких садомазо игр, но и не могло не вызывать беспокойства и не увеличивать зарождающуюся паранойю. Он честно старался давить её в зародыше — отвлекался от пьесы (не робот же, да и не дурак — с ума сойти не хотелось, как Врубель со своими демонами!), пару раз съездил к девчонкам своим, ну и аккуратно интересовался у Реника в редких переписках, как там их медведь-шатун… Тот не игнорил: отвечал, что Горшок затихарился, но, вроде как, в сводках нигде не мелькал, да и с Ольгой Лосяра связывался — появлялся, тоже девок навещал. Но Андрею ничего не помогало — всё равно беспокоился об этом лохматом всё это время. Изводился, скорее всего, почём зря, но иначе не мог. Слишком плохо расстались. Слишком уж удушливая нить вокруг них удавкой закручивалась. Как бы ещё хуже, чем раньше было, не сделать. И вместо недосказанности вопиющей и спущенного на тормозах конфликта не рассобачиться в хлам. Князь ведь почему ушёл? А вот… Не хотел плясать на могиле их дружбы, ушёл, стремясь сохранить тот крохотный заряд теплоты, что остался внутри. Здесь же он вернулся. И что видит — одни психи, ссоры, драки… А ведь им не 10, не 20 и даже 30 лет — ходить в синяках, точно по ним проехал кирпич. И всё-таки — у обоих не отболело. Мишка хоть и психовал, но так беспокоился, что примчался, несмотря на жуткое похмелье. Дрался, был бит, а потом… сбежал только после того, как помог всё убрать. Хоть и злобное, обидчивое, с несправедливыми, надуманными обвинениями существо, а всё-таки… Не врал, скорее всего. Ему и самому больно, когда Князь страдает. Но сделать с собой ничего не может. Прёт его, демоны разрывают. И тут с наездами примчался, а в глазах-то страх зиял. Испугался Мишенька, что Андрей камнем вниз сиганет, лишь бы не плыть по его воле. Хоть и, наверняка, убеждает себя, что это Князев так его отзеркаливает, специально, мол, цену набить или же показать, каково это жить с другом, в открытую говорящим, что нежилец и скоро помирать пора придет. Ой, ну и пусть, что хочет думает… Вода камень точит, как и ветер. Вот и Андрею терпения бы… И спокойствия океан целый, а иначе он не выдюжит — и никакие травки-муравки, терапевтические и не очень, не помогут. Но успокоился он только сейчас, приехав на репу и заприметив ещё издалека знакомую сутуловатую фигуру, подгребавшую в том же направлении. Да-да, удивительное дело — Князев не опаздывал — срочные новости, покупаем газету! Впрочем, в здание они вошли незнакомцами почти — сухо поздоровавшись и, поднимаясь по лестнице, не сказали друг другу больше ни слова. Только вот момент один был — Князь хотел пропустить Горшка, но тот издевательски простёр руки с выражением: «Проходи, уступаю, не вечно ж тебе вторым быть, так мол и быть!» Андрею это не понравилось и он встал столбом, так и стояли бы и дальше себе на Угре, как два дебила, сражаясь взглядами, но Князя запихал поперёд батьки в проём наглый танк Ренник. Миха чёт вякнуть хотел, но передумал, лишь громко фыркнул. На точке тоже было малость напряженно. Дима как раз вливался в коллектив, но, заметив вошедшего Князя, инстинктивно спрятал банку пива за спину. Андрей вздохнул и едва заметно покачал головой, показав, что тот может больше не париться за это. По счастью, басиста приняли хоть и настороженно, но, в целом, неплохо. Горшок, правда, Димку благополучно проигнорировал и, даже не сцапав пиво своё (удивительно!), молча прошествовал к продавленному креслу, зарываясь в подсунутые Князевым бумаги. И вот сейчас Андрей наблюдал внимательно захватывающее зрелище — Мишка, читающий тексты. В конце концов это всегда было одним из самых занимательных зрелищ, почти таинством: Горшок никогда эмоции не скрывал, всё читалось по лицу — и яркие вспышки отражения-чувств, и живописнейшая мимика… О, да… Он помнил, как это было. И было прекрасно. Только вот, если Князь и раньше-то мог легко «прочитать» Миху, сейчас же и вовсе — не было ни единой возможности не понять — Мишке не нравится. И не потому, что он злобный нехочух, а потому, что нельзя из-под палки сплести что-то по-настоящему стоящее. А Тодд Андрею как был противен, так и оставался. Мёртвый сюжет, бессмысленные трепыхания… Он, конечно, поднаторел и мог выдать что-то неплохое и без вдохновения и тяги к предмету, но… Горшок это дело прекрасно чуял. И то, как он сейчас брови хмурит, как залегает глубокая морщинка на переносице, как напряженно держит исписанные листы (даже руки от напряжения трясутся, Князь порадовался хотя бы, что всё это напечатал, потому что почерк мог выдать его с потрохами — к примеру, глубину чувств к этому тексту в виде точки пробившей бумагу и бешенного перечеркивания) — всё это подавало вполне конкретные тревожные сигналы. — Нет, Андрей, — подтвердил его мысли главный критик мгновение спустя, — Х*йня какая-то получается. — Опять тебе не нравится, — обреченно, скорее, выдохнул Князев — ничего иного он и не ожидал, ну разве что самым краешком души на что-то надеялся, потому смиренно заметил: — Хорошо, я исправлю. Ты только отметь места, или хотя б скажи, что именно тебе не пришлось по нраву. — Ты не понял, — на удивление Горшенев не стал саркастически язвить, орать. Или ещё как-то выплескивать подавляемые импульсы. А то, что они были, выдавала бешено бьющаяся у лба жилка. — Ты просто правишь, что эти литераторы натворили, а мне нужен новый текст, понимаешь, да? — он размашисто ткнул мелко подрагивающим пальцем в один из листов, на котором, вытянув шею, Князев узнал полностью переписанные им Небесный суд и Неупокоённого. — Вот тут, вижу, что заново сделал, да, а чё остальные не стал?! Я ж изначально хотел, чтобы это ты всё писал, а в итоге, как видишь, пришлось нанимать. А исправлять за кем-то — неправильно. Своё писать надо, а не филонить. Андрея явственно передёрнуло — он-то, наоборот, опасался, что бешеный его сейчас за самоуправство и два снесенных подчистую текста отчитает — ведь как же, такие заслуженные профи старались, и тут вылез он со своими восьмью классами образования! Конечно, Князь утрировал, но раздражение было слишком велико: — Мих, погоди-ка, — медленно и неуверенно начал он, — То есть ты сейчас пытаешься донести до меня светлую мысль, что за какой-то дохлый месяц, оставшийся до начала кастингов, я должен успеть переписать весь второй акт заново? И первый тоже? Чтоб отличия в стиле не резали? Всего Тодда написать с нуля? Михаил Юрьевич, позвольте спросить, вы е*нулись? — а вот сам Андрей Сергеевич ощущал, что да, точно. Кто-то из них двоих определенно *бнулся. Или *бнется в процессе. Всего Тодда не просто перекроить, а соткать красными нитками? Да он в край ох*л! — А что, слабо? — мгновенно вызверился Мишка, теряя своё нарочитое спокойствие. — Что так? Слова закончились? Вот же, — он снова помахал перед носом двумя с нуля закатанными текстами. — Смог, а остальное — ленишься? — Как и у тебя — мелодии! — Рявкнул в ответ Князев. — Захотел те арии — написал, остальное — выправил, если ты не заметил! Люди старались, писали, между прочим! — напомнил он, — А ты в топку всё хочешь. Кто-то из парней, ставших невольными свидетелями вновь разгоравшегося пламени ссоры, уважительно присвистнул. А Димка, как успел заметить Андрей, напрягся и придвинулся к искрящим солистам чуть ближе. Пришлось подать тому знак, чтоб не вмешивался… Не хватало ещё его под мясорубку заведшегося Горшка пустить. Что до самого Князя — вот он я! — Ты музло не трожь! — проигнорировав начисто слова о ранее нахваливаемых им профи, ощетинился друже-враже. Да и со психу листы с текстами, до этого почти судорожно сжимаемыми, швырнул почти на столик. Да уж, хорошо, что не в лицо ему, Андрею. А ведь тряс — и явно хотел, но сдержался по каким-то своим неведомым соображениям-тормозам, со скрипом сработавшими: — Надо будет, напишу. Я ж не филоню, как некоторые, не отделываюсь пустыми обещаниями. И не прикрываюсь фиговым листочком поддельной заботы о людях. Поэты в нагреве не остались — им заплатили! И не люби мне мозг этим, прикрывая собственную несостоятельность! — почти взревел Миша, а потом странно спокойно, даже деловым тоном поинтересовался: — Ну, что, напишешь? Или зассал? — Не напишу, — твёрдо ответил Андрей. И это в самом деле было так: пытаться проделать сей волшебный фокус можно было только являясь ни много ни мало Дэвидом Копперфильдом. Да и тот бы не сумел, кажется. А вот чокнуться, сгореть без остатка — вполне вероятно. Он же не глупый мотылёк, чтоб лететь прямо в огонь. Потому и прочертил эту черту сейчас, готовый, если надо, насмерть стоять. Только вот не понадобилось. — Ну и ладно, — неожиданно мирно ответствовал Мишка, голос его звучал почти расстроенно, но не разъяренно. — Будем работать с тем, что есть, — он немного пожевал губу до выступившей капельки крови, а потом с искрящей обидой подытожил: — Я понимаю, Андрюш, тебе сложно, отвык. Звучало это снова издевкой. Князев даже растерялся немного — этого Горшенёва он считывал с трудом, а собственные фейерверкообразные эмоции и мысли, со скоростью пули сменявшие друг друга, нисколько не помогали делу. С одной стороны — хорошо хоть снова не сцепились, особенно при Наскидашвили не хотелось подобных сцен. С другой — такая реакция пугала почище любого взрыва. Тот хоть привычен. А вот затихарившийся и что-то там вынашивающий Мишка был ему совсем незнаком. — Давай уже, говори, что там менять, — максимально сухо и отстранённо выдал Князь. Мишка, кажется, хотел ещё что-то сказать, но не стал. По виду — так вообще щеку изнутри прикусил, чтоб что-то не сп*здануть. Он так-то всего себя изранил — губы, щеки, может и язык специально прикусывал. А ведь как непривычно это было видеть… В результате общение их на этом и закончилось: теперь они перебрасывались репликами «по делу», уважительно называя друг друга по имени-отчеству. Первым начал сам Андрей, комментируя очередную прилетевшую правку, а Горшок тут же подхватил. Вы когда-то пробовали ругаться без мата? Ну вот, у них сейчас так и было, только вот мат бы смотрелся органично и по-родному. А вот вежливость эта, подчеркнуто-холодная, буквально кричала о том, какой раздрай в душе каждый ощущал и выплескивал в оковы деловых коммуникаций, остротой которых можно было резать, говоря, не друг ты мне, не друг! Вот хоть и, вроде, одно дело снова делали, а не было прежнего командного духа. Совсем. Были лишь отношения «начальник — подчиненный». Правда, подчинённый весьма строптивый, из последних сил сдерживающийся, но из песни слов не выкинешь. Точнее, этим они сейчас для пьесы и занимались. Слова выкидывали. Лучше сказать, Горшок тыкал, а Князь помечал — удалить, переписать — расширить или укоротить. Ну, впрочем, и похуже роли приходилось в жизни играть, справится Князев и с такой. Служить бы рад — прислуживаться тошно… А вот Мишку такая роль требовательного, мечущегося между собственными желаниями и виденьем заказчика — а по сути своей самодура царя Михаила — и вовсе могла в пропасть толкнуть. Но не толкает же пока? Так посмотреть надо, к чему это всё приведёт. Полёт в бездну продолжался. Дно ещё не пробито. К слову, о дне… Переделку «На краю» Мишка единственную не тронул, как и два с нуля притащенных текста. Хоть и силился чего отыскать, да не смог, как бровями бы не двигал. Музыканты тем временем вовсю репали музло, почти не обращая внимания на высокоинтеллигентный спич лидеров. — Ладно, — подхватился Князь, едва Мишка закончил вносить правки в черновичок, и поспешил отобрать бумаги, пока не передумал тот и ещё ему работёнки не нагородил. — Понял всё, исправлюсь, — выдал полушутливую-полугорькую истину, одновременно собирая вещи, краем глаза отмечая, как там дела у его басиста — вроде, приноравливается. Значит, хорошо — меньше поводов одному бешеному для раздражения. Скоро ведь мини-тур. Перед тем, как в театре окопаться надолго. — Ты куда? — заморгал глазами Горшок на его телодвижения. — Репетиция только-только началась! — Ну, свои партии я и так не забуду, — спокойно протянул Князев, застегивая рюкзак, а вместе с ним будто бы выветрился и запах духов «Босс», поэтому с вежливого тона он сместился на иные рельсы: — Да и потом, смысла в репетиции для меня нет — опять будет выключенный микрофон, да, Мишк? Так какой мне смысл стараться, а? И вообще, — он похлопал по папке с текстами, — Мне тут работы непочатый край! А ведь ещё и первый акт стилизовать надо! Бывай, короче, — дёрнул он бровью, в то время как у Горшка дрогнула челюсть. Проигнорировав подмеченное, Андрей подхватил с пола свой багаж, да и вышел вон… до следующей репы. Миха лишь стоял да странно смотрел вслед — его взгляд будто прожигал насквозь, но Князеву не привыкать, а потом фрукт этот отвернулся, попыток воспрепятствовать не предприняв.

