Атараксия чувств

Перед ним представала и тянула неким страхом плотно запертая дверь, без единого просвета было золотистое полотно, точно застоявшийся мрак покоился внутри. Итэр неслышно выдохнул и приложил руку к груди, словно она подарит долгожданный покой. Однако вместо этого грудная клетка беспокойно отдавала стуком, точно объятое ужасом сердце беспрерывно вырывалось изнутри. Парень стуком нарушил столь душную тишину и, не дожидаясь отклика, вошел, неслышно закрыл за собой раздвижную дверь и спиной припал к ней, постепенно приходя в чувство. Легкое головокружение закончилось, и размытый взгляд начал приобретать четкость — теперь в полном мраке комнаты он мог различить лишь идущий с коридора свет дверей, который очерчивал его стройную фигуру и скрывал лицо. Погасшая как несколько лет лампа, к которой так боялись подступиться слуги, заменилась новым источником света — свечой, что бликами отражалась на лакированной доске. Запыленная и заваленная книгами комната вчера безрадостно укрыла его в холодных стенах, сегодня стала подобием каторги, где он должен отбыть наказание за неповиновение. Итэр тревожно сделал шаг и присел возле небольшого столика, где была разложена доска для игры в сёги. Отец из-под бровей хмуро взирал на него и в безмолвии протянул черные фигуры, предоставляя право первого хода и давая фору. — Вы как обычно выпускаете гнев за игрой в сёги, будучи прекрасно осведомлённым в том, что вам нет равных, — печальным тоном потянул Итэр и медленно принялся раскладывать фигуры, снижая громкость голоса. — Удовлетворяете ненасытное превосходство над другими, не так ли, отец? Не хотите извиниться? — Если обыграешь, — безрадостно сообщил он и с тихим вздохом Итэра скрестил пальцы, ненасытно глядя на доску, — теперь позволь, пока мы здесь одни, переговорить с глазу на глаз. — Разве не за этим вы позвали сюда меня, отец? — парень всмотрелся в доску и сделал первый ход пешкой. — Бесспорно, — холодно произнёс тот и повторил ход оппонента, заглядывая в несравнимые золотые глаза, — ты ведь осведомлён, что взгляд не врёт? Единственное, что служит зеркалом души — глаза. — Вы заметили в моем взгляде что-то необычное? — равнодушно переспросил парень и, увлеченный анализом игры, даже не заметил сверлящих холодных глаз отца. — То, как ты смотришь на него, — в твоих глазах скрыто нечто более глубокое. — Вы просто давно меня не видели, отец, — судорожный вздох сорвался с губ и парень медленно вторил, — он всего лишь мой самурай. И вы не имеете права без моего на то разрешения отсылать его из поместья. — Что связывает вас? — нетерпеливо поинтересовался отец, однако прикрытый ресницами взгляд невозможно было считать, — ты никогда не тяготел по моим слугам. — Вот именно, по вашим слугам, — неслышно выдавил молодой господин и печально усмехнулся, — а этот самурай — мой. Именно по этим причинам вы подняли такой скандал в моем поместье. Отвлекшийся от созерцания и нелёгких дум мужчина не заметил, как менялась ситуация на доске. В умениях парень во многом уступал отцу, однако сейчас ситуация находилась на грани. Пусть извинения не принесут должного успокоения душе, так хотя бы он сможет должным образом окупить вину перед самураем. — Ха-ха, — гнусаво рассмеялся отец и легонько кончиком пальца толкнул ладью вперед, — я совершенно не заметил, как выросло мое отродье. — Вы никогда не замечали, — холодно поправил его Итэр, — вы огородили от меня любую родительскую ласку и растили так, словно я воин. Чего вы пытаетесь достичь теперь, возвращаясь в этот дом спустя столько лет? Приручить меня вновь? Но я больше не то покорное животное, коим вы можете управлять, — он манёвренно сделал ход, — мне двадцать три, отец. — На моей памяти ты еще ребёнок, безвинный и такой несчастный, — отец задумчиво потер подбородок. — Двадцать три? Видимо, внутри тебя все еще живет пугливый малыш. Стоит лишь надавить… — мрачный взгляд легонько скользнул по вздрогнувшему парню и опустился на напряженные кончики пальцев. — Ты боишься и боялся, сколько бы не скрывался за маской невозмутимости. — Это ложь! — Итэр моментально ударил ладонью по столу и поднялся с колен, судорожно выдыхая копившуюся тревогу. — Я сдаюсь, не хочу больше продолжать эту партию. — Стоять, — ледяным тоном приказал отец, — я не отпускал тебя. — Даже если вы не отпускали, я уйду. — Последние предупреждение, Итэр, — черство выговорил отец и вновь скрестил пальцы, ощущая некое беспроигрышное превосходство, — я не буду оспаривать твое решение принять падшего ронина, однако я и пальцем не пошевелю, если он осмелиться причинить тебе вред. И приложу все усилия подтолкнуть ко дну, если я увижу, что ты оступишься. Все предельно ясно? — Я не оступлюсь, отец, — в попытке спрятать пустой и болезненный взгляд он прикрыл ресницами глаза, — наши отношения только самурай-господин. Ни он, ни я не помышляют о чем вы себе грезите. — В обществе это неприемлемо, — настоятельно произнёс он. — А я не приемлю общество, — шепотом добавил парень и с поклоном, под хмурый взгляд отца, удалился из комнаты. Ослепленные ярким светом