Голубой экзорцист

Арсений открывает шкаф рядом с Сережиной кроватью, считающийся Сережиным, но по факту на верхней полке лежат вещи Арса, потому что в его шкаф всё не помещается, и потому что Серёжа всё равно до этой полки не достает. Он, конечно, умыкнул бы и Сережину футболку, но собирается стрясти с Антона обещанную униформу: даже если его интересы не защищает трудовое право, то его защитит врожденная способность права качать. Антон написал неожиданно, был краток. [Антон, 20:24] «Есть работа, сегодня, с одиннадцати до трёх. Свободен?» Арсению бы очень хотелось свободным не быть, потому что сегодня пятница — и душа просит пройтись хотя бы до Перекрестка, что в трёх кварталах от квартиры. Серёжа умотал на свиданку, без особых надежд, но уже успел передумать и скинуть сообщение в телеге, что его сегодня не ждать. От этого только спокойнее: не придется заверять бедного Матвиенко, что он вернется целым и не в мусорном пакете. Вечер и большую часть дня Арсений потратил на уборку, стирку и мытье посуды. Каждое действие выполнялось с излишней тщательностью и перерывами на кофе. Пока у Арсения впереди оставалась грязная сковорода, у него была отмазка для того, почему он не садится за написание очередного материала. Очередного — потому что он, кажется, учился не на журналиста, а на новостной конвейер, который штампует тексты роборуками (настоящие давно отвалились). Серёжа никак его действия не комментировал, просто был рад, что Арсений пренебрегает установленными правилами о разделении труда; сегодня он должен был только готовить, а в итоге и курицу запёк, и салат нарезал, и блестит всё — ну хозяюшка же. У Арсения нет-нет да и мелькала мысль, что поступать нужно было на нефтегазовое дело, как папа советовал; человек, который считал, что на журфаке хорошо живётся геям, просто никогда не приходил на потоковую лекцию журналистов, где каждый парень – гость такой же редкий, как на концертах Сережи Лазарева. А так нашёл бы себе богатого, красивого, готовил бы ему, ждал по вечерам с работы… Но это всё хуйня, конечно, и дело не в пресловутом менталитете, просто Арсений ненавидит и уборку, и готовку, но еще больше — сидеть на месте. И то, что от когда-то любимой журналистики он готов сбежать в объятия ненавидимой швабры, пугает бесконечно. Арсений не расстается с наушниками, потому что физический труд стимулирует мозговую активность, а в его случае — стимулирует загонятельно-рефлексивные отделы мозга. Рефлексировать не хотелось совершенно. Открывать ноутбук и пустой файл ворда — тоже. Отсматривать фотографии грызунов с выставки крыс, на которую он ходил записывать репортаж — тем более. И сообщение от Антона звучало как идеальный способ отвлечься, как минимум на мысли о том, какую совершеннейшую чушь они будут делать сегодня. Первое (и пока единственное) впечатление было живописным настолько, что Арс успел уже дважды за прошедшую неделю увидеть Антона в наполненных хаосом снах, с кровью и призраками как в фильмах нулевых: голубоватые и прозрачные, они преследовали их с Антоном по подъездам и, конечно, в Дикси. Подсознание иногда выкидывает такие фокусы, что сидишь и думаешь, почему в обычной жизни фантазии не хватает даже на идею завтрака интереснее яичницы. Денег бы хватило ещё на несколько дней, но душа (задница) требует приключений, поэтому Арсений отвечает: [Арсений, 20:28] «Могу подъехать. Сколько заплатишь? Адрес напиши тоже». ** В этот раз Антон не ждёт его у подъезда, просто присылает код домофона — и открывает дверь квартиры. — Ты тут живешь? Вопрос, наверное, странный: Антон смотрит на него, как на неразумное создание и отходит внутрь, пропуская Арсения в квартиру. Он опять в широких штанах, только теперь сверху еще и безразмерная толстовка. О том, что квартира – его, громче, чем коллекция огромного размера кроссовок (Арсений уверен, что они больше даже, чем его собственные) говорит то, что Антон стоит и не пытается прикрыть дырку в носке (прямо на большом пальце) другой ногой. — Хороший район, — и погода, блин, хорошая, но Арсений начинает волноваться, как только Антон закрывает за ним дверь. Он бы уже пятился к стене, но цепочка остается висеть, и от свободы его отделяет только поворот внутреннего замка и одно движение металлического языка. А пока вот, приходится справляться со своим языком, который от волнения мелет чепуху, действуя независимо от самого Арсения. — Да. Лес рядом. Арсений разглядывал вышитую на толстовке Антона кошачью лапу, но от этой фразы чуть не дёргается — и смотрит вдруг в полные сомнений глаза напротив. Антон прикусывает губу, краснеет сильно (румянец поднимается выше бороды), и выглядит так, словно пытался пошутить, а Арсению не зашла шутка. И Арс улыбается: во-первых, Антон уже легче идёт на контакт, во-вторых в лесу его закапывать сегодня не будут. Антон указывает на большую картонную коробку, заклеенную скотчем: — Хватай, до машины надо донести. Коробка оказывается ощутимо тяжелой, но виду Арсений не показывает, тащит. Антон берет в руки вторую похожую коробку, удерживая ее без усилий: второй рукой он запирает дверь и вызывает лифт. Если это такой способ заработать авторитет — Арсений сражен силой Антона и готов капитулировать, если тот и у него из рук коробку возьмёт. У Антона черная нива (Арсений забивает в заметки телефона номер машины, но Серёже не отправляет, чтобы не волновать; ну а так, если его труп найдут вместе с телефоном — номер наверняка приведёт полицию к Антону…), такая, у которой багажник распахивается дверцей вбок. В багажнике много других коробок, и Арсений тянет: — Грузчик, грузчик, парень работящий! Антон дверцу захлопывает: — У меня друг с девушкой съехался. Вещи к нему закинем. — И всё? Арсений звучит глухо, и ловит себя на том, что ему действительно грустно — облом на обломе в этот пятничный вечер. — Не переживай, есть еще одно дело. И я заплачу. С языка не срывается «да не в деньгах дело», потому что Арсений не дурак, деньгам счёт ведёт. Они едут по пустеющим дорогам ночного города, если половина двенадцатого может считаться