Песнь об отрезанном рукаве

Отныне любви их блаженной и чистой Никто помешать, уничтожить не мог... И даже когда зависть чья-то нависла — Любви не коснулась. Коснулась лишь... Ног. Как только Суюн полюбил Джи Сумина, То всех танцовщиц опустил до рабынь, Чтоб верным ему оставаться отныне И быть постоянно исключительно с ним. А девы, поняв, что любимый правитель Теперь околдован танцором другим, Решили вернуть свои шансы ко трону... ... И сделать Сумина танцором плохим. Рассыпали в зале стеклянную крошку, Что в кожу впивалась, как будто игла, И обувь украли танцора нарочно, Чтоб кожа спастись от стекла не смогла. И только настал вечер танцев приятных, Любовник царя босиком в зал прошел. Почувствовал боль... Пошагал аккуратно, Вещая Суюну, что все хорошо. Мелодия струн охватила все тело, Любовь с новой силой забилась в груди. И пусть было больно и стопы болели, Не мог он так взять... От Суюна уйти. Сквозь боль и страданья, но милому радость Хотелось дарить каждый день и всегда, Поэтому он продолжал дарить танец, Умело в зубах стоны, крики держа... "Я много терпел, потерплю и для Юна," — Подумал Сумин, закружившийся вновь, И, слезы смахнув, кое-как улыбнулся, — "... Пусть даже с ног будет течь алая кровь." Движенье ноги — на полу след кровавый Стопа оставляет неярким пятном. Ещё один шаг, и слетает вздох рваный... О, хоть бы вся боль оказалась лишь сном! Заметив тот след и ещё пару рядом, Суюн тут же встал и покинул свой трон, Почти подбежал к судьбы верной награде. "Неужто от танцев он ноги все стёр?" Не видя любовь своей жизни, сквозь муки Сумин все кружился, держа в груди крик. ... Пока вдруг не пал в Юна крепкие руки. — Я видно кружиться... Так много... Отвык... В глазах его светлых те жертвы страданья, От коих Суюн его прятал в любви. — Сейчас дотанцую. Я, милый, в порядке. — Чего же столь нежные ноги в крови?.. Прошу, мне не ври, что тебе и не больно, Что все из-за танца — то наглая ложь. Скажи мне, кто ноги твои так изранил?.. Измучил кто так?.. Или чей острый нож? Я сразу убью их позорною казнью! Я, Мин, за тебя их сожгу на костре!.. — Не нужно, прошу, это просто проказа, Что лезвий любых в этом мире острей. Возможно за то, что люблю тебя сильно, Решила меня наказать чья-то злость... ... Но все хорошо, я сейчас пойду в спальню. Мне видно сегодня... Ужасно спалось... Ослабло внезапно в руках его тело, Закрылись в страданьях и боли глаза, Что Юн подхватил его тут же не смело, Боясь боли новой причиною стать. — Проказа?.. Наивный. Как добр ты, Ангел, Прощаешь грехи и убийц, и врагов! ... Но я не столь добр. Прощать их не стану. И будь к моей злости и мести готов. Кровавые стопы уж вскоре в покое Остались, как только стеклянную пыль Достали щипцами. Лечебной настойкой Омыли, чтоб жив и здоров Ангел был. А царь-император настолько расстроен И зол был, что слуг всех у трона собрал, Спросив: — Кто же подлость такую подстроил? И кто не желает Сумину добра? Казнить что ли всех абсолютно и разом? А может, как ведьм, просто напросто сжечь? — До злобы в очах император срывался, Почти что крича свою страшную речь. — Не мы, повелитель! — твердили со страхом. — Мы были в тот вечер на кухне! В саду! Рабыни же гордо молчали: стать прахом Хотелось не больше, чем спечься в аду. — И все же осмелился кто-то на дерзость! И кто-то рассыпал по залу стекло! ... А может и вам свои ноги изрезать?.. — Суюн, успокойся... Быть хуже могло. Все головы тут же к источнику звука Одна за одной повернулись назад. — Прошу извинить, что пришел я без стука... — Сказал Сумин тихо, смотря всем в глаза. Едва на ногах и держась лишь за стену, Он кротко шагал и шипел иногда. — Тебе же сказали быть, Ангел, в постели... — Постельный режим для меня ерунда. Услышав, как ты угрожаешь им казнью, Решил их спасти, несмотря ни на что! Пусть жизни моей могла стоить проказа, Я верю... Невинны все слуги душой. Пусть зависть и злость ими правят порою... Мы люди, и в этом порой есть судьба. Ты их не казни... Хочешь тайну открою? Отныне лишь бог им каратель-судья. Рабыни завидев, как Мину и больно, И тяжко на ранах глубоких стоять... Заплакали тут же так горько, невольно, Не в силах прощенье на грех свой принять. — Мы больше не будем так делать, правитель! Сумину мы мстили за танцы для вас! За грех наш жестокий, коль в силах, простите. Не тронем мы больше ваш нежный алмаз. Танцор улыбнулся улыбкою кроткой: Простил он давно... Да не злился ни чуть. Суюн же сменил тон на менее громкий... Решив напоследок всех слуг припугнуть. — Ох, мало вас сжечь! Нужно очень жестоко Расправиться с вами за меркзий тот грех! Но к счастью для вас, очень доброе око... Души у того, кто от зла не померк. Ступайте. А ты... — обратился к Сумину, — Со мною и в спальню сейчас же пойдешь. — К нему подошёл, обнимая за спину, И на руки взял. — А не то упадешь...