***

Андрей же очень тихо прикрыл дверь (уходить по-английски он не рискнул — несмотря на всю любовь Горшка к этой культуре), оставляя Мишу и компанию, и на минуту подвис. В душе опять болезненно кололо. Казалось бы, ничего не случилось. Ну, раскритиковал Мишка текст его — как будто бы раньше не бывало, ха! Отчего же так печёт в груди и едкое, разъедающее чувство расползается по всем клеточкам? Ну и что, что поцапались вежливо, высоким штилем изъясняясь? Эх, ухнем в бездну — ранимый ты слишком стал, Андрей, на всё реагируешь чересчур остро, нельзя так. Однако вскрывшуюся здесь невовремя нежность брюшка одной силой мысли не спрячешь, не замуруешь в каменной толщи льда. Поэтому ему срочно надо было компенсировать жгущий изнутри холод чем-то добрым и милым. Снов с мелким Горшочком у него больше не было, да и с крупным тоже. Во снах его преследовали всякие бяки нехорошие в виде людей-воронов да прочих демонов. Даже Шут курильщика, то есть сериальный, навестил, спрашивая, тепло ли тебе, девица, то бишь, не за*бался ли ты, Андрюша?! Но это ещё ничего. Ему вот другое ещё снилось. Голубково — такое почти что, каким он его последний раз и видел. Повымиравшая деревня,теперь, скорее, напоминавшая дачный посёлок, и старый дуб, на которым очень-очень давно, будто в прошлой жизни, были вырезаны кое-чьи автографы, которые можно увидеть, если счесать наросший там слой коры… И вот картина эта... Лето знойное. Только дождик тёплый слегка накрапывает. Спасительный. И хорошо вокруг. Тихо так, покойно… И вот средь бела дня обнаруживается посреди картины той Агатка. С лопатой. Вооружилась, и копает что-то у дерева того. Потом, наконец, останавливается, смахивает пот, а может быть и слёзы — из-за каплей дождя не понять. И кладёт в небольшую ямку коробочку какую-то, металлом бряцнувщую Князю по самым мозгам. Понял он, что там внутри, хоть и оборвалось всё внутри. Не унёс ветер его прах. Нет. Но, кажется, часть его верная жена припрятала и не на кладбище схоронила, а вот туда, где он счастлив был, привезла. Запомнила. Внутренности спёрло. Видение давно оборвалось, но периодически всплывало перед глазами. Страшно очень. И пусто, холодно внутри. Потому и нервный ходил. Реальность во снах шла вперёд. Без него. Потому и необходимо было ему напитаться чем-то иным… Не Тоддом, не снами этими, тянущими в бездонную обитель сожалений нерешаемых… Надо было подзарядиться живым теплом человеческим — а то от Мишки, в последнее время, мертвечиной отдавало. Этакий упырь — пришёл, чтоб и его в вечный холод погрузить. Но откуда брать это самое тепло? К маме — логично. Там, да, получит тепло и поддержку. Всегда. Но не хотелось снова её беспокоить. И так уже — вводил в тревоги. Он же сильный и ловкий, мама должна верить, что у него всё в порядке. Под контролем хотя бы. Даже если это не так. Потому что и так уже сегодня за обедом новые морщинки взял и разглядел неожиданно на родном лице, а ещё беспокойство в таких же, как у него глазах. Нет, к маме нельзя. Точнее — ночевать-то он к ней пойдёт, но сперва успокоится. В результате занятый тяжкими раздумьями Андрей позволил себе бездумно идти, куда глаза глядя. Ну, или ноги несут. А ноги принесли к дому. Ну к тому, в котором на тот момент проживали жена и дочка. Но понял он это только, когда уставился на собственные, горящие мерным светом окна — там, дома, Агата с Алисой. Там тепло и спокойно, может быть, именно там он тоже сможет получить немного света и тепла. Простой, бл*ть, ласки человеческой. Неужто недостоин? Тянуло его туда, как магнитом. Но подниматься было очень тяжело. К каждой ноге словно груз привязали. Вроде бы и его дом, а вроде и нет. Но всё же именно тут дом в большей степени. Свой, тот, что должен был быть. Потому что именно рядом с девчонками находиться должен был. Потому что это Агата тайком его — он уверен был, что именно сп*зженный — прах в Голубково пристраивала. А возможен ли этот сценарий сейчас? Не в смысле незаконное захоронение, а дом? Андрей не понимал уже — то ли вся ситуация его задолбала, то ли общение с Мишкой отравляет, и он начинает везде видеть подвох. Вот, придет он сейчас, а Агатка скажет — «чего, мол, пришёл? Недавно только был. И вообще, предупреждать надо». И вместо долгожданного тепла — новая порция холода, бьющего в самую душу на контрасте со снами. Впрочем, не пойти тоже не мог — тянет. Да и надежда пока жива. Пока жив же, правда? Да и откуда такие мысли чёрные пошли — всё ж сегодня неплохо было. Мишка не особо орал… Да и те два текста ему, заразе, понравились, просто он это отчаянно показать не желал. Ну, вот, опять он о нём. А что делать, если всё это из-за одного черта лохматого случилось? Неизвестно, до кого там Андрей докричался на свою беду, или играет кто из Высших сучностей так — но всё упиралось в одну точку. Мишка. Спасти Миху. И пусть не будет прежнего, пусть. Лучше так, чем оплакивать. Только вот и ему бы самому чуть-чуть поддержки. Потому что, несмотря на все самоувещевания, чувствует Князев себя всё хуже и хуже. В реальности же Князь, размышляя обо всем этом, нажимает и нажимает на звонок и продолжает жать, пока открывшая, наконец, Агата сначала смотрит на него обеспокоенным долгим взглядом, а потом сама снимает его руку с кнопки. — Заходи, — тянет его внутрь. А он и идёт послушно, облегчения не чувствуя. Вроде и дома, и тепло. Окутывает, но не проникает. По коже по-прежнему пробегает холодящий ветерок откуда-то изнутри. Зябко так… он ёжится. Из лета в зиму попал… И всё согреться не может. А то пламя, что рядом было, жгло неимоверно. Вот так: застрял между льдом и пламенем. Агата суетится немного, но так эта суета приятна, что он почти отключается. Ну, а что? Андрей — в безопасности… Усаживает его на кухне, чай травяной наливает. Спрашивает что-то, а у него звуки наполовину глохнут. Накидывает на плечи спешно притащенный плед. Князев машинально делает большой глоток из кружки, обжигается — и в мир возвращаются краски. И звуки. — Андрей, это уже совсем нехорошо! — пока пытается откашляться, доносится до него взвинченное, поскольку неизвестно, как долго Агатка пытался до него докричаться, пока он витал где-то между мирами. — Ты себя угробишь, реально, — почти шепотом пригвождает. — Да всё хорошо, — он смотрит на неё и взглядом умоляет не продолжать, не хочется дальше лгать. Но и беспокойство распалять тоже. — Просто замёрз. А сам неосознанно тянется к ней, прижимается к теплу, свету солнечному, не отдавая себе отчёт, что утыкается замерзшим носом в живот и трётся, словно кот… Медленно-медленно, точно не веря в реальность происходящего. Его не отталкивают. Более того, через пару мгновений чувствует, как тонкие руки нерешительно обнимают в ответ. А потом и вовсе горячие губы к макушке ненадолго прижимаются. И, наконец-то, тепло становится. Ветра больше нет, есть только он сам и Агата. Впрочем, через пару минут приходится расцепиться — за стенкой начинает хныкать Алиска, и Агата, с Князем на буксире, идёт к дочери. Но теплое чувство не проходит. Оно продолжает греть. Особенно, когда он мягко опережает жену, давая понять взглядом, что и сам способен успокоить ребёнка. А когда получается, то неожиданно приходит легкая, прямо, как крадущаяся к двум сонным ушанчикам поступь Агаты, уверенность. Так и выстоять можно. Продержаться бы ещё немного, может, и хватит его, чтоб вытянуть. Так и заснул Андрей с Алиской на диванчике. Уже сквозь наползающий, обволакивающий мягкой пеленой сон (впервые, кажется, за всё время его пребывания здесь — не отрубался, совсем обессилив, а плавно проваливался) почувствовал, как Агата накрыла их одеялом. Искоркой закатывающегося сознания мелькнуло, что надо бы встать, да поехать к маме, но слишком не хотелось. Слишком тепло и уютно было здесь, с Лиской под боком, с легкими шагами Агаты по комнате, с накрывающей душу такой, не достающей сейчас атмосферой спокойствия и безопасности, что ощущалась в этом доме, в девчонках его. Не нашёл Андрей в себе сил. Никаких. Только крепче дочку приобнял, да и позволил дороге сна его увести.