ночью; Арсений часто домой возвращался только к двенадцати после смены в продуктовике, и ему кажется, что это еще детское время. Антон ведёт уверенно, переключает песни легкими нажатиями клавиш на приборной панели. В дороге молчат, но отбивают ритм сменяющихся песен с Антонова диска: Антон стучит легко пальцами по рулю на светофорах, Арсений — по пластиковому покрытию двери. — Клиентка знает, что квартира над ней пустует. И ей по ночам слышатся всякие шорохи: она уверена, что место пусто не бывает, рыдать начинает, когда просыпается ночью от очередного скрипа кровати. — А ты уверен, что там никто не живёт? — Ты имеешь в виду живых из плоти и крови? — Я имею в виду, не ебнёт ли нам хозяин квартиры, живой или призрачный. Мы ведь в эту квартиру вламываемся? — Арсений наблюдал за тем, как Антон чертыхается, пробуя уже второй ключ к верхнему замку. И почему ключи такие похожие делают, ну неудобно же… — Хозяин квартиры пытается сдать её через риэлтора. Я снял квартиру на ночь. Антон щёлкает выключателем на стене, но лампочка остается висеть на тонком чёрном проводе безразличной к его манипуляциям. Мужчина вынимает из сумки фонарь, включает и ставит ручкой на пыльный пол. — Бедная женщина снизу просто слышала квартирантов? Антон захлопывает дверь, отрезая от них освещение из коридора. Арсений оглядывается, проходя внутрь квартиры. Он замирает в пустом дверном проеме: комнату освещают уличные фонари и вывески с соседнего здания — все прелести городской жизни и светового загрязнения заметны сквозь незашторенные окна. Арсений понимает и сам, но Антон, придавая своему голосу жуткости, подтверждает: — Квартирантов нет. И не было. Или Антон просто говорил, а страху нагоняло эхо от пустых стен… В любом случае, жутко Арсению стало. Что-то в этой квартире и всей ситуации смущает до легкого нервного подташнивания. Антон вынимает из сумки четыре деревянные палки, две из которых протягивает Арсению. — На вампиров пойдём? Антон смотрит на него тяжелым взглядом, шутку игнорирует: — По чертежам большая комната вон там, — Антон указывает в дальний конец коридора одной из своих палок, — другая, поменьше, прямо под нами. Я пойду туда, ты оставайся здесь. По моей команде, начинай царапать пол. — Типа как кошка лапами в лотке копается? — Да, если тебе так легче задачу понять. В работе Антон сохраняет удивительную для выбранной сферы сосредоточенность и серьёзность. Арсения окружающая обстановка возбуждает сверх меры, и он тратит все силы на то, чтобы подавлять нервный смех и не шутить про то, что верный способ умереть в ужастике — это разделиться. Антон свистит, и Арсений слышит шкрябающие звуки. Он начинает повторять за Антоном со всем возможным энтузиазмом: вырисовывает деревянными палками восьмёрки и треугольники, пробует шкрябать мелкими движениями часто-часто, проводить с большим нажимом широкими движениями. Антон подходит со спины, под его кроссовками хрустят обломки гипсокартона и штукатурки. Он опускает руку на плечо Арсению и прижимает палец к губам, а потом запускает с телефона звук заунывного воя собаки. Арсений вздрагивает, пусть даже и видит перед собой Антона. Из коридора начинает доноситься звук сильных ударов, как будто тот, кто желает войти, бьет в дверь кулаками или пинает. Антон выключает оба фонаря и заводит Арсения в зону подальше от двери: кажется, по проекту это задумывалось как объединенная с гостиной кухня. Антон садится прямо на пол, хлопает ладонью рядом с собой, а потом прикрывает глаза. Арсений опускается рядом. Грохот ударов не прекращается. Арсений вглядывается в темноту, смотрит на сумку, оставленную у стены, на потолок с отверстиями под светильники. Кажется, у кого-то были большие планы на квартиру, а потом она оказалась заброшенной… Воображение рисует картину гибели первой владелицы или владельца, или обоих сразу, и Арсений готов поклясться, что сумка на полу начинает двигаться. — Антон? Антон жмурится отчаянно, его губы чуть подрагивают, словно бы он про себя считает или молится. Арсений дотрагивается до его предплечья. — Антон, сумка двигается. — Ты дурной что ли? Как она может двигаться? Арсений поворачивается обратно в сторону гостиной: сумка стоит там, где они её оставили. У страха глаза велики — если долго смотришь на колесо, (сумку) начинает казаться, что оно движется. — Показалось, наверное. Антон качает головой, а потом вдруг хватает его за предплечье, притягивает к себе и сбивчиво шепчет в ухо: — Пиздец, ты слышишь? Арсений слышит тишину, удары в дверь, прерывистое дыхание Антона. Умеренно-стандарный набор звуков. — Ты о чём? Антон смотрит на него дикими глазами, а потом снова зажмуривается и стискивает его руку только сильнее. — Ты что, боишься темноты? — Я боюсь не темноты, а того, что в ней сокрыто, — сквозь зубы поясняет Антон. Человек у двери уходить всё ещё не собирается, и Арсения это только убеждает в том, что их сегодняшняя клиентка — отбитая совершенно; мало того, что пошла сама на стремные звуки посреди ночи, так еще и настырно ломится к сверхъестественному. На месте призрака или любого другого не стесненного человеческими законами и не ограниченного человеческими лимитами сил существа он бы в ответ на такое только обозлился сильнее и перешёл в открытую атаку. (В представлении Арсения шумы и шорохи — элементы обычного быта потусторонних существ, ну, как храп или отрыжка). — Может я это, кровь под дверь вылью? Она выступит с той стороны, жутко будет… Арсений руку на своем предплечье не комментирует: едва ли в этом есть что-то личное, кроме искреннего страха и желания ощущать, что ты не остался с темнотой один на один. — Сиди на жопе ровно, какая кровь? Ещё полицию вызовет, — Антон, опомнившись, руку отдергивает резко, словно ожидал, что из крана потечет теплая вода, но повернул вентиль сильнее и ошпарился кипятком. — Пока она за ней бегает, мы все убрать успеем. Вместо объяснения Антон вынимает из кармана свой телефон, смахивает экран блокировки и открывает свой быстрый набор. Мама Вика Полиция МЧС Арсений поджимает губы: затупил, обидно так, а