Берег я, берег ты Подставляю ладонь Под небесный огонь Но не греет он Ты во льдах, а я окутан огнём Жизнь плетёт причудливую нить Эпидемия — Океан пустоты
Сегодня серое Питерское небо, как никогда раньше, соответствовало настроению. Солнце едва-едва угадывалось за плотным покрывалом туч, окутавших город и, особенно, эту его часть, населенную, так скажем, по большей частью памятниками и искусственными цветами. И только. Ни в духов или ещё в какие страшилки, которые для него напридумывал в своё время Князь, ни в жизнь после смерти Горшок не верил. Нет там ничего — и точка. Только не помогало это — Миха готов был поклясться — стало ещё хуже от потревоженных воспоминаний, как они по зелёной и голозадой юности (зато, оглядываясь назад, мог бы сказать — счастливой, несмотря на все испытания, бродяжничество и нищету) вдвоём шарились по погостам в поисках вдохновения. Хотя, казалось, куда уж хуже?! И так хоть вой, потому что прошлого не вернуть, а будущее столь страшно и туманно, что Горшенёв боится о нём теперь думать. Но выть, как и вообще издавать какие-либо звуки, привлекающие внимания, он не рискует. Только не сегодня, только не на этих похоронах. Стоя в отдалении и наблюдая за тем, как гроб медленно опускается в мёрзлую землю, Миша внезапно подумал, что природа тоже словно чувствует. И оплакивает. Верность, тепло и заботу. Всё, что вместе с человеком навсегда ушло. Погода в самом деле выдалась неважной. Утром был мокрый снег, а днём потеплело, в результате сейчас земля раскисла, превратившись в кашицу. К тому же вовсю накрапывал мелкий дождик, тоскливо перестукивая и отдаваясь в сердце. Голые деревья, что произрастали чуть поодаль, мрачно переплетали свои ветки… Переплетали. Это обстоятельство неожиданно стукнуло в голову да гулко отдалось, что да — даже деревья, блин, держатся друг за друга. А люди… Эх, люди. Мысли беспокойно метались, перепрыгивая одна через одну, чувства душили, хоть на лице ничего и не отражалось. Он сейчас — вот как та скала — целый с виду, разбитый на мелкие кусочки внутри. Внутри такие пещерные своды образовались… Можно целый концерт давать. Ага, и устроить окончательный обвал для группы и себя. Зато громко, да. Уйти красиво. И глупо, безнадёжно глупо… Горшок усилием воли повернул мысли от этой метафоры небезопасной, выкрутив внутренний штурвал до упора. Тот скрипел и никак не желал подчиняться. Кажется, скоро тот не выдержит и Мишка вместе со своей флотилией потеряет управление в этом океане безумия. Вообще, до боли обидно, что всё так вышло. Наверное, будь он хоть немного религиозным, вопросил бы у неба, за что вся эта тяжесть, почему всё должно быть именно так. Разочаровался бы и перестал быть религиозным… Потому как, если хоть что-то там есть, то что это за промысел-то такой?! Почему именно хорошие люди всегда уходят первыми, когда им есть для кого и для чего жить, когда явно ещё нуждаются в них другие. И отчего так до нелепого трагична судьба? Горшок может понять смерть от продолжительной болезни — это избавление в конце концов, от передоза — там тоже сами по грани ходят, методично костлявую зазывая в гости; лихачей — тем мало того, что не живётся спокойно самим, так ещё и других за собой утягивают нередко, но когда вот так… Почти на ровном, с*ка, месте, когда совсем не ожидаешь… Вот только человек не просто смертен, но ещё и внезапно. И вот это страшное — помни о смерти — оно сейчас катком по нему проезжало. Почему-то не думалось раньше совсем, что ему доведётся в последний путь провожать… — Миша, — слуха касается негромкий оклик, надо же, а он и не заметил подошедшей Агаты. За размышлениями время быстро прошло и со всеми необходимыми манипуляциями было покончено. — Надо ехать, поминки, понимаешь… Вот ведь, понимаешь ли… Стоило только задуматься о зыбкости существования, как всё уже закончилось — вся тягостная процедура пролетела как один смазанный миг с опусканием и зарытием, перемежаемый со звуками молотка, вбивающего гвозди, переплетенными со стуком почти ледяного дождика. Осоловело огляделся — расходился народ, негромко переговариваясь, маленькими группками. Одна только фигура у свежего холмика осталась, при взгляде на которую неимоверно хотелось поскорее отвести взгляд. Но Миша не мог. Приклеился словно, как и его сжатая челюсть, внутри всё пекло. Он надеялся лишь на одно — только бы его взгляд остался бы не замечен. Хватит с него, не надо. И так совесть, когтями вгрызалась в нутро. Теперь ещё и обстановка добивала. Пожалуй, тут только и ощутил, что смерть — выход только для одного. Единственный, кому по барабану теперь — это сам покойный, а вот его близким не позавидуешь. Ну и если даже таковых нет — даже о самом одиноком человеке будет кому вспомнить. Коллегам по работе — дела остались неразрешённые, надо кого-то искать, беспокойство короче лишнее, ё-моё, а если то пенсионер одинокий — тоже ведь всполохнутся люди. И соседям запах трупный ни к чему, и государству потом погребать, а оно же не само от Конституции открепляется и идет лопатой махать — это люди специальные хлопочут. Так что это только умершему всё равно, а заботы далее ложатся — хоть на кого-то да ложатся. Чай, не звери — в обществе живём. Пусть и несовершенном. Просто взять и однажды раствориться в дожде не выйдет. Сам он, наверное, улыбаться будет, когда костлявая, наконец-то, за ним придёт. Достала эта жизнь, ё-моё, тяжко, слишком тяжко всё это вывозить. Собственный мешок с костями, как скафандр, в этом кратком путешествии носить. Потому что тянет тот к земле, болью отдаваясь во всем теле. И силы уже не те, да и разум уже устал. Поэтому, для Горшка, да — смерть избавлением будет, а вовсе не проигрышем в шахматной партии, как у некоторых персонажей. Доселе, правда, старался не думать, что при этом будут испытывать родные и близкие. А теперь вот накрыло неловко, но размашисто… Что вот он последние лет десять активно кликал даму в чёрном… А ведь, несмотря ни на что, есть же Мусик, которая уж точно будет переживать… Отец, может, и не будет — хотя в глубине души хотелось верить, что и ему не всё равно на так разочаровавшего его плохого сына… Кто ещё в этом списке?! Ну, с Лёшкой они и так отдалились, давненько причём, хотя сам Миша исправить это пробовал, пусть и кривовато, в Тодда его вписав, но че-то как-то всё равно не клеилось. Разные они — это неплохо, только мешает по-настоящему близкими людьми быть… Кровь одна, росли, пока Горшок с дома не ушёл, вместе, а по существу… Эх, ну, да, по-человечески, наверное, пожалеет дурака. С Ольгой отношения совсем разладились. Сашка… Ну, он надеялся, что дочка, когда он помрёт, ещё не сможет толком понять, что произошло. Настюха — там, да, без вариантов уже, мозги выросли, но тут, надеяться смел, что сильно та привязаться не успела к такому субъекту, как он. А больше и некому… Рождаешься один и умираешь один, будь у тебя хоть партнёрские роды или смерть в окружении толпы безутешной родни — сути не меняет, по-большому счёту. И проводить никто не придёт. Хотя, может, это и лишнее — провожать. Миша снова зацепился взглядом за расходившихся от свежей могилы людей. Проводы эти горе приносят, да. Чувство разбитости и безысходности укрепляют. А может, и нужно это — последний раз попытаться ощутить рядом дорогого человека, попрощаться, чтобы отпустить… Мысли снова заметались между двумя крайностями, так и не находя ничего определённого. Не хотелось — с одной стороны, — чтоб от его смерти столько шуму было. С другой — а как тут за наган схватишься, если самим людям это нужно? Им, может, так легче? Через все эти ритуальные пляски прощаться. Словно если ты всё «по-людски» сделаешь, обставишь, то хоть что-то сделаешь. А иллюзия действия, какого-то исправления, типа памятника покрасивее — это же тоже самоуспокоение. То есть всё это нужно не мёртвым. Живым. А раз так, то чего скалиться? Что бы не делали — лишь б хоть немного легче становилось. Хотя его б воля — тело б сожгли, а прах развеяли над заливом. Без всяких червей, мемориалов и прочего. Чтоб хоть после смерти оболочка бренная стала подлинно свободной и текла потом, уносимая течением, в мировой океан. Снова мазнул взглядом по собравшимся, невольно делая наблюдения. Все эти люди словно одной общей эмоциональной волной связаны были, разделяли общее на всех горе. Может, поэтому и легче им. Миша, однако, не хотел к ним присоединяться. Да и не думал, что у него есть такое право. Конечно, это всё ужаснейшее стечение обстоятельств, и прямой вины здесь ничьей нет, тем более его… но, учитывая их откровенно поганые в последнее время отношения с Андреем, многие из пришедших с удивлением посматривали на него. Что-то вроде — а что этот тут забыл? Мысли эти заставляли кусать губу с особым остервенением. Поэтому не сразу, но Горшенёв, почувствовав, как его легонько дёрнули за рукав куртки, вновь перевел взгляд на Агату. Ах, да… Она, кажется, спрашивала его что-то о поминках, пока Мишка снова не провалился в болотище собственных мыслей. Нигровская — бледная, но собранная — явно ждала его ответа или хоть какого-то отклика. Ну, вот так, да, блин. Опять он улетел. Завис, да. Вот бы можно было бы на весь этот день зависнуть и очнуться уже в завтра. Только вот вряд ли в нём будет сильно лучше. — Агатка, а надо ли мне? — неуверенно выдал, переминаясь с ноги на ногу. Ну, вот, в самом деле, если его фигура и тут вызывала вопросы, то на поминках — тем более. Не то, чтоб Горшка опять же волновало чужое мнение, но… хотелось, по-настоящему хотелось скрыться, убежать, да и голову в песок засунуть, лишь бы не видеть всё это и не слушать эти разговоры-пересуды, от которых становилось только хуже. Однако в ответ на это собеседница его выразительно подняла бровь — у мужа, видимо, научилась: — Надо, — твердо сказала. — Не сказать, что лично я рада тебя видеть, но сейчас речь не о моих желаниях и чувствах. И не о твоих, — добавила поспешно, не дожидаясь, пока он снова что-то скажет, понемногу убеждая, точно гвозди вколачивала молоточком судьи или, что хуже, молоточком гробовщика. — Есть такое слово, Горшенёв, — надо. Обязанность такая, понимаешь, да? — вряд ли специально, но передразнила. Обязанность, обязанность… Он и на кладбище-то еле заставил себя поехать. Боялся, что не справится со взглядом, полным боли и горя. И знанием, что всё это частично из-за него. И, хотя фигура у могилки на него так ни разу и не обернулась, сильно легче от этого не становилось. Не совсем же он бессовестный, ё-моё! И сам с нагнетанием вины справлялся. А как иначе-то? Ведь если б не гнал на Андрея так со спектаклем, не заставлял бы, почти прогибая, участвовать… Может, по-другому бы всё пошло. Не стояли б они все сейчас здесь. Нет, есть в том его вина, как бы ни пытался вытряхнуть из головы эти мысли. Никто, конечно, так не говорил, не обвинял ни в чем, но ему, в общем, и без этого всё было понятно. И искупить, снять с себя незримую тяжесть — вряд ли возможно. Хотя он бы предпочел снять её с тех, кто сегодня проводил в последний путь дорогого человека. Особенно с фигуры у самой могилки. Там больше всего вины сконцентрировалось, будь та тучей — висел бы над головой невиданный для этого времени года грозовой фронт, а та воронка, что над самим Горшком повисла, в сравнении — так, слабый отголосок… Но ничего не сделать. Всё, считай, проводили. Хорошего человека — вон, сколько народу пришло. Да он и так это знал, ну, что человек хороший. Верящий, поддерживающий, не предающий, готовый идти до конца. — Миша, ну пойдем уже, — снова потянула его за рукав, — Ты нужен там, правда. Должен там быть, — сверкнула глазищами жена Андрея, а потом и к разуму попыталась дозваться: — В конце-то концов, давай уже. Холодно. Ждут нас все. И правда — почти все уже разошлись. Мишка вдруг почувствовал, как нелепо он выглядит — ещё более нелепо, чем обыкновенно — стоит здесь торбой писаной, Агата вокруг него чуть ли не на задних лапках прыгает. А ведь она и так … до фига всего сделала. Ладно, хоть у него ума хватило с деньгами помочь, недешевое это дело, хоронить… Хотя это всё равно не дарит спокойствия. Видимо, надо, действительно надо идти. Вместе со всеми. Накинув капюшон, Горшенёв, наконец, следует за Нигровской к выходу, где их дожидаются машины. Прожить надо это всё, прочувствовать. Помочь, чем сможет. Тем, кому сможет. Особенно… Нет, мысли снова мутнеют, натыкаясь на невидимый барьер. Потому как плохо, очень плохо Миша представляет, чем и как именно он может помочь. Если всё против него говорит, а момент что-то исправить почти безнадёжно упущен. Поминки проходят как надо. Правда, он снова периодически выныривает, то включаясь, то выключаясь, как перегорающая лампочка. Но то, что улавливает — стандартно. Речи, воспоминания. Кажется, все хотят высказаться о человеке в этот момент как можно лучше. А сколько из них, интересно, говорят правду? То, что думают? А кто руководствуется принципом: о покойных либо хорошо, либо никак? Что тоже неверно, потому что поговорка оборвана на половине. О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды. Только вот правда эта, порой, совсем живым не помогает, вот и редуцировали до ничего. Миша тут же смутился и устыдился этих мыслей. Нельзя же всех подозревать в лицемерии и тайных умыслах. Итак уже доподозревался. Пора выходить из этой роли, всё, хватит. Все эти люди наверняка пришли лишь для того, чтобы утешиться и утешить. Сегодня впервые хочется быть как все. Чтоб можно было и утешить, найти правильные слова, и самому пережить всё это. А пока вокруг всё же слишком много горя. И Горшенев просто не может это выносить, оттого то включается, то выключается. Мишка непривычно тих и незаметен, мог бы — вообще тенью притворился, но не выходит. Всё равно фигура его внимание привлекает, лишнее. Так что … он даже рад, когда всё заканчивается. Для большинства пришедших — не для него, увы: Агата настойчиво тянет за собой. Она, ё-моё, шефство, что ли, над ним взяла? Он не нуждается в опеке, но всё же покорно следует за ней. Так, они перемещаются из поминального зала кафе в квартиру мамы Андрея. Маленькая компания людей, близких, возможно, объединённых одним горем. И он, Миша, в упор не понимающий — а он-то здесь зачем? Ведь Горшенёв и так всем, кто с ним достаточно близко соприкоснулся, кому-то раньше, а кому-то позже, но приносил неизбежно горести и беды. Находиться в этой квартире особенно тяжело. Каждый миллиметр здесь знаком. Невольно наплывают болезненно тёплые воспоминания. Вот он учит Андрея играть на гитаре. Шумно, весело, местами нетерпеливо и местами с неконтролируемым попросту ржачем. Нет, ну правда. Чудо это, лопоухое, порой, такие фортели выкидывало, издеваясь над инструментом и ушами самого Горшка — хоть падай… Он и падал — на кровать, стул, пол — как повезёт. Иногда бился в приступе хохота. И потом уже пылающий Андрюха его бил, несильно, правда, больше шутя, чтоб учитель в себя пришёл и прекратил колбаской ухахатываться. Надежда Васильевна, помнится, хоть и не обладала терпением Мусика, но позволяла им «музицировать» до последнего (лопнувшего от смеха живота — у Горшка), как однажды выразилась. А потом всё старалась непременно накормить. Ну, наверное, это у каждой мамы в крови. А может и нет. И это просто он такое впечатление о себе оставлял — высоченный и худющий, с большими добрыми глазами… Последнее тоже однажды подслушал у тёти Нади. Мишка с теплотой вспоминает прошлое. Да, та необыкновенный человек — недаром Андрюха так долго не съезжал от родителей — у него всегда была мать-тигрица, верящая и готовая защищать до конца. Невольно думалось, что, быть может, если бы собственная мама также защищала его, то Горшок вообще никогда б не ушёл из дома, не вкусил горького аромата улиц и мнимой свободы, что та давала. Тем более в восемнадцать. Это уже сейчас, с высоты прожитых лет, понимается, что и от некоторых компаний, и от некоторых веществ следовало бы держаться подальше. А тогда… Тогда хотелось вырваться из опостылевшего дома и найти тех, кто тебя понимает. И нашёл же — Андрюху. Только раньше и не на улице, так что этого этапа вполне можно было избежать… В этот момент взгляд Горшенёва сам собой натыкается и стекленеет, спотыкаясь о фото на стене — мелкий Княже с гитарой. Ну, совсем ещё несмышленыш, а характер и судьба налицо уже, прописаны метким штрихом удачливого фотографа. От мелкого Князева мысли его сами возвращаются к более взрослой версии этого чудика. Хоть тот и вырос, а чудить не перестал. Совершенно. Более того, фокусы его переросли невинные шутки, приобретя более страшный характер. И Горшок невольно во всех подробностях вспомнил тот неласковый февральский день, когда стоял у стойки регистрации перед отлётом в Москву, давать концерт, а потом проводить кастинг к Тодду, ожидая, пока явится Князев. А тот запаздывал, гад… Эх, знать бы тогда! Но все мы крепки задним умом, верно, ё-моё?***
Ранее Регистрация вот-вот закончится, все давно были в точке сбора, кроме одного нестабильного элемента по имени Андрей Сергеевич. Тем удивительнее было, что неожиданности все последнего времени и самый острый подвох таились именно в поведении этого кадра. Тот, сколько Горшок его знал, всегда отличался, если не умом и сообразительностью, хотя и этим тоже, не будем человека по его аттестату судить… Но всегда в Князя очень сильна была этакая жилка приземистая, умение обставить дела, договориться, лишнего не сп*здануть, расположить к себе… А тут, на тебе. Вместо того, чтоб прийти на привычную роль спасательного круга, страховки и заземления для самого Горшенёва, Андрея сейчас какие-то черти куда-то не туда несли. Вот совершенно ему не шли все эти фокусы. Настолько это противоречило картине мира, существовавшей в голове у Мишки, что единственное о чём тот мог думать — это лишь спектакль. Талантливый, бл*дь, такой, что сам Горшок временами покупался и хватался за сердце. Проучить его вздумал, начав рассчитываться той же монетой… Бл*дь! Как же его бесил Андрей! Ну не шла ему эта роль… Словно кривую пародию на себя смотрел Горшенёв в последнее время, и всё больше свирепел. Ну, а как иначе? Тот ему гвозди вбивал каждый бис! Дошло до того, что вчера Миха был вынужден сыграть на опережение и объявить «Счастье», которое этот дурень всё ж-таки сносно ему переписал. Вообще, если немного отвлекаться, то Горшочек был отчасти доволен. Он получил, что хотел. В Тодд Андрей вписался по полной. Три текста с нуля родил, остальное существенно перелопатил. Стало лучше. Сильно лучше. Могло бы быть и ещё, но, кажется, у всего есть пределы. В том числе и у заартачившегося на ровном месте поэта-уклониста. Почему уклониста? А потому, что знал Горшок, чуял буквально: мог, мог Андро ему и либретто целиком переписать! Но завредничал, гад такой. Ещё и в выражениях, что об этой пьесе думает, не стеснялся. А ведь мог хотя бы сделать вид… Хотя, наверное, хорошо, что не сделал. Неискренности от Князя он бы не перенёс. Поэтому пускай, пусть и больно. Только вот бил его друже наотмашь не только своим отношением к постановке. Увы, куда-то стабильность, внутреннее спокойствие, которого, казалось, океан целый был и к которому он нередко и сам прибегал в поисках утешенья, куда-то испарились. Князь ведь почему так людей к себе притягивал, хоть и особо не светился никогда? Да просто ощущение от него исходило такое, ну, не то, чтоб благостное — так он щас сп*зданёт, что у Андро на башке нимб прорежется… Нет, просто сила такая душевная, позитив и свет несущая. А сейчас вот… Свет не померк, наверное, но для Горшка он маяком в океане пустоты быть перестал, словно экраном отгородился или просто потух… И неизвестно, что страшнее. Что его настолько выкинули из сердца, оставив больше для формальности, потому что деваться больше некуда, задушило безденежье и неудачи… Или же, что внутри у Андрея что-то безнадежно надломилось. Страшно было и от первого, и от второго. После показательного выступления на мосту, долго Горшка отпустить не могло. Драка не помогла. Эмоции всё ещё бушевали. Пробовал не пить, надеясь, что это все наносное… Так нет, блин! Трезвым ещё хуже было. Держался худо-бедно неделю до репы, а потом, как снова увидел этого гада — непривычно бледного с тенями глубокими под глазами, так снова разнесло. Правда, сначала он проехался катком по тексту… А потом Князь ударил в ответ. Подло, под дых. Взял и свалил с репы, уколов: всё равно, мол, микрофон заглушишь. Припомнил, блин. А ведь там, на концерте, Горшка просто тащило от обиды и желания как-то уязвить, наказать… А то прикатилась назад колбаса Купчинская, а в глазах — ни тени раскаяния или сожаления. Потому и велел приглушить. О чем признаться и пожалел сразу — Князя там чуть не вывернуло наизнанку, а потом этот ловкий гад добыл себе микрофон у Ренника. Ещё и бис исполнил, а потом едва и не показал его в действии на Новый год, бл*дь. Только пел он там на перилах не Скалу, а Тяни… Вот и пойми… И Сосиской феерично зашлифовал это дело дружочек его, который столько, блин, тревог приносил, что приходилось каждый день ему звонить, Тоддом прикрываясь и пинками — работай, раб, солнце ещё высоко. А ведь не звонил бы — душа на месте не была бы. Потому что приходил на репы Князь всё краше и краше, точнее, бесцветнее и тоньше. Будто высасывал из него кто душу, изматывая. Ну или тот гриммировался так, чтоб на гнилуху ему давить — не удивился б… С этого нового, незнакомого Андро сталось бы! Вот, когда недавно этот упырь, совершенно не оценив то, что Миха смилостивился и принял текст, как есть уж, взял и выдал залу Сосиску… Горшка эта тряхнуло до глубины души. Мало того, что у гаденыша предательского заимелись собственные фанаты, так ещё и весь зал этот… с позволения сказать, текст на ура принял! Подпевали ведь! Но даже не в этом дело, блин… А в самом содержании. Куплете последним, что был Андреем так трагично исполнен, словно он тоже пруд подыскивает вовсю тут, под гнётом жестокого тирана Горшка, что силком его Тодда писать заставил, да и петь почти не даёт! Угу… Осознал он, что только подтверждает всё это своим перетягиванием шнура от микрофона, слишком поздно. И от злости обрушившегося знания и на этого упрямца в целом — едва не задохнулся… Сдержался чудом только! Потом, правда, отомстил. Вчера, если точным быть. В начале концерта, поставив перед фактом, что он теперь рассказчик. На самом деле — это, наоборот, честь была и усилий Горшку уже многих стоила, да и потом аукнется, но… Он частью рассудка понимал, что Князев обидится. Во-первых, он, вообще-то, в Тодде никаким боком участвовать не хотел, а, во-вторых, если участвовать, то это петь надо… И играть. А тут он его за кулисы определил, задвинув на прежнее место. Как тогда, в начале, когда Князь нес текста, пел на бэках и читал стихи-превью перед некоторыми произведениями. И всё равно провернул это дело. И не жалел. Если этот гад всё же сольётся, то Смехов по бумажке за кулисами легко все прочтёт. А актера учить надо… Поэтому — практичность… Ну и, может, немного мести. Правда, Андрея это, кажется, серьёзно задело. Почти весь концерт вёл себя прилично. Аж непривычно стало. Спокойно подпевал, ну и свои два текста, с барского плеча Михой разрешенные, исполнил, партии свои везде тоже нормально спел… А вот на Счастье душа поэта не выдержала. А он-то, признаться, надеялся, что тот на бэках ему поможет… Всё ж-таки тоже к тексту руку приложил! Но нет, свалил… И когда Горшок допел, то столкнулся ещё с одной неожиданностью. Кажется, слушатели привыкли к гвоздю программы — Князю — и настойчиво его требовали. Прямо скажем, готовы были из-за кулис достать. И, пока Миха напряженно думал, как ситуацию разрулить и как с этой обиженкой быть, тот заявился… И, нет, внаглую исполнять что-то с акустического не стал. На него уставился. И тут снова Миха под взглядом этих щенячьих глаз дрогнул. Не стал диктатом что-то озвучивать к исполнению, а позволил самому выбрать… По счастью, тут и Андрей сдержанность проявил. Некромант — это не грёбаный, трижды проклятый Акустический… Это другое дело… Только вот исполнил его друже так, что Горшенёв невольно пожалел, что согласился. Очень трагично, очень бьюще в сердце — он почти кричал. А ведь Миха не каменный… Об этом и слабость его недавняя свидетельствует: как он Андро с днюхой поздравлял, блин… Сам расклеился непозволительно, душу обнажил мягкую, а этот гад хоть бы слово сказал… Уснул он, с*ка! Вот и теперь бьётся, зная, что тонко… Короче, чудом не поругались. Хотя всё равно сейчас, упрямо ожидая этого гада у стойки, Мишка старался не паниковать, но мыслями всё возвращался к дню вчерашнему — он же, блин, на саундчеке такого наговорил… Новость — точнее даже приказ — о назначении его озвучивая. Опять не сумел совладать со своим языком — информацию сумел донести только в виде насмешки. Ну, вот зачем было указывать на возврат к истокам, а? Андрюха, по виду, здорово обиделся. Это факт. Ну, да, концерт отыграл, на бис вышел, почти мирно Некроманта спели, но это он мог ради слушателя сделать. А если после взял да ушёл? Ведь и дураку ясно было, где Князь всего Тодда видел… А они сейчас именно ему навстречу летели. Взял, да и выполнил написанное в декабрьском манифесте? Только тихо, никому ничего не говоря. Вот ж, б*дь, засада какая. Непонятно, чего ожидать. Группа может и распущена, но Князев тип такой… Упёртый и бесстрашный порой, что и доказал недавно. Поэтому Михе не по себе. И не думать он не может, чтоб как-то себя занять, взял, да и постарался — опросил всех на этот предмет: «кинул их Князь или нет». Мнения парней, правда, оказались весьма согласованы и однозначны в своем стремлении его приободрить — напился Андрейка, да и спать завалился. И так крепко спал, что не услышал ни будильника, ни звонков… Вот те и ЗОЖник! Дима, к которому Михаил, несмотря на раздражение, вызываемое этим персонажем (человек Князя! Горшок его совсем не знает, и, вообще, после Каспера его, похоже, начали бесить все Димы, которых приводил Андро!), всё же подошел, тоже ничего не знал и не слышал. Хотя должен был! Хороший вассал знает, где его сюзерен, ё-моё! Вспоминалась и другая поговорка: вассал моего вассала — не мой вассал. Так что, коли уж Горшочек упоролся до такого средневекового сравнения, то должен бы понимать, что Наскидашвили мог и солгать, выгораживая Андрейку. С другой стороны — такого строптивого и проблемного подчинённого, как Князь, ещё поискать надо. К тому же что-то внутри отчаянно сопротивлялось, стоило ему примерить на кадра этого роль