Ударник Ло💋

Воскресенье 19. Врямя на часах уже перепрыгнуло десятый час. Лололошка стоит под струями теплой воды, мелодично плескающейся о его тело. Капли горячей жидкости брызжут вокруг, словно злотые звезды на небосводе. Чувствуя, как вода облегченно смывает с него грязь и напряжение, он погружается в мир своих мыслей. На завтрашний день слишком много планов, лучше сейчас помыться чем ранним утром. Полузакрытыми глазами он смотрит на свою отражающуюся в зеркале фигуру, если же бы это могло быть более несовершенным — он бы не смог дать точного определения, кто же он есть на самом деле. Лицемерный хор быстро напоминал о недостатках, жесткие черты лица исказились от тоски и неприкрытых животных страстей (не в том смысле). Его плечи, обычно напряженные от тяжкой работы, сейчас исчезли в водном объятии, словно пытаясь утонуть в излишнем мягком. С грузом самокритики, который накапливался с каждым завтраком, каждым взглядом по сторонам, он думает о своих неудачах и совершенном самосуде. Дни, сотканные исключительно из серых пятнадцатичасовых рабочих дней, казались бесконечными. Обычная рутина как термит — медленно, но верно разъедает его самооценку. Он видел себя как одного из множества пятнадцатилетним загнананым парнем с острыми углами в чертах лица, с жалкими попытками исправить свою жизнь. А ведь из буквально десятков вариантов исправлений проблемы с Дельтой, он, он выбрал самый отвратительный способ. Его мысли медленно проникают в его единственное прибежище, в душу. Отнимая боль и расстройство, они наполняют его снова каплями надежды. Очищен и освобожден, он чувствует, как зарождается новая энергия. Даже если знает, что это лишь мимо лётное мгновение силы. Вода стоит на теле так, как краски стоят на палитре живописца. Отразившаяся в зеркале фигура стала уже неким обещанием, тем строком на пустом холсте, который он мечтает заполнить. Имя этого героя, его никчемность и головоломки, с которыми он непрестанно борется, не имеют значения. Он представляет собой каждого из нас, оглядывающегося в зеркале и искалеченного позором своих неудач. Но истинная красота его существования отражена в миге, когда он оставляет все это позади и открывается новым возможностям. Под теплыми струями душа его оживает, и он понимает, что станет тем, кем он стремится быть — именно этой мыслью он наполнил воздух и отразил в своем отражении. Выйдя из-под душа, вытеревшись он остается сух снаружи, но его сердце, омытое водой и ничем не замыленное, по-прежнему бьется в нем с новой волной неспокоиствия. Лоша притворился, будто ничего не происходит, и лег на свою мягкую кровать. В темноте комнаты, его заполнило густое чувство тяжести на душе. Начались беспокойные мгновения, когда его совесть, как голос совершенной справедливости, начала разбирать каждый его поступок. Угрызения совести превратились в точки озарения, которые освещали каждую последовательность событий в его жизни. Они внезапно начали открывать трещины в маске, которую он носил перед самим собой и перед остальным миром. Было больно видеть столь жесткую несоответственность между тем, кем он себя считал, и тем, кем он на самом деле являлся. В его ушах звучали слова, произнесенные теми, кто имел дело с ним и видел его по-настоящему. Предательство, эгоизм, невнимательность — эти слова исторгали его в собственной пустоте, приговаривая его обману и двуличности. Каждое слово погружало его все глубже в бездну сомнений и раскаяния, которая стягивала его сердце и душу. Лололошка стал испытывать физическую боль, которую нельзя было снять или утихомирить. Но больше всего мучили его его настоящие мысли. В его раздирающейся душе сошлись все его желания, мечты и страхи, смешиваясь с выводами его истязающих угрызениями совести. Он погрузился в океан самокопания и самоосуждения, который казалось, никогда не конечен. Волнение закружило его в водовороте, лишая его способности разделять белое и черное, правду и ложь, добро и зло. Теперь, лежа в своей кровати, Ло ощущал себя пленником своих собственных