хотел как лучше. Поэтому он вынимает из кармана телефон, открывает читалку, настроенную на ночной режим — и возвращается к книге про скандинавское право. Если его здесь не убьют, утром неплохо было бы ответить на семинаре. Антон туда-сюда листает страницы приложений на смартфоне, открывает твиттер, отвечает на сообщение, сворачивает его и открывает тикток, смотрит видео про тюленя, ежика и лису на балконе (последнее комментирует едким «издевательство»), блокирует телефон, откидывается головой на стену и закрывает глаза. Арсений понимает, что всё это время продолжал читать одну и ту же страницу параграфа. — На кого учишься? — Ого. Я думал, мы пропустили этап с собеседованием. Антон молчит. — В Щуке. На актёра, — не важно, что он не поступил; важно, что пытался. И вообще, визуализация и всё такое. У него не зря доска желаний над кроватью — в следующем году точно поступит. Солгать получается легко, рассказывать правду Арсений и не собирался. Антон хмыкает: — Тебе подходит. Арсению интересно очень, чем это ему подходит театральное, но Антон меняет тему резко: — Слышишь? Стук в дверь прекратился. — И я не слышу. Иди посмотри. Арсению жутковато заходить в комнату снова (он же видел, как сумка двигалась…), но очень хочется домой поспать, потому что от недостатка сна и похуже вещи привидеться могут. В ушах звучит «Твоя очередь!» голосом сестры, когда они препирались, кто пойдет за хлебом, до мусорки или посмотреть в глазок. Арсений уверен, что память у него такая хорошая, потому что приходилось аргументировать, почему очередь в этот раз не его. Но сейчас он без возражений поднимается и идёт к двери, подсвечивая себе путь фонариком, гасит его перед последним поворотом к двери, чтобы не выдать себя. За дверью обнаруживается мужик. Мужик смотрит прямо на Арсения — и Арс отшатывается, забыв, что, вообще-то, снаружи его через глазок разглядеть нельзя. Тому, кажется, и не нужно его видеть, он просто знает, что за дверью притаился кто-то. Мужик орёт, голос у него высокий, визгливый даже: — Я знаю, что ты там, дух! Дух, нечто бестелесное, пугает его настолько, что он начинает орать вслух Отче наш прямо с экрана мобильника. И трясти чем-то — через глазок не разобрать, но Арсу кажется, что это молоток или маленький топорик. Арс возвращается на кухню, шепчет: — Там мужик какой-то. Вопит. Мне кажется, мы застряли. Есть запасной план? Антон с деловитым видом расстегивает сумку, и вынимает из неё самолетную подушку для сна. — Что обязательно должен уметь охотник? — Сидеть в засаде, — Арсений вздыхает. — Я на шухере, да? Антон кивает, потом смотрит на свои эпл вотчи: — До двух уйдёт. Арсений озадаченно наблюдает за тем, как Антон через адаптер подключает к смартфону ночник-снеговика и прикрывает глаза. Арсений дочитывает параграф. Ночник-снеговик несколько раз мерцает, но беспокойства это у Арса не вызывает: наверняка и само устройство, и провода с алиэкспресса, работают — и спасибо. Арс снова встает, возвращается к двери: он полон надежды на то, что кто-то из жильцов устанет слушать полуночный молебен. Робко приоткрывается дверь дальше по коридору, из нее выглядывает девушка — и тут же прячется внутрь. Не выдерживают соседи из квартиры напротив: оттуда выходят двое мужчин, взрослый и совсем молодой, едва ли старше Арсения. На повышенных тонах они ставят экзорциста-самоучку на место, и тот, подняв руки, объясняется; Арсений слышит только «Зла не желаю, пацаны!» В коридоре становится тихо и пусто. Арсений выжидает ещё час, а потом расталкивает Антона.Тот напоминает, что у них еще час оговоренного рабочего времени, как раз успеют поднять коробки. — Тут рядом. — А ты уверен, что нас ждут? — Арсений не сдерживается и зевает снова и снова, в глаза как песка насыпали, наверняка и покраснели опять. — Я со своими ключами, — Антон пожимает плечами, вид у него беспардонный совершенно. Коробки таскают молча, пользуясь тем, что лифт можно поставить на погрузку и не наткнуться на агрессивную маму с коляской или пожилую бабушку, сил у которой хватит, чтобы сумочкой отмудохать обоих, негодяев этаких, лифт занимающих, но спуститься по лестнице со своего второго этажа она не может никак. Антон великодушно вызывается Арсения подвезти; тот чувствует себя слишком заебанным, чтобы переживать о том, что сообщает свой домашний адрес. — А если клиентка позвонит хозяину квартиры? Ну, на шум пожалуется. — Удивительно, что ты ещё о работе думать можешь. — Беспокоюсь о том, чтобы не потерять хорошее место, — Арсений отвлекается от рассматривания темных зданий, мимо которых на желтые сигналы светофора проезжает машина и смотрит на то, как Антон ухмыляется. — Да она и так звонит каждый день. Он трубку не берёт. ** С ней они встречаются на следующий день. Она говорит громко, голос высокий, но не противный, эмоций с лихвой хватит, чтобы компенсировать то, что сам Арсений едва способен на вежливую улыбку, а Антон — на искреннее сочувствие. Притворное, впрочем, удается ему отлично: он внемлет каждому слову, конспектирует, кивает головой и поддакивает вслух. — А он… Понимаете, чувствовал, чувствовал, что по ту сторону что-то, — она поднимает руки выше над собой, трясёт, взбудораженная, — что-то стояло! И дыхание… Он уверен, что слышал дыхание. Чувствовал взгляд. Арсений думает о теме своей курсовой, которая не вызывает ни страха, ни воодушевления — безразличие полное. Так и сидит, с отсутствующим видом. Надеется, что выглядит загадочно. — А он — это кто, Олеся? — Антон говорит вкрадчиво, но сейчас выглядит куда более заинтересованным. — А… — у девушки на секунду стекленеют глаза, она промаргивается, — простите, совсем плохо сплю. Он — это мой сосед, Дмитрий. Чудесный мужчина, я к нему в слезах пошла, сил не было терпеть до утра, а он схватил молоток — и наверх побежал… Я боялась, что не вернётся. Сидела у него, гладила собаку, такая замечательная девочка… — Обошлось? — Вернулся, — Олеся улыбается широко, — такой смелый мужчина! И стихло всё. — М-м, — Антон откладывает ручку и блокнот, ставит обе руки на стол и наклоняется в