вассала. Равные они… Должны быть. Иначе зачем тогда это всё вообще? С другой стороны — с тем поведением, которое нынче демонстрировал Князь — сильная рука ему была необходима, а то совсем обезумел, блин. Вот и попробуй реши дилемму, к которой примешивался такой запутанный клубок чувств, что решить, чего Мишка хочет больше, пока не представлялось возможным. Однако может и решать ничего не придётся. Если этот гад отчалил в закат. Тогда всё, баста. Можно пучить глаза и орать, сколько влезет… В автоответчик. И вот эта-то возможность с ума и сводила. Во всех остальных случаях время разобраться будет. Потому и терзал собственную мобилу и мужиков. Потому что уж очень ситуация походила на ту, летом, после которой он Андрея полгода не видел и уже думал, что совсем потерял. И вот, пока он тут нервным хищником расхаживал да наячивался, Вахтанг сумрачно глянул и на прямой вопрос — «Где подопечный?» — всё же ответил: — Не знаю, Миша. Названиваю ему, названиваю — не берёт. — Ладно, ясно, — недовольно протянул Горшенёв: ему это было знакомо — сам уже успел раз пять позвонить. Но Князев молчал. Вызов шёл, телефон в отрубе не валялся, следовательно, на технику не спишешь. Только на владельца её. И ладно бы одного Горшка игнорировал — нет же, директора их тоже. Если, конечно, Махарадзе тоже не темнил. Мог ведь своему приятелю устроить программу защиты от тирании панков-анархистов. И, пока он тут комедию разыгрывает, Андрюха куда-нибудь на дальний Восток махнул, разгонять тоску. А вовсе не в Москву с ними, блин. Только подобные предположения начисто разбивал смурной вид Вахтанга. Тот не был хорошим актёром, а, значит, и правда — Князев куда-то запропастился. Иначе и не скажешь — ладно он Горшка проучить желал, но к директору-то своему хорошо же относился. Заставлять нервничать не стал бы, предупредил о спектакле, ё-моё! Но, нет, — и молчание это в эфире становилось всё более подозрительным. Потому-то Миша был уже в шаге от того, чтоб позвонить Надежде Васильевне или Агате, или Алёне, с вопросом, где шляется сын и муж. И пофиг, что бывший. И плевать, что те, если не в курсе, тоже переживать начнут. Князев сам виноват! Думать башкой надо было, прежде чем про*бывать сроки! Да, блин, это бесило, но Горшок ничего не мог с собой поделать. Потому одновременно почти паникует оттого, что Андрей решил вот таким вот не новым совершенно способом свалить в туман, и исходит от бешенства — у этого предателя даже не нашлось сил, чтоб лично сказать об этом! Никакого уважения, никаких кок, даже голых, у этой Сосиски Купчинской! Да Князев в край ох*ел! Удивительно только, что так долго терпел и Тодда даже до ума довёл… Дал надежду, засранец, и отчалил — это ещё хуже, чем если б тогда, в декабре, с концами укатился, как и хотел. Он уже почти набрал знакомый номер мамы Андро, поскольку тот у неё ошивался и если не она, то кто в курсе, где этого писателя Гудвина черти-персонажи носят, по каким зазеркальям мотают, когда по-прежнему хмурящийся Махарадзе решительно перехватывает его и настоятельно просит пройти на регистрацию: — Андрей, возможно, просто опоздал, догонит, — утверждает он, судя по голосу — нисколько не веря самому себе. — А у нас концерт, обязательства, — а вот это уже правда. Обязательства. И, в отличие от всяких там колбасных изделий тонкой душевной организации, Горшенёв это понимает, потому и позволяет директору себя убалтывать, оттесняя к стойке. — Летим, Миша, ждать больше нельзя. Ждать и правда было нельзя. Иначе самолёт улетит без всей группы Король и Шут, а не только без её шута горохового, что позволяет себе слишком много. Поэтому, с тяжелым сердцем и скрипя зубами, Горшок вынужден подчиниться. В самом деле, если этот штрих думает, что может своим ничтожнейшим отсутствием сорвать выступление — шиш ему без масла! Мишаня и за двоих прекрасно споёт и спляшет, чего мелочиться! Да и беспокоиться ни к чему — полгода, практически, за редким исключением зажигал немаленькие залы без Андро, а тут чё, резко раз — и импотент?! Как бы не так! Всё, как надо, сделает — на классе вдарит хардкора златоглавой! А этот лирик-клоун пусть потом объяснительную, с*ка, пишет! Сам же п*здел, что он ему не раб и отношения у них трудовые, а не кабальные… Так что, бл*дь, пусть постарается, а уж он-то почитает это сочинение и решит, чё с ним делать. Казнить, там, или миловать. Так-то у человека жена ушла, да и неудачи преследуют — мог и выпасть со своего ЗОЖа, тот тоже кого угодно с ума сведёт, забухать и забыться… Тогда, ладно. А вот ежели этот гад из вредности всё устроил, ух, Княже, ты только мне попадись! Но больше всего беспокоило Мишу иное. А вдруг послал его друже, далеко и надолго. И его мечты сладкие об объяснительных и прочей мстительной по*бени — пойдут к х*ям козлячьим. Мысли, вот, в башке точно горными козликами перескакивают с «Придушу упыря!», «Обиды не прощу!», «Только вернись, ё-моё… пожалуйста, не бросай!» до «А, может быть, Андрюха ещё успеет на самолёт?» Он, всё же, очень не хотел верить, что Княже его второй раз предал, причем ощущалось это куда болезненнее и подлее. Ещё и будто говорил — вот, я попробовал, но не вышло, это ты виноват, что у нас не получилось! Всё, положенный при разводе месяц на раздумья давно кончился — чао! Живём не в сказке, поэтому на самолёт, естественно, Андрей не успевает. Вахтанг, что не прекращал попыток и в салоне, так и не сумел дозвониться. Отчего Миша едва зубами не скрипит весь полёт. Особенно в его начале, когда, пялясь вниз на кажущийся игрушечным город, старательно отгоняет мысль, что где-то там злорадно смеётся, потирая ладони, предатель Князь. Отомстил, с*ка! Рядом парни переговариваются, пересмеиваются, обсуждают какую-то херотень. А ему хочется встать и заорать на них, не сдерживаясь, прямо на весь самолёт. Заорать, а если не поймут, то и по лбу стукнуть, только, чтоб перестали ржать, гиены этакие, хотя бы сейчас, когда у него на душе не то что кошки скребутся — давно всё перебуровано и перепахано неведомыми страшными существами. Мало раздражения на мужиков, что продолжали жизни радоваться, но ему хочется накричать и на милую улыбчивую девочку-стюардессу, хотя она-то точно ни в чем не виновата. Однако рядом сидит Вахтанг, всем своим массивом показывая, что не даст ему натворить дел. Поэтому приходится молчать. И только на саунде Горшок окончательно понимает, что Андро всё же не будет. Не появится вдруг, как в сказке, скрипнув дверью — весь помятый, но живой и не предатель. Просто будильник не сработал — добирался на перекладных, спешил, но вот успел же… Ага, счас! По всему телу продолжает расползаться вязкое мерзостное чувство. Его либо вероломно предали, либо это чудило угодило в беду. И что хуже — неизвестно. Однако слушатель ждёт… И, кажется, не его одного. В зале мелькают как красно-черные полосатые футболки, так и плакаты. И ещё одну песню фаны терпели, а вот после затребовали Князя, словно он его, блин, скотчем к стулу в гримёрке примотал, негодяй этакий… Ничего отвечать по этому поводу Мишка не хотел, да и было б чё. Он информацией не владел от слова совсем. Потому упрямо молчал, игнорируя расспросы, чем ещё больше вызвал сомнений. Ну да, ну да… Чтоб Горшок да ничего не сп*зданул… Значит, точно что-то крупное сдохло. Главное только, чтоб не Князь, а то он спятит, бл*дь. И так в Тодд притащил — как теперь понимал — не только из вредности, а чтоб этот болезный на всю башню под присмотром был. Угу, сказал бы кто ещё ему раньше, что оно всё так перевернется с ног на голову… Послал бы, а тут… Миха сцепил зубы. Ситуация — говно: Андрюха не доложился и не явился на крупняк, где его активно поджидали и гудели вопросами… Можно было б солгать, что заболел… Но вдруг потом выяснится, что этот гад просто свалил в закат? Михе чё, потом треплом быть?! Да ну нахер… Усилием воли собравшись, отыгрывает концерт. Это у него в крови, наверное — выползать на сцену и делать всё на высшем уровне, как бы ни было херово — физически, морально ли. Но на бис его всё же не хватает. Слишком остры в памяти воспоминания, потому просто уходит… По счастью, Реннику хватает ума не заниматься самодеятельностью и не поднимать упавшее знамя, микрофон то бишь одного вольнодумца, что в ссоре с головою и сам себе враг, во дурак, бл*… А текста заворачивал такие, что в душе до сих пор пелись. Потому-то и до, и после концерта терзает несчастную трубку телефона. Набирает снова и снова. И снова глухо. Сердце болит, стучит как-то уныло. Блин, а вдруг реально что-то случилось? И пока он тут прыгал и скакал, этот дурак-балбес… Перед глазами снова встаёт та картинка из сна — пробитая полынья под мостом и завывающий короткий ветер… Думать про это совсем не хочется, но приходится. Так как понимает в какой-то момент, что Вахтанг, пока Горшок пел, связался и с Агатой, и с Надеждой Васильевной, и даже с Алёной. От последней-то и узнают, что заезжал к ним с утра, на самолёт торопился. Взял, мол, рисунки дочкины, да и свалил. Вроде бы в аэропорт. Угу, это он так бывшей жёнке да матери сказал, а по факту бл*? Ну не провалился же немаленький такой мужик Андрей Князев где-то по пути в канализационный люк? Или там портал, нах, в те миры, где этот полудурочный ходит-бродит. Раз не бухой был, значит, до аэропорта доехал. Или до вокзала. Или, вообще, махнул на корабле куда подальше. Короче, вот он был, к Алёнке заглянул, и вот его не стало, то бишь там дальше следы теряются… А, учитывая, как этого кадра п*дорасило, то хер его знает, куда подался. Может и в аэропорт, только на другой рейс — куда-нибудь на Кубу… что-то такое. Полностью решил скрыться от проблем, а тетрадку эту прихватил, чтоб о Дианке напоминала. Сувенир, бл*. Мож, что и у Алиски спёр, мишку там плюшевого — надо б Агатку расспросить, но рисковать здоровьем и трогать разъяренных женщин как-то не хочется. Те, узнав от Вахтанга, что Князев пропал, кажется, начали обзванивать больнички и морги. Теперь уже обеспокоены все. Потому что вряд ли Андро такая сволочь, что заставила б волноваться старенькую маму, про жён — неизвестно, а вот маму — точно б не стал так мучить. Мишка уверен. И готов грызть локти — его нисколько не заботит даже то, что и климат вокруг него стал под стать ситуации. Наконец-то… А вот в самолёте ржали, кони… Теперь же Михе как-то почти плевать — беспокойство съедает разум. Он почти готов скомандовать возвращение, чтоб искать Андро с собаками, но вмешивается Вахтанг, убеждая немного подождать, и, если завтра на утро ничего не прояснится — отложить кастинг и ехать искать. И, хотя остаток вечера и ночь кажутся безнадёжно длинными, почти невыносимыми, Горшок всё же нехотя соглашается. Потому что вряд ли они, прилетев под самую ночь, хоть что-то дельное смогут предпринять. Да и, вроде как, директор узнавал — билетов нет… Парни молча переглядываются и неосознанно (хотя, может быть, очень даже сознательно) отираются рядом. Боятся, должно быть, что сорвётся он, вот, какие у него няньки заботливые. По правде сказать, Мишка и рад бы — так все проблемы б ушли, мир снова бы стал чудным видением… Да не лезет в глотку ничего, от слова совсем. А уж по вене стучать — тут и вовсе… Какой потом с него помощничек, а? Он выдыхает только, когда поздно вечером перезванивает Андрюхина мама — нашёлся фрукт этот, кровопийца. Иных подробностей не говорит: то ли не знает, то ли не хочет, вытянуть им ничего не удалось, кроме того, что тот сам ей позвонил, заявив, что в полном порядке и завтра намерен отправиться в Москву, что он не сливается. Звучало очень фантастически, Мишка и не поверил до конца, только потом и сам Князев перезванивает. Директору —не Горшку, бл*дь — те совсем недолго говорят, и хоть связь и не громкая, но парни, смекнув, что к чему, создали такую тишину, что было прекрасно слышно… Что да, это, во-первых, реально Андро, а не его запись, и что, во-вторых, он куда-то сильно торопится, словно телефон вот-вот отберут. Ну и, в-третьих, объяснять этот скользкий гад ничего не хочет — проблемы, мол, были да сплыли. Всё порешал, молодец какой, бл*дь. В результате Вахтанг срочно организовывает билет на утренний рейс для их безнадёжного опаздуна, а Михе б поспать спокойно, раз уж нашлась пропажа, что даже и не сделала ноги, оказывается, так он не может. Всё думает, крутится, а чё там, нах, произошло с придурком эти окаянным? Идей никаких нет, кроме того, что Андрюха попал под ориентировку и долго доказывал ментам, что он не псих-маньяк, а текста странные в его чемодане и рисунки — это просто творчество. Мысль эта заставила Горшка улыбнуться… Ну да, ну да… Замели Андрюху ни за что — удача как у утопленника, просрал он её, когда от друга отвернулся. Вот и молчит, что так лажанулся. В итоге кое-как уснул, а поутру проснулся совсем не отдохнувшим. Снился ему Князев, растрёпанный и активно жестикулирующий. Вместо объяснений внятных задвинул дикий спич про похитивших его инопланетян, которых он очаровал своими побасенками и с которыми горланил «Голые Коки» и «Арбузную корку» навзрыд. Угу, не мудрено, что после таких сюжетов Мишаня чувствовал себя немного (много!) не в своей тарелке. Точно, инопланетянин — как раз он. Чувствуя, как закипают мозги от гнева, злости и чего-то ещё, отправляется на кастинг. Там, что кстати для выпуска пара, долго собачится с Устюговым — о своем решении поставить Андрея Рассказчиком он как-то совсем забыл предупредить режиссера. И тот, мягко говоря, недоволен. И без того взбешённый Миша едва дослушивает лекцию на тему: «в театре главный режиссер, и, если он говорит прыгай, ты должен лишь спросить, как высоко». Но в этом вопросе Горшок непреклонен. И, вообще — в текущем состоянии он может и хочет придушить Князя, но сделать это может только сам Горшенёв, всем остальным на того даже дышать не разрешается. Тем более красный свет выставлять роли Рассказчика, бл*дь. Приходится даже своим самоотводом угрожать, чтоб донести твёрдую точку зрения: без Князева не будет ни его, ни группы, ни спектакля, понял, да, товарищ режиссёр?! В итоге, получается, отстоял. Немного эмоции выплеснул. Вовремя как раз, а то б не сдержался: Андрюха приезжает, весь бледный какой-то и взъерошенный, ну, точно, право слово, с ветки упавший воробей… Тормозивший, видимо, головой. По виду — жутко невыспавшийся и какой-то загнанный, другого слова не сыщешь, что-то во взгляде затравленность выдаёт, точно кто-то в угол расстрельный зажал и сказал: не рыпайся, рыба моя. Приезжает как раз к началу кастинга на Ловетт, отчего сразу вспоминаются колкости его, мол, а чего ж ты мне эту роль не предложил, а, Миш? Бред полный, но ведь лезет в башку… Глядя на него такого сейчас, Горшок всё равно невольно примеряет мысленно наряд и едва не давится языком, что от мыслеобразов таких запал. Одно у них сейчас общее в самом деле имеется — сквозящее безумие, почти отчаяние. И это ещё больше заставляет его хмуриться. Благо хоть Судью успели выбрать без Андро, тут и эксцесса не будет, и не нужных параллелей, а то, ведь, на кого Князев сейчас похож, так точно не на мерзкого вершителя судеб, любителя женщин и охотника поиграться с чужим… Скорее сам сейчас на жертву похож приговора сурового и строгого, справедливого или нет — пёс знает, но обречённость в его фигуре можно пощупать. И, хотя Горшку сейчас надлежит Ловетт отсматривать, он не может отвести взгляда от явившегося. Мишке совершенно не нравится его внешний вид — выражение глаз не нравится. Его Андрей никогда таким быть не должен. Должен быть стойким и сильным — как иначе он потом будет группой рулить? Горшенёв ведь скоро, вот только Тодда поставит, помрёт, ну, может, альбом один записать успеют, ну два, максимум. А как детище оставлять на такое вот горюшко? Иного слова в голове и не подбирается. Оттого и не нравится: всё кричит о противоестественности такого положения вещей, когда Князь совершенно на себя не похож… И это пугает. Да и просто так — не нравится. Его ж, бл*дь, аж обнять хочется, по спине похлопать, сказать, что всё в порядке будет, спросить, что случилось, что за напасть, что за беда, почему как в воду опушенным выглядит. Явно ж не из-за пьесы это. А если из-за Тодда, бл*дь… Миха тогда что и думать, и делать не знает. Для начала, наверное, всё же спросить надо, а там видно будет. Он ж не экстрасенс — по лицу гадать. И Горшенёв, вставая с рабочего места, уже даже делает шаг в сторону Андрея и, вообще, в этом направлении, но вдруг вспоминает, что только вчера Андро пропустил концерт. Крупняк, где самого Мишу едва на вилы не подняли, допытываясь, куда он дел Князя, не накрутил ли на пирожки? Про*бал самолёт, выступление, заставил всех нервничать. Безо всяких на то уважительных причин. Озвученных. Гадёныш. А ведь были б — точно сообщил б, не камикадзе же он в самом деле… Следовательно, выеживаться изволит, специально-с. Цену себе набивает, упырятина. Может, и вид его жалкий — грим, костюм очередной?! — С приездом, — вместо объятий выцеживает через сжатые зубы: руки чешутся этого актёра без Оскара огреть, можно даже вон той толстой папочкой с резюме кандидатов. — А мы уж и не ожидали нашего пресветлого Князя Андрея лицезреть! Ну, проходи, коль пришёл. Только для начала, не хочешь объясниться-то, душу облегчить? Где был, почему концерт про*бал? — наехал сходу, без разворотов. — А тебе нужны объяснения? — вздёргивает бровь Княже, чем несколько флёр своей загнанности разбивает. Хотя, зверь в ловушке — тот тоже зубы показывает, кусается из последних сил — может, и Андрей также. Нападение — как защитная реакция. Ну давай, Горшок, выгораживай своего дружка-предателя больше! Скоро он вообще об тебя ноги вытрет. И так, вон, наехал сразу, без экивоков. Ни тебе «здрасьте», ни «до свидания». — На Тодда же успел? — огрызается гадёныш этакий. — Успел, — а потом по лицу у Князя пробегает тень какая-то, дурного вида. — Хочешь, думай, что я напился вдрызг, силы, так сказать, покинули. Вот и валялся где придётся, с кем придётся… О, как много хочется Мише сказать. Но рядом выразительно кашляет Сашка Устюгов, да и актёры стоят их и ждут… Некрасиво совсем получается. Приходится затолкать всю обиду, горечь всю куда подальше, вместе с яростью поддушивающей. Потом, всё потом. Вот кончатся сегодняшние пробы — и он его взгреет, так взгреет, что вся охота огрызаться и увиливать от ответа прямого пропадёт, как не бывало. Но то ли запихать обиду в дальний угол существа не получается, то ли ещё какая-то хрень, типа вспышек на Солнце беспокоит, но кастинг проходит в режиме «отстой». Может, это из-за того, что репертуарчик у пробующихся, мягко говоря, так себе. Лирическая херотень, вон рядом ценитель сидит — Князев Андрейка, но тот где-то вообще далеко витает. Что сидит, что нет — один хрен, отключился от них, грешных, упырь этакий. Да и народец тож разочаровывает, м-да. Каждого приходится просить ещё что-то спеть, иногда чуть ли слова не выкатывая на принтере. Эх. Ещё и Устюгов Сашка постоянно дергает: «Миша, как тебе тот, как тебе этот?» — Бл*, да ты ж режиссер, тебе виднее! Горшенёв примерно это и озвучивает, только всё-таки без мата — им ещё работать вместе. И вообще, в чужой монастырь со своим уставом, вроде как, не лезут. Но Устюгов не унимается, тыркает его, хотя у Миши всё плывёт, смешивается, он честно пытается вникнуть, но хрен там. От скуки и безнадёги Горшенёв пробует задвигать, переадресовывая, те же вопросы Андрею — но тот, как завис, присев на краешек стола, в своём мирке, так и продолжал там пребывать. И хоть б хны на расспросы. Рисует себе в тетрадке чего-то. Лишь изредка голову на поющих поднимает, и то как-то по инерции, что ли — без тени интереса, словно дзен словил какой, и плывёт по течению. Хотелось его, как минимум, встряхнуть. Вот так, взять за плечи, да и вытрясти всю блажь с башки, чтоб внимание на них, грешных, обратил. Но, нельзя — перепугает скромных птичек из другого мира своей неистовостью. И так, кажется, самые смелые пробоваться пришли, но проверять не хочется. Спросите, а что, ё-моё, как максимум? Ну, так рисунки ж… И мир этот, такой знакомый и родной, так близко сейчас, что руку протяни… И уткнёшься в стену из пуленепробиваемого стекла. Отгородился друже, бл*дь! Ах, как же хочется к нему подсесть поближе, руку закинуть счастливо на податливое тёплое плечо, да и поглядеть, что там, в тетрадке-то! Но… Как раньше уже невозможно, вот и остается лишь непривычно робко надеяться, что рано или поздно, но покажет Князев свои художества. В конце концов ему же тоже ценитель нужен… Хотя, учитывая, как топтался по нему сам Горшок в последнее время… Вряд ли он на такое решится. Вон фанаты, оказывается, имеются. Им нафотает, да и выставит где в Инете. Скрежет зубов Михи, кажется, скоро будет слышно. Ну почему так всё по звезде пошло? Где, в каком моменте? Всё ж хорошо ещё год назад было, бл*дь! Вон в марте ещё на Чартовой дюжине выступали, шутили, смеялись… Да ещё и в июне не верилось, что всё это взаправду и Княже сваливает. А теперь, поглядите-ка, желания, однако, чётче надо формулировать! С ним поэт Купчинский, с ним — Тодда вон ставить помогает, сольник свой распустил — только вот счастья Горшок не ощущает. Как и того, что Андрюха по-прежнему с ним. В итоге стены давят, люди давят, Андро угнетает. И Миша, кратко извинившись, после очередной партии прослушанных выходит за новой чашкой кофе. Редкостная бурда из автомата, но в данном случае — глоток свободы, спасение просто. Можно побыть одному, чтоб никто не трогал: «Горшок то, Горшок сё». Аллилуйя, что есть здесь аппаратик. И сортир. Два взаимоувязанных пункта, где можно скрыться от всего этого действа, главным инициатором которого, вообще-то, он сам и является. Угу, только угнетает и выматывает это всё. Сильно. Особенно постная рожа Князева. Её б не видеть ему да вове… Мишка холодеет, понимая, что именно сп*зданул. Нет, лучше видеть! Но только не с таким выражением. Но, увы, Горшок не волшебник, да и был бы таковым — рассмешить тараканов в Андрюхиной башке ему более не под силу. Не в этой новой жизни. И это угнетает: не шут ты больше, Горшенёв. Но и не король. А кто тогда? Вопрос этот повисает без ответа. Ассоциировать себя в полной мере с Тоддом тоже не хочется. Совсем уж у того житуха не задалась. Только вот с Ловетт повезло… А ему с Княже — нет. И это невыносимо. Поэтому Миха честно, не считая, какая это уже чашка кофе за день — может, для сердца и хреново и, вообще, фиг он заснёт (не впервой), — но не может отказать себе в передышке. Когда можно притвориться, что не всё идёт не по плану, а вдруг взяло и, отмотав стрелки часов, замерло в счастливом, теперь-то уж уверен, прошлом. Получив желаемое, уже привычно останавливается с дымящимся напитком в руках у окна. Вот так, да — постоит чуток, проветрится, очистит разум — и, глядишь, дотянет до конца кастинга. Смешно даже — так рваться, так гореть в начале, своей энергией всех поднимая на уши, братца-ворона к делу притягивая, бегемота Князева с болота вытаскивая… И вот оно — всё только завертелось — и тут же стало невыносимо. Мишка криво усмехается вовсе не от вкуса бурды кофейной: ладно, просто слишком много всего совпало, вот, закончат все эти формальности хреновы да начнут нормально репать — и всё оживет. Но тут же машинально перед глазами всплывает кислая мина Андрея. А ему как улыбку нарисовать? Джокера грим? Так не то произведение, вроде… Хотя Лондон в Тодде — чем не Готэм?! Ну, да, будет у него типчик, портящий всем всё веселье. Но это не повод всё отменять, когда уже корабль погружен и готов к спуску на воду — осталось бутылку о борт разбить… Но и не повод брать бритву и калечить друга, пририсовывая ему неровными штрихами лезвия кривую улыбку. Это уже совсем не здорово, но не этим ли, в переносном смысле, Мишка и занимается всё то время, что Андрей к нему вернулся?! Заставляет, переламывает, над душой стоит… Угу, как отец когда-то самого Горшка. Тоже ведь из лучших побуждений. Бл*дь. Вот только себя с батей сравнивать не хватало! Не похожи они! И точка. И Князь сам куда-то не туда колбаской катится. Его остановить надо. На мгновение всё равно закралось сомнение — может, не стоит тащить человека туда, куда он не хочет? В конце концов, на концертах же будут… Но этот страх расцепиться, страх, что Андрей снова уйдет, не дал мысли укрепиться, вымел, точно Смельчак своей метлой. Всё правильно Миха делает. Историю победители пишут, а он именно таков. А Князь… переломается, привыкнет. Потом спасибо скажет, да! Что за бортом их общего успеха и нового крутого берега не оставили. Внезапно крутящийся вокруг одного гадёныша центробежный ход мыслей грубо прерывают вторжением в личное пространство. Попросту говоря, на него едва не налетает девчонка, по виду — лет 25, не больше. Не красавица. Но вполне ничего, фигура тоже имеется… Механически заценил. — Ой, извините, — вежливая какая. Глазки в пол, хотя мордашка хитрая. Актриса, что ли? На кастинг? Подтверждая его слова, девица неуверенно спрашивает, а может, хорошо играет, чтоб ближе к главной звезде подобраться, бдительность усыпляя: — А где здесь кастинг к мюзиклу новому проходит? — Прямо и направо, — Горшок машет рукой в нужном направлении. Хорошо, хоть эта не прыгает с воплями: «дайте автограф» или «а можно сфоткаться!» Отказывать он людям не любит, но сейчас уж больно пылающий у него взгляд… Словно отражение того зарева, что внутри полыхает. Хотя мюзиклом обозвать Тодд… Слово это аж скрипит на зубах. Попсовое слишком. Так и видится при его произношении куча перьев и блесток. Бурлеск одним словом, только Киркорова со Зверевым на пилоне не хватает. Кажется, что-то в мозгу у него от таких предположений лопается, потому что Миша аж дышать перестаёт от ужаса и отвращения. Бл*дь, надо что-то иное придумать, а то будет на каждой афише зиять: «Король и шут в рок-мюзикле Тодд». Гадость какая. И добавление «рок» тут ничего не меняет. Народу сразу песни и плюски болливудные представятся, а не панк-рок забойный. Мрачная и очень трагичная история. Серьёзная. А девчонка, видя, что собеседник крепко завис, вежливо благодарит и удаляется, следуя указаниям. — Актриса иль певица? — кричит вслед, отмирая, показывая, что не такой уж трофей Горгоны. — Ни то ни другое, — доносится в ответ под аккомпанемент из бодрого стука каблучков. — Журналистка, редактор послал у Горшка и остальных участников группы комментарий взять. Миша ошеломленно посмотрел ей вслед. Торопилась, быстроногая. Бежала на кастинг. К Горшку и группе, бл*дь. Издевается, что ли? Потом дошло: журналисточка эта его просто не узнала. М-да, то ли он ожиданий не оправдывает — и не тянет вне концертного парада на звезду панк-сцены, то ли ж девчонка такая глупенькая попалась. Неожиданно пробирает смех — вот это номер, прекрасная подготовочка к заданию. Ну хоть фотки прогуглить в сети могла? Ай, ладно, видимо, недавно совсем в профессии, опыта нет, а усердия хоть отбавляй. Вон, как резво скачет. Интересно, а что за комментарий ей понадобился? По мюзиклу, тьфу, ты, нахрен, по Тодду в какой-нибудь «Театральный вестник»? Или ещё чего такого, м-да. Типа спешите прочесть, нормальные люди — там эти панки помойные, во дела, на высокое искусство замахнулись. Настроение, впрочем, чуть улучшается. Да, а приятно всё-таки, когда с тобой не как с Горшком говорят, а просто с обычным неизвестным парнем. А то Горшок-то прирос, как образ, как маска к коже — сдирать начнёшь, кожу потревожишь… Но и с ним тоже, порой, не выносимо тоскливо становится. Уже и не понимаешь, когда надо его снять, что ли. Да и не хочется — всё ж защита какая-никакая. То, что скажут Мише Горшенёву, не скажут панку Горшку, побоятся. Он же бешеный и, возможно, кровь людскую пьёт, ха-ха! Ну, тут утрировал, конечно, он же не Оззи Осборн в конце концов. В общем, вещь полезная, но костюмчик иногда давит. Так что приятно и обычным немного побыть, во. Поэтому в этот раз задерживается чуть дольше на импровизированном перекуре. Или лучше сказать кофекуре? Ведь он не только курит, высунувшись в форточку среди зимы, чтоб не сработала пожарка, но и кофейную бурду доцеживает. А, не важно. В любом случае всё когда-то заканчивается, и пора снова нести свою задницу на обманчиво мягкий стул — прослушивать молодые и не очень дарования (и не очень!), ради благой цели — сделать самый трагичный и кровавый… кхм, спектакль. Ну, пусть так пока будет. Всё лучше мюзикла. Когда он возвращается, повстречавшаяся ему незадачливая журналистка уже вовсю тусуется с Вахтангом, который явно не слишком рад пролезающим безо всякого на то приглашения работникам прытко пишущего пера. А вот Княже, мечется взгляд Горшка, что-то нигде не видно. Что за фокусник: чуть что — исчезает, блин. Глаз с него прям не спускай! — Ну, а вот и Михаил Юрьевич, — бурчит Махарадзе, завидев Горшенева первым — что-то активно щебечущая девчонка к нему спиной повёрнута. — Давайте так: один вопрос, а потом вы всё-таки покидаете сие прекрасное заведение. — Да, конечно, — по голосу слышно, что недовольна, но принимает правила игры, видимо, хоть что-то ей да надо заполучить. Может, надеется единственной картой разыграть не просто Туза козырного, а Джокера… Но это вряд ли, хмыкнул Миша, всё ж таки, откуда той взяться у столь неподготовленной даже не акулы — акулёнка пера. Она поворачивается, и в глазах ожидаемо мелькает сперва узнавание, потом растерянность. — Ой, — ну, хоть не стала восклицать «это вы!», как в каком-нибудь сомнительном сопливом кинце. Тогда б он ей озвучил, что свой вопрос она ему уже задала — как пройти. Прошла, а теперь назад, путь-то известен, чай. — Дошла и хорошо, — хмыкает Горшок, чтоб разбавить напряженность, а то так и простоит тут, пока мадемуазель с мыслями соберётся. А им, вообще-то, дальше народ отбирать надо, вон, Устюгов не очень довольно с другого конца зала глядит. — Валяй свой вопрос. — Михаил Юрьевич, как вы можете прокомментировать эксцентричный поступок вашего коллеги, Андрея Князева? — скороговоркой, на одном дыхании, выдала, надо же… А молодец, девочка, быстро собирается. Стоп. Что? Что там за поступок у Андрюхи? Эксцентричный? Так, бл*дь! Неужели кто заснял сцену на мосту, да и выложил в сеть? Но почему с таким опозданием, что за нахрен?! — Какой поступок? — рассеянно спрашивает, усилием воли возвращая внимание к интервьюеру. Потому что мало ли у кого какие представления об эксцентричности. Может, для читателей колонки этой девицы мужику волосы в красный подкрасить — уже бурный протест и попрание устоев. — Тот, что сейчас активно завирусился в сети, — не оправдывает надежд девчонка, вытаскивая смартфон, да быстренько открывает какую-то видюху, тыча своим наманикюренным пальцем. — Вот, это же Андрей Князев? Не нашедшие что сказать, Миша вместе с Вахтангом уставились в экран, понимая, что от увиденного «не кина» брови не хуже, чем у самого Князя выползают на лоб, да и волосы, по ощущениям, встают дыбом, точно решили сами собой в иглы уложиться, сэкономив на гримёре. На видео — очевидно, слитая съёмка госкамерой на платформе метро — совершенно точно узнаваемый даже в таком, далеком от совершенства качестве, Андрюха, листающий какую-то тетрадь. Ну, это дело как раз привычное. А вот в следующем кадре то ли Андрей сам эту тетрадку роняет, то ли у него резким порывом ветра её вырывает… Непонятно, короче. Так или иначе, тетрадка эта падает на рельсы. Неприятность, конечно, но дальнейшее настолько не вяжется с представлениями Мишки о друже, что он невольно прикусывает язык. Да, бл*дь, где оставил свой приземленный разум этот кретин? Тетрадка у него, с*ка, упала… Да х*й с ней! Он же не Дагона сын, чтоб с ней везде таскаться! Что б там ни было — рисунок, музло аль текст гениальный — но не вписывается грядущее в картину треснувшего битым стеклом мира Горшенёва. Потому что мгновением позже туда же, на рельсы, спрыгивает и Андрюха, на глазах у изумленной публики, что приходит в оживление. Кажется, кто-то зовёт работников… А вот что там делает сам «киногерой» — непонятно, обзор камеры не позволяет увидеть. Вероятно, подбирает свою чёртову тетрадку, бл*дь. Мише становится совсем херово, когда спустя минуты две по тем же путям, где скрылся этот бешеный идиот, проезжается состав… И Андрюхи на видюхе всё нет, где он, бл*? Горшок невероятным усилием воли заставляет себя вспомнить, что Княже ж сегодня прилетел, он тут, живой. Рядом сидел, рисовал что-то. Может, даже в той самой грёбаной тетради. Миша в панике отрывает взгляд от экрана, оглядываясь — ну, а вдруг это был глюк какой, разума его изнемогающего от Андродефицита, а настоящий, реальный Князев где-нибудь в Питерской больничке сейчас, или того хуже — в морге? Ну, это если было, что отскребать… По счастью, именно этот накалившийся момент Андрюха и выбирает, чтоб появиться вновь в зале. Спокойной походкой совершенно целого, не перепаханного поездом человека… Курить, что ли, ходил. С*ка. Вот он здесь сейчас, гад такой — живой, здоровый, стоит. Ещё и на него недоуменно посматривает. Потому-то внутри у Мишки страх и боль медленно перегорают в ярость, что черными всполохами мечется по телу в поисках выхода. Какого, бл*ть, чёрта лысого? Сначала мост со скользкими перилами, теперь это? По грани прошёлся! Снова! А до этого ведь прыжок веры к фанам разъяренным. Ох*ел! А завтра что удумает? Пойдет вены бритвой резать для надежности? Или на голгофе их бутафорской повесится? П*здец! Что это нах*й всё значит? Это ещё одна показушная выходка, чтоб его, Мишаню, проняло, или неудачная попытка суициднуться так, чтоб решили, мол, случайность трагическая? А ведь это не впервой! Тогда, в поезде, много лет назад… У них ведь тоже не все гладко было. И сольники пошли, и кошка пробежала между, и Андро помереть мог от кровопотери, только он тогда вдрызг бухой был, а тут… Трезвый все три раза, ну, почти трезвый! В уме-то точно не в своём… Ну либо Князь такой актёр ох*енный, что можно без подготовки в театр любой брать, не только в Тодда, с*ка! — Вон, — взревел он поспешно, остановив взгляд на притихшей девчонке и на кучке театралов, а потом рявкнул ещё более устрашающим тоном: — Все, ё-моё, кроме группы, покиньте помещение! Наверное, сейчас он даже не в образе Горшка пребывает. Отклеилась одна маска, обнажив другую… Более жуткую. Не панк-анархист безбашенный, а, скорее, гоблина какого костюм примерил. Да, знает он прекрасно, как его друзья временами называют, сумерки сознания обыгрывая. В любом случае это помогает — все театралы и журналисточка вместе с ними послушно ретируются. Надо б проверить, не осталась ли деточка уши греть у двери, но он уже не может. Горит всё внутри. Поэтому сам Миха решительно идёт к Князю, выяснить, что за х*йню тот наворотил… Видимо, вчера, когда они его с собаками искали. А заодно решить: утешить его, поддержать, или в морду бледную дать. Кулаки чесались, но что-то внутри тормозило, напоминая, что это не лучшая тактика беседы с потенциальным суицидником. Буратино же Пьёро фингалы не лепил, ё-моё! Пздц, он до сравнений докатился… — Чё за дела, Князь? — рвано спрашивает, жалея, что нельзя взять и сгрести за грудки, встряхивая… Может, потому и разрешил группе остаться, чтоб не убить ненароком… Ведь может болезному того и надо: только не бросай меня в терновый куст, а куст-то дом родной! Он пытается оставаться спокойным, честно пытается, даже считает про себя, но чувствует, что его аж трясти начинает, то ли от злости, то ли от беспокойства — хоть и видно, что живой и обошлось всё чудом каким… Но тенденция пока удручающая, дальше-то что будет, а? Проглатывает большую часть брани и обвинений, вместо этого взвинчиваясь: — Че творишь? Какого хрена? Тебе нянька нужна, что ли? Охрану, может, нанять? — брызжет он слюной, впервые, кажется, задумываясь, что попсари не зря с телохранителями ходят… Может, от них самих же и охраняют! Некстати наползают воспоминания, что в панк-роке для этого имеются друзья. И что этот самый, бледнее бледного кадр перед ним выполнял эту функцию не единожды. Он много что сказать хочет… И сделать, однако лишь замирает в полуметре от Князева, что всё также молча на него смотрит. Так и хочется его потыкать — живой, мол, хрена язык проглотил… Так вязко и тяжело на языке у самого, чтоничего для продолжения гневной тирады пока не находится. Краем глаза отмечает, что Вахтанг хочет встрять и резво отмахивается от него рукой: помолчи, мол. Все остальные топчутся рядышком, не рискуя вмешаться. И правильно — стойте, для страховки, что Андро сегодня не будет придушен. Но раньше, чем Миша в него вцепится — не лезьте. — Себе найми, — наконец огрызается чудила этот, а Горшок едва сдерживает вздох облегчения. Если дерзит — не всё потеряно, наверное, да? А потом сам себя и ругает за мягкость. — Ты задолбал всех уже выкрутасами, — Мишка уже совершенно не может это терпеть, однако усилием воли держит себя в руках. Если он на пути спрыгнул, то че от него, что ли, не уйдет? Смешно думать иначе, потому и старается сильно не накидываться. — Кончай вы*бываться, слышишь! — Я задолбал? — приподнял его визави бровь, а ведь упрямством Княже, пожалуй, может с ним посоперничать. Даже такой… на голову больной, наверное. На своём стоит да стрелки перевести пытается, только вот поезд уже ушёл, Андрюша! Кусает Миха губу, чтоб ниче не сп*здануть, лишь яростно на него смотрит, слушая, как теперь уже тот разгоняется… Тихо шифером шурша, крыша едет неспеша: — В своем глазу бревна не видишь, так? Сколько раз мы тебя по притонам искали да вытаскивали? Да и кроме того, сколько раз, ты, Горшок, не я, оказывался, на волосок от смерти! А это, вообще, был несчастный случай, случайность! Пойми ж! — на лбу у Андрея блестят капли пота, он хоть и наезжает уверенно, но вид имеет далекий от «нормального». То бишь лучащегося довольством и внутренней силой себя. — А где ты был после? — выцеживает… ладно, Миха согласен допустить возможность, что дурик этот мог чисто на адреналине ринуться за упавшими бумажками, пусть и важность их отрицать можно сто мильон раз, хрен с этим! Мало ли какое-помутнение — сильный я и ловкий, эй на платформу заскочу… но потом-то, куда потом горемычный пропал? Почему не позвонил? Да и все же… А если не случайность? Сначала сцена, затем мост, потом, вот, метро… Следующим что будет? Скалу найдет какую, что ли? Что б убиться, да поромантичнее?! Горшенёв от этих мыслей начинает почти паниковать, а от этого злость ещё быстрее перегоняется в ярость. Как сахарок в спирт. Двинуть этому чёрту лопоухому хочется всё сильнее, но пока он лишь продолжает вопрошать: — Не позвонил никому, исчез, всех на уши поставил! Маму! Алёнку с Агатой! — «Меня» — тонет где-то во внутренностях, так и не сорвавшись с языка. — Парни, парни, брейк! — встревает Лось, надо же, смелый какой. А если рога отшибить? Сейчас Горшок готов сорваться на ком угодно. Тем более на советчиках хреновых. — Давайте спокойно поговорим! Обсудим проблему! — Не встревай, — в один голос орут Миха с Андреем, отчего невольно переглянулись да сильнее, кажется обозлились. И Ренник прячет напускную смелость обратно туда, где выкопал. Мишке вообще кажется, что вокруг них уже поле силовое искрит. Не ровен час, того, кто сунется — молнией шибанёт. И ладно, он — имеет право злиться, нервничал, концерт вон весь не знал, че слушателям сказать… А Андрюха-то с чего злится? Должен внятно пояснить, что за дела, почему так про*бался. Накосячил — отвечай. Но нет же! Сопротивляется, ершится, гадёныш этакий. Аж подскочил к нему близко-близко да дыханием горячим ухо обдал: — Я тебе вообще ничего объяснять не должен, понял? Ты мне дох*я объяснял по каждой своей клиничке и прочему дерьму? — Тогда им объясни, — Миха обводит рукой по-прежнему стоящих рядом с ним Ренника, Пора, Яшку и Пашку. В стороне тяжело дышат Вахтанг и не знающий куда себя деть Дима. А хорошо, что остались — раз пошла такая пляска, то пусть хоть им поясняет. Тем, кого Андро не приходилось выгребать на своём горбу. — Ты едва концерт не сорвал, понимаешь, да? — Ничего я не срывал, — кажется, Князев ещё больше бледнеет, вот только непонятно, отчего. — Ты ж и один прекрасно справляешься, чего взбеленился? Не ты мне, что ли, микрофон глушил да подачку в две песни бросил? Нах*я я тебе, Мих? — посмотрел с каким-то невообразимо больным видом, отчего Горшенёв укор ощутил. Только вставить хоть слово ему Андрей не дал, дальше в атаку попёр: — А тебя только это волнует? Почему концерт про*бал? Хочешь знать? Чтоб выговор вкатить?! Да, царь Михаил, ослушался вас боярин?! Так, знаешь, я и без того существую сейчас в группе, как при неполном служебном! В ментовке я был, понимаешь, да? — целенаправленно передразнивает, яростно выдыхая. — Прыгнуть на пути в метро, вообще-то, на административку тянет, вот и просидел почти сутки. И это судья могла ведь и больше припаять! — он зыркнул на Горшка, пробормотав: — Может, и зря не вкатила суток пять — глядишь, отдохнул бы, и в этом бл*дском театре, где у меня всё равно права голоса нет, хотя б в кастинге б не засветился! Вот нах*я, Мих, я тебе нужен? Текст я написал, уж свои слова не забуду, с ролью рассказчика справлюсь. В крайнем случае по бумажке прочту — выход из тени мне всё равно не светит! Но, нет — ты весь изговнился, чтоб я рядом был. Хорошо, нах, я приехал, вот он я! Подорвался с аквариума на бал у проклятого судьи! Вместо того, чтоб мать, например, успокоить, жен, бл*дь, вылетел первым рейсом в эту чёртову Москву, на этот чёртов кастинг, чёртового же Тодда, который мне даром не сдался! — У нас были условия! — слышать про Тодд, про всё это обидно до боли. Он знает, конечно, как Андрей к нему относится, тот не скрывает — в этом честен Князь безукоризненно. Но каждый раз, когда последний проезжается негативом по его детищу — выть хочется, а когда ещё и мешает всё, извращая до того, что, мол-де, житья бедному не даёт самодур царь Горшенёв… Вообще кусаться хочется! Ну вот че придумал, чего заладил, об отсутствии права голоса, о неполноценности, о том, нах он ему… Будто не знает… А вдруг и в самом деле не знает, не догадывается даже? Что вот даже такое озлобленное, несправедливое мнение Андрюхи для него важно? И что — когда он вот говнится — это ножом по печени, неприятно крайне, хоть и не так смертельно. Спасти можно… Права голоса нет! С*ка! Вот чё мелет-то? Будто он в самом деле тиран какой, а Князь — тварь дрожащая… Как же! Такого поди, заткни… Вон, сколько уже наговорил, до того, что всё внутри заныло, завывая от муки. Мишка же вправду рассчитывал, что втянется постепенно Андро, ухватит идею за хвост, будут они снова творить вместе. А Князь, кажись, от идеи этой блевать скоро будет. Хорошо, если не от него. Хотя тут новый вопрос: раз так всё х*ево, чего ж всё-таки приехал? Почему? Неужели так бабло нужно? Одни вопросы, и никаких ответов… Ему б затихариться да подумать, но Миша не может остановиться, слова мысль обгоняют: — И ты согласился, никто насильно не тянул! — напоминает он о том давнешнем разговоре, когда совершенно неожиданно кадр этот ему перезвонил после того, как Миха ему поправил рожу. Может, и сейчас стоит — глядишь, опять мозги на место встанут? Сейчас же Князев просто молча смотрит на него. Глаза становятся совсем уж какими-то больными. Словно он тоже вспомнил тот вечер, и какая-то тяжесть ему на плечи обрушилась, к земле пригибая. Он прекращает спорить и ершиться, вместо этого не отводит от него взгляда, точно это Горшок смертельно болен и жить ему осталось совсем недолго. Вот ведь, чувырло внеземное! Совсем уж… От гляделок этих мороз по коже. И всё это, неожиданно, Миху остужает. Ну, не может он даже в воспитательных и каких-то там ещё благих целей пинать Андро. Это прям совсем уже, как собаку — бездомную голодную кипятком облить. Но и извиниться или, там, обнять, пожалеть — не может тоже. Хотя и тянется одна часть души, но не пускает его что-то, словно стена, та самая, которой Андрюха отгородился, вдруг выросла в несколько раз, укрепилась, бл*. Скоро не то, что дотянуться — не докричаться будет… И как с этим жить? Об этом подумать надо, и подумать крепко — как бы ещё хуже всё не обставить, хотя куда уж теперь, кажется… Но дно... оно глубокое… Поэтому он просто, скрипнув зубами, отходит подальше — пока снова не воспламенился да не задел всполохами этого и так поджаренного бедовёнка. А для полноты защиты включает полный игнор всё также молчащего Князя — он просто не понимает, как с ним сейчас себя вести. Конечно, краем сознания он постоянно за ним наблюдает. Вот парни там чего-то расспрашивать пытались, да Андрей и с ними не делится подробностями злоключения, по большей части отшучиваясь горько или отмалчиваясь. Вообще, как потом выяснилось, вся эта история наделала шума. Вахтанг, вон, от журналистов отбивался по-настоящему. Те ведь не только телефон менеджера оборвали. Эта девица, что дорогу выспрашивала, первой ласточкой оказалась. По случайности залетела, редактор её знал, где сейчас группа, вот и решил подсуетиться, авось какой жареный факт узнает. За ней и другие последовали. И это нежелательное внимание весьма и весьма раздражает. Всех. Особенно Горшка, за Князя он сказать не может — тот всё также что-то пришибленно рисует у себя… Хочется думать, что не в побывавшей на путях тетради! Тут ещё и фанаты, прознав, всполошились. Бурно обсуждают в сети слитый ролик: и в комментариях, и на форумах, и в ветках под статьями желтой прессы, что тоже подсуетилась. Самые разные версии в народе высказывают, некоторые, вон, изощряются в остроумии, на вырезанный особо эпичный кадр прыжка надписи лепя: «Когда написал что-то стоящее и несёшь показать Горшку!», «Ты не ты, когда начальство ждёт отчёт!», «Не кисни — на путях зависни!», «Когда Скала далеко…», «Андрей Каренин!», «Дурак и электричка!», «Беги, Княже, беги!», «Не тормози — пиши Тодд!» — и так далее и тому подобное. Кто-то лепил на морду локомотива особенно зверскую рожу Горшка, сопровождая лаконичной подписью: «Поэт-мазохист». Увидев такой продукт чьей-то обдолбанной мысли, Мишка был готов убивать… Хоть он и добрый, и хороший, но это все границы перешло! Будто он тиран и деспот, с*ка, а Князь — жертва! И хотя есть те, кто тупо ржёт или иронизирует, находятся и другие, кто, напротив, беспокоится. И эти тоже Мишку и бесят, и заставляют скрежетать зубами. Они и свои ролики монтируют, где Княже сперва в зал прыгает, на том самом концерте, а потом и на рельсы. И вопросами похожими на его задаются: какой вышины будет следующая «скала», не опасен ли Андрей Князев для самого себя. И это они про новогодние подмостки не знают… После чтения таких веток Горшку особенно хреново становилось и внутри нервами перемотанными ворочалось противоборство желаний: спрятать голову в песок или же признать проблему и что-то сделать. Только вот что? Он — по бумаге — ему никто, так, коллега по цеху. Чтоб хоть что-то предпринять надо близким человеком быть. Андрей же его не подпускает в душу, отгородился не только Миша игнором растерянным, но и вот Князь… К мозгоправу силком не утащишь. Дурки он на себе вкусил — ничего там хорошего, меньше всего желает Андрюху клиентом дурной психбольницы видеть. Как в грёбаной Сосиске. Да даже если и не дурной. Че он, не знает шута этого… Не любит он, когда к нему в душу лезут — ещё хуже будет. Потому и хрен знает, что делать. Но если всё это лишь игра, чтоб его, Горшка, пристыдить и в кривом зеркале отразить, а об этом свидетельствовал спич Князя о клиничках и бревнах в глазах… Тогда желание ушатать нахер этого гада, играющегося чувствами и нервами… Оно нестерпимым становилось. Вот только знать наверняка Миха не мог ни то, ни другое — ни подтвердить, ни опровергнуть. А цена ошибки очень высока. А ну как спустит собак всех на реально больную душу… Пошатнёт то немногое, что ещё тут держит Андрюху, и всё — иди, отскребай… Была сосиска, стал блин колбасный! Всё это понемногу и его самого изводит. Ведь мало работничков пера и бумаги, с фанатами разных мастей, так с этой же целью — выяснить, чё такое с Князем происходит — всё пишут да звонят разные общие знакомые, ему звонят, не виновнику парада, бл*дь! Тому, видать, стесняются… а зря — че, Горшок один должен весь тот пздц разгребать? Или мы в ответственности за тех, кого в родные пенаты возвратили? Да он бы и рад — ответить им нормально, разобраться… Принять, возможно, даже этот груз ответственности, только б от неизвестности, подвешенности этой избавиться… Но, нет! Не понимает никто — и названивает ему. Как будто он до сих пор живёт в Андрюхиной голове, как будто его туда пускают. К слову, это ж не весь список осаждающих вниманием. Иные фаны так и вовсе… У Миши слов не находится, даже нецензурных, когда Вахтанг ему показывает видео, где фанаты обращаются к Князю открыто, со своим « Андрюха, моргни трижды, если тебя держат в заложниках»! Ни в какие ворота уже не лезет. Совсем. Тут уже Горшок не просто деспот и тиран, он — похититель (чего интересно? Чести девичьей? смешно, с*ка, если б и такое не строчили!) и рабовладелец. Князев у него вместо негра литературного. Сам же виновник торжества идиотизма, придурок этакий, которому все эти занимательные послания внимательно за ними двумя наблюдающий директор транслирует одновременно с Горшком, от этих видюшек не то стонет, не то ржёт. Прочитать эмоции Мишка не может — Андрюха старательно лицо в ладонях прячет. То ли фейспалмит, то ли просто его, Горшка, разозлить боится и скрывает ухмылку. Хотя, и это стоит признать, тому вообще нелегко — Горшенёв пару раз случайно подслушал очень неприятные перезвоны с женушками — нынешней, пока ещё, и бывшей. Нет, он, разумеется, не услышал, что говорили на том конце телефона, не такой слух тонкий, как у слепого, к примеру. Но, судя по пристыженно-оборонительным репликам самого Андрея, разговоры эти были тяжелые. Немудрено поэтому, что Андрюха от них ещё больше замыкается и из реальности выпадает. Только знает, что чего-то елозит, то по бумаге, то по планшетке, стилусом каким-то новомодным. Рисует, блин. Ну, пускай, наверное, чем бы поэт-мазохист не тешился, лишь б не прыгал ниоткуда… Хотя, порой, это пугает, Вот иной раз думает о чём-то своем так, что не дозовешься до него, не докричишься. Ну, Мишка, правда, не сильно старается. Он же это, тактику игнора включил, пока не разберётся — игра или нет. Но, вообще, пугает его эта отстранённость, а чё делать — не представляет. Да, похоже, никто не представляет. Даже Вахтанг — хотя у того, какой-то вшивенький, но план имеется. Он ну очень внимательно наблюдает. Да и Димку к этому делу подключил. Правда, че они с этими наблюдениями делать собираются — Горшок не знает. С ним не делятся, а самому требовать ответов — стрёмно, потому как явно эти двое на него вину в состоянии текущем Андрея возлагают… А вот с другими парнями — хер знает. Лось обеспокоен, но с ним Горшок тоже говорить не хочет. А у остальных Мишка не спрашивает — ну, как-то слабо он себе представляет, как к тому же Яшке, например, подходит и говорит, не знаешь, мол, дружок, чё там с Князем творится и как его в хотя бы границы нормы вернуть? Хотя бы — потому что то, что происходит — совсем не нормально. Даже если это игра. Такие игры прекращать надо, бл*. Ох, если б он ещё мог понять, что же там такое надломилось, отчего дурного так несёт к пропасти… Это ведь Михин стиль жизни. Будь постоянно рядом со смертью. Может, правда, в этом дело? И Горшенёв как всегда вцепляется в это… Да, мысль, что Князев не болен, не сломлен, а просто гад хитрый, что таким образом его вздумал проучить — она хоть и бьёт наотмашь, но всё лучше… Другого, кхм, варианта с плачущей по этому поэту-мазохисту психбольнице. Хорошо, хоть с кастингом они довольно быстро управляются. И со всеми другими вещами, красота вообще — все теперь заняты делом, костюмеры шьют, декораторы творят, а Устюгов глаза закатывает и запрещает пить, скотина. И так тошно и невмоготу, так ещё и этот с ультиматумами. Типа, чтоб на репетициях был трезвее стеклышка, иначе кина, театра не будет. Странно, от последнего факта, что вот его так Устюгов прогнул, от Андро ещё эмоция непонятная прилетает. Да, даже сквозь стену отчуждения долетает. Очередная. Он будто бы обиделся, не меньше. И это совсем уж непонятно. Ну, а теперь-то чего мордой дергаёт, сам же задвигал, что в здоровом теле здоровый дух: и Горшок-то, фыркая, согласился, пополнил ряды ЗОЖников, хоть и вынуждено. Теперь кефирчик их лучший друг с Андро. Им бы сблизиться на этой почве… Может, даже снова в спортзал записаться. В гастроном бегать за кваском да кефиром — какими-никакими градусами… Так нет же, ё-моё! Опять ему что-то не так — и молчит, гад, типа, сам догадайся, а я буду мистер загадочность и чудаковатость. Ну вот зачем вспомнил. Миха снова зубками поскрипывал, пока в мозг ввинчивались однажды послушанные в порыве накрывшего пздца строки из самого что ни на есть свежака Андрюхиного, сольника приснопамятного:Тебе интересен человек-загадка! Знать меня желаешь, что ж изволь… Я давно не весел, на душе так гадко — Раздели со мною эту боль.