***

Утро наступило подозрительно быстро. Князев открыл глаза — на удивление выспался, давно такого с ним не бывало. Так что был сегодня свеж и бодр как огурчик. Не тот, полежалый, с полок какой-нибудь Восьмёрочки, а прямо с грядки, хрустящий! Но не только физически ощущал себя Андрей свеженьким овощем (ой, какое сравнение нехорошее, если в таком ключе вывернуть!), пусть будет молодцем — от вчерашней захлестнувшей безнадёги и опустошенности, захватившей организм, не осталось, кажется, и следа. Так, где-то на границах сознания копошилось что-то нехорошее. Но оно было задавленно греющим душу ощущением, что не всё ещё потеряно. Не только не выгнала, ворча, но и приветила Агата. Может быть, этому способствовало и то, что не снилось ему сегодня ничего. Ни плохого, ни хорошего. Усталый мозг сумел отдохнуть и даже, кажется, переключиться немного. Передышка такая в его отнюдь не спринтерской дистанции — необходима была. Не каждую же ночь проживать по ещё две-три жизни, бегая по лесам, горам, полям, на собственные похороны заглядывая, м?! Князь осмотрелся — Алиски рядом не было. Вот это он отоспался… И ведь не подняло ничего! Судя по смеху — словно колокольчики звенящие — дочь со своей мамой находились на кухне. Откинулся ненадолго на спинку, прикрыв глаза. Вот так, можно было притвориться, что всё хорошо. Он дома, девчонки раньше его встали… Только и всего. И Андрей здесь не гость, а хозяин. Только вот долго притворяться, что ничего не было, не выйдет. Проблемы сами собой не рассосутся, их надо решать. Но как же бесценно осознавать, что, пока ты идешь своей дорогой трудной в город Изумрудный, в родном Канзасе, откуда тебя вынесло ураганом по имени Миха Горшок, ещё ждут… Князь сжал челюсть. А долго ли это продлится? Думать сейчас о времени, что стремительно убегало от него, не хотелось. И без того, бывало, ловил себя на мысли, что почти видит над головой Михи таймер тикающей бомбы… А ведь после его вмешательства дата могла измениться, раньше рвануть, к примеру… Нет, думать всё время о дурном — только с ума сойти. Потому решительно задвинул тревоги подальше. Затем потянулся, встал, аккуратно дошёл до кухни и некоторое время, незамеченный, любовался своими девочками: Агата кормила кашей Лисоньку, изображала то самолётик, то паровозик. Девочка смеялась и тянулась за ложкой. — Папа! — внезапно Алиса заметила наблюдателя. Агата обернулась — сперва окинула настороженным взглядом мужа, потом, видимо, убедившись, что тот находится в лучшем состоянии, чем вчера, улыбнулась. Только вот в глубине глаз застыло что-то такое, что ясно давало Андрею понять: полоскание мозгов не отменяется. Оно лишь откладывается. При дочке она не станет спрашивать его, но стоит той заняться игрой… Он тяжко вздохнул. Обрадовать Нигровскую ему было нечем. Совсем. Потому что с её стороны — правота очевидна — Князев себя гробит. Но и его решимость всё ещё крепка. — Привет, лисичка — не желая об этом всём думать, скорее подошёл и легонько нажал на носик-кнопку — дочка засмеялась. Хоть его девочка совсем ещё малышкой была, но Андрей всегда старался с ней разговаривать как с вполне понимающей личностью. К тому же в чём-то, а именно в умении чувствовать настроение, дети были эмпатичнее иных взрослых. — Кофе? — спросила жена, начиная вставать. — Да я сам, — он не очень хотел нарушать эту идиллию матери и дочери, желая пусть и немного со стороны, но любоваться. — У тебя уже есть задача и очень важная, — указал на Алиску, — накормить эту голодную прелестную чебурашку, — улыбнулся кратко, зацепившись взглядом за совершенно точно «свои ушки», а потом резко помрачнел, вспомнив о другой, крайне важной части своего женского царства. — Но я сначала маме позвоню. Она, вероятно, меня потеряла, — звеня от ужаса, быстро-быстро договорил. — Я вчера ей звонила, — Агата всё же встала, в два шага пересекла кухонное пространство, взяла чашку и стала наливать кофе. — Сказала, что останешься у нас. — Спасибо, — с чувством сказал Князев. Совсем он, конечно, расклеился вчера. И сегодня, видимо, не до конца от сна отошёл, не подумал сразу, что мама уже оборвала бы телефоны и ему, и всем знакомым. Вчера он тем более не подумал хоть как-то предупредить. А ведь мама видела его состояние, как бы не пытался скрыть, ясно видела. И страшно подумать, какие картины нарисовало бы её воображение. Как же хорошо, когда рядом есть тот, кто может на некоторое время перехватить штурвал. Особенно, когда силы кончаются, а бушующий океан подобной слабости не прощает. Теперь он понимал, что это было весьма верное решение — поехать к Агате. Спасибо, интуиция, внутреннее я, или что там привело к ним. Не босые ноги возвратили, конечно, но, в метафорическом смысле, могли и они. А, учитывая, наконец-то, накрывшее его нормальное ощущение своего тела и сносное самочувствие в целом, Андрей решил закрепить успех. И вместо поспешного отъезда по делам, хотя и помнил, конечно, что в рюкзаке лежат требующие правки тексты, остался — всё это могло подождать. В отличие от некоторых эмоций, которых потом можно было бы и не получить нигде. Поэтому, вместо работы над костью в горле вставшим Тоддом, Андрей поиграл с Алисой в цирк (когда ему с важным видом подавали в руки какого-то плюшевого зверя, то Князев примерял на себя роль актёра озвучки, а когда игрушку не давали — изображал клоуна, благо ему и грим не нужен был!), поболтал немного с Агатой… Вопреки ожиданиям, та не стала его терзать новыми «душеспасительными беседами», намеренно избегала скользких тем. В результате обсудили какую-то муть по телику, которую Нигровская случайно посмотрела на Новый год и теперь не могла прекратить бомбить. Глупость человеческую ещё можно было понять, но вот ограниченность… Вникнув в суть дела, Князев несколько отвлёкся, всласть распекая материи далекие ему и никак не пересекающие его грани реальности. Потому-то и так приятно. И вреда никому. То, что было сказано на кухне, там и осталось. К слову, о последней. Пообедал он практически в кругу семьи и только после того, как Лисёныш отправилась на дневной сон, нехотя поехал к маме. Испытывать терпение жены не хотелось, да и треклятого Тодда ему никто не отменит. Не прилетит никакой волшебник в без разницы на каком вертолёте и не заберёт эту идею фикс из головы Мишки, тюкнув волшебной палочкой или посохом по голове… легонько! Если сильно — тут и мага никакого не надо. Только, вот, не выход это совершенно. Вообще же, если отбросить некоторые, роем пчелиным кружащие за ним всюду мыслишки об одном Винни-Тодде, то произошедшее воодушевило его — не всё ещё потеряно! Сейчас вот разберётся с цирюльником демоническим — и, наверняка, смогут с Нигровской наладить отношения. Потому как маньячелло тот душу выматывал. А вот допишет — сразу легче станет. Про то, что Мишка одним написанием либретто, наверняка, не насытится — предпочитал не думать. Что, вообще-то, есть роли Судьи, Священника, Мясника, Ловетт даже, чем проклятые сценаристы сериала не шутят! Всё это, возможно, его минует… А если нет — самое калечащее всё равно будет позади. Игра одно, а текста он в душу пускал… Поэтому, да! Маленькими шажочками. Он справится, со всем справится. И вот это прекрасное чувство не растратилось, стоило выйти за порог (Агата, кстати, не стала закрывать за ним дверь на все замки и засовы, лишь крикнула, чтоб захлопнул сам!), грело его всю ближайшую неделю. Вообще, будущее стало казаться не радужным, конечно, но уже и не таким однотонно-серым, как пролог к зонг-опере. Даже работа над правками Тодда шла вполне мирно — удивительно! А маленькие серые грозовые (Князь опасался наступления тепла нынче, потому, что не думать о своей — теперь уж не сомневался — смерти не получалось, хоть ты тресни! А вдруг дважды ударит, а он ничего не исправил, возможно, только хуже сделал!) тучки, в лице названивающего каждый день Горшка, можно было считать незначительными помехами. Ага, прямо как в песенке: «Я тучка, тучка, и вовсе не медведь!» Угу, пересмотрел Андрюша с дочками мультиков, всё в голову лезли ненужные бредовые ассоциации. Ну вот, скажите, если Мишка — это Мишка, а сам он тогда кто? Не ИА же, ослик? Пятачок? Ещё хуже, блин! Ладно, если отвлекаться от сумасшествия легкого, то, так как с одной стороны надоел, конечно, разговорами фрукт этот, но с другой — каждый раз, когда Миха звонил, пусть и только для того, чтоб поинтересоваться, как там его любимая пьеска поживает… Всё равно Князь чувствовал необъяснимую радость, точно воздушный шарик его всё-таки к улью с медком сладким приподнял. Ага, чтоб потом пчёлы окружили… Хотя, впрочем, почему необъяснимую? Вполне логично всё было — Мишкин голос, да, просто голос, напоминал, что они оба ещё живы. Особенно это лохматое чудо-юдо. Напоминал, почему Андрей принял столь трудное решение. Тем более, что были и иные проблески надежды в их отношениях. Так, например, на днюху Князев либо готовился к очередной подножке от судьбы, либо не ждал ничего особенного, да даже и рад бы был, чтоб Мишка забыл… Всё лучше, чем подначивал как-то или же такой подарочек преподнёс, что потом не отплюешься. Но вышло всё не так! День прошёл спокойно. Они немного посидели у его мамы. Они — это полный комплект жён, дочек и даже одна тёща! Действующая, во. Никто не отказался. Мама хитро демонстрировала всем желающим его детские альбомы (и скрупулезно сохранённые рисунки, и фотки), а Князь сидел между своих жен и, чуть дурея от сходства с султаном, наблюдал, как дочки с интересом разглядывают «картинки». Причем Диана доблестно спасла один такой «шедевр» от возжелавшей попробовать бумагу на вкус Элисон. Более того, когда стало ясно, что младшенькой это дело — за столом рассиживать — быстро наскучило, то старшая вникла в положение и вскоре по квартире пробежал вихрь из нашедших чем себя занять девчонок. Точнее, их внимание переключилось на Катьку с Риной, благо в последних Князь уверен был. Но всё равно поглядывал, как и все остальные. И хотя уцелевший после битвы медведя и вепря фарфор и хрусталь теперь ходил ходуном от топота и гомона, всё равно было очень хорошо и покойно на душе. Зато, когда все, даже ставшая за эти годы, что он тут не прожил, очень родной тёща, ушли… В душе разлились печаль и светлая грусть. Очень не хватало ему этой наполненности, оказывается. Но надо быть благодарным тому, что имеешь. То, что все сегодня собрались, никто не отмазался — уже показатель, что им на него не всё равно. Знали ведь, что Андрею поддержка нужна. И пришли вот. Были планы ещё и завтра пропустить бокальчик-другой с Вахтангом и Димой, те, как и многие вообще-то, звонили поздравляли, но вот их-то нельзя не позвать было. Чтобы там Горшок потом не напридумывает, в какие дебри не загонится… А вот Лёху, тоже вежливо позвонившего, Андрей твердо решил не звать. А ну как заснимет их кто ещё вместе — Мишка через голову от злости перекувыркнётся. Ах да, Егорыча, вон, ещё позвал завтра выпить. Тот где-то в ЧОПе трудился. Вообще, конечно, не дело это. Но Князь пока опасался звать того назад. Только-только Горшок, кажется, за Димку успокоился относительно. Но как только всё более-менее устаканится… Дело времени. Как и скрипач. Конечно, о Каспере речь не шла, хотя Ришко ему тоже звонил и долго-долго рассказывал о своих далекоидущих планах, а в конце заявил, что если что — ему, мол, местечко второго вокалиста всегда выделят. Андрей внимательно выслушал и, стараясь