сторону Олеси, — как я вчера и боялся. Девушка кивает энергично, и, кажется, готова снова начать извиняться, но Антон берёт её за руку, смотрит проникновенно: — Сегодня я не один, — он окидывает Арсения многозначительным взглядом, Арсений кивает, но на Олесю по-прежнему не смотрит. — Вам нужно переждать, но нашего обряда должно хватить. — Да-да, конечно, — Олеся подрывается с места, словно с нее сняли гипноз (или, наоборот, активировали приказ зимнего солдата и она готова действовать), убегает в сторону спальни, возвращается уже в красивом платье и с убранными волосами. Кладёт на стол конверт, пододвигает его ближе к Антону. Со стоящей на столе микроволновки поднимает поднос, накрытый полотенцем. — Я тогда… У Дмитрия пережду. До вечера? — Чем дольше, тем лучше, — Олеся кивает, благодарит сбивчиво, уходит сразу же. Антон остается на стуле, не разделяя её спешки. Потягивается. — Даже лучше, чем планировал. Арсений поворачивается к нему, выразительно поднимает бровь, ожидая пояснений. Он домой вернулся в четыре часа, и в восемь уже пытался понять, что хочет услышать от него семинаристка по риторике. В её случае речь действительно шла про услышать, у преподавательницы было множество заслуг, а еще – внуки, правнуки и слуховой аппарат. Необходимость декламировать монолог криком и нервное ожидание своей очереди на проектном семинаре вымотали его слишком сильно для лишних разговоров. — Я вчера нашел источник ее беспокойства. В спальне оставили открытое окно. Ветер, пустая бутылка и жестяная банка сделали за нас всю работу. Арсений опять думает про сумку; крайне сомнительной кажется версия Антона. — Думаешь, без сквозняка от них был шум? Антон отмахивается: — Уже неважно. Олеся больше не будет чувствовать себя одиноко, — Антон делает глоток чая из кружки, улыбается широко, — может быть, вообще одинокой больше не будет. — Ничего не понимаю, — Арсений вздыхает и роняет голову на сложенные на столе руки. Сбивает с толку и улыбка Антона, и логика в его словах — она там должна быть, но Арсений ее уловить не может. — Призраков видят и слышат в основном одинокие люди: те, кто живут одни очень давно, и те, кто только пытается научиться жить в одиночестве. Ну, если по моим клиентам судить. Олеся от родителей два месяца назад переехала, кстати. — Сколько тебе лет? — Арсений смотрит неверяще и едва-едва качает головой. — А? — Рассуждаешь, как моя бабушка. Мол, все проблемы — от одиночества и тоски. Антон смотрит на него с таким сильным снисхождением во взгляде, что становится некомфортно. Снисхождение Арсения раздражает, мол, это ты такой невдуплёныш, а взрослые всё понимают лучше. Арсений к знаниям тянется с детства, и поспорить готов с опорой на книги по психологии, а Антон поясняет поучительно, как ребёнку: — Дело же даже не в одиночестве, а в отсутствии поддержки. Человеку нужен человек, чтобы на соседней подушке сопел и глушил ночные шорохи дома. Арсений кивает, но мнения своего не изменяет. Ему не хочется лишний раз думать, что он чувствует себя одиноким всё чаще и скучает по дому слишком сильно; он слишком близко подошел к своей цели, к исполнению мечты, чтобы сейчас бояться одиночества (или призраков). Поддержка важна, конечно — но у него Сережа на соседней кровати спит и они друг за друга горой, а отношения подождут немного, пока он первую роль получит. Антон убежденным не выглядит, но решает время не тратить – и смотрит всё также бесюче-снисходительно. Арсению вдруг думается, что Антон из тех, кто видит в актерах красивую картинку, и не ждёт внутри интеллекта. — А чего же ты тогда один живешь? Или ты не человек? Антон его вопрос игнорирует. Он вынимает из рюкзака чехол с ноутбуком, открывает крышку. И словно только сейчас вспоминает, что не один: — Выходить нам сегодня нельзя, так что… Поучи что-нибудь? Только про себя, — он делает неопределенный взмах рукой, имея в виду, видимо, всего Арсения целиком, — отвлекает. Возмущения в Арсении становится еще больше: зачем Антон вообще его вытащил, покрасоваться, что на задании не один? Арс вообще-то достоин гораздо большего, он вообще-то… Арсений вынимает из кармана смартфон, смахивает экран блокировки и вбивает «Не на помойке себя нашли». Для крысиной выставки — самое оно. ** — Это что? — Лобзик? Сережа, мой сосед, сказал, что это он. Арсений на «смену» сорвался без предупреждения: Антону позарез нужен был лобзик, о чем он сообщил в двадцати трех сообщениях в телеграмме, два из которых были голосовыми (почему-то записанными хриплым шепотом). — Лобзик нужен был электрический. Этот быстрее от ржавчины развалится, чем я ветку перепилю. Арсений в строительных инструментах не разбирается: у него полная семья, и отец — мастер на все руки, и полку сколотить, и трубу заварить, и лестницу на даче винтовую сделать может, если захочет. Арсений в отцовском гараже бывал редко, потому что у них правило: мама от них отдыхает на даче, папа – в гараже. Арсений — в комнате, когда все (включая сестру) наконец уходят из дома. Сейчас отдыхать остается только от Сережи, и он скучает. — Ну, ты не уточнял. Некорректная постановка задачи… — Арсений руки на груди скрещивает, нахохливается. — Завали и иди сюда. Ветку видишь? — Антон, как водится, его комментарии игнорирует. — Вижу. И бабку вижу, она прямо на нас смотрит. Антон за шкирку дергает Арса на себя и закрывает окно, тут же зашторивая его. — Думаю, она всё равно номер квартиры знает, — Арсений зачем-то шепчет. Ну, вдруг она супер-бабка с супер-слухом. Антон думает немного, а потом: — Нужно больше времени. Уйдет же она когда-нибудь? — И чем мы займёмся? — Ну, вон, телевизор стоит. Арсений оборачивается — действительно, телевизор. Стоит на тумбе, бликующей советских времен лаком. Большой, черный, с выпуклым экраном, который частично закрывает белая кружевная салфеточка. На салфетке дремлет кот: когда Антон делает шаг в сторону дивана, серый хозяин дома начинает нервно бить хвостом. Арсений улыбается уголком губ. Чтобы смотреть телевизор, салфетку пришлось бы откинуть – как раз на кота. Но Антон про телевизор больше