мыслей, пытающимся помириться со своими темными сторонами. Ночь стала пустынной паутиной, где он бродил, стараясь найти дорогу к свету и искуплению. Мука угрызений совести полностью овладела им, проникая в каждую клеточку его сущности и оставляя его отчаянно искать истину и прощение. То, что началось в тогдашнем молчании ночи, продолжалось еще долго после того, как луна сдала свои обязанности и уступила место новому дню. Все это время Ло вел войну со своими демонами, пытаясь вернуть свое спокойствие, свою чистоту, свою невинность. Которую, уже не вернуть. Но день идёт, нужно в лицей. Понедельник 20. Лицейские уроки, в плохом смысле, напоминали своеобразное изощренное пытание. В бесконечной череде волшебников слов, сидящих за старинными партами, каждое занятие превращалось в мучительное крестовое походение по лабиринту умозаключений и запутанных концепций. В уголке изнуряюще тихого класса, как будто находящегося в состоянии погружения, стены демонстративно украшали портреты великих умов: одесского ментора, романтического поэта, древнегреческого философа. Однако даже их безупречная премиальность не в состоянии была уберечь лицейские уроки от затаившегося беспорядка. Ученики, нежно эризаемые своей невинностью, окунались в пустоши древней мудрости, где казалось, что слова учителя затрагивали границы возможного. Лицеисты отыскивали внутреннюю силу, чтобы проникнуть сквозь мрак объяснений и разуметь скрытое значение запутанных формул и непонятных определений. Весь этот химерический спектакль напоминал извращенный балаган, где ролью учителя навязчиво занимался таинственный шарлатан. Многословие и пафос сочетались в его речах, делая уроки еще больше непонятными и иррациональными. С каждой минутой, ученики погружались все глубже и глубже в туманный и абстрактный мир научных терминов и сложных концепций, которые казались лишь пустыми словами, лишенными смысла и практической применимости. Часы тянулись с невероятной медлительностью, как будто намеренно подстегивая агонию учеников. В углу класса, столкнувшись со своими незнаниями и неспособностью понять материал, юные лицеисты впадали в «отчаяние». Их мозги то и дело оказывались в плену непонимания, застревая в бездонной пучине перевернутых концепций и закованных в словах значений. К их привеличайшему огорчения, по коридорам и классам ходит проверка. Стены точно без звуко-изоляции, значит и их лепет все услышат. А у них то, уши как у зайцев! Вбегут в кабинет и как влепят! Даже родители ничего не смогут поделать. Так бы они крутили эту тряпку на трёх… половых органах… Но под тяжестью бесконечной дрессуры, лицеисты расцветали слабостью и недоумением. У них не было выбора, кроме как набить голову информацией и молиться на то, что однажды они смогут разгадать злоключенную паутину учебного материала. И все это происходило под гнетущим взглядом учителя, который казался одаренным магом, способным перенести урок в иное измерение, но скрывающим свои истинные намерения. Как там говорили…? «Ничего не вечно» вот и уроки даже в руках таких виртуозов подошли к концу. По асфальтовой дороге, пропитанной зловонными газами, тяжело валились шаги усталых детей. После долгого дня в холодных классах, наполненных невыносимым запахом бумаги и карандашей, они лишь мучились в ожидании свободы. Вечернее солнце, затененное завесой серых дымов, озаряло их слабые тела, подведенные невысокими потолками обязательных правил и запретов. Как тени, они скользили мимо домов, надеясь не попасться под жаждущий взор заботливых родителей, окованных обязанностями и тривиальным понятием порядка. Затерянные сапоги и бесхозные шапки у пыльных заборов подсказывали их путь — детскую радость и вольную жизнь, чем-то запретное и соблазнительное. Вдоль деревенского ущелья, где зловонный бензин смешивался с душным запахом тротуаров, они притаились, сомневаясь, но охваченные нетерпением. За ржавыми гаражами, словно незримая курица, кипела жизнь. Знойные гадости в руках умелых ребячьих пальцев сменялись нежностью