не заржать в голос, сдержанно поблагодарил. Что ж они все одно и тоже заладили, а? А так как думать, что это оттого, что он больно жалко смотрится, Князев не хотел, то решил смеяться. Ну не плакать же, в самом деле! Так ведь ладно б только Лёха и Каспер! Ещё Ренник звонил. Долго-долго заливался соловьём, а потом взял и такое сп*зданул, что Андрей долго думал, а не послышалось ли ему… В общем, суть к тому сводилась, что задумывался товарищ Ренегат о сольной карьере (кто б сомневался!), потому что вечно вокруг Миши плясать — это не для их полёта. Мол, понимает он Князя (ага, бл*!), но тот совершил критическую ошибку — только одного Каспера утащил. А потом и вовсе намекнул, что — ежели совсем невмоготу станет — побег можно и массовый устроить. У Князя от таких откровений аж дыхание сперло. Судя по голосу, Сашка пьян был, но всё равно… Он как бы надеялся, что Миша Леонтьеву хотя бы как дойная Бурёнка нужен был, ладно — Золотой телёнок! А нет! Мечтал он и раньше, только вот для известности и раскрутки ему нужен был… Князь. Офигительные новости. На секундочку он представил, что так и вышло — и они ушли. А Горшок один остался с этим страшным личным предательством. Это его убьёт, точно убьёт. Поэтому, уже не особо заботясь о вежливости, Андрей послал Ренника проспаться и вообще, поменьше о таком болтать, особенно в присутствии Михи не заикаться… А то головы полетят у всех. К слову, помяни чёрта — он и явится. Не Лось, вестимо, а лохматый такой, зубастый теперь. Дело близилось к полуночи, когда Андрей уже, лежа в постели, как добропорядочный семьянин, а не панк-рокер какой, заметил, что экран мобилы ожил… И на нём высветились четыре заветные буквы. Нет, не Тодд, бл*дь! Миша, конечно, кто ж ещё. Хотя — Андрей вообще не был уверен, что тот позвонит сегодня. Да, вот так — каждый день, если реп не было, звонил, как по часам, требовал с него либретто, с метафорической бритвой у горла приставал. А вот сегодня — не было звонка традиционного, может, подарок такой, своеобразный. И вот день рождения сошёл на нет, почти что, а Горшочек соблаговолил его набрать. Ну, вряд ли, чтоб поздравить — с него б сталось, не дожидаясь завтрашней утренней, почти что, репы, на него наброситься с текстом. Типа отметил — и харе, просыпаемся и пашем, машем, машем кистями рук над клавиатурой — вот так, да! Андрей хмыкнул, против воли лицо тронула грустная улыбка. Внимание, пусть и такое, досаждающее, вниманием от этого быть не перестаёт. Вот, думает ли Горшок, как это со стороны всё выглядит? Пристал хуже репейника, и всё-всё желал контролировать. Как-то это с образом анархиста не вязалось. Интересно всё же, зачем трезвонит? Князев, если честно, хотел проигнорить — наверняка этот фрукт будет опять со своим Тоддом приставать. Иного, увы, их текущее общение не оставляет. Но потом подумал — лишний раз услышать голос не помешает. Для осознания, в какой реальности всё же находится. И чтобы помнить, для чего всё это. Ну и чтоб не бесить лишний раз дракона своего огнедышащего. А то завтра, на репе, за всё счет выкатит. Себе дороже связываться, короче. Да и… тянет вопреки всему. Считайте сами — даже Пор СМС прислал, а эта псина сутулая заигнорила. Почти как тогда, когда его в армейку забрили. Что-то от Балу письмо дошло, а вот этот субъект и приписочки не вложил никакой. Поэтому послушаем, насчет чего сегодня Горшок загоняется, да надрывается поёт. — Андрюх, — без приветствия начал Мишка, как только Князь ответил, сразу подтверждая все его опасения… Ну, конечно, повод — это он — Ленинградский почтальон, то бишь театр! — Скоро в Москву, разгонять тоску, Тодд готов? — Михаил Юрьевич, а вы не охренели? — даже злиться уже невозможно было на этого субъекта, только грустить и шипеть, по имени-отчеству называя. — Завтра всё на репетиции и узнаете, — и он хотел уже было отключиться, да Горшочек внезапно выдал: — У тебя ж днюха сегодня. — О, молодец, что вспомнил, — даже усталый мозг всё равно ощетинился и выдал защитную реакцию. Однако Андрей старался говорить потише — маму будить не хотелось, как и волновать. А если уж этот придурочный эту тему затронул — жди беды, ща как сп*зданёт чё-нибудь, сразу пожалеешь, что не проигнорировал. — Ну, поздравляю, чё уж там, — проговорил скороговоркой Мишка, — на шаг ближе к вечности. Рано или поздно мы все отправимся покорять иные миры, ты теперь к этому ближе, — он помолчал, Князев почти слышал, как тот закусывает привычные удила — и вот уже дружочка его несёт в степь: — Ну, это при условии, что те ещё существуют. А так как я верю в науку, Андро, то просто подумай, что покорять-то миры и новые цивилизации будем, но уже в виде межгалактической пыли, когда планету нашу разорвёт термоядерная реакция какая-нибудь. Ни тебе сознания, ничего… С другой стороны — и всего пздца не увидишь, может быть, дашь жизнь или питательную среду какой-нибудь новой форме… Чего уж страшиться того, что неминуемо накроет? А раньше ли, позже ли — какая разница? В масштабе Вселенной мы — пыль, даже не звёздная... а год-два наши — всполохи комет… Андрей на эту затравку к лекции лишь молча закатил глаза, не заботясь о том, что этот философ его не может видеть. Привычную шарманку завёл. Снова в мышеловке пойманным себя ощутил. Вот, начнёт он сейчас спорить, доказывать, что хоть и ничто не вечно под луной, но и год, два, да даже лишний день, час значение имеют… Но, во-первых, Горшку что-то такое доказывать, что об стенку горох швырять. Во-вторых, боялся он, что развезёт его. Потому что ему самому… Минуты, конечно, ничтожно мало, но даже лишний час он бы использовал. Только вот не вернуть ничего. И где-то там Князев сейчас — пыль. А сознание, глядите-ка, куда перенеслось… Сомневался он, что это всё лишь предсмертные глюки. Слишком затянулось представление. Но Горшку ж такое не скажешь, что, эй, слышь, дружочек, вот ты сейчас хорохоришься, а вместо пустоты тебя, быть может, тоже новый круг поджидает. И так, пока что? Не исправишь все ошибки? О, да, не смешите… Ещё больше только наделаешь. Если всё это не случайность какая-то нелепая и страшная, а чей-то промысел, то, по идее, понять что-то надлежит. Молчание в трубке тем временем затягивалось, но оба слышали чужое напряженное дыхание. Никто не отключался от сети. — Ай, Княже, — первым не выдержал его бешеный, только вот голос Мишки внезапно стал совсем другим — появились в нём какие-то уязвимые, грустные нотки. Не сдерживали их больше напускные бравада, равнодушие и деловитость. — Не то совсем говорю. Поздравить хотел. А не в кризис среднего возраста вогнать. И не в тоску. Вот, — тяжело роняя слова, признался, а у Андрея от них сердце быстро-быстро забилось. Он почти видел, как его собеседник машет гривою волос сокрушенно и проводит нервно по лбу ладонью, а глаза во тьме сверкают поярче иных звёзд. Дурак Миха, дурак, но какой же родной. Князев прикусил губы, разрушить своими словами на миг окутавшую его иллюзию того, что всё хорошо, он был не в силах. Поэтому просто слушал, благо Горшочка его дальше несло — иного слова и не подобрать: — Знаешь, будь мы викингами, наверное, сейчас бы вепря ели. Собственноручно пойманного в лесу. Вместе. И пели бы гимны в честь новорождённого… Если бы Андрей не слышал бы этого собственными ушами — не поверил бы. Чтоб Горшок, да почти извинялся бы? В его системе признание, что хотел по личному вопросу позвонить — уже верх извинения. А уж и продолжение о викингах… Князь уже хотел плюнуть на всё, да и позвать сейчас дурака с мужиками. Но теперь не просто пить. Это ему делать с Мишкой, зная всё, будет слишком больно, а сериал одноимённый смотреть, если тот вышел… Что-то он забыл. Надо уточнить. А потом, глядишь, пока такая пляска, и норманнов ему подсунуть, стараясь не думать, что самого его не по воли ли скандинавских богов поразило, м-м? — Или в космос полетели бы… — Мечтательно выдал Мишка, заставляя его переключиться невольно. А вот про космос у Князя песен нет, но для инопланетянина своего он написать может. А что? Вполне! — Построили б новый мир, не такой как тут — лучше. Как ты думаешь, что там? На неведомых планетах? Да, только Горшок может так поздравлять, перескакивая с мысли на мысль, ответа не дожидаясь, да и не нужны те ему сейчас были… Он, кажется, впервые за долгое время так выговаривался, потоком разрозненных мыслей изливаясь. Только иногда, делая малюсенькие паузы, прислушивался — слышно ли дыхание с той стороны, а, получив подтверждение, успокаивался и дальше пёр. Андрей невольно улыбнулся и решил не встревать, не разрушать такого хрупкого мостика, что дружочек кинул между ними… Пригласить — успеет. Завтра, после репы, когда взглянет ему в глаза и убедится, что этот полночный разговор точно ему не пригрезился. А сейчас продолжал, неожиданно совершенно успокоившись, лениво слушать Мишку, который только недавно в красках описывал неизведанные просторы космоса, а потом, хоба — и переключился на сюжетец, как если б они жили в эпоху первой Отечественной, а потом на тот, где они оказывались на диком-диком западе, где особенно органично вписался Лёха, став местным шаманом — Трёхглазым Вороном, потом на что-то ещё, мысли путались, плавились, разнеженные этим, неожиданно благостным Мишкой, что прекратил общаться морзянкой или ещё каким шифром, и которого, наконец-то, стало возможным понять. Глядишь, так снова время вспять пойдет — и Элвис новые песни споёт… Чувство нереальности и одновременно правильности происходящего захлёстывало Андрея. И так это походило на те времена в реставрационке, когда могли целыми днями и ночами обсуждать какую-то интересную тему, что аж дыхание перехватывало. Только вот одна важная деталь была — трещал один Миха, а Князь боялся — не специально, не со зла — снова превратить его в козла! Постепенно стало совсем уж хорошо и покойно. Андрей и сам не понял, как заснул, отрубился начисто под измышления о том, что будет если изобрести прибор, который поможет понимать животных — ну, там, собак, кошек, крысок и крокодильчиков — у людей же разные питомцы. Хотя, вряд ли его оценят жители Австралии — вот несётся на тебя паук размером с кошку, хлопает челюстями, а приборчик переводит: «Еда, еда! Сейчас меня покормят, сейчас я буду кушать!» В общем, водило и кружило его дорогами сна, мешалась явь с видениями. Естественно, не услышал он и короткое вопросительное Мишкино, что почуял, не иначе, каким-то неведанным образом, что слушатель его слюни на подушку роняет вовсю: — Княже? И добавленное спустя мгновение беззлобное: — Заснул ведь, гад. Не узнал Князев и того, что трубку Миша повесил не сразу. А долго ещё слушал мерное похрапывание своего абонента, пока не добавил тихо-тихо: — И спишь себе спокойно, как и спал, когда от меня ушёл. Всё тебе нипочём. Порой кажется, что только мне одному больно. Только я один… Всегда один. Людей вокруг много, а поговорить не с кем. А ты меня только такой вот сонный и воспринимаешь — и то молчишь всё, закрылся, наглухо люк задраив в свою башку гениальную. Сам себе чего-то там придумываешь и радуешься. А меня побоку. Разве ж можно так, Князь? — он помолчал немного, вслушиваясь, не изменилось ли сопение в трубке. — Ну спи, спи… Мне бы тоже хоть раз спокойно и легко уснуть, — почти жалуясь, протянул… — Хоть ра… — тут и Горшка Морфей прибрал, потому как сомнамбулой он этот монолог вёл, возымело всё-ж таки на него чужое сопение, вымеренное воздействие гипнотическое.