не говорит, и берет в руки не пульт, а телефон. Арсений кладет лобзик в пакет, опускает его у ног Антона и осматривается. Квартира очень похожа на квартиру бабушки Арсения: полки, уставленные книгами в потускневших от времени обложках (может быть, они и не всегда были такими тускло-зелеными, темно-серыми и темно-синими, но в воспоминаниях Арсения они именно такие; и единственное выделяющееся на них — золотистые названия и вдавленные имена авторов, которые было приятно нащупывать при чтении, а ещё на обороте наверняка цена в рублях и копейках значится), черные статуэтки собачек, кошек и лошадей, вазы из чехословацкого, кажется, стекла, фотографии в рамках: муж, дети, внуки, детские рисунки, салфетки на каждой тумбе и на раскладывающемся столе, который выдвинуть бабушка Арса могла только с помощью сына — он приезжал всегда заранее, чтобы на стол накрыть красиво, подложив под посуду из серванта лучшую скатерть, выглаженную и накрахмаленную. Арсений качает головой: даже запах здесь кажется ему знакомым, но вот чего у бабушки точно не было — так это нагрудных знаков. Он лежит на белой бархатной подушечке внутри стеклянной рамы, и Арсений бы заметил его раньше, но хозяйка квартиры, должно быть, сильно ниже — и дорогую сердцу вещь положила на первую полку от пола. Это знак Народного артиста СССР: такой каждый день не увидишь и не узнаешь даже, да он подписан, не ошибёшься. Арсений чувствует, что от окна тянет холодом — и оборачивается к нему, но замечает над креслом в углу фоторамку с двумя женщинами, одну из которых имел честь лицезреть всё прошлое полугодие. — Ты чего, привидение увидел? — Антон возникает над его плечом бесшумно, и Арсений дергается в сторону, запинается об край ковра (ох, да, весь пол в коврах, где заканчивается один, начинается другой) и падает прямо в кресло, поворачивается полубоком. Антон пытается скрыть, что его эта ситуация веселит — но глаза у него блестят, — Грациозно. — А чья это квартира? Антон бросает быстрый взгляд на фоторамку, потом на Арсения. — Думаю, ты знаком с хозяйкой лучше меня. Лариса Степановна. Арсений сглатывает. — Она может меня узнать, может я это, пойду? — А ты хорошего о себе мнения, — Антон отходит в сторону окна, приоткрывает штору: горизонт чист, можно работать, — она дважды меня забыть успела, пока мы говорили утром. Возможно, решит, что мы её грабим, когда вернётся. Антон говорит спокойно, словно ничего необычного не происходит; обычный вторник. Впрочем, Арсений еще не настолько хорошо его знает — может, охотники на призраков общаются с пенсионерами также часто, как работники почты. — А если полицию вызовет? — Мы же договор подписали, не тупи. — Остается надеяться, что она узнает свою на нем подпись, — Арсений хмыкает, мысленно передразнивая Антона. Реальный Антон выглядит озадаченным, а потом отмахивается от Арсения. Плотные шторы, а за ними и тюль, оказываются отодвинутыми к самому краю карниза. Антон открывает окно, которое, как и многое в квартире, выглядит видавшим долгую жизнь и смену государственного режима, выглядывает в него, поворачивается, и что-то бормочет. — Ты же актер? Арсения пугает и внезапный вопрос, и тема: вряд ли Антон знает, что «Народного артиста» дают и за достижения в области радиовещания, но он почти чувствует, как трещит под ногами лёд, а потом он провалится и захлебнётся в собственной лжи; вся ситуация — буквально спектакль эмоций и ощущений в его голове, большая тревога о том, что Антону не нужен ассистент-журналист и маленькая тревога, которая появилась в этой квартире, спорят, кто из них будет причиной сердечного приступа несостоявшегося актёра Арсения Попова. Он, кажется, зависает: Антон выразительно поднимает брови и взмахивает руками. — Я просто не понимаю, как это с окном связано, — Арсений надеется, что звучит убедительно. — Самым прямым образом. У вас же там и сценическое движение, и фехтование поди есть? И танцы… — Антон напирает, и Арсению становится совсем некомфортно: кажется, что на лжи его уже поймали и просто выводят на чистосердечное признание. — Ну, короче, с координацией у тебя лучше должно быть. Вон как в кресле сгруппировался. Лезь давай. Антон вкладывает ему в руки лобзик, потом указывает через стекло на ветку. Та, к счастью, сухая: можно сказать, два полезных дела одновременно делают. Арсений вылезает в окно по пояс, тянется к ветке, фиксирует ее левой рукой, а правой начинает водить по дереву лобзиком. Приблуда оказывается неудобной, лезвие скорее прогибается, чем пилит, но Арсений пыхтит, старается. Ногами он чувствует ковёр, коленями — тепло батареи, спрятанной под резной чехол. А потом он чувствует, как земля уходит из-под ног: его словно слегка приподнимает вверх. Как сумку, — шепчет тревога. Как заклинанием Левикорпус, — перебивает ее внутренняя фанаточка магии. Я наебнусь с высоты четвертого этажа, — обреченно думает Арсений, которому кажется, что земля становится ближе и ближе, как в слоумо. Столкновения не происходит. Движения вперед, впрочем, тоже, потому что поперек талии его хватает Антон — и втаскивает обратно. Арсений задумчиво разглядывает лобзик, в который вцепился до побелевших пальцев, и ветку, которую на нервах просто отломал по надрезу. — Совсем дурной? Окна не мыл никогда что ли? Антон орёт дико, а Арсений страха не чувствует — только ступор. Антон, кажется, извиняется, оглядывает на предмет повреждений, но звук доносится как сквозь толщу воды. Бока чуть покалывает, наверное, Антон и правда запаниковал, если сжал так сильно. Звук возвращается скрипом качелей во дворе: на таких можно сделать солнышко, Арс думал, их уже везде заменили на безопасные. Солнце, днём ещё по-летнему теплое, освещает дерево, которое на макушке уже оранжевое, а потом градиентом переходит в золото и летнюю еще зелень. Арсений оглядывается: кудрявой макушки Антона не видно. Он улыбается сам себе – можно подумать, обычно её видно. Даже ему — только если Антон присядет. — Порядок? — Антон входит со стаканом воды. Арсений пожимает плечами, берет в руки граненый стакан и аккуратно