прокачивающихся космических кораблей. Лица, еще недоверчивые и свежие, теряли свою детскую невинность чарующей дрожью. Синева заката, насыщенная отдаленными криками воронов, отпечатывала свои отпечатки на детских румяных лицах. Неряшливые шрамы и покалеченные души — их шевелились, танцуя под железный ритм монотонной дороги. Они пили за гаражами, испытывая горькое наслаждение запретной свободы. Взгляды, переплетенные ветвями мороза, пронизывали их души, заставляя биться в ритме пропущенных пульсаций. Вечерний зной, солоноватый и неприятный, пробивался сквозь растрепанные волосы и проникал в каждую слезинку их горящих глаз. Дети продолжали пить, пока круг не сомкнулся и зарвавшиеся сном возвращались в обжигающую реальность. Шаги стали тяжелее, лица побледнее, а ноги — усталее. С потом на лбу и смешанной с глотками пылью на языках, они ходили в мертвых руинах мрачных теней, скрываясь от бдительных взглядов стражников. И лишь тень унылого заката, пропитанная пьянящими каплями утрат, сопровождала их на долгий путь жизни. Воланд. А Воланд тот же ребёнок, тот кто хочет быть крутым распивая градусы «смерти». Раз там есть стадо, там и есть он. Но, без верных кентов как-то не очень удобно в этом месте. Только последние бараны свалили, как он уже стоит, даже с бокалом! Но чувствую, весь выпитый алкоголь, минутой развеялся. Под покровом ночного неба, когда тьма обступает все вокруг, зарождается неуловимое чувство тревоги. Вдоль замерзших улиц проникают зловещие шорохи, вздымающиеся из ничего, словно тени безумно играют в свою мрачную игру. Воздух пропитан необъяснимым чувством напряжения, словно ощущаешь, что неведомая опасность покрывает его своим инкрустированным когтем, медленно и непреклонно набирая силу. Тревога приходит из ниоткуда, она не имеет обозначений, не имеет формы или звука. Она скользит сквозь твои мысли, окутывая их серой пеленой, наполняя сердце тревожным созерцанием неизвестного. И вот, нарушая тишину, появляется разрядка воздуха, словно молния, искровая волна тревоги пронзает глубину души. Словно зачарованный, Воланд внезапно ощущаешь, как судорога сомнений скручивает желудок, заставляя его сомнительно глотать воздух. «демон» пытаешься разгадать загадку этого чувства, но оно скользит в сторону, избегая подразумеваемых ответов. Тревога, словно змея, свивается вблизи, подступая все ближе и ближе, слепящей проницательностью своего видения. Внезапные вспышки осознания, будто странные голоса шепчут себе о непреодолимости потусторонней силы. Открытые глаза видят мир, кажущийся знакомым, но его суть источает ужас и неспокойствие. Необъяснимые тени скользят мимо, призраками проклятых иллюзий. И все это окутано пеленой мрака, жаждущего обретения своего смысла. Мир вокруг его неизменен, но мысли дымятся, словно пар от раскаленного металла. Некий калейдоскоп недоверия и страха, угрожающей что-то плохое уготовлено в ближайшем будущем. В последний миг перед полным погружением во мрак, тот ощущаешь последний удар тревоги, ослепительный миг, когда понимаешь, что стоит на грани чего-то, непостижимого и переполняющего все внутри. И тогда, тревога исчезает, как будто никогда не существовала, оставляя только следы своего присутствия. Ты возвращаешься к обыденной реальности, но в сердце остается ощущение, что когда-нибудь она вернется, словно теневой покров, чтобы снова показать тебе мир из ниоткуда. Затишье перед бурей. Может его нутро не ошибалась насчёт опасности? Да даже если так, он сейчас мало что может понять. Алкоголь, да именно он, видимо, кто-то перепил. Откинувшись на высокое «кресло», он медленно закрыл глаза, ощущая, как тепло и сонность окутывает его тело. Но когда Воланд открыл глаза, его окружало совершенно незнакомое место. Была уже совершенно другая обстановка — холодные стены из камня, тусклое освещение от мерцающих ламп, которые заставляли тени играть на стенах. Подпрыгнув на месте от неожиданности, юнец огляделся вокруг, пытаясь понять, что произошло. Он понял, что находится в каком-то подвале или темном