И играется гад — и туману нагоняет… И о депрессухе говорит, но вот боль излить не желает. То ли достойным не считает, то ли боится приоткрыться и получить удар смертельный… Последнее особенно с ума сводит. Но непонимания эти только множатся. И ничего не сделать, а ведь в песне той ещё парочка строчек, в нутро хищно вгрызающихся:Я не в ладах с судьбою и с самим собою. Знала б ты в какой я омут влез…
В какой омут? В какой, Княже, скажи, бл*дь! Не ломай трагедию… Не в театре играем, а живём ведь. И только один раз, а ты мучаешь. Этой неразрешенностью и невозможностью помереть спокойно… а, может, для того и делается, чтоб помирать не вздумал? Вот и пойми-разбери — где правда… Да и вообще, хоть и кастинги прошли и всё закрутилось, дел было невпроворот. С одной стороны — неплохо, некогда загнаться — всем чего-то надо, надо, надо, но и с иной — не могут оставить в покое, дать передышку, чтоб подумать (а вдруг додумается?), что всё же происходит с Андреем. Какой-такой вампир его покусал или колдун проклял! Потому что в нормальную картину бытия это всё уже никак не вписывалось.***
Говорят, со стороны виднее. Не можете решить свои разногласия сами — обращайтесь к медиатору. Третья, независимая сторона сначала оценивает конфликт, общаясь со всеми сторонами, а затем вырабатывает меры по его урегулированию. Более того, есть люди для которых это направление на стыке социологии и психологии стало профессией. Чаще всего к медиаторам прибегают в коммерческих компаниях, чтобы решить разногласия менеджеров. На этом с вводной частью лекции основ конфликтологии покончено… Горшенёв хмыкнул. В той сфере, где он обращался, медиатор — это приспособление для игры на гитаре, чтоб не остаться без пальцев. Другого, если и знали, то никогда б и не пригласили. Это Металлика могла позволить себе пару лишних миллионов, чтоб окопаться в особняке, писать новый альбом вместе с постоянно присутствующим в их жизни психологом. У панков же другая жизненная философия. И финансы. Особенно у российских панков. Предубеждения, что сильны в народе и связаны с фигурами мозгоправов, не пробивает и флёр анархизма… Который на самом деле налагал поболее ограничений, чем давал свободу выражения. Ведь панки зарубаются за понятия. Такой вот уроборос, или за что боролись — на то и напоролись. Впрочем, его самого всё это затронуло лишь по касательной. Изначально выбрав для себя особенное течение, Горшенёв не парился за некоторые вещи. У него своя нишевая публика. Сейчас же Алексей с удивлением наблюдал за происходящей в группе брата катавасией. А иного слова и подобрать не мог. Нет, в его случае не был исключен конфликт интересов. Не быть ему медиатором судьбы! Потому-то Ягода по большей мере и наблюдал, не вмешиваясь… Это вообще дело неблагодарное — встревать туда, куда не просят, пытаться образумить тех, кто и сам уверен, что с усами… Он и не пытался. Но и оставаться полностью в стороне — тоже как-то неправильно. Потому и выжидал. Глядя на то, как сцепились лучшие друзья, чуть ли не братья — на этом моменте ворон горько усмехнулся — словно кот с собакой. Причем не понимающие, что они не отдельные элементы, а кошачье-собачий подряд — котопёс. Потому и грызут сами себя, хоть и метят в другого, боль — общая. Между ними не то, что искры — пламя полыхает. И кто-то из них сгорит, наверняка, оставив лишь один элемент. Просто пса. Или просто кота. Осиротевшего и с кровящей, незаживающей раной. Стигмой. И в последнее время, к своему ужасу и угрызениям совести, Лёша думал, что лучше бы Мишка воспламенился. Нет, он не ужасный брат и человек, Алексей и не желал смерти, но Мишка — это Мишка. Это нужно признать. Всегда первый. А, кажется, что единственный. Ну, для мамы с папой. Мама, так вообще, как заладила — Мишенька, Мишенька, так и не переставала. Алексей был не вполне уверен, но предполагал, что когда братец сыграет в ящик (а это произойдет скоро, на это он тоже был готов поставить), мать просто музей памяти создаст, напрочь забыв про всех остальных своих родственников. В частности о втором, запасном и вполне-таки живом и талантливом сыне. Скажите, что Ягода преувеличивает? Как бы не так. Скорее преуменьшает. Он хорошо помнил (слишком хорошо, в душу врезалось, а хотел бы забыть, но как забудешь, когда отголоски этого он выслушивает и до сих пор?), как Мусик — опять Мишкино слово — предостерегала, говорила не идти в музыку. «Ты всегда будешь вторым», — от её слов во рту кислый привкус появлялся. На язык сейчас просилось острое: «Лучше быть вторым, но крепко стоять на ногах и нести свою философию и видение ещё долгие годы, чем быть первым на очередь в ящик, сгорев так быстро, что мир не увидел и трети от возможных замыслов!» Наверное, мама искренне хотела добра и второму сыну тоже, не хотела, чтобы страдал и пытался достичь невозможного, в её понимании, однако слова эти добавляли страданий. А тех за годы, прожитые в тени, было приумножено немало. Это ведь не только в музыке проявлялось. Вынужденный всегда быть вторым Горшенёв шёл отнюдь не проторенной дорогой. Думаете, старший брат ему много помог? Нет… Кукрыниксы бы и без популярности Король и Шут заняли существующую позицию… другое дело, не будь группы столь связаны, возможно, товарищ Ренегат бы не сделал ноги, и сейчас у Алексея была бы несколько иная группа. Но тот выбрал свою сторону. И не сказать, что Ягода сожалел… Второй, всегда второй. И даже родись он первым — всё осталось бы так, как есть. Родители бы всё равно уделяли большее внимание Мишутке. На этот раз потому, что он младший. Шутка. Да, дело тут не в старший-младший, а в характере. У братца он таков, что не обращать внимание нельзя. Это Лёха мог затихнуть на полдня, окопавшись в листьях, рассматривая каждый-каждый засушенный цветок из гербария и фантазируя о вечном и тленном. Миша — бы перевернул весь дом… И более проблемные всегда вызывают… Не дефицит внимания, а просто особое отношение. Да и вне дома. Всё равно б остался вторым. Даже прорвись на сцену раньше. Переиграть Мишкину энергетику вряд ли возможно. Сашка, Рене, тот как-то сказал, что Миха — чёртов энергетический шар. И прав ведь был. Молния шаровая — никогда не знаешь, в какой момент и где рванёт, поразит, но волосы точно у всех дыбом. И от ужаса, и от восторга. Тем более такого ни переиграть, ни перепеть… Но ему это и не нужно было! Вы поймите правильно, Алексей чётко различал, что у Миши своя музыка, у него — своя. Не только музыка, но и то, что около неё. Не только базис, но и надстройка. Схожей могла быть только видимая часть айсберга — да, они оба Горшенёвы, оба поют в рок, а не поп-группах, иногда выступают на одних фестивальных сценах, кто-то путает их голоса, хорошо, не их самих… Потому что тут, несмотря на некоторое фамильное сходство, даже и внешние различия присутствуют. Самые очевидные из тех, что постоянно упускали — у Алексея более жгучий, тёмный оттенок волос, Миша же куда светлее, он и не брюнет-то почти. Но если людям и это заметить невдомёк, то что говорить о той части огромного айсберга, сокрытой под водой? Ах, как хорошо было бы, если б никто — ни родные, ни друзья, ни журналисты, ни все кому не лень — не сравнивал их вечно. Занялись бы каждый своим делом. Своей публикой. Не мешал бы талантливый проблемный братец спокойно дышать и спокойно петь без вопросов бьющих под ребрину, когда в интервью с лидером группы Кукрыниксы спрашивают не о Кукрыниксах, а о детстве лидера группы Король и Шут. А, вот ещё, кстати, один нюанс — проблемных-то любят больше. Причины разные — люди по своей природе боятся выходить за рамки, как-то выделяться, потому выбирают себе смелых кумиров и, сопереживая им, как будто сублимируют собственные непрожитые как хотелось мгновения… Но, вообще, Лёша сейчас это не столько о бунтарском духе анархиста, блин. Этого-то и у самого Алексея достаточно, может, побольше, чем в Мишке-то. Инаковость и ему свойственна. Хотя спроси любителей рок-музыки, как Ягода расшифровывается… Не каждый ведь назовёт. Больно заумную аббревиатуру младший Горшенёвпридумал. Это у Михи всё четко и понятно: Горшок, он и в Африке Горшок. Поэтому он не о проблемах как о протесте против мира, что выражался в девиации. А о реальных, жизненных таких проблемах. Начиная от каши с комочками, заканчивая тотальным неумением жить эту жизнь. Ему ли не знать, что Мишка умеет выглядеть несчастным щеночком, наивным ребенком. Такого детя лохматенького, беззубого хочется пожалеть, даже если он совсем уж лютую дичь творит. И жалели ведь! Даже отец! Как бы там сам братец не выёживался, говоря обратное… Уж на что он у них строгий — недаром до сих пор и сам Лёха, и Миха боятся его, хотя, казалось бы, взрослые мужики, вон, старшенькому-то уже под сорок. Через колено не перегнёшь и не отходишь, в угол не отправишь, плакаты не сорвёшь! Но папа, хоть и мешал словесно Миху с грязью, воспитывая, как умеет, однако… В армию не дал забрать (и это Лёша совершенно точно знает, случайно, позже уже, подслушал, что отец связями тряхнул и Мишке выписали «не годен»), альбомы их сам по точкам развозил… Ну, вот как это вяжется, скажите, с позицией ты — говно и звать тебя никак, херней маешься! Да потому что не считал тот взаправду так. И лечили, вон, постоянно с мамой, с ломок снимали… Как с маленьким до сих пор нянькались. Алексей всё боялся, как бы родители от таких стрессов постоянных, раньше Мишки на тот свет не ушли. Но мало кто мог понять его опасения. Это только их реальность, в которой вариться приходилось долго и со вкусом. Чего ж тогда удивляться, что второму всё по остаточному принципу? Как ты, сынок? А, ну не горишь, хорошо, тогда Мише мы нужнее, пока, до следующего созвона. Потому как сам же Алексей был… беспроблемный. Потому что Всевышний, если он имеется, сжалился над их родителями, двух Мишек те бы точно не потянули — либо загнулись, поднимая, либо сдали б обоих в специализированное учреждение, именуемое коррекционной школой. Но Леша был хороший. Да и сейчас тоже. Алкоголик (в меру), не наркоман, следовательно, молодец — алкоголики могут жить долго… С детства так и повелось. Рос себе, звёзд с неба в школе не хватал, но и проблем не приносил. Послушный сын, хороший брат, заботливый муж и отец семейства,в меру талантливый — кажется, всё есть, чтобы быть счастливым. Ан-нет, не чувствовал Леша счастья: скорее, чувствовал свою незаметность. Конечно, ему нравилось и просто удобнее было в некоторых аспектах чувствовать себя в тени… Но не постоянно же! Откуда-то росло, постепенно ширясь, в нём неприятное ощущение: желание хоть раз стать первым. Чтобы видели и замечали его одного, а не в комплексе с братом. Довесок, так, кажется, раньше говорили, когда в нагрузку к нужному товару толкали залежалый! Но… Лёша с ранних лет уяснил одну простую истину — проблемных замечают больше, любят больше, переживают за них больше. Хорошие мальчики, как и хорошие девочки, мало кого интересуют. Такой вот парадокс. А не верите — на любой женский форум сходите, там то и дело влюбляются во всяких козлов, а потом стонут… Мужики, впрочем, не лучше: найдут себе яркую, а те обычно источают яд, змею какую, а потом удивляются, как же так! Так, вас, господа, серые, хорошие мышки и не интересовали. Вам подавай косу до пояса, грудь объёмную, задницу зачётную… И чтоб ещё налево ходить не возбраняла да пиво сама наливала. Мечтайте больше! И, да, несмотря на все вот эти мысли и задетые чувства, давние обиды, так и не похороненные, Ягода всё же любил старшего брата, но Мишки просто было слишком много в его жизни. Даже тогда, когда тот, казалось, самолично на горизонте давно не объявлялся — незримое присутствие ощущалось постоянно. У мамы ни один разговор без упоминания старшенького, его амбициозных планов, проблем и проектов не обходился. Рок-тусовка нет-нет да чё спросит, да и просто люди. Поэтому да, хоть и далеко, но много. Слишком много. Особенно сейчас, когда к Тодду его подключил братец. Есть у него такая особенность — все пространство незримо собой заполнять. А ведь, когда Мишка в театр намылился, Лёша было обрадовался — может, если разделить немного сферу деятельности (сферы влияния поделить!), то поможет это: пусть Миха будет первым в своем панк-театре, а Ягоде достаточно не быть вечным вторым в рок-тусовке. Потому-то охотно и помогал Мише с музыкой — в том, что брат, при всей его гениальности в этом плане, осилит весь пласт Тодда в одиночку, были большие сомнения. Потому что знал Леха от мамы — легкий неписец его посетил. И Мишка неожиданно удивил его: сам попросил помощи, понимал, видимо, что не справится. Невиданная сознательность. А уж когда практически ушёл Князь — Лёшка, несмотря на все братско-родственные чувства, обрадовался вдвойне: успешность старшенького во многом зависела от Андрея. Их творческий симбиоз — музыка Миши и тексты Князева — рождали что-то волшебное и неординарное. А теперь — попробуй-ка, Мишаня, в одиночку потяни. Это Лёха в своей самодостаточности варится — и тексты, и музло придумывает, и концепцию, а тут, давай, Горшочек, свари чего! Нет, вряд ли популярность резко вжих и упадёт — на прежнем материале-то выезжать могли бы влёгкую, но вот дальше-то что? Это частично показал и подтвердил и Тодд — видел Алексей наброски текстов, хороши, конечно, но как будто чего-то не хватало. И вообще… Не вполне тема его. Так что Лёша ждал вполне закономерного итога — полного разрыва Андрея с Королем и Шутом. Ждал, и почти руки потирал, чтоб почувствовать впервые за долгие годы удовлетворение мстительное. К тому же, Князев уже и свою группу организовал, так что не за горами был окончательный уход. Это косвенно и вести, приносимые Аллочкой на хвосте, подтверждали. Поэтому в будущее Ягода смотрел со сдержанным оптимизмом. Пусть и не так скоро, но всё больше говорить будут о другом Горшенёве, который продолжит выдавать слушателю качественный продукт, не испишется, не просрёт свою музу… Однако Князь умел удивлять. Вместо ухода он внезапно свою деятельность разом свернул, группу новорождённую перечеркнул, да и погрузился обратно в родную гавань под Мишкиным началом. Да, странный поступок, но, вроде как, Миха должен был обрадоваться, так? Но то, что начал творить его братец — это, пожалуй, выходило за всякие рамки. Понять Лёхе, не имевшему ни с кем подобных близких отношений, было сложно. Попросту почти невозможно. В их кругах только ленивый не возил сплетни о приглушенном микрофоне, запрете на Скалу, и о драках совсем нешуточных болтали между этими двумя… С разных ракурсов обыгрывался и прыжок Андрея сначала со сцены в толпу беснующихся фанатов, а потом и тот безумный поступок в метро… Тут прям вообще — много кто, заслышав, что солист Короля и Шута спрыгнул на пути, думал о Горшке — тут к социологу не ходи… Честно сказать, Лёша и сам, когда то видео увидел, сначала долго сомневался, что это Князев. Ну, совсем это было не в его характере. Будто покусал братец да бешенством заразил. Или кто посерьёзнее братца. Вурдалак какой. Впрочем, нельзя не признать, что и сам Андрей сильно изменился — реально, как подменили человека. Инопланетяне какие, м-м. Потому как остальные версии без пришельцев и прочей фантастики совсем уж не выдерживали критики. Алексей не мог не задаваться вопросом — почему? Что должно было такого сверхъестественного произойти, чтоб разумный Князь, что размеренным темпом нёс свои сказки в массы, взял, да и свои амбиции задвинул, своё творчество побоку пустил, подчинялся теперь, практически, Мишке и терпел унижения? Отчасти из-за этого полыхавшего трескучим огоньком интереса и предложил тогда Лёша перейти Князеву в Кукрыниксы. Отчасти из-за шкурного интереса — в конце концов, художник и музыкант, текстовик, с особенным видением мира, всегда в плюс. Ну, а Горшку — минус, как бы ни орал, что Андрюха с возу — флотилии легче. Приютить не просто брошенную старшим братом игрушку, а в сущности отобрать любимую — это, знаете ли, высший пилотаж! А ещё почему-то Андрея стало жалко — выглядел он странно и болезненно. Хотелось всё же, чтобы не сгорел в пламени Мишкиного разрушительного драйва. Потому как Лёха понимал. Пожалуй, слишком хорошо понимал Князева. Они оба в тени Михи обретались. Тень от огня — их дом родной. Вечно вторые. Только вот Андрею он ещё и несколько завидовал. Потому что тот был большим братом Мишке, чем сам Ягода. Если на Лёху брат часто смотрел прямо, но не видел, то Княже замечал и жадно ловил взглядом — всегда. Противоречивые чувства к тем обоим сплелись в клубок из таких змей, что Горшенёв не был уверен, что, распутав его, не придёт прямиком к Минотавру, попытавшемуся его сожрать. Как бы там ни было, но сейчас в нём перевешивали совершенно определенные чувства, говорившие о том, что воронам одиноким кое-что человеческое не чуждо. Поэтому, когда скинули ему добрые люди новую видюху с Княжеской самодеятельностью — тот, во, затейник, прямо под носом у Михи организовал в каком-то клубешнике смутно знакомом свой сольный концерт. Спросите, чё такого… Ну ничего, если брата Мишу не знать, да. К тому же, как поглядел на это видео, к слову, даже приемлемого качества (видимо, народ предвкушал чего-то этакого от звезды ютуба!), что удивительно, да и исполнял Андрюха по большей части не свои шутовские песни, а что-то совсем-совсем новое — видимо, готовил материал для нового сольного альбома. Мда, братец узнает — по потолку ходить начнёт. Для него каждый сольник Князя — это не просто кость в горле, а личное предательство, во! А материал-то готов. Песен 20 аж прозвучало. Все новые, все! Пока Тодд кровавым следом тянулся канителью, вон Рассказчик-то их времени даром не терял, может, прям на репах Тодда и писал. Долго Алексей думал, что же с этой информацией делать. Решение было не очень легким, но от всех моральных загонов он отмахнулся, нажимая на кнопку «переслать». Мишка, конечно, как это увидит — взбеленится, а, учитывая, что он сейчас и так полыхает, как фейерверк на день Победы, это может вколотить последний гвоздь и в дружбу Андрея с Михой, и в участии Князя в Короле и Шуте. С другой стороны — может, Андрея-то как раз он этим и спасет. Лучше ему будет без Мишки и его закидонов. Ну и Ягоде будет приятнее, что не всё, как его братец хочет, выходит. Что отказывается дружочек его под дудку смиренно плясать. Пусть знает. Пусть. Если и было совестно, то Ягода это чувство быстро приглушил своим причащением к свежеоткупоренной бутылочке. Грандиозное Шоу начиналось… А у ворона билет в ложу.***
Потихоньку-полегоньку, но, после утверждения всей труппы Тодда, пошли репетиции, в промежутках — концерты. Так и мотаются тесной компашкой по России, пока театралы отдыхают от «этих панков». Хотя там далеко не все театралы. Кто-то из вполне привычного им мира. Например, Юля Коган — та по своим выступлениям и делам мотается. Кстати, на Юлю у Горшка теперь зуб. Та с Князем весьма мило общается и чуть ли не выпрашивает разрешения его «Ведьму и Осла» спеть, а тот и рад бровями поигрывать, да и отвечать, что после Тодда успеется. Короче, бесили. И ведьма, и осёл. Но приструнить обоих — нельзя. Коган, вообще, — птичка вольная, а Князь ей ничего конкретного и не обещал. Вот и не подкопаешься. И, вообще, это чисто Горшенёва проблемы, что весь Акустический альбом ему теперь поперёк горла лёг. Потому что это с него началась эра самостоятельности Андрея. Когда этот гордый орёл расправил крылья и полетел. Без него, считай, почти. Доказал, что может и один. Просто не хочет. Пока не хочет, но вот в любой момент… Короче, бесило всё это. Сильно. И хоть ты тресни, но ничего не сделаешь. Только и оставалось, что зубы сцепить, да и наблюдать за тем, как этот гад не втягивается… Просто послушно, как мячик на верёвочке, следует за всеми по репам да концертам. А сам Миха теперь ещё и на уроки по сценическому мастерству мотается. Во-первых, от мыслей тягостных отвлекает, а, во-вторых… Чего не сделаешь ради идеи, а? На вокал он тоже ходит, впрочем, это даже интересно оказывается — и театр, и открывать в своем теле новые фишки голоса. Андрей, надо сказать, поутих. В том смысле, что прекратил странные фортели выписывать, претендуя на звание самого безумного в группе. Может, внимания испугался. Его ведь крепко окружили — и журналисты, и фанаты. Вот и затихарился. Как бы подозрительно это после всплеска безумия не выглядело. Никто так и не выяснил за чем именно этот псих на пути ломанулся. За какой нетленкой. Мишка так и вовсе опасался тему эту поднимать. Боялся вспугнуть это хрупкое перемирие, что установилось между ними. А что ещё надо? Скалу тот, вроде, не ищет, на концерты является с точностью поразительной. Будто машинист поезда, тьфу, блин, ну что за сравнение! Бисы более не выходят провокационно-дерзкими. Ведь Миша, помня о том, совершенно больном взгляде, да и о вопросе уязвленном «Нахрен я тебе сдался?», пересмотрел сет. Во-первых, просто добавил Андро песен. Не только Куклу с барского плеча отмерил с Гимном Шута, но и Ружьё с Киногероем добавил. Двое против всех хотел ещё пропихнуть, но тут Князь неожиданно взбеленился, да и выбрал с этого же альбома Суфлёра. Миха сперва, сдуру, согласился, а потом до него постепенно смысл произведения, да ещё и в контексте их увлечения Тоддом дошёл… Короче, ору было много. Но разок Андрей с этой песнью выступил, породив новые толки. Потом Суфлёра Миха велел заменить на более безопасный «Ром». Князь спорить не стал, хотя он, признаться, и ожидал от ЗОЖника этого закоренелого чего-то эдакого. Удивительно даже. Ведь Андрюха — и это было известно всем — чуть ли не бегал по утрам в парке. Сашка-Лосяшка был уверен, что это он так пар выпускал, чтоб потом на репы благостным приходить. Ну, а сдали Князева — фанаты, пару раз его там щелкнув. Что до бисов — тут Миша стал договариваться на берегу. Мол, сегодня — это поём и точка. Тодда он туда перестал включать, потому как 2-3 трека теперь постоянно в сете присутствовали. При этом Князь подчёркнуто те игнорировал, неизменно сваливая за сцену. Его это бесило, потому однажды Горшок к друже своему и пристал — мол, а если мы весь концерт одного Тодда будем гонять, альбом презентовать, ты, что же, и вовсе не появишься? На это это чудило лопоухое ответили, что в таком случае — он зачтёт все свои «стишки», а на бэках вступать — и не проси. У меня, мол-де, роль утвержденная. За Ловетт-де, тебе пускай Яша или Ренник поют. И хоть и распаляло это Горшка, но сделать он ничего не мог. Потому что прав Княже по большому счёту — роль у него утверждена, причем не им самим выбрана. И бэки петь он, по большому счёту-то, и не обязан. Потому ему б успокоится, да и принять уже то, что Князь так и не свалил пока никуда, затихарился. Концерты, репы не про*бывает, особо не пререкается даже. На прогонах Тодда не отсвечивает — послушной тенью всегда за кулисами. Декламирует без энтузиазма и отдачи, но участвует же? Правда, теперь они и из-за этого ещё ср*тся. Ну, точнее, как — Мишка сказанет чего, Княже вспыхивает и отвечает… Иной раз, вообще, — находит на него что-то и пробует мораль какую ему задвигать. Мозги лечить начинает, мол, мало того, что ты в Москве не пьёшь почти — надо не пить везде. И мало не пить. Надо ещё и организм на ТО сдать — санаторий там, все дела. Охренел совсем, короче. Какой, бл*дь, санаторий, когда график такой, что п*рнуть некогда? Но Князь всё заладил: надо за ЗОЖ, за ЗОЖ, да и у врачей провериться. Если раньше Мишка и думал с тем увязаться как-нибудь бегать, или ещё куда-то — после таких речей всё желание пропадало. Да и опасался он просрать Княже в стометровке какой. И вообще, бесил он его. Нашёлся тут, нянька. Ему самому, ё-моё, как показали эти прыжки со сцены и с платформы, пляски на мосту, пригляд нужен, но нет — в своём глазу бревна не видит, его лечить пытается. Им вообще, наверное, лучше не разговаривать было — хотя бы внешний мир будет… Угу, видал, такой отчужденный мир Миша в гробу. Андрей — всё равно, что посторонний — один из актёров. Ну, нахрен. Лучше сраться, друг другу боль причиняя, чем равнодушие являть… Наверное. Хотя… Опять же не всегда с до*бками своими Княже его раздражал. Иногда его забота в кассу оказывалась. Как-то вот так заявился Миха в состоянии почти нестояния на концерт. Не подумайте чего — не алкашка и не дурь. Просто прих*евило чего-то с утра, штормило знатно, походу, температура. Сразил анархиста самый обычный вирус, может, грипп свинячий, их новомодный — хер знает, не хрюкал да Пяточка не косплеил и лады. Вирус вирусом, темпа под х*йдцать, но концерт-то по расписанию? Как он, да не явится? Сам сколько Князю про дисциплину распинался, мол-де, сдохни, но приди! Ну, Горшок-то что? Таблеток привычно горсть заглотнул, чтоб горло поменьше саднило, да темпу сбить, и пошарашил на концерт. Не впервой, чай. Однако он не учёл один фактор — Князь. Тот, завидев его в таком виде, да без грима (видать, слегка зеленоват был, хрипотцу вместе со свистами в груди не спрячешь), взбеленился — реально, побелел от ярости. Ладно, хоть не затрясся как мелкая собачка, которых всегда привечал. Долго и со вкусом орал — а у Мишки от этого и протест в груди рос, с кашлем перемежаясь, мол, какого хрена его, как маленького отчитывает тут, и радость какая-то — в последнее время от Княже эмоций было не добиться особо, так, меланхоличное что-то мелькало перед глазами. В сочетании с рожей вечно тусклой и недовольной, вообще — жесть. Не шло это его другу, совершенно просто. Но не рисовать же тому в самом деле улыбку Джокера? А тут… Похоже было, что всё ещё заботится о нем. На того, кто тебе безразличен, всех собак спускать не станешь — просто рукой махнёшь. К чему связки драть — Князь аж сам чуть кашлять не начал. Как-то даже тепло от знания этого стало. Может, поэтому и не сопротивлялся совершенно, когда Андрюха перехватил управление: раз уж Магомед к горе идти отказывался, то послушал его фельдшер с дежурившей на концерте бригады, а потом и вовсе отправил отдыхать в гримерку — выполнять рекомендации. Потому как, почти прямая цитата, с такими хрипами прыгать — можно до хрони довести. Сам же Андрей весь концерт отпрыгал, как ему было слышно — Князев даже особо сет не менял. Сам всё спел. Вообще, всё, что обычно Горшка было партиями. Ну, оно с одной стороны понятно, парни репертуар самого Князя подзабыли, Дима и вовсе знал только сольник, который не знали остальные, и за которой его Миха б съел безо всякого острого соуса. Но то, с какой непринужденностью дружище его это проделал… Будто сам скала какая. Лесника спеть — пожалуйста, Камнем по голове — да не вопрос. Дагона? Извольте! Он, конечно, потом видео залитые посмотрит, но пока было достаточно и того, что услышал. А именно уверенность и непринуждённость. Словно в самом деле своё поёт. Вон, Танец Злобного Гения так и вовсе — легко замутил. С одной стороны плавящемуся от температуры Горшку это было в кассу. Ну, он же сам переживал, как там Андро рулить группой будет, когда он помрёт — а вот так, с другой же — очень грустно. Вот он был, и вот его не стало. Только никто особо и не пожалел. Вон даже Северный флот с сета не выкинули — с Ренником самозабвенно ревут. Гады. Более того, и тут, что называется, Андрей удивил. Он не стал выкидывать песни Тодда, просто велел их петь… Сашке. Причем не те арии, что Ренник и оставлял, а прям чётко всё по сету. Тут неожиданно выяснилось, что Лось-то учёный! И чужие слова запомнил! Более того — и это взбеленило Горшка в край — там кое-где на двоих были включения. Так что же, думаете, Яху заставили? Нет, ну либо тот текста не знал. Андрей, что вечно ему отказывал — взял и спел. Не обломался. Вот так, с одной стороны — напряженно прислушивался он, лёжа без сил, а с другой — хоть и прибить кое-кого хотелось, но сколько тревог сразу снялось! Не растратил Андро ни лидерских свойств, ни умения организовать да построить… Более того, прямо-таки чудеса изворотливости демонстрировал! Вот в сете был Медведь… И Князь отказался его исполнять — так и заявив публике, мол, песню про мишку должен петь Мишка, но вы можете подпеть… Музыканты играли, зал пел… А Горшок не мог отделаться от стойкого ощущения, будто на своем концерте посмертном побывал. Хорошо, наверное… Дело жить будет. И его помнить будут. Вот не тронул же лихо певший всё остальное Князь «Медведя»… Но и грустно. Очень-очень. Смешанные чувства. Вообще, он возмутился бы, наверное, такой активности и самодеятельности, учинив потом скандал, но, во-первых, не этого ли он отчасти хотел? А так — генеральная репа, во. А во-вторых, действие таблеточек постепенно сходило на нет и уже на третьей песне было так паршиво, что хоть под кровать лезь, колотило с каждым часом все сильнее. Реальность расплывалась, потому, когда звуки музыки прекратились, он уже мало что соображал. Так Андрей и после концерта не бросил — благо дело в Питере было, отволок на съёмную. Проследил, чтоб все лекарства, прописанные ворчавшим, что, вообще-то, он это не вправе делать фельдшером, выпил. Да и потом, наверное, остался на ночь — Горшок, если честно, плохо помнил. Знатно ему прих*евило. Даже сил спросить за самодеятельность не было. Ну, он надеялся, что не было… Потому что это как-то совсем по-скотски. Потому что не будь Князева рядом — хрен бы ему кто запретил выползти в тот день на сцену. Отыграл бы, аккумулировав все силы, — свалился бы уже за сценой. Не факт, что воспрял бы. Вот бы толков было — грозного панка Горшка убила какая-то там простуда свинячья! Оставалось только надеяться, что в бреду чего не наговорил Андрюхе. Но, судя по неизменившемуся покерфейсу последнего, даже если и наговорил, то Андрей это всерьёз не воспринял. По крайней мере, на чемоданах, вроде, не сидел. С платформ не свешивался, хотя теперь, если их в подобные места заводила судьба, Миха старался поближе держаться, чтоб ежели чего — заловить. В общем, после того случая с гриппозой появилось у Миши ощущение, пусть и хрупкое, как стекло незакалённое, что, может быть, и наладится у них всё с Князем. Ощущение держалось ровно до того момента, пока Лёшка ему одно интересное видео не переслал. Горшок его по давней традиции увидел не сразу. Братец-то день в день подсуетился, а вот сам он открыл только через сутки, проверяя чего там немногим лицам, у кого его страничка есть, надобно. А там… опять Князь. В Космонавте, кажется, играет песни. Свои. И, нет — запись в самом деле новая, а не придержанная кем-то и выданная за новую. Потому что уж свежий это или старенький Андро — Горшочек узнает, даже если качество не ахти. А тут-то, во, удивительно, и картинка в целом, и звук — кто-то подготовился, снимал полупрофессионально. Ну, оно немудрено. Князь же счас звезда, блин! Ну и, что самое главное, если сравнивать Князя образца 11 года и 12, то последний похудел, скоро так снова ветром качать начнёт, цвет лица тоже малость овампирился… Что до концерта, то это громко сказано. Потому что больше квартирник напоминает. Даже Димку с собой и того не взял — один акустику бренчал и пел, на стульчике приткнувшись. Песни. Миша сперва обратил внимание на них — хорошие текста, музло тоже годное. А ему он их не показал — себе оставил. И вот куда использовал — какое-то тайное сборище, ё-моё. Он послушал песню, две. Позвонил почти ночью, разбудил Вахтанга, но узнал. Да, Князь попросил его устроить. Но это не концерт, мол, был. Встреча с фанатами. Этот придурок лопоухий денег за вход не брал. При этом за аренду клубешника заплатил! Чет не понял такого фокуса Миха. Он не так много отчислял Князеву, чтоб тот мог содержать три семьи да ещё вон клуб снимать целиком. Ну, а че, не три, что ли? Мать и он сам, Агата — толком не работает, с Алиской сидит, Алёнка, ладно, частную практику имеет, но всё равно он же алименты платит, все дела. Короче, Князь попросил — Махарадзе устроил. Потому что, как говорит усталый Вахтанг, тому надо было. Отдушину заиметь. А чтоб ты, мол, не прознал — бесплатные, но ограниченные пригласительные через дружину распространили. Да, вы не ослышались. Раскол среди фанатов группы случился. Поскольку не в первый раз уже Горшок и слышит, и видит эту дружину Княжескую. Не, у него самого, конечно, фанклуб побольше будет, потому что Король и Шут — это прежде всего он, Миха Горшок, но вот… Не все с этим соглашались. И вот таких отщепенцев от семейки их некогда дружной (как при разводе, бл*дь, дети стороны приняли!) набралось на почти битком наполненный Космонавт. Если вспомнить видосы с премьеры Трансильвании — небо и Земля. Андро теперь… как горячий пирожок. И осознавать это было дико странно. Вот так друже решил. За его спиной с директором отдушину заимел. Новые, совершенно новые песни исполнил. Ни Акустический, ни Любовь Негодяя, ни Трансильвания даже. Новьё! Хотя недавно ведь разговор был у них! И этот кадр ему даже не показал, не то, что лично сбренчал и спел, даже демку паршивую не кинул. Полный игнор. Если б не Лёха, когда и от какого журналиста узнал бы?! Мог бы, с*ка, хоть пригласительный выслать старому другу! Так х*й! Он — Мишка — оказался хуже полного клуба Космонавт, недостойным, выкинутым из сказки… И это, почему-то, было так обидно: только недавно, под давлением парней, поговорил с Андреем об альбоме — мол, надо писать новый, нужны свеженькие тексты. Андрюха тогда отговорился — тебе что, Тодда мало? Хочешь же выпустить аудиоверсию, в виде альбома. Выпусти сперва! Потом обещал придумать что. Короче, отбрехался. А тут, получается, материал у него есть, да делиться он и не собирался? Да и… Один трек смутно знакомым показался. Мелодия она засела, да всё повторялась, несвойственная Князеву, не под его вокал заточенная, хотя текст… Тот прошибал до холодного пота и стылого ужаса, мешая вспомнить, где и слышал музычку:Снова я лишён покоя Что с тобой моя душа? Просишься на небеса Да кому ж ты там нужна?