постукивает по нему пальцами. Руки не дрожат, и в целом он чувствует себя… нормально, что ли. — Ещё что-то пилить будем? Вместе они устанавливают системы отпугивания птиц, белок и летучих мышей (и это Арсений тут не в порядке?) в виде вертикальных колышков на уличные подоконники. Антон выбрал резиновые, гуманно, но: — Кому-то могут и понравиться, — Арсений наблюдает, как Антон улыбается самым уголком губ, а потом закатывает глаза: да, иногда Арсений — кринж, но ему не стыдно, если это помогает окружающим расслабиться. Лариса Степановна пугается, но Антона узнает. К радости Арсения, только Антона. — И мой совет, заведите кота. Они — лучшие защитники от нечистой силы, — говорит Антон пожилой женщине перед тем, как забрать деньги и шоколадку, потому что без неё их не отпускают — и спуститься к почтовым ящикам, установленным на площадке между первым и вторым этажом. Он вынимает из кармана что-то похожее на открытку, и Арсений интересуется: — А это что? Оставляешь контакты на будущее? — У меня приятельница кошачий приют держит. Вот, помогаю пристраивать. Арсений невольно улыбается тому, что о котах Антон говорит очень мягким тоном, смущается будто, хотя делает очень важную вещь. И способ выбрал хитрый: обычно может и выбросят как рекламку, но после совета от охотника на привидений — примут за знак!.. Арсений в восторге. Он делает шаг, и чуть не пропускает ступеньку: — А у неё же есть кот? Серый такой? — Ты опять шутить пытаешься? — Антон разворачивает его за плечо к себе, всматривается в лицо. Антон напряжен. А Арс ведь точно кота видел — лежал на телевизоре, потом, видимо, под диван зашкерился или ещё куда. И Антон должен был его видеть. — Арсений? На экспромте Арс выдаёт: — Шутка! — его собственный смех звучит даже выше обычного, но Антон верит и смотрит с укором. У машины Антон закуривает и смотрит на качели, дерево, кошку, вылезающую из подвала. Арсений мнётся рядом, не зная, что думать: Антон опять в тихий режим перешел: попрощаются и разойдутся? Или Антон раздражен и устроит ему разбор полётов? Ага, почти случившихся полётов с четвертого этажа. Арсений думает, что на его месте сорвался бы точно. Антон стряхивает пепел и говорит низким, тяжелым голосом: — Давай без глупостей, ладно? — Я… — Арсений. Арсений опускает голову. Ему хочется сказать, что такое больше не повторится, но он не уверен даже, что это сегодня было. Он ощущает себя виноватым, но вроде и не виноват совсем. Чувствует он себя так себе, голова от недостатка сна кружится даже сейчас. Может и там, наверху, кружилась. А кота Антон просто не увидел. Арсений — рациональный и стрессоустойчивый, поэтому он забивает на оправдания, они никого не интересуют. И говорит твердо: — Не повторится. Антон кивает ему на эту фразу, потом кивает на машину — и Арсений запрыгивает на переднее пассажирское. ** — Ты чего бледный такой? Призрак настоящим оказался? Сережа за кухонным столом, в красивой футболке и дырявых трениках, за спиной у него единственная стена кухни, которую они уже успели оклеить новыми обоями — стримит. Арсений сдергивает наушники и швыряет их на стол, вздыхает резко: знать бы наверняка, что происходит; ну или совсем ничего не замечать, тоже сойдет. Сережа и бровью не ведёт, только что-то печатает, улыбается в камеру и показывает руками сердечко. Микрофон уже замьютил, понимает Арс. — Хуже. Встретил Ларису Степановну. — она Арсению немало крови выпила в прошлом году, могло хватить на целую кровавую ванну — глядишь, помолодела бы, карга старая. — Кого? — Мою преподавательницу по ораторскому, Серень. — Узнала? — Да какой там. Она и в аудитории меня не узнает, даже если я ей зачетку в руки дам. — Ну и чего ты тогда? — Предчувствие плохое. — Ты слишком много времени проводишь с Антоном. И это не предчувствие, это ты есть хочешь. Или гастрит начался от кофе, — с видом изрекающего вселенскую мудрость произносит Серёжа. Арсений качает головой, но не спорит — Сережа готовит вкуснее (ну, или есть приятнее потому что чистить овощи и мыть посуду тоже не ему пришлось). Он подходит к раковине, нажимает на дозатор с мылом. Серёжа за его спиной вытыкает зарядное от ноута из розетки, чтобы уйти стримить в спальню. — Не понимаю, чем так критична разница между тем, что ты актер, и тем, что ты журналист, учитывая что ты, уж прости, пока ни то, ни другое. Людям красиво пиздеть учат и там, и там. — Придумает ещё себе, что я статью про него пишу. И соврал из-за этого. — А ты пишешь? — Нет, — Арсений качает головой, передвигая кастрюлю с супом на нагревающуюся конфорку. — Никаких проблем, кроме тех, что у тебя в голове, — Сережа посылает ему воздушный поцелуй и, пританцовывая, уходит. Арсений чувствует себя слишком уставшим даже для того, чтобы показать ему вслед фак. ** Серёжа замечает спустя пару дней. Наверняка замечает и раньше, просто ждёт по привычной схеме, когда Арсений залезет к нему на кровать, подогнёт ноги под себя и выложит как на духу всё — даже то, что Сережа предпочел бы не знать. Но Арсений молчит; кто-то бы может и обманулся, но Сережу не проведёшь — он лишний раз время тратить не будет на чужие проблемы, но к лучшим друзьям это правило не применимо. Свет в комнате погашен, окна зашторены. На улице газует мотоцикл, сигналит машина, проезжает моющая дорогу установка. Арсений вслушивается в звуки и понимает, что опять забыл, как засыпать: последние дни отключался от усталости без усилий. Он вспоминает, что нужно глубоко дышать. — Рассказывай уже. — Мне завтра защищать проект, волнуюсь — пиздец, — Арсений говорит сипло, потому что полвечера молчал. Сережа ворочается, наверное, даже глаза открывает, чтобы глянуть осуждающе на Арсов затылок. — Придумай оправдание получше. Была бы защита, ты бы опять заставлял меня слушать текст три раза. — Может, у меня совесть проснулась и я решил тебе не мешать… — Арс. — Да там фигня, честно. Серёжа молчит, и Арсений уже надеется, что тот заснул, но знает, что с Сережей бдительность терять нельзя. Потому что тот говорит скучающим тоном, отворачиваясь к своей стене: — Ну, расскажешь, если