помещении. Внезапное прекращение звука и движения дворняг, а также очевидное изменение окружающей среды вызвали большое, нет, гигантское чувство тревоги и страха. Он почувствовал, что его руки и ноги были связаны, и понял, что его похитил, он не понял. Неужели придется быть жертвой какой-то зловещей игры? Неведомые звуки и шорохи, доносящиеся из темных углов помещения, только усилили его тревогу. Брюнет попытался осмотреться в поисках выхода, но его зрение теряло фокус и холодный пот от страха начал накатываться по его спине. Взгляд его заткнулся на дверной щели, из которой пробивались ледяные лучи света. Это была его единственная надежда на свет из этого зловещего места. Он упорно пытался освободиться от веревок, но похищатель оказался значительно сильнее. Ощущая холодный металл на своей коже, Воланд внезапно ощутил его острие прикладывающимся к его шее. Лололошка, стоявший позади, задал ему напряженный вопрос: — Ты наконец-то понял, что жаждешь свободы, дорогой друг? — Сказать что Волонд был в шоке, это ничего не сказать. Его, его похитела эта трапка??? Острое лезвие быстро сошло с шеи. — С ножом уже было, пиво, нет коньяк! — лоша сейчас напоминал безумного врача ну или маньяка. Насколько бы не были пролётные эти слова, заложник пытался понять хоть что-то. — Начнём. —

********

Жертва давно лежал полностью голым пред глазами. Холодный воздух проходя шпарил смуглую кожу, не давая привыкнуть к низкой температуре. Тельце то и дело дрожал, может от страха, а может из-за ощущений. Ноги сводило словно атомное сияние ожоговой тяжести (ХЗ), когда в капризном ритме музыки они начинали двигаться. Ощущение, будто миллионы маленьких игл пронзали каждую клетку тела, заполняя ее электрическими разрядами. Каждое движение, будто пытка, напоминал о своем существовании, заставляя забыть о всем, что было вокруг. Боль струилась по нервам, словно ядовитый язык, извергающийся из самого сердца. Не раненый, не ударный, он чувствует боль, от чего, почему, он сам и не знает. Может это душа воит опасностью, прокалывая сердце? Но желание убежать от этого плена проникало в каждую мышцу, превращая их в бессильные призраки былой силы. Но несмотря на все усилия, ноги продолжали дрожать, закладывая в них иронический смысл собственного существования. Невероятное мучение становилось единственным способом жить, одной лишь возможностью почувствовать себя живым. И хоть каждый шаг становился всё сложнее, ноги все же выполняли свое грозное действо, словно артисты на театральной сцене, показывая всему миру, насколько мощной может быть боль. Для Волонда эти считанные минутки длились вечность. Глаза, такие легкие, как камни, пробивали взглядом. Да, да, да, «демону» казалось что тут целая толпа, мама, папа, Дельта и учителя. Из тьмы выходит силуэт, обрисовываясь плавно и загадочно в тусклом свете. Первое, что бросается в глаза, это высокий рост и накачаная фигура, прекрасно выделяющаяся на фоне окружающей мрака. Шаги живые и уверенные, словно призрак, проходящий сквозь время и пространство. По мере того, как Лололошка приближается, можно заметить его черные, глубокие глаза, ускользающие от света и окутывающие тайной, даже не скрытые бездной окуляров. Шоколадные, нет, даже тёмные волосы разлетаются на сквозняке и таинственно танцуют вокруг его лица. Кожа бледна, будто никогда не разу не ощущавшая ласки солнца. Он одет в длинный плащ, цвет которого вплетается в ночь. Под плащом проблескивает странная одежда, выполненная в необычных кроях и сочетаниях материалов. Она создает ощущение небывалой экзотичности и магии. В его руках — бытылка каньяка. Тёмное стекло просвечивало сам напиток, этикетка с назначением красиво «светилась» привлекая внимание нижнего. Его пальцы легко и непринужденно перемещаются по нему, словно играют неизвестную мелодию. Казалось, мелодия волшебства, способная пробудить самые глубокие чувства, проникнуть в самые отдаленные уголки души. Лоша идет так тихо, что его появление напоминает душу, проникающего в мир живых. Но в глазах