***

Оглядываясь назад, то, естественно, приподнявшееся чуть от плинтуса настроение Андрея дало основательный толчок мотивации. И уже к 8 февраля, когда должен был состояться первый концерт группы в рамках мини-тура, в Рязани, всё было написано и подправлено. Если бы только это настроение отдельные элементы и моменты не губили, дали продержаться. Но, нет же — благостное состояние продлилось чуть более недели. Потом снова началась безумная х*еверть-карусель, то вверх, то вниз — помним, да? Отдельные моменты загоняли его в угол, не давая вздохнуть спокойно, потом случалось что-то ещё — и он снова, не щадя себя, бежал за солнцем, лучиком надежды… Так вот, например, с днюхой его произошло, к сожалению. Та, конечно, и зарядила позитивом, но, когда вот все ушли, Князев снова приуныл… А потом в этот же день-ночь они ведь и с Мишкой почти мирно пообщались (точнее Горшочек говорил, а он слушал!), как раньше, впервые, кажется, за всё это время… Если упустить начало разговора, где ему кидались предъявы. Ещё бы! Ведь время на часах почти отмеряло полночь, значит, скоро будет 7-ое число, 8-го в тур, и там уже почти не будет времени на доработки. Надо ехать в Москву, кастинг, все дела. В общем, Горшок был возбужден, но потом успокоился, плавно съехал на то, какой Князь старый, но это не страшно, потому как неизбежно все они, хотят или нет, в пыль звёздную превратятся, а потом и вовсе начал какую-то философскую дичь втирать. Но Андрею это так хорошо легло, сразу вспомнились ранее имевшие место быть подобные подарки-лекции… И он уснул. Спокойно. Утром был свеж и бодр, впервые шагал на репу с легким сердцем и согревающей нутро надеждой… Ага, щас! Разбежался Мишенька! Стоит ли говорить, что надежды были растоптаны. А сам он и его тексты безжалостно вбиты в грязь. То ли Горшок так бесился от того, что он вчера заснул и не обеспечил обратную связь по окончании лекции — я для кого, с*ка, час распинался?! То ли и дружочек заметил закономерность, что чем за*банее и несчастнее выглядел Андрей, тем лучше продвигалось дело с Тоддом! В итоге так он на него наехал за день до отъезда и на следующее утро после того, как столь мирно вещал про корабли, бороздящие просторы бескрайней Вселенной… что от мук душевной боли и злости от разбитых чаяний Князь взял, да и за оставшиеся вечер-ночь (он же не мог продинамить им же самим назначенную культурную пьянку с мужиками, потому и провёл ту в усечённом формате: пока другие пили, вяло цедил пару кружек пива и правил текст под странные взгляды друзей. Тем явно было что сказать, но они промолчали. Лишь Вахтанг очень грустно на прощание похлопал его по спине, посоветовав не загоняться: «Всё равно Горшку всё будет не так, и не то!»), не спал, а исправил всё так, что, бросив Горшку кипу бумаг на колени в самолёте и, усвистав на кресло рядом с Вахтангом и Димой, был уверен, что теперь-то уж точно всё! И чутье не подвело… В середине полёта его, все-таки провалившегося в беспокойный сон, разбудил Мишаня, чтобы сдержано процедить: «Можешь же когда хочешь!» — и умотал ведь после этого, гад… А сон больше к нему не пришёл. Вот летел Андрей и прокручивал в голове всю эту ситуацию, по счастью, разрешившуюся… Ведь ясно ж, как день не в Питере, что чем больше выматывался, уставал Андрей, погружаясь обратно в серое болотце, тем лучше у него этот душевыматывающий текст выходил. Словно маньяк-цирюльник и у него жизненные силы забирал, прокручивая нервы на мясорубке. Вот, написал, выстоял, не тронулся умом окончательно — Миха доволен даже, хоть и высказал это в своей новой пакостной манере, но ведь… Не конец это! Ещё даже не начались репетиции по этому чертовому мюзиклу. А что-то Князю подсказывало, что не даст ему Горшочек в стороне остаться… Не то, чтоб он выбился из сил. В январе концертов не было — только безудержное веселье (сарказм) и правка всего Тодда, ну и репы, на которые Андрей хоть и ходил, но редко оставался до конца. Обычно всё было, как в первый день после праздников. Пришёл, показал текст — получил очень вежливых словесных люлей, в том же духе ответочку запустил и свалил в закат без всякой распевки. Благо уже и остановить не пытался Мишка. Понял, что сейчас надо выбирать что-то одно: либо, чтоб птичка пела, либо, чтоб жрала кактус и правила Тодда. Ну или не понял, а просто сбылась его мечта! Князь пишет текста и не пытается лезть в музло или больно дофига петь! Зачем тогда только в тур зовёт — непонятно… Про себя же Андрей твёрдо решил, что петь будет, покуда удавка совсем уж связки не перетянет. Надо будет — микрофон нормальный отожмёт и у самого Горшка, не всё ж ему этим делом промышлять! В общем, покой ему и не снился… После выдержанного с таким трудом испытания либретто, надо было готовиться к новому бою и к, возможно, новым низинам — дно-то глубокое… Вообще, февраль, так-то, по сравнению с остальными месяцами, точнее с концертным графиком, расписанным чуть ли не на год вперёд (а Князь с тоской видел за каждой из этих дат, очень-очень близкую, но свою собственную. Тут его уже не нагоняли охотничьи псы, но график, во дела, такой же оставили!) выглядел лайтово: 8 февраля они играют в Рязани, затем возвращаются в Питер и 10 дают концерт уже там. А вот 11 едут в первопрестольную, где и задержатся — кроме концерта, их ждет ещё и работа над Тоддом. Кастинги там, согласование декораций, костюмов и прочее-прочее-прочее. Да, Андрей, думая о театре ёперном (и это не описка!), невольно почувствовал небольшое раздражение — в этом году придётся неделями (а то и месяцами!) жить в Москве — с одной стороны, хорошо: сможет за Михой присматривать, с другой — на фиг ему не уперлось там проживать. Ему родное Питерское болото с девочками и мамой, да даже с тёщами обеими, куда как милее! И вообще… Тут Князев опасно сощурился: ведь, пока что, официально в Тодде он не участвует, тексты — ну, так это тексты. С Мишкой же и согласованы, сможет разобраться, чай, не малыш уж совсем. Буквы он пропечатал, чтоб на почерк не ворчал. Хотя, помнится, у последнего тот не в пример хуже! Но, нет — Горшенёву прям жизненно необходим Андрей рядом. Вот прям нужен. О чём тот ему разве что не прямым текстом сообщает на каждой репетиции, в каждом звонке. Интересно, сам-то Миха осознает, что чем чаще слышит всё это Князь, тем сильнее в нём поднимает голову непокорность. Он спасти друга хочет, а не верным песиком за сюзереном ходить. А на одной из репетиций-таки не выдержал: — А команду «к ноге» не хочешь отдать? — язвительно фыркнул, только заслышав заевшую скрипучую пластинку, в которую превращался, сам того не ведая, Горшок со своим: «Андрюха, понимаешь или нет — мне пофиг, но ты должен приезжать на каждый кастинг, на каждую репу в Москву, это не обсуждается». — Или на цепь посадить? — блистал извращённой фантазией Князь. — Хотя, я забыл, что ты за анархию, точно! Никаких цепей! Тогда, может, веревочку прицепить, поводок — вещь, во! Это ж другое немного, это ж для блага безмозглой животины, неспособной к свободе, делается, да?! Никуда ж не денусь. Миха тогда так дверью шандарахнул, выскакивая на лестницу, что чуть с петель не сорвал. Музыканты, впрочем, уже ничему не удивлялись, только Дима несколько очумело на него уставился… Ну, ничего — и Наскидашвили привыкнет… Только печально всё это. Андрей в очередной раз испытал угрызения совести. Ну, вот, промолчать же мог? Мог. Но иногда на него находило, становилось просто невыносимо всё это молча терпеть. Невыносимо не столько от Тодда, от Короля и Шута даже, а от Мишки… Такого вот и похожего на себя, и нет. И близкого, и далекого одновременно. Вроде, видит, око — да зуб… Да, впрочем, какой зуб. Он ведь этого губошлепа даже не обнял, как вернулся в прошлое. А ведь тогда, в своем нормальном мире, если и всплывали в голове у него какие-то робкие надежды, то это всегда было первым пунктом их встречи… А здесь сердце кровью только обливалось — больше ничего. Понимал, что мучают они друг друга с азартом каким-то диким, но ничего сделать не мог. Горшка, значит, несет, и ему говнюком можно с редкими проблесками быть, а Князю даже изредка зубы не показать, впившись в мягкую плоть в ответ? И хотя тоска и заедала, а качели внутренние порядком поднадоели (Горшка хотелось с одинаковой силой то обнять, то отмудохать), однако Андрей, упрямо закусив губу, шёл к своей цели. Ну и что, что за чуть больше месяца не продвинулись почти никак: ни взаимоотношения их с Горшком, застывшие на той фазе свободного полёта и хардкора, когда и вместе невыносимо, и порознь нестерпимо, ни кривоватые попытки оттянуть от края. Единственное достижение — Мишка всё ещё был чист. Но и тут неизвестно даже — его ль заслуга, потому что Князев так и не выяснил точно, когда именно дружочек его развязал… Ну, а что касается бухла, то тут вообще гиблое дело пытаться как-то воздействовать. Особенно, в лоб. Но не подкидывать же ему к порогу Горшка книжки о вреде алкашки, истории глубоких инвалидов, ставших таковыми из-за алкашки, в том числе и качественной… Правда, после дикой встречи нового года недели две Горшок был до отвратительного трезв и раздражён. Может, потому таким бешеным примчался, что словил глюки, которые не понравились… Но даже они не удержали. После крещенских легких морозцев снова развязал и употреблял прямо на репе, демонстративно, глядя в глаза Андрею. Так что если и оттянет его от края, то ненадолго. Алкоголь медленнее наркоты разрушает организм, но разрушает. Поэтому… Бесполезно. Всё было бесполезно. И впервые, пожалуй, в жизни, Князь не знал, что предпринять. На концерт в Рязани, как уже было оговорено, полетели на самолете. Мишка, вообще-то, хотел автобусом, как раньше, в турах — ну, любил он почему-то этот способ передвижения. Романтики, что ли, какой не хватало. Авантюризма, может. Ага, приключений на задницу — то колесо лопнет и на одной покрышке по ледяному серпантину на соплях перед раззявившей пасть бездной едут, то тебе встанут где-то, где связи нет и попуток особо тоже, кукуй себе в мороз — мотор сдох. Или дебил какой выскочит на встречку! Андрей бы предпочел самолёт — быстро и удобно, к тому же статистика по шансам сыграть в ящик не в пользу автотранспорта! Да и так уже в ранние годы задолбался отбивать задницу на автобусных сиденьях. Да только кто его спрашивать-то будет? Чего царь изволит, то и выберут, точнее исполнят, точно, какие выборы-то при самодержце Михаиле Грозном?! Благо хоть в этот раз музыканты взбунтовались — привыкли небось к комфорту, раз даже спорить верные опричники решились. Или не верные — хоть умом Князев и понимал, что будущее, хотя бы здесь, уже изменено, но… Не мог, совсем не мог простить, что никто Мишку из его времени не тормознул. Не заземлил эту искрящую огнём холодным молнию. Может быть, так легче было думать — что