захочешь… Арсений ловится на эту удочку снова и снова, потому что он, конечно, хочет. Он в целом любит рассказывать, но еще больше любит, когда его слушают. А с Сережей у них давно дружба того уровня, на котором не боишься сказать, что собеседник по второму кругу историю рассказывает. И еще не боишься сказать, что друг, похоже, немного того. — Я видел призрачного кота! — выпаливает Арс резко. — Кажется. Не уверен. Серёжа молчит. — И чуть не наебнулся с четвертого этажа, — Арсений шепчет. Серёжа вздыхает. — Я один за квартиру платить не смогу, придётся искать соседей… Арсений пихает его в бок и возвращается на свою кровать. Серёжа всегда заземляет его на отлично, лучший способ борьбы с разыгравшимся воображением. ** — Когда вас начал беспокоить дух? Склонив голову, Арсений всматривается в лицо девушки напротив. Её светлые волосы лежат на плечах красивыми локонами, она в уютной бежевой толстовке в тон аккуратному свежему маникюру, губы и глаза аккуратно, но неброско подкрашены — ничего не выдает в ней переживающего человека. — О, он всегда был здесь. — По телефону вы говорили, что проводили обряд вызова Пиковой дамы — разве шумы начались не после него? Ирина отводит взгляд в сторону, коротко сжимает губы, после чего улыбается и накрывает левое запястье правой рукой: — Да, конечно, просто я предположила, что он и до этого был здесь — просто не выдавал своего присутствия. Но это просто предположение, конечно, — она улыбается шире, убирает подкрученную прядь за ухо, — Вы, без сомнений, осведомлены лучше. Кофе получился вкусный? Арсений улыбается в ответ: — Очень, слегка горчит — люблю такую обжарку. Антон сидит справа от Ирины и шумно серпает чай, бросая на Арсения насупленные взгляды. Ирина с порога решила, что Арсений — главный, и начала щебетать, что ей совсем не сложно поставить для него кофе; Антону же ультимативно достался зелёный чай с противными цветочными нотками. Ирина живёт в Ковенском переулке, и, кажется, кроме адреса, ничего с потусторонними силами эту квартиру не связывает. Она указала в анкете, что живёт одна и не может спать из-за ночных шумов, после того как они с подругами неудачно отметили Хэллоуин. — Вот на этом зеркале рисовали ступеньки красной помадой, — ванная комната, как и вся квартира, в светлых тонах. Зеркало оформлено линией пластичной подсветки, вымыто идеально: ни лишнего брызга, ни случайного развода. На полках люксовая косметика, мыльница и подставка под зубную щетку (которая, конечно, одна) куплены комплектом, а рядом — джакузи. План появляется быстро. Ирина подписывает договор, диктует Арсению номер, пытаясь при этом казаться отстраненной, но ее выдают блестящие глаза, после этого она, наконец, уходит (Антон наблюдает в глазок). — И что это было? Арсений наклоняется к сумке и вынимает из неё две силиконовые лопатки и ведро с кровью. — Нас пытались наебать историей про привидение. — Это я понял, я не понял, — Антон недоуменно смотрит на ведро, которое ему протягивает Арсений, — почему она флиртовала с тобой? Арсений рукой откидывает с лица волосы, заправляет прядку за ухо, повторяя этим Иринин жест: — Я бы радовался, что она не приняла нас за пранкеров из тиктока. — Чего? — Ну, ты теперь младше меня выглядишь, вот чего. Антон бросает взгляд выше арсова плеча, на зеркало, дотрагивается до гладковыбритого подбородка, словно хочет щетину почесать. — Я старался, в приличный вид себя приводил. Красиво же, не? Арсений и не говорил, что не красиво; он вообще старается о привлекательности Антона не думать. Если быть честным, то нужно сказать, что со щетиной Антон красивее. Ну чисто на субъективный Арсов взгляд. На вопрос он не отвечает. — Предлагаю залить ванну кровью. До краёв — воды добавим, чтобы прям переливалась. И, — Арсений вынимает из сумки соду, — делал в школе вулкан? Антон смотрит на него одновременно с восхищением и страхом. Арсению это нравится. Полезность спатулы Арсений доказывал Антону на банке нутеллы: тот хотел банку выкинуть, а получился еще один кусок батона с жирным слоем какао-пасты. Для выскребания крови из ведер и контейнеров спатулы тоже подходили отлично. — Скажи честно, давно ты это планировал? — Арсений внес в ванную уже третий контейнер крови, выглядя при этом слишком довольным. — Очень, — он быстро кивает Антону, сдергивает с ёмкости крышку и переворачивает её в ванну. Он против Ирины ничего не имеет — ну, подумаешь, сказал ей кто-то из подружек, что приезжают молодые парни, решила познакомиться, способ интересный — Арсений любит людей с фантазией, а тут такая история, чтобы детям рассказывать: «солнышко, я вызвала твоего папу, чтобы поймать привидение, и он меня спас — такой герой он у нас». Просто так совпало, что ванна красивая и Антон не противится его плану, только помогает кровью наполнять. Арсений хлопает его по плечу, а потом просит отойти в сторону и фоткает несколько раз. — Тебе зачем? — Буду вести готичную инсту. Могу подумать над корпоративным аккаунтом, — он подмигивает, но лицо Антона лишено всякого энтузиазма, — ууу, бумер. Не понимаешь всего потенциала власти соцсетей над человеческим разумом! — Я миллениал, вообще-то, — Антон наблюдает за тем, как Арсений телефон переворачивает и делает еще несколько кадров. Открывает настройки, кажется — или просто что-то в телефоне тыкает, заглядывать через плечо кажется неприличным. — Подпиши типа «купаюсь в крови девственниц». Арсений улыбается, а потом телефон убирает обратно в карман. Он бы и правда фотку так подписал — только если бы на фотке сам в кровавой воде плавал. Он бы и не прочь, но Антон тогда точно у виска покрутит. Он поворачивается к Антону, хлопает в ладоши: — А теперь — следующий этап, — он поднимает руку, останавливая Антона, который уже готов задавать вопросы, чтобы выдержать интригу. — Я выйду в холл, шумно её поприветствую, изображу, что мы со всем справились. Ты бросишь в эту жижу соды, побольше, хоть всю коробку. И ори, громко, — Арсений пристально всматривается в Антона, думает, — лучше визжи. Антон кивает, одобряя задумку. — Я хочу воткнуть