его ничего не было, даже мелкие искры озарта не смели проскакивать в глазах, словно боясь утонуть в пучине. То, кто он на самом деле, остается загадкой. Но его присутствие неизбежно заставляет сердце замирать, приносит тревогу и одновременно исполняет внутреннюю гармонию. Он искуситель и хранитель, воплощение мечты и реальности. Из тьмы выходит нечто уникальное, магическое и притягательное. И вся его сущность неизбывно привлекает, заставляя задуматься о том, что же скрывается за покровами мрака. — Оу, ты уже не пытаешься выбратся? — игривый голос отбивался эхом — Неужели я тебя, настолько напугал? —губы трубочкой, брови домиком, а наигранная издевательски сильная энтонация добивала. — Знаешь, Воланд, ты мне не нравишься, лишняя агрессия… — шатен аккуратно взял нижнего за подбородок, нежно поднимая — Из-за тебя я и стал мишенью, да и я против алкоголя, а ты, ты сам уже стал вином — тянулись слова, резко вылета из уст, как стрелы пробивали страхом тело. — Эх, думаю тебе «повезёт» больше всех… Ты знаешь что будет если в жопу поподёт вода? — «демон» слабо помахал головой, мол нет, понятие будущего давит того — Хаха ходил бы ты на биологию, ты получишь, восполение, повреждение тканей и-и микрофлоры. Ох, по глазькам вижу ничего не понял. Ах да! Как я мог забыть, вместо урока ты мне посылал «любовные записки» ну и с Люциусом «заигрывал», а про био совсем забывал? Бли-и-ин, тебя просто ждут боль и врач. Не чудно ли? — По всему его телу пробежала дрожь, словно от дуновения ледяного ветра. Неуверенность окутала его сильнее, чем паутина в плену утраченной надежды. Лололошка, возвышаясь над Воландом, раскрыл свои слова, словно стая волков готовых к нападению. Глаза его пылали жаром внутреннего пламени, а его голос звучал как зловещий вихрь, вырывающийся из бездонной пропасти. Каждое его слово было грубым зубцом, который срывался с языка и пронзал слушателя, оставляя острые осколки раны на его душе. Нижний судорожно пытался взглянуть в глаза шатена, но каждый раз его взгляд отскакивал, словно отражаясь от непроницаемой брони. Он почувствовал себя обнаженным перед грозной стихий (так и есть), судьба которой зависела от того, сможет ли он выстоять перед ее натиском. Каждое его движение было неуверенным, словно озябшей птице, которая заблудилась в горных пустынях. Лоша продолжал свой монолог, словно вечность раскрывала перед брюнетом свои тайны и страшные загадки. Слова его проникали глубоко в подсознание, оставляя следы, словно невидимые шрамы на его сердце. Каждая фраза была пучиной, в которую погружался все глубже и глубже, как в непроглядную бездну. Внезапно, 'демон' почувствовал, что его ноги становятся слабыми, словно верные друзья, которые предали в самый неподходящий момент. Его улетучивалась последняя искорка сил, и он падал в отчаяние, не зная, сможет ли снова встать на ноги. Тряпка закончил свой монолог, и в его глазах Волонд увидел не только силу и власть, но и полное превосходство над слабой душой. Он ощутил, как его собственное слово замирает на губах, словно заросшем пылью памятнике старой цивилизации. Он покачнулся и прилег на холодный пол, ощущая, как его сознание погружается во мрак безысходности. И в тот миг, понял, что монолог Ло стоящего перед ним, заполнил его сущность до предела, превратив его в маленькую, бессильную копию самого себя. — Ну неужели я такой страшный? — Шаг, второй и рассказчик уже опасно нависал над слабой тушкой. Руки оглаживали каждый сантиметр тела. Тонкие пальцы оседали на роскошных изгибах тела, словно музыкальные ноты, ласкающие струны души. Руки плавно скользили по коже, открывая новые слои удивительного мира чувств. Каждое прикосновение было тонко отточено, словно произведение искусства, и было невозможно остаться равнодушным к этому изящному танцу пальцев. Подушечки пальцев мягко скользили по плечам, обрамляя их нежным прикосновением, словно обнимая весь мир в объятиях. Они отправлялись в путешествие по каждому уголку тела, исследуя его контуры с бесконечной нежностью. Кожа