Это вообще не Князевская история. Рано тому, рано! Нехер лезть поперёк батьки! Совсем охренел. Покоя он лишен, это Миха лишился и покоя, и разума, наблюдая за такими выкрутасами, да думая, где ж он слышал мелодию…Из какой-то тёмной бездны Голоса меня зовут Все стремленья бесполезны — Здесь меня нигде не ждут
У каждого свои демоны, Мишкиных вот периодически парни да театралы теперь видят. Гоблина того. Но у Андро-то откуда столько депрессивности? Или… Он вспомнил все его текста — та всегда была, просто он предпочитал не замечать за маской весельчака компанейского?!Путь творца тернист и зыбок — Я отшельник и изгой От своих устал ошибок Вечный спор с самим собой Чувства странные тревожат Мысли мрачные гнетут Ночь хмельная не поможет Вырваться из тяжких пут
Как с языка же снял? Может, всё-таки работает ещё связь их, а? Просто в одну сторону. Князь его читает по-прежнему, а вот к себе не подпускает. Гад, ну каков гад!Иногда свою реальность Выносить невмоготу И во сне от мук спасаясь Часто вскакивал в поту Как же быть, раздумья гложут Лучше одному в глуши И страданье приумножит Поиск родственной души Боль терзает, затуманен взгляд, затуманен взгляд Время тает, нет пути назад, нет пути назад
Какой нах*й поиск! Нашли ведь! Давно нашли, просто чего-то расцепились — два дурака… Идиота. Одному в глуши — ну и катись колбаской, Андро, коль тебе так невмоготу… С*ка, бл*! Комментариев больше не было. Тьму ночную пронзал только, выпускаемый гулко Михой воздух, как из проколотой шины. Чуть успокоившись, *бнув кофейку, покопавшись основательно в памяти, вспомнил Мишка свою же музыку из далекого прошлого. Тогда они почему-то не стали её дальше крутить-вертеть, пристраивать к ней текст, а Андрюха, не забыл, случаем воспользовался! Чужое прихватизировал! Вот оно, отношение, да! Предатель! Охреневший в край! Ну, совсем… и текст написал такой пронзительный, под самого Горшка, и на его музло, а, бл*дь, выступил сам за спиной! Пыхтя от злости и понимая, что в эту ночь будет раз за разом включать и по одной песне прокручивать и останавливать этот «не концерт», он заварил ещё кофейку. Нажал на плей. Дальше — больше боли… Всё выступление — какая-то сплошная вывороченная рана со сквозящей из неё болью. Неприкрытой ничем — ни ужимками, ни улыбочками. Чистая и незамутнённая. Чувствуя, как колотится сердце, как пойманная птица, всё смотрел и слушал… Понимая, что вот, вот эта песня — манифест прямой к нему ж явно! Ну, сами послушайте, ё-моё:Уймись, брат! Ей Богу Неужто ты хорошей жизни захотел? Какую дорогу ты выбрал Что тебе на ухо чёрт напел?
Там тебе и батька атаман, и прямое — уймись, и что тебе на ухо чёрт напел! Ну, капец, высказал, что думает о Тодде. Гад, колхозный панк, во.Ну что за жизнь, кто друг, кто враг — ни ты, ни я Понять не можем, к сожалению, всё никак! Бери ружьё, седлай коня, скачи судьбе навстречу! Ну а выпьешь — вспомни про меня!
А вот тут в точку! В точку, Андрюшенька! Ни друг, ни враг — понять не можем всё никак. Только вот ты не пьёшь в последнее время и обо мне не вспоминаешь. Только, когда я в горячечном бреду валялся, соизволил. Ну что за жизнь, ё-моё? Ещё был один пассаж нехилый такой в сторону театра. Может, не зря приволок сюда Андро. Тот напитался, бл*, и выдал:Бедный Йорик, череп твой у меня в руках Все что было превратилось в прах Будто снова рассмешить ты меня готов Скалишь рот остатками зубов Колдуном великим был ты много лет А теперь ни звука не издашь в ответ
Шекспир — это, ё-моё, хорошо… Это даже Мишка и сам сыграть был бы не прочь, но… Но отчего стойкое ощущение что это его Андрей схоронил, а? Не то, чтоб Горшок смерти сигнальный огонь не выстраивал на пляжу, но… Чет как-то совсем не по себе… дрянно аж стало. Он же живой, пока ещё! Чё так с ним обращаться, памятник воздвигать нерукотворный, выше пирамид, с*ка! Во рту аж металла вкус появился. Представил Мишка живо, что вот, в ящик сыграл, а Князь в роль печального Пьёро-Шута вошёл и поёт всё это. Зубы заскрипели.Бедный Йорик, друг мой старый Растворились твои чары
Ну, точно! Неужто думал, будто Миха не узнает? Так вот, узнал! И чет как-то стрёмно, как после смерти жить… Нет, песня-то хорошая, за душу берёт, как и интонации, и опушенное лицо Князя, но… Блин, берега знать надо!Где ты мой любимый Шут, кем ты стал, ответь В царстве мёртвых развлекаешь смерть Мне же тьму пустых глазниц завещал и в них Свет ищу веселых глаз твоих Юмор наш с тобой никто не понимал Прожил жизнь свою ты словно роль сыграл! Что ты где-то рядом кажется порой Добрый Шут мой, поболтай опять со мной!
После такого сумасшествия и явной тоски, что разлилась в воздухе всюду при его жизни, нахрен, и тянущейся из глубины самой боли от потери, которой в общем-то и не было… Мишка вышел на балкон и долго курил, размышляя, а не похоронил ли его для себя уже Князь? Вот просто взял, да и уверил себя, что его добрый шут — мёртв. Не скалит уже рот остатками зубов — их заменила ровная улыбка, а вместо света лучистых глаз — холод и отчуждение, что проросло между ними… Тодд кровавый вместо шуток. Честно от мыслей таких выть хотелось. А ещё немедленно поехать к Андро и то ли прописать ему в лоб, то ли обнять, спросив, могут ли мертвецы так? В результате просто докуривает пачку и возвращается в пустой дом. Берёт в зубы очередную чашку кофе и нажимает на плей. Может, не того мазохистом назвали? По счастью, самобичевание Миша был вынужден прекратить, так и не досмотрев концерт до конца. Потому что следующая песня, только на первый взгляд вообще приличная и от других отличающаяся, его взбеленила до разбитого нахрен монитора.Глупа моя печаль, по сути — кто я?! Сидел бы там, откуда родом, но… Быть может, лучше сдаться мне без боя Ведь ничего не выйдет всё равно
А началось-то всё просто с привычных упаднических мыслей. Угу, сидел бы да, Андрюха. А то забылся, кто тебя за шкирняк, дурака этакого, на сцену вытащил… Сидел бы сейчас в своём Купчино и склисов выращивал бы!Игра с огнем — опасное занятие: Ловлю ее величественный взгляд Обличие шута — мое проклятие Но рядом с ней проклятию я рад
Ну, нихрена б так! Кофе пошёл через нос. Он закашлялся, ставя на паузу. Явно ж не про Агатку поёт свою! Так и какого хрена… Проклятию он рад, бл*дь! А ещё примешал тут огонь — любимую Мишкину стихию, и величественный взгляд. Интересно прочтение, блин, истории о Короле и Шуте, где вместо Короля, здрасьте, Королева!Допустить всё это Как же я посмел?! Нет мне прощения! При дворе я многих Высмеять умел; Сам смешон теперь я!
А вот это — правда. Теперь с этим прыжком мало того, что Скала с каждого попсового матюгальника и рожа Андро нет-нет да в меме всплывёт… Смешон, ё-моё! Допустил зря! Прощения… Мишка задумался… Может, и есть. Может, оно б и проще было, если б они все взяли и друг друга простили. Вот так просто.Судьба к шуту, увы, не благосклонна Она смеется, господин дурак Над Вами, всё швыряя Вас со склона А Вы всё вверх ползете кое-как
Дурак — это точно, тут уж и без комментариев ясно! Но вот насчет ползаний наверх… Чет не заметил Миха. Андро всё больше по течению плыл, соглашался со всем почти, не боролся. Дурак — истинный… Хотя и сам он не лучше.Как безнадежно это положенье Прости, мой Бог, невежество моё! Но, о прекрасный миг — миг наслаждения Когда я снова сочиняю для неё
А вот тут Мишка и разх*ярил монитор. Ну, просто потому, что это уже в лоб, простите… Бл*дь. Миг наслаждения! Наслаждения — да постной рожей Андро можно было рекламировать свечи от геморроя! Снова сочиняю для неё! Как же! Отсочинялся, бл*дь, еле Тодда родил, а потом всё, закрысятничал — гад, упырь, вурдалак! И вообще, с чего решил, что шут — это обязательно он, м-м? Хотя за сменой ролей в историях Князева была не угнаться, такой вот театр! Всё понять бы мог, но Королева, пздц, приплыли! Еле сдержался до ближайшей репы — так хотелось прям посреди ночи — а именно тогда и получил весточку, помним ж, ага — сорваться, да и поехать в Купчино. С выяснением причин таких деяний. Всех по пунктам, но опять Королева эта и отрезвила. Миха покраснел, как свёкла, да и сдавленно шипя, передумал, нахрен. Ну, че он скажет, спросит, че за фантазии сексуальные такие? Да Андро ему в рожу рассмеётся и скажет:у кого про что болит, тот про то и говорит! У-у, прибить б, да жалко — своя скотинка… Но на репе душеньку всё ж отвел: — Слышь, Князь, — едва завидев вошедшего, подлетел а-ля гопник на районе, ладно, не так, конечно, но в голове всё опасно перемешалось, — а ты опять крысятничаешь? Князев, расслабленно входивший на точку со стаканом кофе, замер. По лицу видно было — не соображает, что Мишка ему донести пытается. Завис, точно подсчитывая, где, в каком месте погорел — знать, несколько у него таковых имелось! Вот, бл*дь, и не про все знают… Во дела! — Ну, хоть бы нас приглашал, а? — продолжил Горшенёв, едва сдерживая бурлящие внутри массы, подобно вулкану, — а то узнаем всё только от твоих фанатов, благо хоть снимают, выкладывают, не ленятся — для истории. С этими словами, с видом зловещего фокусника включил на телефоне видео, от которого Княже его аж перекосило болезненно. Ах, значит, надеялся дурак, что не узнает. — И в чем крысятничество? — всё равно как-то спокойно спросил. — Что не оповестил о встрече с фанатами? Так, билеты туда и не продавались, считай, квартирник был. Распевался я так, устал уже стишки читать да старенькое одно петь. Захотелось связки размять. Нельзя? — с вызовом посмотрел насупленный Андрей. — Воруешь, бл*ть, — вызверился Миха, глядя на эту оскорблённую невинность. — Или хочешь сказать, что не моё музло? — с этими словами включил ту саму «Боль»: — Думаешь, я своё не узнаю? — рявкнул так, что Пор, привыкший ко многому, уронил с диким дребезжанием тарелку. — Ты про эту музыку забыл совсем, — Князь, кажись, вообще не смутился. Будто это в порядке вещей, что его с поличным поймал Мишка. Пожал плечами да брякнул: — Да и не собирался я это выпускать, так, в тему пришлось на текст. Повторюсь, бабла я на этом не поднял и не собираюсь. Может, ещё запретишь людям в караоке петь наши песни? С ума-то не сходи… В любой момент свое что-то захочешь — сделаешь с ней. Ещё претензии? — ощетинился, приподнимая бровь. — Текста прячешь, — Миша чувствовал, как обида в нём продолжает ворочаться и требовать призвать к ответу наглеца. Если уж за честь Королевы спросить нельзя, так хоть в целом! — А сам говорил — потом, потом. Сейчас нет. А что выясняется, а? У тебя — и текста, и музло, а может, где и запасной аэродром приготовлен, чтоб свалить, а? Только на этот раз ты звезда ютуба, и альбом ты на фанах уже потестил — если им и в акустике зашло, то с железом и подавно же! — вне себя брызгал Горшок слюной. — Эти тексты ты бы не взял, — Князь как-то очень медленно и аккуратно поставил на стол свой кофе, да и продолжил, — так что группа ничего не потеряла. А уходить я не намерен, — добавил он с видом мученика какого-то, отчего Миша сильнее взвился. Ну пздц — крысятничает этот кадавр, а сволочью ощущает себя Горшенёв! Отлично устроился. — А это уже мне решать, взял бы или нет! — психанул, а ведь спокойствие оппонента выбешивало. — Чтоб всё тащил ко мне, ясно? — взвился он коршуном, кажется, впервые явив фамильное сходство с Лёхой во всей красе. Ещё чуток — и когти выпустит, а нос и так орлиный… — Ясно, — удивительно, но прошибить, развести на эмоции не вышло. Не взвился Князев, что не обязан отчитываться и тащить и что, вообще-то, он в этой группе не тля дрожащая и право имеет… Но вместо этого Андрей лишь коротко пожал плечами и отошёл к диванчику, оставив Мишу раздраженно поигрывать бритвой — завелась у него привычка такая — репетировать с данным реквизитом даже и не в Москве. Вообще та его будоражила до самых пяток, заставляя чувствовать солоновато-сладкий привкус крови. Хороша… Бритва — вещь, особенно старинная. Но и опыта обращения требует. Вот и тренировался на всех, неожиданно к горлу приставляя. Разумеется бритва была тупой — заточенную ему б никто не выдал, да и сам Миха не совсем того ж. Подкрадываться к людям, рискуя поранить, превратив игру в настоящую беду… Нет, на этот этюд он не решался. Им же больно! О психологической стороне вопроса предпочитал не думать — они ж кто… Актёры. Вот и пусть отрабатывают, ему репать надо и видеть реальный страх в чужих глазах. Ну и вообще — привыкнуть должны! Потому и проделывал сей трюк. На всех, кроме Андрея — к нему, почему-то, трудно было подойти с таким. Может, слишком поранить боялся? Не понимал толком Миха, что им двигало. Точнее, наоборот, сковывало по рукам и бритве. Но после этого злополучного «не-концерта» — да, в принципе, язык не поворачивается полноценным концертом сольным, почти альбомом назвать, скорее, вечер авторской песни, — как отпустило. Стерлась какая-то грань в мозгу. Уж больно тот расхрабрился, обнаглел и вообще… Хоть и диссонировал этот поступок с тем, что Андро так истончился, что скоро сквозь него можно будет предметы видеть, как в сыре с дырочками… Всё равно — в край попутал берега его друже. Потому вскоре тренировочки пошли уже и на Князе. К нему подкрадывался теперь с особым маньячным удовольствием. Казалось, ярость так выпускает, накопившуюся злость, боль и непонимание… Однако ещё моментик был — когда прижимал его к себе близко-близко, как уже год почти не позволял — сердце заходилось бешеным ритмом не только у Андрея. От мыслей этих Горшенёва сильнее развозило и он ещё более яростно монолог свой проговаривал, да и чиркал бритвой резко и пугающее! Правда, разочек перестарался — на бледной коже царапина осталась. Выступившие и резко сконтрастировавшие маленькие капельки крови быстро в чувство привели. Аж бритву выронил, да, пока тот не очухался, к себе лихо развернул (нападал-то со спины), ладонь бережно прижал. Тут-то дружочек и отмер, сначала глаза выкатил, рот раскрыл, да и его оттолкнул от себя… Ну, кровь, вроде, больше не бежала, вся на Михиной ладони, оставшись, и силы Андрея не покинули… Стало быть, хорошо — хоть не причинил какой серьезной травмы. Княже, правда, шипя и вернув дар речи, обозвал его *бнутым, заслуженно, пожалуй, но кровавых репетиций это не остановило. И, да, кровавых — это не оговорка. Почему-то, догадайтесь с трёх раз почему, но царапал он исключительно этого кадра… Хотя тот даже не был жертвой Тодда по сюжету. Но вот предателем в жизни, не в пьесе — являлся. Вот потому-то и перестать никак не мог, хоть и каждый раз до одури страшно и больно было видеть это отшатывание и шипение: «Совсем *бнулся!», а кровь на руках потом долго не спешила исчезать — хоть и намывал со скрипом, как смазливый хирург в каком-нибудь бабском мыле с телика. Адская машина ссоры снова начала раскручиваться. До первой крови, что страшно. И это сводило с ума, как и вся эта ситуация, которую хорошо описывала песня дяди Эдика, что плеер ну очень вовремя подкинул:Обещали, что не будет тоски, ни в жизнь Раскачали под ногами асфальт — держись И летает голова то вверх, то вниз Это вам не лезгинка, а твист Вот и бьем мы зеркала сплеча Вот и пьем мы вино, как чай И летает голова то вверх, то вниз Это вам не лезгинка, а твист
Голова в самом деле летала, только не за кого было держаться. Его привычная за столько-то лет точка опоры, увы, раскачалась, набирая одну ей ведомо откуда берущуюся центробежную силу. И, хотя Андрей продолжал, вроде как, заботиться о нём, но… Мишке сатанел от очень многого. Например, от того, что если раньше просто говорили, что вот-де, оказывается, Князь-то не менее бешеный и яркий, то сейчас видео с «не-концерта» наделало шума: теперь нет-нет, да к ним журналисты вываливались с вопросом, куда песни планируют приспособить? Издаст ли Князь новый сольник или же это частично войдет в новый альбом группы? Спрашивали не только они, но и фанаты, и некоторые коллеги по цеху. Мол-де, вон, как хорошо. Дружочек все твой придумал — тебе ток спеть и записать. Может, успех Акустического повторите. Стоит ли говорить, что Мишка от этого сатанел не по дням, а по часам. Особенно, когда подтверждение-то налицо. Как вы думаете, кто стабильно ошивался в топе-100 Яндекса? Скала грёбаная и Кукла проклятого колдуна! Немудрено, что ему всё больше и больше казалось, что вся эта забота, наверняка, напускная и мнимая, просто для того, чтоб показать, какой Князь хороший… Сугубо положительный персонаж — скоро нимб великомученика прорежется, бл*дь! А может ещё и для того, чтоб курочка, несущая золотые яйца, не загнулась раньше времени. И вот это было ужаснее всего — думать, что он для Андрея только средство заработать. И поэтому внутри всё болит и искрит, ходуном ходит, взлетает голова то вверх, то вниз… Тьфу, привязалась мелодия! Но, вообще же, у них так и идёт всё — то вверх, то вниз, американские горки, бл*ть, суровые и беспощадные. Задолбала эта ху*верть, а как слезть с неё — в упор не понимал. Тодд тоже… колоссально сил отнимал. Если б его можно было с кем разделить… А так, что есть группа, что нет. Что есть Андрюха рядом, что нет. Приходится всё-всё самому решать и вывозить. Ренник только нос горазд был задирать да бить себя в могучую грудь кулаком — «Я, я сделал!» — угу, по факту его помощь — капля в океане беснующейся пустоты, голодной раззявившей свою пасть, чтоб сожрать Миху целиком. К лету, конечно, втянулся, но и вымотало его всё это. Просто в край. Ну, почти. У обрыва застыл обречённо, даже скинутый плащ не помогал — легче не стало… Тьфу ты, и здесь эта песня! А в июле, 18-го, Миха понял, что край наступил — заработался до звездочек черных в глазах. Не такие б звёзды видеть, совсем не такие… Может, куда на море махнуть, где по ночам такое небо… Круче, чем Князь Андрей под Аустерлицем разглядел, во! Но, нет — работа была проделана немаленькая, а впереди и того больше. Как всё это дальше вывозить? Да и парни его выглядели, мягко говоря, уставшими. Про Андрея уже и вовсе молчал. Тот совсем схуднул, сбледнул… В общем, привидение какое-то, а не человек. Хотя, по справедливости, его Тоддом меньше всего задело. Ну, че там рассказчику особо репать — другое дело, что Мишка везде за собой его таскал… Но тот не жаловался, всё сидел себе тихо рядышком, в планштетке стилусом чего-то чертил. А ведь больше полугода прошло — так и не показал ничего! Вот он — ещё один повод для постоянного раздражения, любопытство, которое никак удовлетворить не выходило. Потому что Князь костьми ложился, но скрыть наброски умудрялся. Ладно… Че он там? Про усталость? Ну, да, была такая, подкашивающая. Они только что вернулись из Москвы, где неделю репетировали и всё оттачивали до остроты бритвы (ага той самой, тупой, как не иронично), а до этого было Нашествие, а впереди — Байк-фестиваль распахивал им свои прекрасные объятия… Короче, было где озвереть, ведь везде надо было жару дать. Посмотрел Миша на всё это дело, да и устроил всем недельку отпуска. А то не ровен час кто-нибудь е*нется. Объявить-то объявил, да тотчас и пожалел. Снова в «своей» берлоге окопался — с Олькой опять полаялся — очень уж той теперь не нравилась его вынужденная жизнь на два города. Вот и разошлись… каждый по своим норкам. Жаль, можно было б это время с Сашкой провести. Такая задорная малышка у него, рок-звездочка будущая. Эх… И работой больше ничего не сублимируешь. Это в театре можно было дух впитывать да учиться новому чему-то, не думая о творческой импотенции, когда мелодии, вроде, в башке крутятся, но стоит взять в руки гитару — разбегаются, как тараканы, которым свет включили. Вообще, можно было к Мусику податься. Да и вообще — всю неделю там провести, но… Миша уже сегодня у них был. А вывезти общение с отцом дольше пары часов он не мог, потому очень быстро засобирался к себе, в берлогу съёмную. А так… дело было вечером, делать было решительного нечего. И уже на следующий день Горшок стал изыскивать в голове планы, куда б податься. А то от скуки он сейчас на стены полезет уже. Мысли, вообще-то, плыли в сторону «послать всех на*уй и съездить по знакомым адресочкам». Там-то точно отрешится от всех проблем. Оставалась только проблема, что потом Тодд из-за этого может пойти на*уй. Вот и колебался. Вселенная, видимо, устав слушать его безмолвные копошения в собственных мозгах и стремлениях… Взяла и порешала всё за него — в дверь резко позвонили. Вовремя — сейчас Миха всем рад был. Да-да, даже проверке счетчиков, уж им-то он бы на уши присел… Надолго б забыли дорогу к этому адресу. Поэтому и дверь он распахнул широко-широко, чтобы обнаружить за ней… Андрея Князева, собственной персоной. Но в каком состоянии! Это был… нонсенс, ё-моё! Тот отчаянно цеплялся за стену и из последних сил пытался встать прямо. Миху почти наповал сразил резкий алкогольный запах — купался он, что ли, в спирте. Пздц! Вот он сам не пил сегодня ещё, а теперь, кажется, чуток приобщился… Тут же в голову беспокойство проклюнулось. Может, случилось что? Чего этот ЗОЖник вдруг так наклюкался? Да ещё и к нему пришёл! — Андрей, чё? — выдал, впрочем, не особо надеясь на ответ, вон его как развезло, за косяк еле держался, — случилось чё? — Случилось! — истерически заржал Князь, выглядевший совсем уж не здорово. — Десять лет тому вперёд, понял, да? Миша ничего не понял, кроме того, что ЗОЖ — это вредно для крыши, раз уж от малейшего нарушения та так едет со свистом. Но тут Андро покачнулся и едва не грохнулся. Пришлось подхватить и затащить в квартиру, нечего ему на поребрике валяться, ё-моё, а потом и затолкать в комнату, на диван. Всё это время Князь практически на нём висел, нисколько не шарахаясь, скорее наоборот — цепляясь всячески, да и вещая разный бред: что-то там о своей вине, которую ничем не снять, о порушенных в прах судьбах и эффектах бабочки. Про динозавров, которые никогда не родятся или, наоборот, будут вместо людей. И всё только по его вине, что в молнию попался. — Проспаться бы тебе, Андрюх, — Горшенёв покачал головой, усаживаясь рядом на диван: вот, что бывает, когда долго не пьёшь. Конкретно развозит. ЗОЖ — зло! Теперь его не переубедить — вон, до динозавров с бабочками человека довело. — Мне не проспаться, — этот индивид никак не был с этим согласен, извернулся да глянул на Мишку прямо с каким-то беспредельным отчаянием: — Мне тебя надо! Живого! Моего! — А сейчас я что, не твой? — хмыкнул Горшок, неловко дёргая плечом. Невольно вспомнился тот «не-концерт», а ведь бред, повторенный дважды, уже идей фикс попахивает. И это не ЗОЖ виноват. С другой стороны — слова ж правильные пьяное тело это произносит, потому и ответил осторожно, словно сам своему счастью, бухому в соплю, не веря: — Да и живой, вроде бы. — Не-е-е, — пьяно протянул Князь, болезненно морщась, но взгляда своего бесстыжего не отводя, — ты умер, Миха, десять лет как умер. А я, как дурак, всё это время живу с виной и тоской. Создал себе тебя, ну, — он икнул, — образ твой, бл*ть, выдуманный в душе берегу. А ты не такой, понимаешь? Не тот. Тот Миха, да не тот. Не мой! Чужой! — обреченно, зло выдохнул, кулак прикусывая собственный. На этом этапе у Горшенёва возникло дикое желание посветить друже в глаза фонариком, потому что бредятина, что он нёс, маловероятна была от алкашки. И это уже не шутки. Двух наркоманов группа не выдержит. Да что там… Он сам не выдержит, если этот лопоухий чёрт пойдет по той же дорожке. — Андро, ты чё принял? — спросил осторожно, — Курил? Нюхал? Таблетки? Уколы? — с каждым произнесённым словом, он всё сильнее мрачнел, уже почти готов был вены проверять. — Нет, — озадаченно и обиженно уставился на него Князев, видимо, считав намерения. — Я ж не ты, — а потом вдруг аж в лице поменялся: — А ты не принимал, не принимал же? И он как клещ вцепился в Мишкину футболку, всё повторяя и повторяя свой вопрос, как заевшая пластинка. А ведь, как знал, гад, что Горшок подумывал разбодяжить тоску дурью. — Да, ё-моё, — пытаясь отцепить его руки, пробормотал смущенно Миша, — не принимал, точно, слышишь, да? Кажется, это Князя успокоило. Затихнув, Андрей придвинулся к нему совсем близко и устроился головой на его плече: — Вот и хорошо, вот и ладненько, — на разные лады повторял. Мишка осторожно обнял его — кажется, впервые после того декабрьского манифеста, они были настолько близко. Часть его довольно урчала, но другая — более разумная — беспокоилась. Бред сумасшедшего, что притащил Андро, пугал — а ну как у того с головушкой всё, окончательно уехала крыша? Но развивать эту тему было бесполезно — Князь уже начал проваливаться в царство Морфея, не отталкивая, а наоборот доверчиво прижимаясь, пусть и окутывая их таким мощным амбре. — Обещай, что не будешь принимать, — полуразборчиво прошептал. Мишке пришлось поднапрячься, чтоб понять, особенно неразборчив оказался остаток фразы, но сердце поняло: — и не бросишь одного в этой х*йне. Последняя фраза удивила и ранила: неужели и Князь может считать, что его бросили? Во они дураки, оба… Отчего-то щипало глаза, но бояться, что это кто-то заметит не стоило. Его лопоухий чудило всё-таки вырубился — и как сил хватило доехать-то сюда из Купчино, или где он там пил? Потому все расспросы надо было оставить на завтрашний день. Хотя, признаться, Мишке и не хотелось во всем этом ковыряться, но Князь пугал и пугал сильно… Все эти его заскоки, прыги-скоки в толпу, по мосту и на рельсы… Видимо, не случайны были. Неужели всё это время жил тот в состоянии перманентного нервного истощения? Миха укусил губы, оглядывая храпящего… теперь уже и не кабанчика, ё-моё. Че ж с тем стало? Сам его в больнички отправлял на разные лады, а в своём глазу такого бревна не разглядел. Схуднул ведь, здоровее точно не стал. Ещё и бред этот. Если переложить на песни те — может, и вбил себе в голову дружочек его, что Мишка его то ли бросил, то ли помер. Рассердился Горшок, внутри защемило, сильнее к себе чудика этого прижал, да и отрубился тоже. Устал ведь. Все они устали от этого бега по лезвию бритвы.***