пару динамиков в коридоре, вы с ней забежите в ванну — я тут отрублюсь на полу, — Антон делает в воздухе кавычки, — меня сверху будет заливать кровью. Всё шипит, кровавое — развернётесь, побежите обратно, а там завывания. Скажешь, что дух разозлился на попытку его выгнать. Они оба выходят в коридор, старательно прячут под тумбой и шкафом динамики, всего шесть штук. Арсений возвращается в ванну первый: ему нервно, потому что Антон доверил ему весь план, облажаться страшно; но вместе с этим он чувствует вдохновение и мощный внутренний подъём. На белой плитке красные буквы заметны сразу. Вблизи оказывается, что кровью намазано «лох». Намазано — потому что пальцем. Контейнер с кровью всё еще стоит тут, Арсений его поднимает, потому что это палевно же: как Антон только оставить умудрился? И вообще, лох, значит? Что ж, в эту игру могут играть двое. Он макает мизинец в сиропную кровь, и, не придумав ничего лучше, дописывает буквы, чтобы получилось «очень плохо» и троеточие после (потому что писать «лохнесское чудовище» — это долго и совсем уж странно). Арсений встает и смотрит на мизинец, который, по-хорошему, надо срочно отмывать под горячей водой с моющим для посуды, иначе пищевой краситель въестся намертво. — Чего застрял? — Антон заглядывает в дверной проход и машет телефоном, — она написала, что скоро будет. — Любуюсь художествами. Антон смотрит на него непонимающим взглядом, а потом смотрит на стену — и видит надпись. Он хмурится, подходит ближе, и, Арс понимает сразу, трехбуквенное оскорбление на стене появилось без участия Антона. Он думает, что должен бы испугаться, но ощущает только, что начинает привыкать к окружающему его безумию. — Подумал, будет в тему. — Здорово. Арсений слышит смех, вполне человеческий, но не Антона — и чувствует, что тянет холодом, как если бы дверь справа вела не в коридор, а в молочно-колбасный отдел супермаркета: холод ощущается не порывом ветра, а равномерно, как от кондиционеров со всех сторон. И всё… всё «очень плохо», блять: домофон звонит. Антон словно ничего не почувствовал: он открывает коробку соды и замирает с ней над ванной: — Давай-давай, идём по плану, — у Антона улыбка подбадривающая: Арсений чувствует себя увереннее, когда выходит в коридор к входной двери. Кровь, заливающая пол в ванной, Ирину действительно пугает — она отшатывается назад и дверь захлопывает сразу, не пытаясь Антону помочь. Арсений хватает её за руку и тянет в коридор, кричит, что им нужно спасаться. Из динамиков доносится протяжное завывание: и не ветер, и не реальное животное — Антон нарезал звуков из фильмов. Ирина теряется сначала, а потом поднимает руки вверх — и валится на бок, отключаясь. Арсений внутренне гадко хихикает, но изображает испуг за её жизнь: поднимает голову к себе на колени, прикладывает руку ко лбу, зовёт по имени. Антон делает звуки громче, и Арсений начинает читать заученный текст на латыни: ему каждый раз и смешно, и стремно, что со своим акцентом он вызовет какую-нибудь реальную хтонь. Его представление заканчивается с тем, как отключаются динамики. Ирина продолжает изображать бессознательное состояние еще несколько минут, а потом, от (конечно) нежного прикосновения к щеке — просыпается. Моргает медленно, в целом, Арсений бы даже поверил, если бы не играл обморок по той же схеме в короткометражке по Гарри Поттеру, только там взмахи руками перед отключкой уместнее, хотя бы потому что поднятие рук можно объяснить реакцией тела на парализующее заклинание. — Арсений? — Всё закончилось. Она улыбается благодарно, садится, дышит глубоко. Арсений перед ней извиняется и идёт к Антону: того приходится тащить на себе, закинув руку на плечо и обнимая за талию, а ещё с него продолжает течь кровь. Ирина морщится, и Арсений готов был удивиться, но потом понимает, что они стоят на ковре — и если это zara home, то он её понимает даже. Она платит переводом, и Арсений благодарен, потому что впихивать в банкомат заляпанные кровавыми отпечатками купюры (или платить ими в пятерочке) — то ещё удовольствие. Номер он даёт свой и с удовольствием блокирует контакт Ирины, как только они садятся в машину. Антон перестаёт изображать бездыханное тело, как только Арсений тянется к водительской двери. Они могли и раньше расцепиться, но мало ли, куда у Ирины окна выходят. На сиденье Антон расстилает пакет, Арсения заставляет сделать то же самое. Они переглядываются и смеются, Антона сгибает пополам. Он уже успел загнаться, но когда Арсений объяснил, что Ирина обморок изображала, расслабился снова. — Арс, ты молодец, реально, — Антон вытирает уголки глаз, — разъебал там. — Спасибо, Антон, — Арсений пристёгивается и отводит взгляд: яркая улыбка Антона смущает. ** Когда в чат группы присылают ведомость, Арсению кажется, что это шутка. Ведомость спутали, староста прислала прошлогоднюю — и не важно, что здесь есть фамилия преподавателя и название дисциплины, и нет четырех студентов, которые за лето успели отчислиться. Потому что единственная десятка на курсе стоит в строке с его фамилией. — Серёжа, Серёж, проснись, — Арс пихает спящего соседа в бок, а тот только голову рукой накрывает. Он стонет протестующе и пытается подтянуть выше одеяло, но Арсений неумолим, — вопрос жизни и смерти. Матвиенко открывает глаза. — Времени сколько? — Час дня. Серёжа привстает, тянется к телефону, который показывает 12:10. Он бурчит «Арс, ты как моя мама», но на кровати садится. — Мне десять поставили. За репортаж о крысах! Сережа закрывает лицо руками и стонет. — Это и правда был вопрос жизни и смерти. Я тебя прибью, ирода. Честное слово, однажды… — Да ты не понимаешь, — Арс встает с кровати и начинает по комнате ходить, руками зарываясь в волосы и растрепывая прическу, — там никак не десять. Работа никакая, девочки из группы сразу ролики монтировали, а у меня лонгрид с картинками… — Арс, я тебе говорил, что все будет нормально? Хватит страдать, радуйся. Кто-то в комиссии любит крыс. — Чертовщина какая-то… Сережа машет на него рукой, накрывается одеялом с головой и отворачивается к стенке.