трепетала под легким прикосновением, словно бабочка, щекочущая своими крыльями. Каждый миллиметр кожи становился центром внимания рук, поэтому они продолжали свое путешествие, исследуя все новые и новые пространства. Они шли вниз по спине, ощущая каждый изгиб хребта, и погружались в почти непостижимую мягкость бедер. Такая близость сотрясала все представления о реальности и возвращала на мгновение в райские сады чувственности. Словно акварельный кисточкой, руки продолжали создавать шедевры эротической симфонии. Они продолжали гладить, ласкать, поднимаясь все выше и выше, исследуя грудь с затаенным восхищением. Каждое прикосновение становилось магическим, словно переливающиеся краски на холсте. Каждый вздох был ответом на касание, каждое внимание украшалось страстью. Руки продолжали путешествие, погружаясь в океан удовольствия, волной за волной, пока каждая клеточка тела не взрывалась от безумного наслаждения. Хорошее не длится долго. Бутылка, прозрачная и элегантная, ведет свою игру с рукой, прикрывая своим воздушным сиянием ее поверхность. Как будто хранительница тайн, она ласково обнимает долгожданного гостя — коньяк, и нежно предлагает ему свои услуги. Рука, не зная о ловушке, безраздельно доверяет бутылке, соглашаясь на это искушение. Изящное тело жидкости, окрашенное в состояние золотистого утреннего солнца, струится из бутылки, словно жемчужные потоки росы, сливающиеся в волшебный ручеек. Приятный аромат, пропитанный нотами спелых фруктов и терпкости дубовых бочек, наполняет воздух, обещая непередаваемый кулинарный опыт. Рука, исполненная ожидания и с увлечением, простирается к бутылке, решаясь окунуться в этот виртуозный шедевр алкогольного ремесла. Но вместо благородного каньяка, пальцы оказываются в объятиях нечто иного — леденящего параметруса. Обман, ухитрившийся скрыться внутри бутылки, резко открывает свои карманы и приглашает на руку своих дармоедов — остатки дешевого спирта. Прикосновение «коньяка» несет с собой неизведанную жесткость и неприятное пламя, которое оставляет ожог на коже и горечь на душе. Ощущение от этого обмана словно темная тень, закрывающая все лучи света. Рука, ошеломленная непредвиденным поворотом событий, жалко своего недосказанного ожидания, канувшего в лету. Такова ирония судьбы, когда стеклянная бутылка, символ роскоши и изысканности, приносит в обманутую руку разочарование и потерю доверия. Это урок для будущих сомелье и маститых критиков, чтобы они не спешили свериться с первыми ощущениями и не поддавались соблазнам ловушек, замаскированных под благородные сокровища — как коньяк, испорченный дешевым подобием. — Как ты думаешь, зачем я это делал? Хотя нет, не отвечай, даже если ты не можешь. Скажу секрет, в кишках очень приочень сухо, ты не хочешь себя поранить? — Стеклянную бутылку с звоном ставят на пол. — Садись. На неё. — Раковые слова не выражали ни гнева, ни страсти и не желание. Просто ничто. — Ах, как так? Хаха ты ведь бедня-яжка весь связан, такой то-онкий скочь не можешь порвать? Я разочарован, не ожидал токо-ого, Воланд. — Лололошка, с меткостью собственного стремительного характера, метнул ножик в направлении скочь на ногах нижнего. Воздушная миготливость лезвия оливкового металла соткана в секунды, когда оно пронзило вихрь пространства и времени, с невероятной точностью уткнувшись в незащищенное лоно состязательского узла. Искрящаяся металлическая спичка разрезала ткани в союзе с гравитацией, порывая натянутую пелену информационной связи и воплощения. Грозная звездочка хладнокровного виртуоза, нежно взявшая пленником хрупкий лепесток рукопашной борьбы, оставила неповторимый след таинственной боли на коже. — Думаю, так будет лучше, не считаешь? — Тихое мычание «да» всё-же хорошо было слышно в тишине. Нет уже смысла бороться, нет смысла кричать и биться. Простое принятие последующего унижения скорее всего боли, это наверно, единственный способ не получить ещё больше травм. — Теперь ты мо-ожешь начинать. — небольшая пауза и — Это приказ. — монолог почти окончен.