вот, мол, не только он один ответственный, а все остальные тоже профукали и состояние Горшка, и его развязку… Вина, поделенная на несколько человек, не столь тяжела казалась. И, да, самообман скоро станет его спутником извечным, наверное. Но без него совсем тошно, увы. Вопреки предыдущим двум полётам, тут Мишка не ускакал резвым коником к своему, купленному в другом конце салона, месту. Но и рядом тоже не сел. Это Князь не сразу понял, сначала отдал текста-то всё исправленные. Потом уже закрутил головой, а где выданный ему Вахтангом билет велит приземлиться… Оказалось — и это было весьма благоразумно — рядом с директором их и басистом. Впрочем, не только с ними. Там и Ренник близко-близко был, да и остальные. Удивительно, но на сей раз это Горшок сидел, как сыч, один, где-то позади них. И вот явно неспроста это! Специально ведь, гад такой, велел места купить — от Князя подальше… Но вот почему сам отделился, а не его — подчеркнуто — загадка, сил биться над которой у него не было. И вот, хоть и старался не думать, и вообще вырубился, пока Горшочек его не разбудил, чтоб обрадовать, что «текста поканают», но весь сознательный полёт Андрей чувствовал затылком его недовольный взгляд. Тот почти пёк своим огнём. О чем думает — непонятно. Вроде и не цапались же в аэропорте, а текста он почти похвалил на своем медвежьем. Так и че не так-то?! Концерт в Рязани поражает своей обыденностью. Саундчек, где всё идёт хоть и медленно, но уверенно: настраиваются инструменты, распеваются вокалисты. Горшок, прям, в ударе — так и скачет перед пустым ещё пока залом бодрым синим зайчиком. Ага, именно синим. И не потому, что Кроша напоминал, хотя и это тоже, а потому, что принял на грудь уже изрядно бухла. — Андрюх, слышь, — кричит в запаре, перекрикивая инструменты. — Я в сет-лист Куклу поставил! И Гимн шута! А Скалу, уж не обессудь, вычеркнул. Попсовая слишком, да и после твоих подМОСТков не стоит, — с неожиданно потемневшим лицом закончил. Нормально так, да? Не предупредив вообще, никак. Кинул, как подачку псине: нате, держи, собакен любимый с голубыми глазами. Бл*дь, Князь ему че, хаски какой, а?! А то и корги, блин! Ну, или это ему награда была. Кость-вкусняшка за написанное-таки либретто. Ппц, цена-то неравнозначна, Андрей себя, считай, в фарш едва не завернул, а он ему две песни… Да и блин, с чего это Скала — попсовая, а Кукла — нет? Знал бы Миша потом, где Колдун завирусится… Ой, по-другому б подскакивал совсем, по потолку зала бегал бы с бешено вращающими вне своих привычных орбит глазами. — А раньше известить нельзя было? — хмурится, спрашивая сердито почти. Потому что ещё и не понимает до конца, очередная ли это подъ*бка, или вправду чуть оттаял Мишка и готов понемногу разговаривать. Впрочем, у них же нынче как: за оттепелью в отношениях жахает суровый заморозок, убивая робко выпустившиеся свежие побеги возрожденной дружбы. — Ну, ты же кичился, что старые и без подготовки можешь? — кривит рот Горшенёв. — Ну, так, пой уже, иди, соловушка! Нет, всё-таки насмешка. Рано ты обрадовался, Андрей. Вон, как обзывает. Соловьём, значит, спасибо, хоть не Гамаюн-птичка-певчая… Та всё-таки в образе барышни прелестной представлялась! Ёрничает над его связками больными, а ведь и не исправишь ничего толком сейчас — нет у него времени на операцию и больничку… Ну, коли уж и ранее дотянул как-то до 13, то и здесь… Главное, внимания поменьше обращать. Куклу и Гимн — он и захочет — не забудет. Никогда. И всё-таки, несмотря на самоувещевания, Князь почувствовал, что закипает — и в очередной раз огромным напряжением воли погасил эмоции. Точнее, просто запер в одном из закутков души. Потом с ними разберётся. Или они с ним, когда опять их там критически много накопится. Концерт начался как всегда — полный зал, скандирующий «Горшок! Горшок!», подпевающий охотно, прыгающий и слэмящийся. На удивление Андрея, в этот раз микрофон у него работает как нужно. Конечно, есть нехилая такая вероятность, что Миша просто забыл в своём предконцертном заведённом состоянии попросить техников приглушить… да только вот Князю больше по душе версия, что хоть в чём-то одумался и поступил правильно и справедливо его Горшочек. Именно поэтому задорно работает на бэках, с залом даже постепенно начинает, как прежде, говорить — пусть и не считает, что это и в самом деле его роль, но… пока и здесь хорошо. Ну, как хорошо… Терпимо. Дома, конечно, лучше было, но там не было… Он голову чуть повернул — Мишка скакал козликом рядом. В этот раз он чуть ближе был — или то Князеву казалось. Его по-прежнему подчеркнуто игнорировали, лапы не тянули, выпадов не делали, микрофоны не изымали, но… Кажется, чуть проще дышать стало. А ещё Князь и себе до конца признаться не мог, но часть его кайфовала от ощущения, что этот гад вредный, лохматый на своей половине сцены живой и здоровый, относительно, прыгает… Что голоса их, как прежде, сливаются в один, глубокий, во всех взятых на двоих тональностях… Поэтому, да — сейчас хорошо. А там посмотрим. Поэтому Андрей приободряется немного и тоже начинает прискакивать чуток. Дальше больше. Настроение и дальше вверх карабкается, когда вдруг замечает невдалеке от сцены забавный плакатик со своей фоткой — на большом листе ватмана расположилась его вклеенная фотография, причем с фотосета для Трансильвании, и куча-куча разноцветных сердечек. Да ещё и надписью всё это милейшество сопроводили: «Андрюшенька Сергеевич Князев — самый лучший!» Во как, блин! Доброе слово и кошке приятно, а тут не слово, а плакатище целый, одиноким парусом белеющий. Благо хоть на девчонок этих никто не наезжает, а теперь-то после давешнего инцидента Князь за этой группой фанаточек следит… Не дай, бл*дь, Ктулху кто обидит… Прыжок рыбкой может стать традицией. И плевать на последствия. Естественно, видит это не только он один. Переведя взгляд вправо, замечает Князь мрачный взгляд Мишки, вдаль направившийся, потемневший аж весь взор. Ну, прекрасно: как будто ему поводов до докапывания мало, ещё один получил. Вся радость сразу куда-то стухла. Вот же засада… — Андрюх, а у тебя, смотри-ка, персональные фанатки, — доносится от стоящего ближе всех Димы, там, правда, и Ренник близко подобрался, но Сашка молчит, хотя тоже смотрит как-то заинтересованно на фотку, блин. — Смотри, чтоб на сувениры не порвали, — шутит тем временем басист, выходит, правда, чуток нервно… Но вообще да — это его первый такой крупный концерт и сосредоточиться на девчулях, что более похожи на ту публику, встречаемую ими во время плавания под стягом Князя — это естественная защитная реакция. Наверное. Андрей всё это понимает, но всё равно сдержать нахлынувших эмоций не может, потому лишь кисло кивает: тут уж скорее, не фанатки бы не разорвали от любви, да и не как в прошлый раз и фанаты… А чтоб один бешеный хотя б до Питера потерпел с нотациями и загонами. А то и так уже обложил всеми своими указаниями-приказаниями со всех сторон — ни вздохнуть, ни пернуть. Последнее — так вообще преступление перед человечностью, блин! Но Наскидашвили обижать не хочется, да и вообще, поддержать надо Димку — поэтому Андрей просто улыбается и отходит. Впрочем, это не особо помогает — настроение у Михи испорчено, и по сцене уже угрожающе мечется злобный ураган. С таким ветрищем и самому отчаянному и безбашенному Смельчаку не справиться. Ломанные движения, рваное дыхание, а в голос закрадывается хрипотца — опять перестарался. На Князева даже и не смотрят, торнадо прокатывается по всей правой части сцены, отчего Ренник и Димка ещё сильнее жмутся влево. Бешеный вихрь их поддавливает, хотя и вряд ли сам то осознаёт. Тогда Князь решает, что хватит ютиться, да и оттаптывать лапы Леонтьеву ему не улыбается, как и самому пасть жертвою копыт, поэтому решительно выдвинулся вправо. Тигром мечущийся Горшок на него едва не напоролся, но каким-то чудом успел тормознуть. И дальше уже подчеркнуто обходил с запасом в полметра, что, учитывая, не особо выдающиеся размеры сцены, было существенным урезанием круга. Андрей не особо удивляется, когда, доорав-допев сет, Горшок скрывается за кулисами, не оборачиваясь и даже не подождав остальных, хотя избалованные бисом зрители просто требуют продолжения банкета, то бишь хоть какой-нибудь ещё тречок. Не, Миха, конечно, может и коварно вернуться, поиграв на нервах, так они и делали частенько, но что-то подсказывало товарищу Князеву, что не в этот раз. Более того — оглядывается на согруппников — всем им ясно: Мишка больше не выйдет. Они все хорошо научились считывать настроение Горшенёва. Князь немного зависает в растерянности. Положеньице у него — Фабрика какая-то. Только не звёзд, а кошмаров. Хотя, кому как, Горшка, вот, спроси — ему и обычная то фабрика кошмаром розовым покажется. А вообще, круто ты попал на… Просто попал, Андрюха. И, возможно, если не прекратишь всякие фокусы выкидывать, то и на ТиВи! Но и не выкидывать… Чё теперь, со скуки сдохнуть?! Или крылья сложить и камнем в бездну? А повеселиться напоследок хоть чуть-чуть? Он оглядывается — музыканты, сбившиеся в кучку, смотрят одновременно недоверчиво и с ожиданием. Ждут от него распоряжений, словно он тут по-прежнему чем-то распоряжается. Ага, Князь-то и собой… С другой стороны, то, что позволено Юпитеру остальным хренушки — не заметил он, чтоб хоть кто-то решился поперек него что-то вякнуть в открытую. Это только Горшку можно было… Интересно, это сами сообразили или Миха уже поговорил? А, впрочем, сейчас не важно. Потому как вместе с тем — те будто бы транслируют в эфир: а решишься ли ты, а? Зрители ждут, шумят, кто-то требует Горшка, но находятся и те кто перекрикивают: «Сбацай чего-нибудь, Князь!» — и раньше он бы, несмотря на все недовольства Горшенёва, спел бы ещё. Скалу — например, честно плохо помнил, когда у него сет без неё обходился, хотя и набила та мозоль на языке… Но люди обычно именно её от него просили. Карточка, блин, визитная. Но теперь — кто знает, как Миха подобное самоуправство воспримет? Решит ещё, что Князь решил отжать группу… Ага, привет, новый мордобой за сценой. А если и не повезёт, то бой без правил они и прямо тут устроят. Как в той передаче, только не На-Найцев бить будут, а друг друга, не под ободрения болельщиков, а недоумение — хотелось бы в это верить — толпы. Тем более куда тут Скалу петь, когда Мишка очень четко выразил своё мнение: вот это петь нельзя. Бесить-то надо тоже до определенных пределов. Чтоб совсем с катушек не слетел. Да не вцепился в глотку, сам потом же и пожалев. Но кому легче от этого? После того, как весь сор из избы на всеобщее обозрение разметали, м-м? Горшок и так в неустойчивом состоянии, или кто там в его тушке сейчас управляет? Гоблин, что ли? А, хрен его сейчас поймешь. Но действовать надо было, и быстро. Вон народ уже начал