А наутро наваждение растаяло. Хотя Горшенёв в кои-то веки проснулся довольным, пусть и затекли спина и плечо, которое один недоЗОЖник ему отслюнявил. Впрочем, грех жаловаться было. А вот Княже его ждало чудесное похмелье, поэтому озадаченный Миха, глядя на его попытки восстать с дивана, решил милосердно тему вчерашнюю не поднимать. Да и… не похоже было, чтобы Андрей помнил, что за пургу нёс. Может, в самом деле плохо действует ЗОЖ, а? Или прислышалось ему. Горшочек упрямо не желал признавать, психические проблемы своего… друга. Нет, врагом, несмотря ни на что, язык не поворачивается назвать. Они просто заплутали, а так… Нужны друг другу. Вон, даже он Княже нужен, ё-моё. Однако сейчас тот бежал. Скомкано попрощавшись, Андро на максимально возможных скоростях тушки в данном состоянии покинул квартиру. Миша его, если что не прогонял… Даже, наоборот, окликнуть пытался, но у того — пыль из-под копыт летела, бежал, как от огня или чумы… Неожиданно обидно стало: значит, пьяному вваливаться можно, бред болтать можно, надежде позволять воскреснуть тоже, а вот как остаться и поговорить… Ну, гад. Ладно, хоть рвотные позывы Миша на свой счет не воспринял. Не от его рожи блевать тянет, а просто… Понятно же — перебрал человек, отлежаться бы, да Князь, казалось, больше страдает рядом с ним, ну так не держать же его силой в квартире. После этого случая и возникло ощущение у Миши, что Андрей его избегать стал. Стыдно ему, что ли, что допустил такую слабость. Показал свою какую-то уязвимость. Ну или просто потому, что напился, хотя это, наверное, вряд ли. Хотя хрен знает, насколько там ЗОЖ в башку втемяшился… Князь же его туда не пускал. А теперь и подавно: словно в раковину какую-то забился, да и сидит там — ничем не вытянуть. И это было максимально странно, учитывая, что они практически помирились — в понимании Михи — так точно. Обидно — до жути. И горько. Но и ехать к Андрею или после реп ловить того и к стенке прижимать с прямыми расспросами — тоже страшно было. А ну как получишь камнем по голове — так, что и лучше не знать… Правды всей. Один раз только выполз — на Мишкину днюху. Горшок-то ничего особенного уже не ожидал, максимум — дежурных поздравлений. Хотя, если вспомнить, какую он ему сначала претензию вкатил, а потом лекцию подарил… Хорошо, если всё миром окончится и парой дежурных фраз. Да, вот, Княже-то удивил его. Не стал отставать, кажется, хоть это и не соревнование, вроде как. Угу, кто друг друга больнее ущипнёт, а потом пригладит место ушиба. Но это на укол от шпаги не было похоже. Потому что, кроме всех этих стандартных слов (угу, живи долго и процветай, бла, бла!) и каких-то стандартных подарков (ароматное мыло в форме гитары, ты, Ренник, серьёзно?!) — коллективного от группы и личного от него, вручил Князь ему тетрадочку тоненькую. Миха сначала бровью дёрнул, проверяя, а не похожа ли на ту, что на рельсах побывала… Но, нет — не похожа. В том видео потолще и с картинками, вроде как, была. Поэтому взял без опаски, но с легким замиранием сердца. Ну, что там, что? Новые текста? Так ведь нет музла… Нового. Но друже его удивил, потому что да, на первых страничках были именно они — текста, а музло… Он узнал. То он скидывал Князеву, давно, со времен Театра, злился и переживал, что тот никак не может его приткнуть — мол-де, неписец у него на них. А сейчас вот… Написал. Пусть их там всего ничего — три, но написал. Миха прочитал. Хорошо встало, хорошо, сразу отчего-то захотелось и петь, и дышать, и жить… И на после Тодда планов громадье нагородить! Обязательно альбом, обязательно, и Княжеские песни с того не концерта отобрать, да и включить… Ещё поднапрячься — пару мелодией из головы извлечь — вот тебе и альбом готов! С пересохшим ртом Миша лишь молча таращился, то на тетрадку раскрытую, с как в прежние временна от руки выведенными текстами, то на Андрея, любопытно поглядывающего и, кажется, плохо скрывающего волнение. Он улыбнулся — да, всё ещё бережно держа тетрадку, притянул того к себе одной рукой, благо гаденыш лопоухий сегодня оказался податлив, лишь шепнул ему в ухо — дальше пролистнуть. Миха тут же отцепился, да и перевернул текстовые заметки на… Вот те на! А в тетради ещё и комикс оказался — совсем как те, что рисовал Андрюха в реставрационке. Неожиданно подумалось, что, видимо, тот много вспоминал в последнее время и вот так вылилось. Мишке от подарка этого так тепло вдруг стало. Но не потому, что комикс, ностальгия, все дела. Сколько он таких в своё время лицезрел. А потому, что в роли главного героя-то — он сам, Миха. Да ещё и по сюжету Лесника. Тут прям хоть стой, хоть падай. Ибо Мишка давно хотел нос сунуть в художества Андро — а тут, получается, ему, специально. Тот ведь не только в планшете рисовал графическом. И с более традиционным материалом в зубах его видели, вообще, этот его пенал детский с бегемотиками притчей во языцех стал… Может, вот тогда ж и рисовал? На всех репетициях, перелётах ли, что в уголочке со своими листочками прятался? Творчество Князева ж напрямую с его миром связано, может, не закрыл ворота с концами-то, не огородился стенами неприступными? Рвом с крокодилами или тренированными чихуахуа убийцами не обзавёлся? Да и вот, глядите все (только вот тетрадочку, когда Лось попытался нос сунуть, Мишка отчего-то резво спрятал за рубаху, к груди поближе) — снова рисовал Андрей его — это ли не показатель, что не всё равно? В общем, за такой дар можно было и все остальные отдать. Его взметнувшееся вверх настроение не сумел испортить даже скорый отъезд Андро — что-то там было неотложное, он от счастья не разобрал, только осознал легкое прикосновение ладони к плечу, да всё с башки вылетело. Контакт, кажется, налаживался — вон уже и не такой стена прочной кажется, словно к нему туда кто-то лесенку веревочную спустил. Мишка чувствовал: всё, теперь всё пойдет как надо. И пусть они на тонком льду ещё, но комикс этот, не тексты даже, их сцепил. Указал верную дорогу в одном направлении. Ага, щас, разбежался. Судьба рассмеялась ему в лицо вороньим карканьем. Её гласом оказался сильно припозднившийся Лёха, явившийся, когда аккурат все уже восвояси собрались. Причем не запылился братец — уже в очень хорошем состоянии: на ногах стоял, конечно, но был мрачен и нахохлен. Ворон, настоящий ворон. Приходит на день рождение уже накачанный — экономит бухло… Какой у него заботливый младший брат, правда, для него Горшенёв всегда бы нашёл! Для воронёнка своего. Миша невольно поморщился, отгоняя всякие непрошенные мысли о кладбищах и бедах, что редкая эта птица, согласно некоторым легендам, приносить может. Брат-то у него мировой, даже после всех загонов всё равно, вон, едет к нему. Даже пытался сделать вид, что все гуд и вообще — праздновать надо. Тридцать девять лет чем-то тридевятое царство напоминает. Вот и расположились на диванчике за беседой в приятной компании грузинского вина — Вахтанг подогнал. Мировой мужик, как подсказывало снизошедшее после дара одного Андрейки благостное настроение. — Не грузись, Лёх, — упрямо втолковывал ему Мишка спустя время, готовый раз уж от него самого печаль отступила и остальных осчастливить, тем более такого ближнего, как братец-воронёнок, — проблемы решим! Всё, что найдем. Ты мне помогал, я тебе. Вместе. — Вместе, — хмыкнул младшенький, цедя вино, кажется, даже не смущаясь, что разгон брал с более забористых напитков и сочетание это ну очень недальновидным было, — Как вы с Князем в своих метаниях разбираетесь? — А что сразу мы с Князем, — совершенно искренне улыбнулся Миха, припомнив, а тетрадка всё также во внутреннем кармане рубахи поместившаяся приятным теплом отозвалась. — Мы, если хочешь знать, помирились почти. И вообще: устраняем разногласия. Постепенно. Да и не ссорились мы так-то! — раздухарился он. И тут… Младшенький, кажись, не выдержал-таки. Сверкнув глазами, выдал такое, что Миха б точно присел, если б и так на диване не обретался: — Хорошо вы устраняете, Андрюха скоро тенью станет, ты в вечном нервяке. Ну, нормально, Мих. А чё ты вообще его мучаешь? Как собака на сене — ни себе, ни людям. — Нельзя нам расцепляться, — Мишка мотнул головой. Вот те на, че вырвалось у намешавшего в своей крови водку с вином Ягодки. Беседа шла куда-то не туда. Точнее, летела попросту в п*зду. Ему очень хотелось свернуть всё, чтоб не слышать. — Да и вообще, че мы все обо мне, да обо мне, а? — попробовал он съехать на другие рель… Ну вот опять, бл*. Кажется, настроение было изгажено. — Не о тебе, а о Князе, — спокойно поправил Лёша, который отпускать удила не собирался, напротив, настойчив был. — Беспокоюсь я, добрый он слишком, сгорит рядом с тобой. — Ты чё, нах, несёшь? — Горшок вспыхнул моментально: к черту все там Лехины непонятные проблемы, о которых тот ему, кстати, и не поведал… Нет, вместо этого он решил в нем дыру проковырять! В их с Андро отношениях! Ишь, чего вздумал — в его жизнь лезть. — Хоть раз спокойно послушай, без ора, — Ворон по-прежнему был мрачен, насуплен, кажется, ещё больше скукожился, но рубить слова от этого не перестал. — Вы с Андреем друг друга убиваете, все ваши перемирия мнимые — на день, два, — точно обухом топора огрел, а потом как ни в чем не бывало продолжил: — Отпусти его, Мишка, прогони — сам он не уйдет, как я уже сказал, добрый слишком, наверняка, тебя считает каким-то своим искуплением грехов или чего-то такого. Кто дурака этого блаженного поймёт. Я, вот, не берусь! — Андрюха атеист, — Мише сильно хотелось стукнуть братца, но держался. Значит, Князь — дурак, что связался с ним, пздц, как прекрасно такие вещи о себе от родного брата узнавать. Будто Миша дружбы и любви… недостоин! — И вообще, тебе-то какое дело? — а вот этот вопрос жёгся, в самом деле, Ягода даже не о старшем брате печётся ведь, а какой там может быть свой интерес — Горшок терялся. — Жалко мне, — тихо ответил Алексей, лицо куда в сгиб крыл… локтя пряча. — И его, и тебя. Я ему ведь даже место в группе предлагал — своей! — неожиданно поднимая лицо и глядя прямо, заявил. — Потому что ты, Миша, дичь творил и творишь. Сгноишь ты его в своей тени. Отпусти, Мих, — маниакально повторил. — Не ко мне, так им и другие коллективы интересовались, не останется без куска хлеба и лучика славы. Может, вам так даже лучше будет — сможете просто друзьями быть, а не коллегами. Может, именно поэтому вас и шарашит так, потому что слишком много разногласий. А быть и друзьями, и коллегами по работе, по бизнесу, по дележке бабок — это мало у кого получается, Миша, особенно столько лет. Это ж с ума сойти можно! Не надоело в одной упряжке? Лёха все говорил и говорил, не унимался, а у Мишки в душе будто зеркало билось с каждым словом, слогом даже. Каждое слово-осколочек вонзалось и заставляло сильно кровить. Это что ж получается, всё так серьёзно со стороны выглядит?! Но не могли же без огня взять все вокруг и резко сойти с ума, решив спасти бедного-несчастного Князя от страшного Горшка? Прекрасно, чудесные люди! У него за спиной. И ведь все промолчали, включая самого Андрея. Несомненно, он думал об этом, может, команду себе выбирал получше. А что? Выбор-то есть, оказывается. Там ещё и Лось что-то подозрительно много вился вокруг Князева… Может, тоже не прочь вместе отчалить? С Ренегата бы сталось… Да ладно другие — но Лёха! Лёха же это говорит! Брат! Родная кровь! И в открытую крысил, сманивал Андрея! Кому тогда вообще можно верить, если оно вон как перевернулось? — Пошёл вон, — хрипло требует, хотя и хочется кричать, просто слишком больно. Режет изнутри, перехватывает дыхание. От предательства всех, от неожиданно навалившегося ощущения тотального одиночества. Только-только начало оно отступать — до этого постоянно хлестало бьющими волнами, но не перехлестывало. А теперь он тонет там, тонет в этой пустоте, где рядом никого. Только те, кто мимо проплывая веслом по протянутой руке долбанут, что есть мочи. — Миша, — Лёха ещё и смотрит так укоризненно, будто не он только что в душу плюнул, будто не вывернул все чувства наизнанку, — Давай спокойно, а? — Нах*й пошёл, — от его вида, такого всего правильного, в белом непривычном оперении, силы откуда-то берутся, братца он почти выталкивает из квартиры — а хочет из жизни. Совсем. И его, и Князя, и всех тех, кто только и знает, что в лицо улыбаться, а в спину нож втыкать. И проворачивать, проворачивать, с добрыми лицами! Добрые люди, бл*. Братец, правда, не особо сильно сопротивляется активному выталкиванию. Ну, хоть в этом спасибо, не придётся его бить или вышвыривать. Захлопнув дверь, Горшок мечется по квартире раненным зверем. В груди жжет, в итоге он тетрадку от себя отшвыривает, точно та гремучая змея… Ложь, всё ложь… Текста эти — жалкая подачка попытка усыпить бдительность, как и комикс этот, тоже всё по-хитрому сделано! В голове туман — боль не уменьшается, лишь нарастает. Конечно, Князь сейчас выбирает вариант получше, но и его не отметает. Вон, кинул голодному псу кость, бл*дь. Первый порыв — позвонить этому гаду, что не сказал даже ничего, про хождения вокруг него с разного рода гнусными предательскими предложениями. Но что-то останавливает. В ярости швыряет бутылку с остатками вина в стену, а потом долго тупо смотрит на расплывшиеся потеки кровавого цвета. Всё вокруг цвета крови, крови… Мир удивительно жесток. Ничего не помогает. Слишком больно ударило всё это по разнежившемуся было, воспрявшему духом внутреннему миру. Он только-только поверил, что всё налаживается, что можно довериться, что Андро всё же не совсем отстранился, что-то ещё можно починить. И спеть в унисон, быть может даже лучше, чем раньше. А тут тебе… Бл*здец — подарочек выше всех похвал. Просто вышка! Приговор… Терпеть невыносимо, ему надо хоть чем-то снизить страдания. И способ есть. Он проверен. Он надежен, хоть и ведёт в никуда, но… Горшок недолго думает — сейчас на всё пох*й. Всё меркнет перед горящим внутри пламенем. И Миша стремглав вылетает за дверь, едва сообразив обуться и повернуть в замке ключ, это делает не он — мышечная память. Он точно знает, куда поедет. Старая дорожка словно взлетная полоса аэродрома мигает огнями и ведёт. Туда, где станет легче, пусть и ненадолго. Где можно приглушить боль, которая до такой степени раздирает, что ощущается физически… Кажется тридцать девятый день рождения стал началом конца. Тут сегодня Миша уже шутил неловко, за что чуть бит кем-то впечатлительным не был, что до сорока вряд ли дотянет. Видимо, так тому и быть!***
После взятого разгона в ночь на 8 и последующих дней кутежа, в аэропорт 10-го числа он приходит, естественно, вмазанный. Но хотя бы не в состоянии крутого пике. С запасом взял, до концерта его попустит, а не попустит, так в кармане потайном спрятана доза. В любом случае это лучше, чем страдать от боли при виде Андро. Впрочем, зубы всё равно клацают. А тот уже там, голубчик. Стоит, с парнями смеётся над чем-то. В другое время Мишка бы страшно обрадовался — в конце концов Андрей за это время практически не улыбался даже. А тут, нате, смеётся. В другое время — не сейчас. Когда даже сквозь легкий туман в сознании продираются отголоски боли. Как смеет он? — Настроение хорошее? — рявкает Горшок, или вернее будет сказать Гоблин, подходя к компашке. — Делать нечего? Лучше б о концерте думали! Как зажечь по-максимуму! Парни недоуменно выпячиваются на него, но ему неожиданно становится всё равно. Цвиркунов присвистнул. Конечно, они всё заметили и поняли. Опытные, ё-моё. Считали по лицу, зрачкам, а главное — по пышущей через край злобе. Но в глаза Андрею смотреть больно. В них ещё видны те затухающие искорки радости, смеха, которые постепенно вытесняются страшным совершенно выражением. Невольно вспоминается вечер 19-го, когда тот к нему сам не свой заявился да начал просить не развязывать… Почти умолял ведь. Теперь хорошо вспоминается. Неужто точно играл? Оскара ему тогда выдать давно пора, как и леща. Но Князев просто смотрит, ничего не говорит, не делает, но у Мишки в голове почему-то ощущение, что он его только что убил. Или смертельно ранил. Потому что в глазах Андрюхи плещется не просто боль, а адская мука. Не просто разбитые надежды, горечь поражения и отчаяние злое. Какая-то часть его ликует — да, так его! Пусть тому будет так же погано! Даже хуже! А другая часть чувствует, как боль внутренняя стала резче и острее прорываться сквозь дурь. Да что ж ты будешь делать? Князев не сказал ни слова. Просто молча взял сумку и первым прошёл на регистрацию. Только спина неестественно прямой казалась. Парни, то и дело оглядываясь на застывшего Миху, прошествовали следом. А Мишку стопорит. Облегчения по-прежнему слишком мало. Чувство одиночества накрывает заново, захлестывает с головой. Если бы не Махарадзе, буквально подхвативший под локоток и потащивший в нужном направлении — так бы и остался столбом посреди зала стоять. Ловил бы разбегающиеся мысли, пытаясь понять — как же так, что и проверенное средство сплоховало. Что всё также гнусно на душе, если не хуже. Полёт ничем примечательным не запомнился. Он всё также летел чуть в отдалении от остальной группы. Кто-то пробовал ранее спрашивать, Мишка же выдавал что-то, вроде — так проще за всеми наблюдать, потом сменил ответ на: «Я и так их рожи чаще, чем свою в зеркале вижу!», а потом и вовсе при возникновении вопроса слал сразу нах*й. Князь весь полёт тупо пропялился в иллюминатор. Он даже не пытался достать тетрадку или планшет. Просто смотрел в окно. И Мишке от этого было не по себе. Совсем уж тот неподвижным изваянием казался, словно так глубоко в свои мысли погрузился, что и не докричишься. Впрочем, Горшенёв и не пытался. Отчего-то трогать его сейчас рука не поднималась. Хотя он и ощущал злость внутри, что считает себя, с какой-то стати, виноватым… А ведь это всё сам Андро и намутил! Нет бы честно ему рассказать — так мол и так, твой родной брат… да и не только он… Зубы заскрипели. Концерт проходит как обычно. За исключением совсем поникшего Князя. Это, против ожидания, сильно действует на нервы. Не приносит долгожданной радости. Не спасает ничего: ни благодарная публика, что активно орёт, подпевает, в общем, ловит драйв, ни даже дружное скандирование слушателей, поздравляющих его с днюхой прошедшей. М-да, было бы приятно, если бы не Чебурашка этот, что просто одним видом теперь вызывает уколы боли. Будто мало тех в его жизни. Будто б Миша совсем передышки, кусочка счастья не заслужил, словно кто-то отмерил ему, да нет — попросту целиком выделил целый пирог Боли. А после наступают репетиции Тодда, пора возвращаться в привычный ритм, пьеса сама себя не поставит. Как и новая доза препарата. И Мише приходится изворачиваться, чтоб Устюгов ничего не заметил. Тот, впрочем, либо реально не догоняет (ну откуда бы ему, а? Чё он где-то ещё нарков видел?), либо делает вид — так как Миха ж не первый раз в угаре, и играет в ударе. Слова не забывает, отдаётся полностью. Претензий к нему никаких. Группа, конечно, явно недовольна. Не ропщет в открытую, но рожи кривят только так, да очи к небу закатывают. Но при этом молчат — в отличие от Андрюхи. Тот был в ступоре только на концерте в Зелёном театре. А после началось! Каждую свободную минуту (а их у поэта-Рассказчика было дохрена!) приседал к Мишке на уши и по мозгам ездил. Почти что лекции читал на тему «Скажи нет наркотикам». Просветитель, бл*. Будто Мишка сам не знает. Знает да получше этого словоблуда, всего правильного. Угу, помним, как он сам к нему приполз недалече, едва на ногах держась да бред всякий нёс. И сейчас вот хочет как лучше, но вызывает только глухое раздражение. И желание заткнуть чем-то его пасть — чтоб не тявкал и не мельтешил своей предательской рожей. Только не сейчас… Когда ему стало известно, что тот, оказывается, в любой момент съ*баться, может, понимаешь ли, есть куда, с*ка! Потому-то постоянно раздражённый и злой на себя и на весь мир и в особенности на одного Купчинского персонажа Мишка цепляется к каждой мелочи, ищет любой предлог, чтоб друже своего подъ*бнуть. Чтоб не в одного страдать! Ну или чем, чёрт не шутит, а ворон не каркает, довести его до ухода из группы. Пусть сам валит, уж коли всё так, как Лёха описал. У Горшка сил не хватит его прогнать, духу… А ещё хоть он всё это и делает, но при этом отчаянно надеется, что этого не случится. Княже его второй раз не предаст. Что всё это лишь бред и испытание это жестокое тот выдержит. Потому мучает, под*бывает, покусывает. А Княже тож хорош — сам же и подставляется. Находятся случаи. Один из самых запомнившихся в аэропорте происходит. Пока ждут вылета, в зале навязчиво мурлычет музон. Попса какая-то голимая. И не брошу на полпути, не скажу, что не могу Как бы сложно ни было, я дойду, дойду Докажу себе, страху вопреки И не брошу на полпути И этих-то слов Горшенёв бы не разобрал, да вот нежданчик — Андрюха-то их напевает, вторя неведомой певичке. Во, дурак! — Эй, Андрюх, — на всё помещение кричит Миха, привлекая внимание не только всех музыкантов, но и сопровождающих, — да ты никак в попсу ударился? Вон, как лихо подхватываешь! Может, теперь тебя стоит называть Князь Попа? А чё? Популярность уже есть широких масс, осталось репертуарчик слегка подправить — и вот он я! — откровенно несло Горшка. — Ну, как, ё-моё, закупиться нам блёстками, маслом да перьями для нового сценического образа? Или, может, сразу сдать тебя на бэки Киркорову? Он не приглашал, нет? — последнее вырывается уже само, не так-то легко остановиться, когда уже взял разгон немаленький. Перед глазами снова мутными пятнами тот вечер день рожденческий проплывает. Князев медленно поднимает голову и бледнеет. Только уши начинают пылать. В последнее время это с ним часто, как вскользь замечает Горшенёв. А Миху всё дальше меж тем несёт, глубже в пропасть, и, хотя он уже чувствует чужое смущение и обиду, ему реально срывает тормоза: — Может, жёнка-то твоя ушла, потому что опопсел в край? От этого за спиной у выставившегося на него Андрея (что выглядел так, будто Миша в него по меньшей мере кирпичом запустил) сдавленно прыскает, пытаясь выдать смех за кашель, Яша. Это, видимо, становится последней каплей — Андро отмирает, подхватывается и решительно выходит из зала. И снова это треклятое чувство, когда с одной стороны, вроде и приятно — ату его, чтоб не зарывался, а с другой — что-то больно дёргает, говоря, что он переборщил, что это уже нихрена не смешно — по больным мозолям топтаться. Как бы там не было, а в поле зрения появляется он уже непосредственно на посадке. Потому-то с жадным, болезненным интересом пронаблюдав, как Князь стискивает в самолёте планшет с со стилусом, ничего совершенно не рисуя, да даже не делая попытки, как подрагивают тонкие пальцы, Мишка думает, что, пожалуй, точно немного перегнул. Так чувство это победу над удовлетворением от чужих страданий одержало. Маленькую, но такую ввинчивающуюся в сердце. Постепенно ему становится по-настоящему стыдно, тем более, что эта маленькая месть и последующее состояние Андрея совершенно настроение не поднимают, напротив, теперь всё выглядит беспросветным. Как тут помириться? Как доказать Лёхе, всем и, прежде всего, себе и Князю, что неправы они и всё ещё будет за*бись! В самом хорошем смысле того слова, разумеется, а не в смысле — пздц, ну, вы поняли. Вообще, Миша и сам не хочет признаться, что всё идет по п*зде. Но слышит свист, как оно даже не идёт — летит. Ставится он уже регулярно. Не настолько, прям, ещё часто, чтоб это стало проблемой, помехой для театра… Пока и не стало, но Миша прекрасно понимает, что будет через пару месяцев. Но и завязать не может. Просто потому что знает, чем это опять чревато. Так он хоть как-то существует и имеет шансы дожить до премьеры, а здесь… Можно и помереть, мучительно. А, выбирая между гарантированными страданиями и чуть более долгими в перспективе трепыханиями и скорой, но куда более легкой, чем оставшаяся жизнь смертью, он выбирал первое. Потому нет — завязать не может, похоже, в этот раз уже всё. И концом будет смерть, а пока, пусть тянется привычная канитель и дорожка из попрятавшихся вен всё более и более проторенной. Не может завязать. Ни физически, ни психически. То ли силы воли не хватает — с этим и раньше-то проблемы были, то ли боль, что внутри точно ростки шипастые ядовитые пустила, не давает. Даже возможный срыв Тодда буквально за шаг до премьеры — сентябрь на поребрике, господа, ещё каких-то два с небольшим месяца — и все они будут либо распяты, либо обожаемы слушателями… Короче, даже детище не тормозит. Даже возможность освистания. Вообще же ,эти мысли — о возможном провале — служили прекрасной подкормкой для существа, запустившего щупальца во все области мозга и ворочавшегося в душе раскаленной кочергой. А ещё тому подливали масла в огонь чтение форумов, комментариев — было в этом что-то мазохистское. Кажется, народ серьёзно вознамерился сравнить этот Андрюхин «не-концерт» и Тодда. Совсем охренел и распоясался слушатель, но, да — и такие толки были. Вздумали сравнивать высокое театральное искусство и тот вечер авторской песни, потому как, почти цитата: «Князь там один отжёг мощно, я не думал, что у него, оказывается, такой голосище! А главное же, расчувствоваться заставляет, цепляет чем-то…» Короче, разглядели они там душу, и теперь в Тодде тоже хотели не только профессиональную работу и кровавое шоу, но и душу обнажённую Горшка разглядеть… Да, именно с таким прилагательным и писали! Что ж будет им, даже если это последнее, что Миша сделает в этой жизни. К слову, об этом — он ведь заметил, Князя знатно корежило от финальной арии. На «Край» тот по-особенному реагировал. Сразу весь сцеплялся в какой-то тугой комок боли. Однажды не выдержал, подлетел и спросил… Лучше б не спрашивал. Потому что ответ его уязвил. Короткий и емкий: «Это эпитафия!» Если б дрожь по загривку в тот момент не пошла, непременно б возмутился, что Княже задолбал его хоронить. Потому как чем явственнее Миша ощущал гнилостное дыхание смерти, тем что-то внутри активнее этому сопротивлялась. Несмотря на все доводы рассудка, на боль пережитую и ту, что только впереди простиралась, всё равно было как-то беспробудно жаль. И хотелось назло Князю и его упадническим пророчествам пожить ещё немного. И в то же время и жить-то дальше тоже было страшно. Одиночество всё сильнее сгущалось, пеленая в свой кокон, отгораживая от мира и его радостей.***