Отправная точка

Рестерявшись в своих мыслях Воланд даже на хоть сколько не имел понятия что сейчас происходит. Вся эта информация просто не укладывалась в голове! Даже бутыль коньяка быглядела благороднее чем он. Медленно и робко он спускался вниз по морали, всё ближе тянувшись в своей цели. И всё это под пресмотром двух сверепых глаз, что во тьме свит ли белком. Аккуратно ноги разошлись дальше, нежно опускаясь ниже. Сейчас он держался на ногах, вздох, и пошёл прогресс. Металлическая крышка обдарила холодом колечко мышц, заставляя хозяина вздоргнуть приятной судорогой. Он как бы отпрыгнул от коньяка, вскоре снова готовясь. Ноги от такого напряжения на них начали сильнее болеть. Мягко садась ничего не произошло, Воланд просто сидеть на пробке, его очко слишком уж узко для принятия. Это самое ужасное, придётся применить силу чтобы продолжить. Неспеша, потихоньку он прикладываю усилия. Вот вот. И горлышко резко вошло чуть ли не на половину. По мрачному помещению раздался громкий вскрик боли. Алкоголь, крепкий алкоголь был рамазан по всей стекляшке. Оскверненная внутренняя плоть излучает неистовую жгучую боль, словно жаркий уголь, бросаемый на раненое сердце. Ее печальный пляс схваткой с огнем выглядит как балерина в ограниченном пространстве, исполняющая чарующий танец скованностью и страданием. Череда безудержных изгибов и отталкивающих спазмов превращает внутренность в мрачный акварельный туман, в котором сложно разобрать контуры и окраску жизни. Невыносимые пульсации словно каждое сердцебиение проникает в мою душу, вырывая из нее всю силу и надежду. В этой аллегорической сцене глаза испачканы слезами бессилия, оторванными от нереальности зарева жжения. Оно пронизывает кость и мозг, окутывая их жаром отчаяния. Какие-то яркие условные фигуры мигают перед глазами, создавая иллюзию прекрасной картины реальности, которая столь далека от настоящего боли. Тяжёлый жар в буквальном смысле прожигал кишку из нутри. Стоило только пройти 2–й минуте, как вся боль мигом улетучелась, оставляя только послевкусие. Незримое и невесомое удовольствие коснулось своей рукой мазохизма, вбивая нервы в краску, утончая всё чувство стыда и слабости. Резкий присест полностью проглотил горло коньяка. Неровности в его начале приятно натирали нутро. Но столь прекрасный стон не менее неожиданно и резко проскользнул из глотки Воланда. Глаза «демона» словно ракетой в открытом космосе закатились под самые веки, отдаваясь блеском звёзд небосвода. Связанные руки приятной силой треслись. Уже довно в ставший член тихонько поддрагивал, явно желая хоть какого-то внимания. Но к его же несчастью, бутылка была ничем не приклеена и все попытки сново слезть и сново насладится были тчетны. — Получается не такой я и плохой?) — снова этот игрывый и одновременно власный голос прозвучал. — Помощь нашей девушке нужна?) — Взгляд его просикал это место, заменяя показ пальцами. Тихий, похожий на писк, прозвучал и ответ нижнего, — ~Ах, д.да — голос того предательски поддрагивал, показывая всему миру его желания. Стук грамосткой обуви с каждым шагом становится всё громче и громче, каждый топот словно потихоньку отрезвлял, заставляя резаться об сомнения. «А что будет потом?» Тяжёлая ладонь с силой вцепилась в тёмные волосы, чуть ли не вырывая их. Ло немного приподнял беднягу. И, выглядило это, вот чесно, довольно смешно. Типо, лицо нижнего скривилось болью, а его слёзы то и дело проскакивали на хладный пол, и тут у него из очка «светит» бутыль дорогого коньяка. Рваным движением его кинули на четвереньки, да так чтобы он стоял на логтях, а задница к верху. Если так подумать, довольно развратная картина. А чего стоят эти нежные всхипы, что заставляют сердце уйти к паху? Боль Воланда снова явилась за ним, нависая смертью. Но не в этом весь смак? Адреналин да и ещё возбуждение это лучшее комбо, конечно по мнению брюнета. Звон удара об кожу выбил все мысли. На ягодице красной розой расцвёл элигантный след от ладони. Пекучая боль вызвала красивый стон удовольствия, а с вочак тяжёло сладкие слязы. Подушечки пальце как можно мягче стали водить по месту удара, щекотя, словно эти пытаясь загладить свою вину. Они не спешно проводили