свистеть. Отвратительное дело — сразу захотелось оставить без биса. Идея пришла очень неожиданно — и Горшка, чай, не огорчит, если уж что-то из старенького споёт, да и самому, наверное, не так погано на душе будет. Ностальгия же, по чистым и добрым временам юности. С другой стороны была нехила вероятность, что за сценой его потом будут методично распекать за то, что всё их такое серьёзное и взрослое выступление смазал «своей детской глупостью»! Но Князю уже так понравилась эта мысль… Да он дёргал Тигра за усы, но по крайней мере не драл их с мясом — где прямой запрет-то? А нет его! Князь, пока, человек свободный… — Яш, — подошёл к гитаристу, который по идее должен был помнить эту мелодию, — сбацаешь Сосиску? Цвиркунов озадаченно посмотрел на него, потом взгляд его метнулся к той кулисе, в которой скрылся бешеный Горшок. — Ну, не знаю… — протянул он, — чёт подзабыл, честно, Андрюха. Ноты подзабыл… Всё ясно с тобой, Яшка, теперь мне всё с тобою ясно! Ты гнева батьки боишься больше, чем возможной конфронтации с «бэк-вокалистом». Флаг тебе в руки, Яшенька, может, отплывешь когда своей флотилией. Правда, не в том качестве, в каком тебе б хотелось — будет тебя Лосяра держать в чёрном теле ещё долго, на бэки не пуская. — Андрей, — негромко зовет Реник. Вот помяни ж Рогатого… Князев оглядывается — тот протягивает ему свою гитару: — Я тоже не помню, но если ты знаешь… сможешь, наверное, наиграть? — несколько неуверенно подытоживает. Ну, вот, расстановка сил окончательно ясна. Сашка, вроде как, и помощь предлагает, и в то же время себя страхует — если Князь один будет — одному ему и прилетит от Царя-батюшки. Хотя этот кадр может и в самом деле нот не знать. Его ж тогда с ними не было. Оглядывается, рядом Димка оказался, предлагает, хоть и не гитарист, но сыграть что-то с Трансильвании — мол, сумеет. Андрей на секунду задумывается, а потом качает головой, благодаря за предложение. Нет, сыграй он сейчас, что из этого альбома — Миха его живьем съест прямо на глазах у всех. Так что лучше уж Сосиска, благо сам ж Миха и напомнил, считай, своими под*бками — колбаса, мол, Купчинская… Ну-ну. Сейчас вот покажет. Пан или пропал, Андрей. Решайся! Лететь, возможно, навстречу огню или ползти, не видя солнца?! Князев не сомневается, что взгляд его далек от дружеского и благодарного, но предложенный инструмент берёт. Даже «Спасибо!» — заворачивает, во, он же не ханжа какой… И, вообще, выше нос, мушкетёр! Что он, Сосиску, что ли, не сыграет? И, выдохнув-вдохнув, как перед прыжком в воду, поставил микрофон в стойку и объявил: — Песня о нелепых прозвищах! На что зал ответил счастливым гулом, а не, как он втайне опасался, свистом. Стало быть, не только серьезного им подавай! Наигрывая себе, Андрей с хитринкой и трагичностью на грани стёба запел архаику свою (почти а-капелла же!): — Первым парнем я был на селе… — Всех девчонок я знал очень близко — мигом откликнулись слушатели, что точно подумать не могли, что услышат подобный раритет, идя сегодня на концерт. Потому возмущения он не слышал — может, не замечал за подпевающей большей частью зала группку «нехочух». Так, после первых взятых аккордов и первого же пропетого с легкой хрипотцой куплета дело пошло поувереннее. Не забыли рученьки, как играть, не стерлись слова из памяти… Это радовало, как и то, что фаны активно подхватывали. Хотя, конечно, не перекрывало полностью того факта, что за кулисами его ждёт, скорее всего, разъяренный медведь — совсем не милый мишка, плюшевый мишка с мягкими лапами. Нет, у этого когти острые, но ещё острее язык стал — поднаторел, актёр! Андрей готов был в принципе с ним потом разобраться, постараться не довести до драки, может, даже убедить выслушать, а не решать всё кулаками. В конце концов сколько можно уже давать всем поводы для сплетен? Да и просто… Бесполезно ведь — дурь из друг друга вышибать — когда ж до его бешеного это дойдёт? Они ж не в юности светлой, чтоб все разногласия можно было порешать, выплеснув пар в драке. Однако у судьбы-то другие планы оказались. Или просто у Мишки терпелка закончилась очень быстро… Но вылетел Горшок на сцену адской гончей, причем, даже без футболки (видимо, переодевался), чем вызвал шквал эмоции у дам, стоило лишь Князю затянуть последний куплет:

— Быть артистом я в детстве хотел, Стал клиентом дурной психбольницы. И я понял, что это предел, И тогда я решил утопиться. И сейчас у пруда я стою, И пишу я вот эту записку, Проклинаю судьбу я свою, Всё к чертям — больше нету сосиски!

— пел Андрей, краешком сознания начиная понимать, почему Сосиска была ничем не лучше Скалы… Тема та же, мотив и подача — другие, м-да, расп*дарасило его в Акустическом на тему с*ицида, но — а как иначе-то? Было кем вдохновляться, да, Миша, бл*дь?! Но песню-то всё равно допеть надо, верно? Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Только вот дело резко осложнялось тем, что бешеный его пробкой от шампанского вылетел на сцену и хотел — опять-таки верно все намерение считали — заставить песню прекратиться. Мишка ухватился было за провод микрофона, да Андрей его опередил и, бросив играть, отчего гитара на ремне повисла, клещом вцепился в микрофон обеими руками. И продолжил петь. Без музыки, без какого-либо аккомпанемента. Даже не понимал теперь, в пику кому всё это творит? Мишке? Себе? Доказать, что способен до конца доводить начатое? Хм, Андрей Сергеевич, а не думал, что иногда бывает полезнее остановиться, отдышаться, взглянуть на ситуацию со стороны? Только ж нет, не слышали… Никто внимать голосу разума не хотел. Так и стояли, как два барана — один поёт и за провод дергает на себя, другой — вынужденно слушает и пытается делать то же самое — вырвать к чертям собачьим микрофон, желая, видимо, отрубить Андрею не только гитару, но и голос с концами. Чтоб был и в самом деле покорной безголосой вещью, которой дозволяется лишь тенью следовать за хозяином и покорно тексты писать. Ну и иногда тихонько подпевать, когда команда голос была. Ну, точно, за псину считает! Князев сопротивлялся изо всех сил — и выстоял, радуясь уже тому, что хоть не случилась безобразная драка прямо на сцене. Что просто как канат провод тянули (кстати, плюс ещё одна причина не любить проводные микрофоны!). Хоть где-то Миха всё же берега видит, хоть каким-то внутренним рамкам подчиняется. Поэтому допеть он всё же сумел. Погиб Сосиска. Прям как тот несчастный Клоун, который тоже в пруду утопился, оставив круг со смайлом жутким от грима… А вот Князь хоть и понимал, чем это ему аукнется, но ощущал себя живым. Криво улыбаясь — кажется, скоро эта улыбка вообще к нему приклеится — попрощался с фанатами и ушёл за сцену, ожидая теперь уже настоящего взрыва. Но… его не последовало. Миха, что скользнул следом и от одного его взгляда, казалось, плавился затылок, вдруг снова включил игнор, только глаза выдавали с головой — в них злость сквозила. Однако предпринимать и затевать разборки по новой не стал. Ну, и на том, спасибо. Наверное. Потому что понимал Андрей, что внутри-то у Горшка к нему предъявы копились, и вопрос в том, когда, а не если канализацию прорвёт! Очевидно было, что лезть к нему с душеспасительными и оправдательными речами не стоило, по крайней мере — сейчас. Возможно, на репе, если Горшок остынет, можно попробовать. Задвинуть, что не специально, не со зла, а вообще хрен знает, как он эту Сосиску выбрал… И что нет, не в пику ему. Хотя и не поверит, но попробовать, наверное, можно попытаться остановить прорыв канализации. Ну, что ж — так тому и быть. Однако Князев не учёл, что лохматик его в некоторых вещах мог быть и злопамятным. В основном рубаха-парень, но если задеть за живое… А, видимо, это и произошло на концерте, хотя Андрей не совсем понимал, чего тот так полыхнул… Это ж больше комедия, чем трагедия! В отличие от Скалы той же. Так вот, на саундчеке перед домашним Питерским выступлением, Миша, улыбаясь, как медведь, обожравшийся медом, разве что не подкрался сзади и не оглушил торжествующим рыком (хотя именно это он, блин, и сделал!), выдав: — Андрюх, теперь точно не отвертишься, — глаза его маньячно поблескивали в свете настраиваемых прожекторов. — Твоё присутствие на Тодде необходимо, — ну, это он уже слышал, только вот Горшочек не закончил: — Будешь Рассказчиком! — Чего? — Князев аж подскочил: вот об этом-то он и не подумал. Совсем. А ведь роль эта, отчасти, почти естественно на него ложилась. Ну кого, кого тут сказочником обзывали? Теперь, вот, будет тоже читать одну весьма ненавистную ему историю. — Кем? — Рассказчиком, — довольно повторил Миха — кажется, ещё немного и лопнет, так его распирало оттого, как он лихо дело обставил. — За сценой будешь историю сопровождать. Почётная роль, между прочим! — прибавил он запально, палец кверху поднимая. — Мы на неё думали аж самого Смехова позвать, ну, помнишь же — Атос! Да вот я подумал-подумал… и решил, что ты лучше! Смотри не поведи, короче! Клевая роль, согласись?! — Ну, а почему тогда не… Ловетт, например? — съязвил Андрей, перед глазами у него плыло множество радостно скакавших и явно не понимавших — совершенно искренне, а чё такого, че не так — Горшков. Ну, да — почетная роль, и Смехов — крут, только вот Князеву осточертело это навязчивое, какое-то нездоровое желание Мишки и близко его держать, и в сумраке спрятать, невидимкой сделать. Как только не от людей скрыть в подвале, м-м? Мало того, что в Тодде по полной придётся поучаствовать, так ему ещё и ни спеть, ни сыграть не дадут! Не то, чтоб прям хотелось, вовсе нет, но обидно как-то, блин, что роли на выбор не предложил! Пусть и выбираешь из плохой и очень плохой. — Рожей не вышел, — хохотнул было Мишка, а потом вдруг глаза его вспыхнули обжигающе холодной вспышкой… И Горшка снова понесло, выдал он свистящим шепотом: — А если по правде — Ловетт Тодду верна была, любила… До последнего, до края самого! — он опустил голову, кратко покачав: — Нет, Андрюха, твоя роль — явно Рассказчик, — продолжил, погасив ту вспышку эмоций. — Благо в юности нашей общей тренировался чуть ли не на каждом концерте, стишонки свои зачитывая. Так что опыт есть! Значит, ждёт нас завтра Москва! — закинул он ему ладонь на плечо, да только Рассказчик его сердито сдернул. Мишка на это движение насупился, но давить дальше стал, понесся с преувеличенной жаждой выговаривать техникам что-то. Может, опять решил ему звук убавить… Князев промолчал. Другое сейчас тяжкой думой легло. Он мог многое бы сказать, включая то, что слепое обожание Ловетт ни к чему хорошему влюблённых не привёло, но вот эта мысль, что Горшок реально его предателем считает… Она выбивала из колеи. До этого то было предположением, а теперь Мишка сам и подтвердил. Приехали, называется. И как переубедить, что, если человек тебе в жопу не дует и в любой саморазрушительной