Дом, не милый дом — до следующего концерта неделя, и оттого перспектива пробыть хотя бы день одному, наедине со своими мыслями и страхами, пугала до чертиков. Поэтому, едва войдя, полез в «сейф» — небольшое углубление в стене, под обоями, где было спрятано очередное избавление от мук. Ну или новый их виток. Это под каким углом смотреть. Тот, впрочем, сейчас у него был размыт и весьма однозначно колотил о том, что если Миша не подгонит опиума для народа, то бишь себя, то станет не просто х*ево, а х*ево в тессеракте. Так что приход неожиданного визитера встретил уже в состоянии, когда всё очень хорошо. Лучше не бывает. Короткая, дивная пора, не мешали даже слюноотделение повышенное и ватность тела… Вообще по барабану! Главное, все остальные чувства тоже притупились и боль куда-то скрылась, пусть и на время. Такая благостность накатила… На того, кто так отчаянно стучал в дверь даже злиться не хотелось. Ну вот, делать кому-то нечего. Мишка улыбнулся, кажется, надув соплей пузырёк. Это его рассмешило так, что он едва не подавился от смеха. Хорошо было. И будет, если вовремя подколоться… Только вот так можно и не выйти из такого состояния. Навсегда уснуть в этом блаженном состоянии нестояния. А в дверь всё колотят. Может, если просто тут лежать — тот, кто производит столь много ненужного шума свалит подобру-поздорову? Вставать не хотелось — спать хотелось. Но его посетитель не унимался. Ругаться и прогонять тоже не хотелось, но и дальше всё это слушать… Тоже как-то не ахти. Удары сквозь кайф прорывались, несколько его обламывая столь грубым вторжением реальностей. Потому Горшок кое-как сполз с кровати и поплёлся к двери, опираясь на подозрительно качающиеся стены. Ну, ничего, ё-моё! Сейчас вот как выйдет, и не выскочит и выпрыгнет, конечно… Куда ему — ноги какими-то желейными ощущались и сам он плыл по пространству, словно… торт какой, во… Вот, короче, выйдет да попросит удалиться странного чела, что долбит к нему в дверь. Похоже, что ногой. Угу, а тот непременно послушается. Ну да, критическое мышление у Мишки притупилось до уровня почти неслышных помех. Однако, приоткрыв дверь и отчаянно за неё цепляясь, потому что гравитация — бессердечная с*ка — начала уводить в крен, узрел совсем уже маловероятную фигуру. Андрюшка Князев, собственной персоной, здорово живёте, давно не виделись. — Привет, Андро, — попытался бодро произнести, хоть и язык малость одеревенел, — сколько лет, сколько зим?! — благостно выдохнул он спиртовым амбре. Поскольку хмурый без коня — это не полный кайф. Хоть и можно кони двинуть, да. — Виделись утром, — Андрея аж перекосило от чего-то, домыслить чего не получалось, в мозге все поперепуталось. Затем Миша почувствовал, как Андрей мягко, но решительно оттолкнул его внутрь и зашёл сам, тщательно закрывая на замок изнутри. Ключ зачем-то вытащил и сунул к себе в карман. Хм, ну, может, он стихийный похититель ключей, коллекционер какой — чудило лопоухое, ё-моё! Будет потом Мишке за ключи эти счёт предъявлять, что-то вроде: миллион, или ключики окажутся на дне Невы. Горшок захихикал — настолько ярко всё это представил. Дурость, да и Андрюха-торгаш пристал в образе Чебурашки, а ещё воображение тому и гармошку всучило, во дела! Только вот эта простая человеческая эмоция ещё больше заставила Князева свести брови к переносице. Ну, реально, как вампир какой сейчас — бледный весь, худой и страшно серьёзный, собранный — с таким лицом либо графа Дракулу играть, либо в депутаты идти избираться, хах! Миха не успел эту мысль додумать — Андрюха подлетел, да и, резко схватив за лицо, заставил посмотреть в глаза, а потом на свет: — Дурак, — прошипел после этого нехитрого действия. Только вот дурак — сам Князь был, неужто чего иного рассмотреть желал? Вот вмазан, вроде, Мишка, а тупит, не желая верить — Андрей. Потом этот кадр снова, но теперь совсем уж хмуро посмотрел на выпущенного из короткого захвата Горшенёва, привалившегося к стене, — Пойдем, Мих, тебе прилечь надо, выспаться, — проговорил, ишь, заботливый какой, но мысли путались, и во что-то дельное оформиться не решались. Прилечь… А это да — неплохо было бы. Кроватка, после того, как дикий стук прекратился, манила и звала. И топчущийся в прихожке Князь проблемой не был. Главное сейчас улечься, да и соскользнуть в мир грёз… Только с этим была проблемка, ибо дойти-то сюда Миша дошёл, да за минуты топтания в коридорчике его окончательно развезло и единственным желанием было улечься прям на коврике у двери и вырубиться. И чтоб никто-никто не трогал, во, ё-моё. Много просит? Андрей, впрочем, с таким положением дел не был согласен: подхватил под плечи и потащил не сопротивляющегося, а лишь как-то пытающегося переставлять совсем размякшие ноги Миху. Пару раз он в своих длинных ластах чуть не запутался — вдвоём бы с Князем, похоже, загремели б… Тот мощным кабаном больше не выглядел, хотя, вроде как, пробежки свои не бросил — наверное, не совсем тюфяк… Наверное. Вроде бы, они оба вздохнули с облегчением, когда добрались до кровати. Благо хата маленькая совсем. По крайней мере, Княже точно как-то тяжко перевёл дыхание. Мда, че с ним дальше-то будет? Им на сцене скакать — выносливость нужна. А скакать надо, пока не помрё… Мысли совсем отрубались, концовки слов, предложений обрубались, повисали нитями распушёнными, расплетёнными, словно у решившего все перекроить нахер Портного. Хм… Сознание подкинуло уже совсем далекую от этой стылой реальности картинку — в каком-то замке из хрусталя весьма колоритная парочка о чём-то лихо спорила… Один мучил какое-то изрытое полотно, а вторая, к слову, стеклянная совершенно бабища, ему на уши приседала. И оба неуловимо знакомыми казались. Мир качался, и, плавая на стыке сна и яви, он едва услышал слова Княже. — Спи, Мишка, — тихо и грустно сказал тот, укладывая неповоротливое тело в кроватку. Горшенёв же, словно только этого и ждал, почти моментально соскользнул в тёмные глубины сна, в которых билось, опадая окровавленными перьями стекло.***
Пробуждение выдалось не из приятных. Похожее на выныривание, оно всё же было и не худшим, но и не лучшим. Тёртая тушка Горшка знавала разные времена и отходняки… Сейчас голова отдалённо болела, во рту легонько песочком посыпано, а по телу то и дело пробегает неприятный холодок. Точнее, дрожь — на отходняках всегда так. Надо бы поскорее руки в ноги да добраться до нычки — а то, того и гляди, через пару часов реально ломать начнёт. А это уже совсем ощущения неописуемые. Болотный тлен на медленной прожарке. Разлепив глаза, слегка гудящим мозгом Миша не сразу, но осознал две удивительные вещи: во-первых, руки его были неподвижны и отчего-то не слушались движений. Предположим, мать вашу, он их отлежал до онемения, но что-то как-то не бились ощущения с гипотезой. Не то, чтобы совсем те утратили подвижность, но что-то словно мешало им совершить простейшие действия, такие, например, как нос почесать. А тот, с*ка, представьте себе, ужасно зачесался. С трудом приподняв голову, Мишка обнаружил вторую удивительную вещь:руки его, оказывается, прикованы, мать вашу, к спинке, резной спинке кровати — ну, нахрена, скажите на милость, люди добрые, такие ставить в хату съемную?! Впрочем, вопрос риторический. Гораздо больше его волновал другой: что с этим делать? Потому что нет — это не глюки, не остаток трипа. Это реальность, которая звенит легким перестуком металлических браслетов, отражаясь гулким эхом в многострадальной лохматой башке. Его руки скованы, бл*дь, и это не шутка. Не просто связаны мягкими вязками, как могло бы быть в больничке, куда его, порой, запихивали — снять ломку. Нет, это наручники. Но и он не в аквариуме. Да и руки не за спину заведены, а широко, с запасом, чтоб натяжения не было, раскинуты к противоположным элементам вычурной кованной спинки. Попробовал подёргать ручищами — бесполезно. Наручники жестко впились, несмотря на… Тут Мишка скосил глаза получше — да, он не ошибся. Стальные браслеты ему защелкнули не на голую кожу, а на надёрнутые напульсники мягкие. Такие, кажется, некоторые фанаты их носят… Напульсники в смысле, не наручники! Хотя, может и последние тоже — мало ли у взрослых людей какие развлечения. Миша похолодел сразу. Попытался вытрясти с башки взметнувшиеся мысли, а ещё краем глаза про себя отметил — да, напульсники, определенно, с их мерча. Какая забота, бл*дь! Он дёрнул руками ещё яростнее. Кровать жалобно скрипнула, но проку это не возымело. Та была старинная, прочная, рисковавшая самого Горшка пережить. Было б дерево — может и расшатал бы. А так, то что было спросонья за резьбу принято — на самом деле кованый метал. Бесполезняк. Чувство загнанности поднялось внутри. Мозги хаотично метались. А если его безумные фанатки похитили? Ну, точнее — не так. Миша дома. Просто узнали как-то адрес, выследили там, сталкерши хреновы. Воспользовались тем, что он тут невменяемый был, внутрь попали… Ну, конечно, из груди нервный смешок вырвался. Они! Просто мозгу вмазанному вчера Князь привиделся — вот и девиц распутных пустил… Ну, секса дамам захотелось, наверняка, не всё так страшно — поговорят ща нормально, как появятся, да и раскуют они его. Не совсем же *банутые… Так, постепенно очухиваясь, обнаружил, что полулежит, подпираемый несколькими подушками. Опять же — какая, бл*дь, забота! Пеклись, чтоб не покалечился ненароком, не захлебнулся рвотой… А ещё — он был почти голый, ладно, хоть трусы оставили. А то костюм Адама Миша не особо жаловал в подобном пздце! Ситуация — жесть, напоминает сцену из дешёвой порнухи. И он — главный порногерой, бл*дь. К слову, о последних… Где те? Где эти долбанутые бабы?! Только б не проспались и не свалили, оставив его тут прикованным помирать. Приближения ломки он уже чувствует. Нос чешется так, что, кажется, скоро отвалится. Во рту пустыня, пить хочется тоже немилосердно. Мишка же точно помрёт! Но громко звать людей — тоже опасается. Во-первых, а вдруг там реально маньячки какие? Что лучше уж и помереть тогда от естественных причин. А, во-вторых, чет его голос не слушался толком. Странно, кляп-то не вставили… Может, ему лучше б уже во всю глотку звать на помощь? Вдруг соседи, что его не особо жалуют, наряд вызовут? Вот только при мысли, что его в таком виде обнаружат… Горшку поплохело ещё сильнее, хотя, казалось, куда больше, блин. Однако совсем уж загнаться и вогнать себя в панику не вышло — дверь в комнату вскоре открылась и туда спокойно вошёл… Именно! Вошёл, не вошла или вошли! Андро со стаканом воды. Наверное. Учитывая в последнее время почти постоянное ЗОЖничество Князя, маловероятно, чтоб тот ему водяры притаранил. Да плевать — вода или водяра, это ж, чё получается… Миша ещё раз мысленно всю эту ситуацию окинул… Это Князь его так? Тело прошило иглой каленой. Приплыли. Это ж как его вчера вмазало, что Горшок вообще ничего не прочухал… Тот ведь его не только, получается, спать уложил. Но ещё и, с*ка, раздел! Уши Михи заалели. Глаза скосились на труханы в горошек. Замечательно. Просто, с*ка, финиш. Раздел, значит, его, беспомощного и бесчувственного, как маньяк какой, а потом ещё и наручники эти… Он же не у него их взял. У Горшка такой гадости отродясь не бывало. Значит, притащил их — спланировал всё Чебурашка сумасшедший. В каком секс-шопе-то надыбал? Отчего-то, несмотря на ситуацию, очень смешно оказалось представить Андро в этой обители разврата, тыкающего в наручники. Что ж, спасибо, хоть не розовые пуховые, бл*дь! От этой ванили попсовой Мишку б ещё сильнее, наверное, расп*дарасило… Так, бл*дь, отставить! Подобные… глаголы. Чур, его, нах… В голову очень не вовремя полезла песня та, про любовь Шута к Королеве. Пздц, нахрен. А что если Князь… Да ну нахрен… Но выглядело всё именно как в дешевом гей-порно! Ну, уж таким киногероем Миха точно становиться не желал! — Чё за дела, — еле-еле ворочая языком, спросил Миха, у которого от взыгравших чувств аж голос прорезался, а так как известно, что нападение — лучшая защита, попёр в атаку на всё ещё стоявшего со стаканом (спасибо, не плёткой!) Княже, — чё за шутки? — Без шуток, Мишк, — невесело усмехнулся Князев, аккуратно пристраивая стакан воды на подоконник, и поворачиваясь к нему, распластанному, как лягушка перед препарацией. — Сам ты с наркоты не слезешь, придётся помочь, будешь слушаться доброго доктора Андрея Сергеевича. — Ты ё*нулся? — осознание медленно-медленно перерастало в понимание. Этот идиот терпел-терпел, а потом решил, будто имеет право в его жизнь вмешиваться. Да ещё и так… Миха окинул взглядом своё слегка покрывшееся гусиной кожей тело… Бесцеремонно-уверенно, нагло. — Чё за ролевые игры? Я тебя спрашиваю, Князь?! Ты ох*ел в край? Или ты, может, слишком буквально воспринял тот разговор про БДСМ? На эксперименты тянет? Так ты хоть кодовое слово скажи, слышь? — откровенно разнесло его телегу, кажется, вся кровь у него сейчас прилила только к одному органу. К ушам, бл*дь, а не к тому, о чём подумал сам Горшок, осознав двусмысленность. — Хорош, Мих, — Андрей нахмурился, а затем подскочил, да и выдал, чуть ли не брызжа слюнями в лицо, а ведь ему и уклониться даже, вздумай он, не вышло бы. — Я тебе подохнуть не дам, — глаза его удивительно синие сейчас сверкнули отголоском той грозы, что их в это положение привела. — И смотреть, как ты сам себя губишь — тоже не стану, — добавил решительно, а потом простёр ладонь куда-то к спинке кровати. — Так что, привыкай — на следующие дня три минимум — это твоё уютное лежбище. — Да харе, Князь, — вышло почти жалобно, голос как-то дрогнул. Вот теперь Михе стало по-настоящему страшно. Андрей его пугал. С этой моментальной переменой настроения… А до этого с бредом сумасшедшего, со всеми этими прыжками, а теперь вот, он подёргал руки — БДСМом каким-то нахрен. Может, с ним лучше пока не спорить, паинькой притвориться? Бдительность усыпить. Это ж не фанатка-сталкерша — Андро ж его насиловать или расчленять не станет… Не станет ж, бл*дь? Даже такой, насквозь больной — не станет. Так, что затихариться, тему сместить чуток. Так, глядишь, поверит и отпустит. — А раздевать-то нахрена было? — Проходили уже, — Князь отвернулся, чуть отодвинувшись, прекратил над ним тучей грозовой нависать. И с глухою какою-то тоскою выдал: — Ты в следующие пару дней будешь блевать, сильно блевать. Каждый раз переодевать тебя задолбаюсь, снимая и надевая наручники. Так что потерпишь, не зима на дворе, — больше себя как будто убеждая, повторил, плечом дёргая. — А в сортир мне как? — Мише здорово хотелось ущипнуть себя, чтобы понять, что не глюк это вот всё. Не трип. А ещё нос по-прежнему чесался. Кажется, один ворон, с*ка, крепко врал, что Князь от него сбежать собрался. При побеге такое не устраивают, бл*дь. Уже не на грани, а даже за ней. Неужели он заслужил такого обращения с собой? А что-то внутри тихо-тихо ответило… Да. Заслужил. Сорвался, хоть тебя просили, почти умоляя, этого не делать. А теперь, вот, пожинай плоды чужого, доведенного до крайней точки отчаяния. С другой стороны… И от этого зубы стыли, а ведь Миха хоть и размышлял в духе, что при этой жизни уже не завяжет, часть его хотела, наверное, чтоб кто-то остановил. Поймал у самого дна, сверзнуться, совсем переломавшись, не дал. Потому что сам он остановиться уже не в силах был. Ну, вот Князев и поймал. Так поймал, что аж искрит всё — от гнева, страха и тянущейся откуда-то из самых глубин надежды. — Тут есть варианты, — в ответ на его прямой и весьма живо представленный уже полным мочевым пузырем вопрос, задумчиво пробормотал Андрей, — либо ты, при условии, что буянить не будешь и пытаться сбежать, отправишься под моим конвоем в туалет, либо могу предложить прекрасное изобретение человечества, уткой именуемое. Горшок пораженно замолк — этот жучара всё предусмотрел, оказывается. И утку, с*ка. Пронёс, если не блефовал. Судно-то, ведь, оно не маленькое совсем. Пздц. Мало ему было всех прежних унижений… Как он это ненавидел. Быть слабым перед Андреем. Это пытка. Настоящая. — Я, бл*ть, в ментовку напишу, о похищении и пытках, — обиженно присвистнул, уже ни на что почти не надеясь. Нельзя остановить уже набравший ход поезд Безумного Макса. Только вместо оного — Андро, а к решетке прикрутили, по ощущениям, самого Миху, только обставили это так, мол, что для его же блага. — Ну, давай, — равнодушно бросил Князев. — Хочу посмотреть, как ты со скованными руками умудришься это сделать, — нет, этот лопоухий гад точно всё продумал. Возможно, даже в самолёте, по пути в Питер, пока Миха, во дурак, ещё и жалел его, стыд испытывал. Пздц. А друже свихнутый на все шарики-ролики продолжил: — Кричать тоже не советую — привлечешь внимание, очень многие увидят полуголого Горшка, прикованного к кровати. Какой простор для шуток, статей и интервью… Учитывая, что и я раствориться не смогу. Представь, что о нас напридумывают. Это будет обидно даже, согласись, учитывая, что последний год мы *бем друг другу исключительно мозг, — ещё и с грустью такой это произнёс — неизвестно, что тут думать. И Мишка снова замер испуганным сусликом. Победил и уничтожил по всем фронтам. А что он ещё с ним сделать может, маньячелло недоделанный? Начнёт говорить, какое говно его Тодд? Ну, это Андрей и так не скрывает особо… Петь будет Голые коки или Инструмент, хищно на него поглядывая, да заставляя Королеву с Шутом поминать нервно… Ну, это может, наверное, да. Ну или ща лекции про ЗОЖ читать будет, что вероятнее. Истории страшные, реальные, про то, как наркоманы не играли сразу в ящик, а медленно и мучительно сгнивали глубокими инвалидами в психоневрологических интернатах. Вот, кстати, один из его страхов больших. — Сейчас надо воды попить, — меж тем продолжал его… Кто? Мучитель? Похититель? Спаситель, бл*дь? К губам приставили стакан. Миша моментально отпил, сколько мог, надеясь хотя бы жажду унять. Раз уж со всем остальным затруднительно. И с туалетом, и с носом чешущимся. А потом тело как-то само среагировало — набрав в рот воды, выплеснул её прямо Княже в лицо. И тут же испугался — этот Князь совсем-совсем незнакомый. Ща как… Чего именно сделает, мозги додумать терялись, но сделать мог с ним всё, что угодно — и в морду дать, и чё похуже. Почти все ж считают, что он Князя в край измучил, житья не даёт… Ну вот, сейчас он имел все шансы злобного Жаба-Горшка придушить, подушку на лицо — пара минут… И всё. Может, так оно и проще для всех будет. Но Андрей лишь ухмыльнулся криво, словно ничего другого и не ожидал, и демонстративно поставил стакан снова на окно. Захочешь, мол, позови, помогу, чем смогу. Ага, поможет, бл*ть. Миша нервно облизал пересохшие губы. Руки в таком положении уже затекли, башка болела, оголённому телу было прохладно, а нос всё также чесался… И этот Андрей, что по-прежнему тут стоит, никуда не уходит, морду в пол вперив, по-прежнему пугает до чертиков. Кто знает, какие мысли варятся в его черепушке протёкшей? Горшок ведь сейчас совершенно беспомощен, ешьте меня, вот он я… А если не ешьте, а… Миха запинается. Опять двадцать-пять. Ещё и шутка эта про пикантное положение, совсем не шуткой прозвучавшая… Совсем не хочется размышлять тут о том, что Андро головой окончательно тронулся и способен увидеть в нем «королеву»… От этой мысли холодным потом прошибает. Нет, ну до такой стадии пздца кошмарного Княже же не дойдет? Он снова скосил глаза на опущенную головушку, и, нет, ему не кажется — там за последний год тоже седых волос прибавилось… Внутри что-то ворочается жалостливое, несмотря на всю злость от пленённого своего положения. И вообще, похоже, что это какая-то миссия спасения Горшка от самого себя. Видимо, Андрей хочет, чтоб Миха добровольно ли, насильно ли переломался. Перспектива — так себе. И, хотя Горшок всё ещё верит — точнее, что-то внутри отчаянно за это топит — что не причинит Андрюха вреда, но понимание, что его снова ждут весьма и весьма болезненные моменты, катастрофически болезненные — сводят с ума. Но ещё больше его доканывает, что этот тип упрямый, судя по всему, рядом будет, до конца… Вполне возможно — Мишкиного. Не хотел Горшочек, совсем не хотел, чтобы тот его таким видел. Или чтоб смерть его себе на душу брал. Пусть и из самых, бл*дь, спасительных побуждений. А пока он просто лежал и плавился от ужаснейших ощущений ожидания конца. Когда вскоре к боли душевной добавится физическая, когда все тело сводит и скручивает, практически перемалывая, как та мясорубка у Ловетт. А Мишка не хочет, не хочет боли, не готов к ней. Не готов умирать сейчас. Почти сгорать заживо в огне лихорадки, что скоро его накроет. — Андрей, — умоляюще зовёт, ненавидя себя за эту слабость, — не надо, пожалуйста. Я перестану, я не буду больше принимать, по-честному всё, только не так, отцепи, пожалуйста. Я в клинику лягу, — сейчас Горшок готов пообещать, что угодно. Лишь бы тот расцепил браслеты, пока Миха ещё в состоянии его оттолкнуть и позвонить дилеру. Нычку, скорее всего, этот Чебурашка в унитаз спустил. Но скоро он и, освободившись, даже с таким истончившимся Князем не справится. Никак. Масса бесполезна, когда ты уже в ломке. Это просто груз мяса и костей, перемолотых. Андрей же не сразу, но поднимает на него покрасневшие глаза — плакал, что ли — и опять-таки молча качает головой. Это молчание, жуткое совершенно, вышибает. Как и слезы. Может, ошибся он, с Чебурашкой сравнив? И это крокодил… Те тоже плачут, когда добычу свою переваривают… Ну или жрут. Миха не зоолог, бл*дь. Ему вообще сейчас не до этого. — Да бл* — страх внутри горит и мешает мыслить, потому он почти кричит, — нахрена тебе всё это? Оставь меня, ты ж хуже врага! — слова лопаются, как пузыри в пленке антистресс, но Мишке бы сейчас и вся оберточная х*ета мира не помогла. — Ты меня мучаешь так? Мстишь, да? Или хочешь, чтоб я в твоё самоотверженное благородство поверил, после всех предательств? — теперь его почти колотит, слова… Ими же тоже ранить можно, но он не останавливается, пока ещё может говорить. Ведь Мишка втайне опасается, что у Князя предусмотрительного и кляп с дыркой для воздуха, чтоб не задохнулся, из того же наборчика имеется… — Нимб забыл надеть, святоша хренов! — яростно бухтит он. — Думаешь, заставишь так меня поверить в свои добрые намерения? Заставишь любить? — вколачивает он гвоздями практически — если у них и была дуэль, то это теперь кажется уже могила… Одна на двоих, куда они по очереди вбивают гвозди, но и остановиться не мог: — Так вот: я тебя ненавижу. Слышишь? Не-на-вижу! — по слогам цедит, не отрывая пламенеющего чёрного взгляда от сгорбившегося всем телом Княже, что так лицо на него и не поднял. — Ты ничегошеньки этим не добьёшься, одни проблемы наживёшь! Щас переломаюсь, так потом снова начну, а ты не сможешь со мной постоянно рядом быть, слышишь?! Не сможешь! Тебе меня не спасти! Смирись! Андрей лишь медленно-медленно отвернулся к окну. По-прежнему в этом своем тягостном молчании. Словно Миха, как колдунья какая-то, голос у этого сказочного долбо*ба забрал. В обмен на что только? На власть, творить, че хочешь с ним? Нет, Горшок не кукла, бл*дь. Да и тот не колдун. Просто псих. — Пить будешь? — спросил тот спустя время, когда от бессильной ярости Миша просто замолк, но прожигать в нём дыру не перестал. Кто знает, вдруг разовьёт… Какие способности. Василиска там, или телекинетика. Бред, конечно, но от мыслей жутких отвлекало. Забраться б сейчас в голову, как прежде, к дураку этому безнадёжному да напнуть! Ну, посмотрите на него — ему реально всё равно. Может, он вообще специально? Ну, типа, подохнет Горшок в этот период — так все скажут, сам виноват, не фиг было употреблять. Особо и криминального следа искать не будут. Что может быть естественнее отказавшего сердца у нарка со стажем, недавно развязавшего? Может, для того и напульсники напялил, чтоб от наручников следов не осталось. Пздц. Продуманность это, а никакая не забота… Мише страшно, очень страшно, пока только озноб небольшой начался, но он слишком хорошо знает, что будет дальше. А этот стоит тут, понимаешь ли, как робот, безучастный, единственное проявление эмоций за всё время, когда орал, брызжа слюной, в бешенстве почти, что сдохнуть не даст. Однако, пить очень хочется, поэтому Миха послушно кивает. И Князев, сбегав пополнить водные запасы, а по ощущения и сам голову под раковину засунув — весь мокрый, как кот пришёл, но уже лицо не прячущий, затем аккуратно придерживает голову, давая Мишке напиться. — Андрюх, ну, пожалуйста, — Миша заглядывает ему в глаза, надеясь по-прежнему, что у того душа дрогнет, и он этот садомазо цирк прекратит. — Бесполезно, Миш, — тихо и печально ответив, Андрей поглаживает его по голове, словно не замечая, что Горшок башкой мотает, пытаясь отстраниться. Движения осторожные, даже почти нежные, кажется, но сейчас его слишком вся эта ситуация пугает, до дрожи почти что… Ну или то нарастают ощущения не получившего дозы организма. — Хочешь ты того или нет, но придётся переломаться, — повторяет Князь тяжко. — Андро, а если сдохну? — Миша это невольно выпаливает, его подхлёстывает ужас буквально приближающихся симптомов. А ещё нос всё так и чешется… Только скоро это станет меньшей из его проблем. Князев же глаза прикрывает и губу прикусывает, ладонь от его головы, наконец, отнимая. При этом часть Горшенёва этому даже раздосадована. Как же его достала вся это двойственность… Метания. Впрочем, скоро всё это поблекнет. Станет неважным. Потому что скоро грядет пздц. — Продолжишь — так и так сдохнешь, — немного дрожащим голосом отвечает Андрей и отсаживается обратно в кресло (и когда успел притащить из другой комнаты-то?). — Моя смерть будет на твоей совести, — Миша чувствует, что нашёл слабое место, потому прицельно понижает голос и почти шепотом добавляет: — Сможешь жить с этим, а? Увы, не выходит — Андрей не пробивается вот так. Сперва смотрит пристально, исподлобья, тяжело, а затем выдает: — Смогу. Тут Горшенёв умолкает. Какие аргументы приводить ещё — не знает, чувствуется, что Княже будет стоять до конца. Насмерть, хорошо, если не в буквальном смысле. Потому что это страшно. Реально страшно. Один из самых худших вариантов смерти, которой, конечно, не избежать, но не так же! Не так всё должно кончиться, он не может сдохнуть тут, на руках у сошедшего с ума, видимо, всё же не внезапно Андрея, толкнув его тем самым окончательно в пучину безумия.***