по попе, аккуратно раздвигая ноги нижнего. На удивление вокруг колечка не было леса, для себы что-ли бреется? Все розовенькие складочки были замечены, все получали внимания. Мокрый палец начал обводить всё, дразня нижнего приятеля. Едко и грубо коньяк был извлечён из Волонда, оставляя того лишь разочарованно пыхтеть о приятно заполнености, которую изъяли. Но сразу же бутылка быстро и жестоко пробилась в нутро. Стон повышенной тональности не заставил себя ждать. С самого начало это были толчки ласки и нежности, ритм который не спешил нарасть, не хотя причинять вред. Да вот с каждой минутой все эти розовые моментики доживали своё. Язвительное нарастание скорости выбивало не только уже громкие вздох и со стонами, но и редкеи пошлые фразы с именем «помощи». Ну и как удачно каждый раз как бы случайно задевалась заветная G, отдовалась буквально вылетающими искра и с глаз. — ~Мг. Ло. ~Ло-ло-ло-шка~…агм~… прошу-у, ~бы-стре-е.~ —вот и желанные слова наконец вылетили с уст Волонда. Прозьба вошла в действие настолько бойко, что даже тряпка этого не ожидал. Темп нарастал ударяя металом по простате, а нежные стенки натирать формой, да и лёгким жжение. Не прошло и мунуты, как семя фонтаном полилось на пол. С обессиленого тельца достали бутыль тело без эотй поддержки рухнуло камнем в свои же уже отходы. Но было всё ровно, в глазах потемнело, а тело полностью раслабелось.

********

Волонд пронзительно вскрикнул от едкой холодной воздушной волны, окутавшей его обнаженное тело, пробившись сквозь пастельные оттенки рассветного неба. Скукожившись под напором морозного ветра, он ощутил, как его кожа стала покрываться мельчайшими морщинками, словно холодные пальцы зимы аккуратно касались каждого участка его тела. Леденящий воздух, словно осознавая свою силу, скользил по его высокохудожественно выточенным контурам, словно олицетворяя неподдельное чувство уязвимости и неполноценности. Брюнет в оцепенении разглядывал окружающую его картину — сырые, облезлые стены гаражей, среди которых между обломками здания сидела старая, обветренная лошадь (деревянная). В этом болезненно прекрасном моменте, когда его собственность едва ли не отныне здесь, в этом бесприютном пространстве, «демон» проникновенно почувствовал, что он тоже стал частью этого забытого, жадными глазами неискушенными архитекторами проклятого места. Он стоял простых за гранью, превратившись в реинкарнацию отчаяния и безысходности, и его безвольное тело теперь было лишь куклой в руках судьбы. Непостижимые тайны этого опавшего мира стали пленительным фоном для его обнаженного существа, а холод и одиночество встали печальными образами нарядных тусклых огней облетевшего города. А Воланд, полностью обнаженный, стал символом неизбежности и бессмысленной битвы, подобно безнадежному гармонисту, исполняющему свою песню в забытом мире, где никто уже не может услышать его мелодию. Вдруг мысли о минувшем вечере всплыли в разуме. Паренек с испуганными глазами и уже бледным лицом, был свидетелем чего-то настолько отвратительного, что с его органами зрения и сознанием произошло что-то страшное. В его одном мгновении все его внутренности перевернулись и его желудок сжался, словно пытаясь выбросить неприятное зрелище из его тела. Как будто все его чувства объединились вместе, чтобы противостоять этой ужасной картине, которую он стоял и вспоминал. Глядя на себя, он ощущал внешнюю отвратительность, озаряемую светом мерзости. Его кожа была покрыта холодным потом от ужаса, в то время как волосы на его теле вставали дыбом, словно он пытался защитить себя от осквернения этим видом. Его руки дрожали, словно он не мог справиться с внутренним конфликтом, который развернулся внутри него. Он отвернулся, не в силах больше смотреть, и попытался протереть грязные мысли из своего разума. Теперь эта картина отвращения останется в его памяти, вечно запечатленной. Она будет преследовать его, напоминая о проникновении зла и ужаса в его мир. Он никогда больше не будет тем же человеком, который был до этого момента. Это воспоминание оставит след в его душе, обнаруживая свою страшную силу и темную природу человека.

Всё идёт просто идеально!

О͝ни͝ ͅза͝ ͝в͘сё̐ з͝аплат͡ят