дичи не поддерживает, не надо его в предатели записывать? Он же Агатку не записал?! Правда… И тут внутри снова кочергой кто-то ворочает. Ситуации разные. И Князев всё же плюнул, устав кричать в глухие к нему уши, да и ушёл. Может, надо было треснуть этой самой кочергой, чтоб искры посыпались… Тогда б услышал. А то Миха его слушал, но не слышал… Последние года. Настрой перед концертом был нулевой, а ведь публика домашняя, по-особенному любимая… Постепенно в колею вошёл. Разогрелся. С микрофоном никто фокусы не проворачивал, плакатиков в толпе мелькало больше одного, вроде как, Миха перестал на них, как бык на красную тряпку реагировать… Смирился, что ли. В любом случае — более-менее спокойно всё шло. Куклу и Гимн у него никто не забрал. Но вот на бис Горшочек остался сам. Более того, так и объявил — бис, а знаете, что именно пообещал? Счастье! Им, Князем, переписанное… Они ведь нигде поправленный первый Акт не обкатывали ещё. Ведь Миха текст не выучил, а тут, гляньте-ка! Короче, на этот раз спешно покинул сцену Андрей. Нет, не мог он себя заставить на бэках Тодда петь. Рассказчик, так рассказчик, бл*, а петь не просите. Но и за кулисами все прекрасно слышно было… Отдышался немного, водички попил, на голову полил — помогало слабо. Переодел футболку, вот и дело кончились, а звук всё шёл и шёл, по венам раздуваясь… Мишка пел Счастье с чувством, с треском рвущихся струн души. Андрей это чувствовал. От этого ещё неуютнее становилось. Накрывал его диссонанс: с одной стороны — часть его кричит — в топку Тодда, всего, а другая — тихонько-тихонько подпевала… В итоге так на себя и на Горшка, мстительно, прям как цирюльник тот, на саунде его с колеи выбившего, обозлился, что не сразу понял, что песня кончилась, а толпа чего-то шумит. Прислушался — ушам не поверил. Его звали. Князя требовали. Застыл в нерешительности. С одной стороны — не пойдет, Горшок обозлится, что кое-кто возгордился и к народу не вышел. А выйдет да споёт чего — по той же причине, плюс за неверный выбор растерзают. Куда не плюнь — засада. — Андрей, — Вахтанг незаметно к нему подошёл. — Ты не обязан, — легко прочёл он его метания. — Ни Мише, ни людям. Князь легонько покачал головой с благодарной улыбкой: — Я знаю, но я этого хочу! — и с неожиданно вспыхнувшей уверенностью пошёл на сцену. Может, на этот раз повезёт и они не станут устраивать с Михой игрища, где ни один не может находиться на сцене спокойно, пока поёт другой бис! — Ребятки! — кричит он в ответ на взорвавшуюся публику, видимо, рассмотрели в ютубе, что бисы Князя — это гвоздь — он очень сильно надеялся, что программы, а не их с Горшком дружбы. А потом оглядывается: оказывается, вся группа, включая хмурого Мишу, смотрят на него. Выжидающе… да так, что по загривку мурашки ползут. Андрей нервно сглатывает вязкую слюну. Толпу спрашивать бесполезно — Сосиску или Скалу закричат. А вот Горшок почему-то не спешит давать команду музыкантам играть что-то определенное, куда и мятежного Князя встроить можно, чтоб толпу успокоить. На него, вот, смотрит. Ждёт, блин. — Давайте Некроманта? — вырывается у него само. Говорит-то он, вроде бы, всем, но смотрит только на Мишу. Тот долго-долго думает, а затем кивает — только после этого парни начинают играть — Андрей берёт свой микрофон и начинает, замечая, что Горшок и не думает сваливать… И на душе становится чуточку спокойнее, хоть и поёт он будоражащие строки:

— На половину человек — На половину я мертвец! Таким останусь я навек, Я будто волк среди овец!

Князев ведь в самом деле умер. Может, и больше, чем наполовину. Только вот никому об этом невдомёк. И, да — это не исправить… И все тут другие, один он гость из будущего. И всё-таки, несмотря на взбудораженных внутри самого Андрея демонов, Мишкины немного притихли. Успокоил его этот бис. В кои-то веки затылок не жгло от чёрных очей этих, когда сгребались по домам… Впрочем, ненадолго. Вон уже Москва не просто маячила — огнями взлетной полосы выстроилась. Ну, вот, как-то так — да и началась его старая-новая жизнь. Февраль только-только к серединке подбирался, а уже дал прикурить. Про встречу нового года он и вовсе молчал. Что же дальше-то будет? Учитывая, что впереди у него самый настоящий театр абсурда выстраивался?!

***

Так, что утром, собирая вещи в дорогу — едет-то не просто на концерт, а на неделю минимум… В весьма замкнутом пространстве с Михой. Ладно хоть без одного номера на двоих и прочего сомнительного удовольствия. Да и там они с Горшочком не наедине будут. Куча театралов, музыкантов, всяких там художников и прочей шушеры богемной и около. И всё равно, блин, не по себе. Миха ж там будет ещё активнее и заметнее в роль свою вживаться. И обманывать никого не надо, кого именно тот считает предателем настоящим. И плевать на роли распределенные. Князь почти уверен был, что с бритвой из-за угла столкнётся… Но готовность эта, тяжким грузом внутрь падающая, легче нисколько не делала. Если и раньше было тяжело, то сейчас-то как вывозить? Когда всё перед глазами? И сгорающий в пламени безумия Горшок, не заложник роли, но упивающийся ей… и он сам посреди этого театра абсурда. Рассказчик, бл*дь. А ведь мало ему одного Горшенёва, там ведь и Лёха будет… Наверняка, и он в атаку пойдет, возможны, и провокации тонкие… Ну, вот как это всё вывезти и не чокнуться?! И, пока Андрей боролся со страстным желанием всё, на*уй, бросить, реальность неожиданно решила его немного отвлечь — позвонила Алёна. Он снял трубку, отчаянно припоминая, а не было ли каких-то ситуаций из ряда вон в прошлом? Но ничего вспомнить не мог. Дианка — здорова, не безобразничает даже, в загранку на отдых девчонки тож не собираются, значит, и не за разрешением звонит, а алименты он почти-почти погасил. Пришло бабло за отыгранные концерты — хоть что-то от них хорошее. — Привет, Андрей, — поприветствовала и сразу к насущному перешла. — Ты не мог бы сегодня заехать к нам? Ди хотела с тобой о каком-то рисунке поговорить… Да-да, она уже встала, — покивала в ответ на невысказанный вопрос, что, вообще-то, сейчас весьма ранее утро. — Алён, — Князев растеряно бросил взгляд на часы, с одной стороны у него отлегло, что всё нормально, а с другой… В прошлый раз Диана так батьку своего непутевого не требовала прямым текстом. Хм, неужто хоть что-то в лучшую сторону изменил, а? Но как обидно, что вместо закрепления успеха и себя в роли бати-наставника, ему нужно… правда, нужно в чертов театр. — Я сегодня в Москву, затруднительно приехать, понимаешь… — Жаль, — Алёна погрустнела, о чем явственно свидетельствовал голос. А уж как дочка отреагирует тогда? И было что-то такое в этом «жаль», что Андрей внезапно понял, что наплевать ему на все условности. Может, и не при полном параде, и на пять минут, но заедет. Рисунок обсудить ведь больше и не надо? В голову и близко не пришло использовать видеосвязь. Та тут такая… Можно вместо солнца рассмотреть одуванчик. Короче, было б желание — время наскрёбет! А то и так старшенькая его вечно на задворках сознания обитала. Хоть и тут он пытался как-то вырулить, но… Этого мало. — Я приеду, прям сейчас, ладно? — напористо заявляет, пока не передумал. Фигаро там, Фигаро тут — и не так танцевали на двух стульях же, верно?! Если Алёна и удивилась, то не подала виду. Лишь выразила готовность принять его у себя вот прям здесь и сейчас, что тоже хорошо — верно же? Подхватившись, покидав остатки вещей в чемодан, отправился по знакомому адресу, рассчитывая, что оттуда сразу поедет в аэропорт. И так придётся жертвовать комфортом такси, и ползти на электричке — пробки утренние, чтоб их! Но это фигня ведь. Диана, как всегда, была очень рада папке. И снова Андрея кольнула мысль, что надо чаще с ней быть — а то так можно и упустить момент, когда ему она уже радоваться не будет. Не так. Потом ведь не поймаешь никак, почти что. Дочка, как выяснилось, хотела показать не один рисунок, а целую толстенную тетрадь. Князев снова оказался в трудном положении — времени всего ничего (только чтоб чижиком мчаться, надеясь, что Горшок его не сожрёт у стойки), оценить каждый скетч не представлялось возможным, а на авось, тяп-ляп, совершенно не хотелось. Его дочь не заслуживала такого. Да и вообще — вот сейчас дежурно нахвалит, а, может, потом им всем это аукнется? Так, ведь, тоже нельзя. Неизвестно, кто благоволил к нему в этот день, но в голову пришла светлая мысль. — Диана, — поспешил озвучить её девочке, — А давай я возьму тетрадь с собой, на время? Всё обстоятельно посмотрю, а потом приеду — и мы с тобой всё-всё обговорим… — Тебе ехать надо, да? — дочь немного расстроилась, но виду старалась не подать. Вся в папу, блин. — Ну, тогда давай так. Буду ждать! И смотри, не потеряй где-нибудь! — одинаковые голубые глаза встретились взглядами. — Не потеряю! — Князев поспешил заверить, складывая пальцы крестиком, вот реально, кем он после этого будет, а? Сам ведь знал, что для художника, пусть и совсем-совсем начинающего и вообще, от горшка (а вот не будем, блин!) два вершка, его тетрадки, — клянусь! Быстро попрощавшись и пулей выскочив к станции, Андрей не стал убирать драгоценную тетрадочку в чемодан, а в рюкзак та уже не влезла — рассчитывал посмотреть по дороге. Заодно и отвлечётся от мыслей о раззявленной перед ним хищной пасти Тодда. Это-то и стало роковой ошибкой, но понял он сей факт только в метро: порывистый ветер подземки мешал спокойно насладиться рисунками и отвлечься. В ожидании поезда, отвлекшись на попытки поудобнее поставить чемодан с рюкзаком, чтоб никому не мешал (и ему самому в том числе!), расслабился и совершенно случайно дал потоку воздуха вырвать дочкино сокровище из его рук и швырнуть на рельсы. В ужасе глядя на распростёртые пёстрые картинки, что листал никакой не проказливый, а откровенно паскудный ветер, Андрей понял, что это форменный пздц — такого Диана ему не простит, и будет права. Князев, как никто ведь, понимал, как ей дороги работы. И он обещал, клятву на мизинчиках давал, что не потеряет их, с ними ничего не случится! Больше Андрей не думал — отставив чемодан, рванулся спасать тетрадку, пока ту не переехало, под изумленно-испуганные вскрики женской части толпы спрыгнул вниз, прямо на пути. К счастью, тетрадка улетела недалеко, да и поезда ещё не было… Вроде — не было. Как-то он упустил из виду, что, вот, тетрадку может переехать, а его резвого кабанчика — нет, что ли? Так что Князь сначала успешно подобрал своё, не пострадавшее чудо, ощутив, как по телу прокатилось облегчение, и только потом задумался, как бы ему теперь отсюда выбраться. Однако слова: «Поздно, Андрей!» — электронным табло вспыхнули в мозге, когда резкий, вынырнувший из противоположного конца тоннеля свет и длинный сигнал прервали едва начавшиеся размышления. Поезд стремительно приближался.