Сколько они так проводят времени — Мишка не представляет. Периодически Андрей приносит ему пить, причем на второй же заход он не выдерживает и просит почесать нос… Князь чешет легонько, едва касаясь подушечкой пальца — против всего творящегося пздца, он почти кайфует… Ключевое слово — почти, очень быстро это ощущение сметается подступающим пожарищем от недостатка кайфа совсем другого рода. Так и время то ли течёт, то ли застыло, как холодец. Князев никуда не уходит, бдит… Пару раз отстегивает-таки, предварительно сцепив руки другой парой браслетов (да, бл*, он там че, весь секс-шоп обнёс?), да и выводит в туалет. Бороться с ним нет уже сил, всё вокруг кажется страшно тяжелым. Озноб усиливается. Миха уже не понимает толком, отчего быстрее — то ли абстиненция так разгоняется, то ли от стыда — Княже реально конвой организовывает, не оставляя одного даже в туалете. В первый раз Горшок долго уговаривал его выйти, но… — Что я там не видел? — спрашивает Андрей, совершенно спокойно, будто проворачивает подобные фортели по пять раз на дню всю проклятую жизнь. Будто он санитаром в дурке отпахал минимум месяц, бл*. И реально не уходит, даже не отворачивается, с*ка. То ли объём выделенного на глаз замеряет, чтоб состояние понять, гребаный Айп*здит, что не всё равно… То ли боится, что Мишку раскачает и он лоб о унитаз расшибёт. Мда, бесславная смерть на толчке… Но весьма реальная, надо признать.***
Когда он выныривает из схлопывающегося вокруг прожорливой пастью мрака, то снаружи всё еще день. Всё ещё солнце за окном, бьющее прямо в глаза. Это так непривычно и действует на него, как на вампира классического, Стокеровского. — Князь, — зовёт Миша, когда сил терпеть это уже нет и больно видеть белый свет, совершенно точно, с*ка, в полной темноте лучше, — закрой нах*й шторы. Бесит! Андрей молча задергивает занавески, но потом, вместо того, чтоб переместиться обратно в свой наблюдательный пункт на кресло, снова подсаживается рядом. И гладит снова, как кутёнка какого. Но Мишка не отстраняется больше. Сил просто нет. Да и… Настроение опять прыгает, только в этот раз ещё нестерпимее: то ему хочется, чтобы Князев исчез с лица Земли, то — чтобы утешил и сказал, что всё хорошо будет. Но Князь всё также пугающее молчит. Ну, хоть утешает, пусть так, через прикосновения легкие к волосам. Те чуточку, но расслабляют. Всякие там «королевы и шуты наглые» из головы давно выветрились. Хотел бы чего — давно б сотворил, ё-моё! Дрожь, меж тем, становится нестерпимой, даже зубы стучать начинают. Он едва замечает, как Андрей, сходив за полотенцем в ванную, сначала тщательно его всего вытирает от липкого пота, затем заворачивает, насколько возможно в одеяло, подтыкая с боков, что почему-то умиляет чуть ли не до слёз — как в детстве же. Становится немного лучше. Не так холодно. Князь не отходит, прижимает к себе и рассказывает монотонно, полушепотом какую-то чушь сказочную. О каком-то принце, что потерялся в горах и стал драконом. А его друг Королевич отправился его расколдовывать. Под это успокаивающее бормотание и засыпает Мишка. Сон его совершенно некрепкий, то просыпается, то засыпает, но всегда рядом видит Андрея. И вскоре просыпается окончательно, совершенно не отдохнувшим. Слабость усиливается, во всем теле появляется легкая тянущая и покусывающая боль. Всё это так знакомо, что хочется выть, но сил нет… С трудом удалось сфокусироваться, чтобы понять: Андрюха спит, сидя в кресле. Но на его слабую возню тут же подрывается, разлепляет глаза, сонно моргает пару минут, потом выползает неуверенно из сидячей позы да подходит к нему. — Пить? — спрашивает. Получив подтверждение в виде почти сухого моргания, тащится на кухню за водой. День — наверное, день — идёт медленно и мучительно. Миша с каждым часом чувствует себя всё хуже и хуже. Его начинает мутить. Андрей пробует отвлекать, разговаривать, но Горшку всё пох, слова почти не долетают. Даже расскажи тот ему сейчас, как есть, что за безумства он творил, почему, для чего — не смог бы внимать. Сейчас единственные возможные реакции-эмоции вызывает только усиливающаяся боль внутри. Пока не смертельно, но уже весьма чувствительно. Даже пить не хочется уже. Но Андрей настаивает и практически насильно чайной ложкой вливает в него чёртову воду. Есть не предлагает — да Мишке и не хочется. Они оба прекрасно понимают, что сейчас еда вообще не в кассу — через пару часов все выходить начнёт. Мутит всё сильнее, в горле и в носу невыносимый запах. Чем-то тухлым пахнет. Не помогает и широко распахнутое на короткое время окно… Только свет неприятно корябает всё, сдирая до крови… Потому Княже, верно считав, снова закрывает. Хочется прочихаться и прокашляться — что он и делает — да это не помогает. Совсем. Князев рядом. Постоянно. Хотел же, блин, получите, распишитесь. Бойтесь своих желаний. Не отходит. Действия уверенные, а в глазах где-то глубоко мелькает испуг. Миха его замечает, когда Андрей ему температуру меряет — всё предусмотрел, даже термометр бесконтактный с собой притащил. Констатирует, что повышенная, цифры называет даже, но Горшок не слушает — боль прокатывается сильнее, все конечности начинает выламывать внутренне, как при гриппе. Из этой ситуации пока нет выхода — и он всё глубже проваливается, зная, что там, впереди, уже горит, дожидаясь его, адское пламя боли. Рвота не заставляет себя долго ждать. Хоть и не ел ничего сутки почти, а всё равно… Организм полон жидкостями. Его рвёт желчью, слюнями. Приступообразно — накатывает и отпускает. Андрей, не дрогнув, подставляет тазик, убирает в промежутках следы. А Мишка словно начинает действительно куда-то проваливаться. И лишь временами, отчаянно барахтаясь, выныривает, делает глоток воздуха и ухает обратно, во всё усиливающуюся боль. Мир он видит мельком, во время этих продыхов. Впрочем, и тот суживается до одной фигуры с, вопреки своему, в последнее время истончившемуся виду, сильными и уверенными руками. К слову, о кистях… Свои Миша давно чувствовать прекратил. Те, онемев, превратились в один сгусток — неопознанный, тупо ноющий, иногда колющий. Но вот, в один из просветов своих, неожиданно понимает, что руки больше не скованны, правда, облегчения это не приносит, ему теперь слишком всё равно. Слишком уж не важны и сильны были те ощущения в сравнении с обрушившейся тяжестью бытия. Практически тут же отключается — это, на самом деле, даже счастье в его положении — выключиться хоть ненадолго. В другой раз выныривает от резкого укола в сгиб локтя. Открывает глаза — незнакомый мужик, капельницу ставит, и как вены только нашёл… Мелькает отрывком. Разум выцепляет форменку — частная нарколожка, тогда понятно — те умеют искать то, чего почти нет, скрылось в глубь, прячась от постоянных иглоукалываний дальше под мышцы. Горшочек пробует руку вырвать, ему страшно, а теперь ещё и выясняется, что каждое касание по коже приносит дополнительные мучения. Но голос Андрея, его руки, придерживающие, немного успокаивают: — Мишка, полежи спокойно, знаю, трудно, знаю, больно. Это врач, надо прокапаться. Легче будет… Сил сопротивляться нет этому крысолову Купчинскому, заклинателю Мишек… и одновременно жуткая ненависть прокатывается по всему его, скорчившемуся в муках существу. Это Князев во всем виноват. Это из-за него его сейчас разрывает от боли. Как вообще можно испытывать столь полярные чувства в один момент к одному и тому же человеку? Горшенёв не понимает, но знает, что одновременно с ненавистью чувствует не любовь, но какое-то умиротворение глубокое,понимая, что Андрей рядом. Так ничего для себя и не прояснив, он снова проваливается в забытье, напоследок уловив обрывок разговора: — Андрей Сергеевич, это всё, но вы понимаете, что я настоятельно рекомендую всё же в больницу. Князев же, как кажется Мише, долго молчит, прежде чем крайне тихо ответить: — Нет, спасибо, пока придётся так. А дальше… непонятно, помогла ли капельница или нет, по крайней мере, Миша не чувствует особой разницы в состоянии. В следующий раз, очнувшись, до захлестнувшего во всех смыслах приступа боли и рвоты, успевает услышать, как Андрей говорит по телефону с Агатой… наверное. Или с мамой. Успокаивает, говорит, что ему нужно решить кое-какие проблемы и всё в порядке. Лжец, каков, а? Ни хрена не в порядке. И вообще… Им бы получше за этим бедовым следить… А ему самому… ему… какая-то часть его мозга обиженно ворочается, вон, Князю звонят, справляются, а почему самого Мишку никто не потерял? Или этот злобный гений Купчинский всех подговорил?! Да ну, не может быть… Тут Мишку снова скручивает, мысли куда-то исчезают… Он едва замечает, как Андрей скомкано прощается со своим абонентом, кем бы он или она не был, и отбрасывает с мягким стуком телефон на кресло. В этот раз всё совсем плохо. Льётся уже изо всех отверстий. Это уже не пздц, это дно какое-то… Но он даже думать особо не может, слишком уже фиолетово-чёрно на всё. Князев на пару минут замирает, потом, видимо, приняв какое-то решение, заворачивает его в одеяло и, сдавленно матерясь, кое-как оттаскивает в ванную, набирает воду. Всё это Мишка осознает едва-едва, потому что перемещение это дополнительные страдания причиняет, потому что сопит Андрюха слишком уж надрывно, потому что ванная немного холодит, потому что свет в ней, который, бл*дь, не приглушить, бьёт по шарам нестерпимо… Приходится зажмуриться… В воде немного легче — мышцы, перекрученные обжигающими стальными канатами, словно немного расслабляет. Тёплая вода чуть успокаивает. Андрюха осторожно смывает с него все следы, а потом, видя реакцию на свет, приносит мягкую маску на глаза… Мишке совсем плохо, потому мысль о том, что та, наверняка, из того же набора, что и наручники, он пропускает мимо сознания… Свет больше не прогрызает глаза — и ладно. В ванной они и остаются. Князев не забывает поить, вытирать, мыть. Ему б в медбратья податься, что ли… Почти профессиональный уже опыт. Машина он, что ли? Всё барабанит и барабанит, хлопочет вокруг и хлопочет. Говорит всё что-то. Миха просто не понимает, отупевшее от боли сознание не хочет передавать услышанное в мозг для понимания. С трудом различает, что иногда Андрюха, вроде как, что-то поёт. Что-то нежное, как колыбельная. В ней раствориться хочется, уснуть и больше не просыпаться. Но рука — сильная, эта рука держит и на плаву, и в этом мире. Иногда в моменты просветления, Горшок, стаскивает повязку и слезящимся взглядом натыкается на глаза Андрея. В них — усталость, страх какой-то отчаянный, и в тоже время — решимость, уверенность. С таким Андреем не так страшно и даже чуточку не так больно. А может, это ему только кажется. Или чёртовы введенные лекарства начали действовать. В какой-то момент Горшенёв приходит в себя снова в кровати. Без повязки. На чистом и свежем белье (и где откопал в его съёмном гадюшнике? Наверное, мама в очередной раз заносила комплекты, пока его не было в городе, ключи-то есть), укутанный в одеяло. Боль ещё есть, но не такая выламывающая. Позывов блевать, вроде, тоже нет. Однако удушливая слабость распластывает, не давая даже двигаться, но это уже не так х*ево. Это можно пережить… Это можно переварить. Он медленно переводит прояснившийся немного взгляд на основное действующее за него лицо последних дней. Сначала пугается. Потому что Князь не сразу обнаруживается… И потом — Андрей сидит рядом с кроватью на полу, обхватив себя руками, как будто ему холодно. Слегка покачивается, немного дрожит. — Андро, — пересохшим голосом зовёт Мишка. Совсем слабо, наверное, мыши громче пищат. Но Андрей слышит, поднимается и подходит. Лицо осунувшееся, усталое. Слегка покрытое щетиной — это ж сколько они здесь валандаются? Загривок пробирает легкий страх, а не про*бал ли он концерты, а главное — репы? А раз уж Мишку начали волновать такие вещи — видимо, самая страшная х*еверть позади. — Воды б, а? — выдавливает Горшок. Он не может не заметить, что Андрею бы тоже отдохнуть, выглядит-то совсем неважнецки, но сам Миха сейчас не способен дойти, да просто дотянуться до стакана с водой. Будь тот даже у самого его носа. И всё-таки, его затапливает волной облегчения… Потому что, кажется, самый страшный, кризисный момент они пережили. Мишка живой, и даже, судя по косвенным признакам, скоро уже будет в почти сносном состоянии. Так проходит ещё какое-то время. Ориентироваться в пространстве не особо получается. Он теперь, по большей части, спит и пьёт. Организма хватает только на эти два простых действия. Режим энергосбережения — ультра… Ещё пару раз приезжает тот смутно знакомый мужик-врач, ещё капельницы делает. Живого места на руках от них скоро не будет, но силы появляются. Оно и правильно, ведь это его единственное питание. Да и интоксикации снимать надо. Князев по-прежнему рядом. Именно от него узнает Миша, что уже прошло 5 дней, и — хочешь-не-хочешь — а через пару дней концерт, и хорошо бы до этого времени Михе немного начать передвигаться. Потому что ничего про*бывать не хочется. Вообще неожиданно, но жить хочется, да. — Или же, — тут Андрей делает паузу. Сбивается, продолжает. — Концерты можно и перенести, репетиции чуть отложить. Тебе, если не в больничку, так хотя бы отлежаться, — уговаривает, не приковывает, блин… Больше нет. И всё-таки он уже раз преступил черту, кто знает, не переступит ли снова, если решит, что Горшок не достаточно оправился? Думать об это болезненно, клубок чувств внутри очень сложно переплетается. И распутать его пока шансов никаких не видится. Увы. И Мишка хоть внутренне и признает его правоту, но поступает по-своему: на морально-волевых умудряется всё же поднять себя из состояния чуть живого зомби за эти два дня. Анархист же — и грима не надо. Князев препятствий не чинит, как он втайне немного опасался. На цепь не садит, наручники вообще куда-то спрятал… Куда именно спрашивать не решается, как и в принципе тему эту скользкую поднимать.***
На концерт они прибывают вовремя. Парни, если и удивились их совместному приходу, вида не показали. Только порадовались, что Горшок всё-таки оправился от нового гриппа, забористого. Собственноручно ведь сообщил: извиняйте, други, вирус мощный схватил, неделю не будет меня. При этой новости Миша оценивающе смотрит на Князя — тот слушает это всё абсолютно спокойно и равнодушно. Ну, Гудини, каков мастак, а?! После этого… пусть будет эпизода у них с Андреем устанавливаются весьма странные отношения — вроде и перемирие, по крайней мере, друг на друга не орут, подчеркнуто вежливо общаются. Правда, без какой-то теплоты особой. Миху дико раздражает, что Князь привычку завёл везде за ним таскаться. Словно боится, что опять развяжет. Учитывая, чё он там ему наорал, немудрено. Но Горшок-то держится. Во-первых, потому что мало ли какие методы лечения придут в очередной раз в голову Андро. Может, вообще, покромсает и закопает где-то, решив, что уж лучше он сам, чем хмурый. И вообще, чтоб неповадно было. А, во-вторых, не может забыть отчаяние в голубых глазах. Почему-то не хочется второй раз предавать таким образом — а Миха чувствует почему-то, что если снова начнёт, то окончательно доломает Андро и предаст всё же, наверное. В чем там конкретно предательство объяснить не может, но чувствует именно так. И хоть ты тресни. Чувство по-прежнему — хер разберёшь. Как и психическое состояние этого субъекта, ясно только одно, что дело нихрена неясное, прямо, как большая часть дней в Питере, которые они и видят-то нечасто. Ближе к премьере, вообще в Москве конкретно прописались. Правильно — дни летят сплошным потоком — оглянуться не успели, как уже ноябрь вступил в права, и премьера Тодда гордо смотрит на них со всех афиш, которые — и это всё тот же Князь невозможный сп*зданул — похожи на портрет Ивана Грозного. Его это оскорбляет… Хочется напомнить, что крыша не у него слетела, но сдерживается. Проявленное к нему в те тёмные дни отношение, когда тот его выхаживал так — оно всё же что-то надламывает. Не даёт в полной мере злости захлестнуть с головой. А в день спектакля Горшенёв отчаянно суетится. Ему очень надо, чтоб всё прошло хорошо. Даже не так — почти совершенно, почти — потому что они всё же панки и некоторая анархия имеет место на самовыражение, но строго ограниченная… Это ведь театр! Но то одно, то другое, все откуда-то выскакивает, наслаивается, заставляя глаз нервно дёргаться. То проблема по звуку, то свет не так выставят. Бесит, блин! Запара, ё-моё… От волнения Миша даже не бухает. И Андро-то тоже… нервный весь. Весь прогон финальный почти про*бал — всё по телефону куда-то звонил, дозвониться не мог, судя по всему. Нервно ходил, его ещё сильнее распыляя. — Андрей, — не выдержал Горшок этих метаний, — харе уже! За*бал со своим телефоном. С кем так надо поговорить? У нас тут, вообще-то, дело важное, понимаешь, да? Потом порешаешь! — Всё, что от меня требуется, я делаю! — нет, Князь точно взвинчен до предела, и рожа подозрительно бледна, бледнее обычного. Совсем поганка. Так ему можно будет Пьеро без грима играть, только пьеса не та, но тут Андрей поясняет неожиданно: — маме не могу дозвониться. Не берёт. — Ты чё, как маленький — нужно благословение родителей? — Миша смотрит на него и не может понять. Ладно бы мама его совсем бы уже возрастная была или болела. А то… Крепкая ещё женщина, вон, спина веник до сих помнит, что может случиться? Нет, дурит его этот хитрый гад. Специально дурит, на святом решил поиграть… Щас вообще пьесу сорвёт. Ну, пздц! Ярость начала в существо просачиваться, невзирая на некоторый иммунитет, что у Андрея появился было… Князев же смотрит на него, как на идиота. Вот те раз — насколько у них совпадают мнения, насчет друг друга, бл*! — Миш, — нерешительно просит он. — Мне бы в Питер. Предчувствие какое-то странное. — Сдурел? — Горшок моментально полыхает, был бы костром — взвился б до небес. — У нас выход через полчаса уже! Какой Питер? Коллектив хочешь подвести? Гони в п*зду свою мнительность. Давай без загонов, а? Совсем-то горячку не пори, Нострадамус тут нашёлся! В ответ Андрей лишь тоскливо смотрит на телефон, но, тем не менее, убирает его и, вроде как, пытается сосредоточиться на предстоящем действии. И за это ему Миха очень и очень благодарен. Был бы,если б не был так обозлен. И вот свершилось. Премьера удалась — зрители ликовали, хлопали и кричали «браво». Цветы дарили. Охренеть. Много. Вообще вся эта букетная история давно началась, ещё на Театре демона обороты набрала, ну, тут вообще, — прям засыпали, нах. Миха брать не хотел, но один из статистов-профи шепнул, что это, мол, театральная традиция. Ну, что ж, тогда — ладно. Перегнулся, принял букетик алых роз, вроде даже не сильно перекосило его. Потому что действо удалось, праздник крови вышел не абы-каким… А настоящей величиной! Планку не только не уронил, но и поднял. Доказал, что панки способны на всё! И вообще… Там в зале, кажется, даже Мусю с батей разглядел. И оба — понимаете, оба — хлопали. Во как, ё-моё! Однако счастьем хочется делиться, вот он и юркает в поисках своего чудилы лопоухого, поздравить, что тот отмучился, блин… И настроение, увы, немного падает, когда, поискав за кулисами, не обнаруживает там Князя. — Так он сразу после закрытия занавеса свалил, — небрежно бросает Реник, который прямо-таки раздулся от довольства и ответственно сыгранной им самим роли. Цветы ещё успевает поправлять, хах. — Сказал, что срочно в Питер надо. На этих словах Миша чувствует жгучую обиду — ну, вот, показать, конечно, Андро обязательно надо было, как ему похрен на Тодд. На успех этот и вершину покорённую, и что не хочет он даже с Мишкой радость эту, счастье это разделить… Ну и вали, Андрей. Потом, дома поговорим.***
Сейчас Горшенёв с трудом выныривает из поглотившего его омута воспоминаний и натыкается темнеющим взглядом на самого себя — отражение в зеркале. Висит на месте того, что они так позорно с Андро раскокали чуть меньше года назад. Да уж, знать бы тогда… А сейчас, наверное, лучше и вовсе уйти, не бередить раны. Ни себе, ни другу, возможно, теперь уж точно бывшему. Но что-то мешает. И вместо побега трусливого, набравшись сил, проходит в комнату. Подходит, тяжело ступая, минуя всех остальных, благо их хоть немного совсем, к человеку, сидящему в кресле: — Ну, ты как, Андрей? — спрашивает совершенно бесполезно, потому как хоть и не знает, наверняка, как, но легко может догадаться, что весьма х*ево. Князев поднимает на него абсолютно безжизненные глаза. Если раньше те горели синевой, ну, на худой конец, поблескивали прозрачными голубыми льдинками, то сейчас они выцвели до какой-то серости, что ли. Кажется, их незримый свет померк: — Если б не твой чертов Тодд, ничего бы этого не случилось, — роняет убийственно-спокойно. — Анрюх, — неловко начинает Миша. И осекается, не зная, что говорить. Он действительно хотел бы хоть как-то помочь, взять на себя часть боли — но это невозможно. Никак, увы. Понимает это и Князь… Наверняка понимает, но отчего-то не прогоняет. Вместо этого Андрей переводит взгляд на фотографию Надежды Васильевны с траурной лентой: — Был бы я в Питере, не в Москве, я бы выключил газ, она бы не задохнулась… Она бы вообще про него не забыла, если б обо мне, как я эту клятую премьеру переживу, не переживала б! — он снова смотрит на Мишу. — Ты рад? Теперь ты и твой проклятый цирюльник действительно всё у меня забрали. Горшенёв немного пятится. Сказать нечего. Свою вину он чувствует, понимает, что правильно всё Андро говорит. Но лучше бы Князь кричал, яростно выталкивал Миху. Посылал. Только не сидел бы так безучастно и не выговаривал это почти без эмоций. От этого внутри, словно огромный мыльный пузырь, надувается горечь — и лопается под тяжелым же взглядом Андрея — так тот давит. Этого не исправить уже. Такое не прощается. Дно. И снизу дно, и сверху дно… Теперь Горшенёв это чувствует.