глаза не сразу привыкли к подобному, как не сразу заметили стоявшего неподалеку ронина. При одном только взгляде на возвышающуюся фигуру сердце болезненно закололо, и стыдливо опустился взгляд, колкой болью схватило горло. В ожидании господина Сяо в полудреме прикрыл глаза, расслабленно опустив плечи облокотившись на стену позади. Припухлость на щеке практически спала, осталась только неприятная боль, осадком опавшая в сердце молодого господина. — Как много ты слышал? — приглушенно поинтересовался парень и тревожно опустил взгляд — перед ним душа неспокойна и бессильна, точно обнажившая запекшиеся раны, хрупкий фарфор с причудливыми узорами. — Ничего. — ронин лениво прикрыл трепещущими ресницами глаза, — вас не должно это беспокоить, я слышал более чем достаточно при первой встрече. — Дело не только в этом, — парень взволновано сжал край рукава, и полный горькой печали голос шепотом закончил: — впрочем, сейчас это не важно. Отец дал свое согласие на твое пребывание здесь. Сяо, — в ответ глубокая тишина, — пожалуйста, не держи на меня зла. — Все в порядке, — равнодушно вторил ронин, — но не стоит вам копаться в чувствах… простого самурая. — Хорошо, — Итэр натянул понимающую улыбку, — будь добр, приготовь мне настой, я скоро подойду. После слов парня тень самурая исчезла бесследно, точно вовсе не существовало здесь кого-то; разбежавшиеся слуги тоже попрятались по комнатам и задним дворам, боясь высовывать любопытные носы после встречи с их господином. Итэр с тяжелым вздохом проследовал по коридорам в ванную комнату, где беспокойно через высокое окно шевелились молодые ветви сакуры. Пряные запахи смешивались со влагой комнаты и приятно впитывались в легкие, даря незабвенный покой и спокойствие. Однако сердце продолжало бушевать в груди, и от каждого тяжелого вздоха драло нестерпимо горло, накрывало волной безудержное волнение. Господин спиной спустился по запертой двери и уткнулся лицом в колени, в продолжительном молчании прислушиваясь к птицам за окном. Пусть это не было похоже на предыдущие приступы, однако волнение иной раз могло стоить жизни, поэтому он вновь томился от боли. Каждое внешнее давление для него подобно стрессу, ведь он — привыкшая проводить дни в одиночестве запертая принцесса, которую мог лишь манить внешний мир причудливыми красками. Он мог только перемещаться в пределах Киото, никогда не пересекая границы города; гадать о красоте Эдо, о которой слагают истории поэты. И сейчас он мог лишь свернуться в защитный клубок — в свои двадцать три сжаться как маленький ребенок и во многих грехах обвинить себя. — Я лгал, — приглушенно прошептал он некоему образу, возникшему во мраке сознания, — и продолжу лгать, однако… даже если я скажу правду, что это изменит? Даже если перестану натягивать маску — буду ли это вообще я? Она приросла и стала неделимой частью меня… продолжением моего лица и проклятой улыбки… Иногда мне тяжело улыбаться, так больно выдавливать её на глазах у всей публики… Но я не могу, совершенно не могу избавиться от нее… Поэтому я продолжаю лгать… лгать всем и всегда. Влажный воздух пропитал легкие и теперь комом сгустился в горле. Господин мучительно выдохнул последний неразборчивый шепот и поднял взгляд на неконтролируемо дрожащие ладони, пряча их в широкие рукава кимоно. — Я не хотел так жить… пойми… никогда не хотел. Но я не могу иначе… больше не могу… Из грудной клетки вырвался тяжелый вздох, и расплывчатый взгляд воззрился на плотно закрытое окно, сквозь которое тени сакуры причудливо колыхались на полу. По полу тянущиеся ткани в скором времени собраны вновь и поправлены в соответствии с горделивым статусом господина. Последнее касание двери, прежде чем вновь вернуться в мир бесконечных посторонних взоров, приносит легкое беспокойство, однако надолго задерживаться здесь невозможно. Господин вышел из комнаты и статной походкой направился по пустым коридорам, пересекая изукрашенные стены и скользя по ним кончиками пальцев. Дверь в его комнату была неплотно прикрыта, и сквозь тонкую щель можно было увидеть ронина, что продолжал возиться у низенького стола. Кипяченная вода была заготовлена для настоя ещё на кухне и теперь остывала для нужной температуры — он пытался следовать правилам садо, однако неумение прослеживалось в излишних движениях. Господин с тихим вздохом натянул безмятежную и спокойную улыбку и медленно вошел, искоса наблюдая за неуклюжими действиями Сяо. — Господин, — негромко окликнул ронин, — ваш настой в скором времени будет готов. — Надеюсь, он не будет передержанный как в прошлый раз? — господин мерно проследовал в противоположную часть комнаты и кончиками пальцев коснулся сёдзи. — Я немного прогуляюсь. Вышедшее из-за безмятежно плывущих по небу облаков солнце ласково коснулось его прищуренных глаз и золотистых бликом отразилось в светлых радужках. Встрепенулись ресницы и взгляд задержался на стоящем в отдалении одиноком дереве сливы — умэ, — лепестки которого давно опали и теперь зеленели только листья. Среди величественных и эфемерных сакур оно выглядело броско, при этом не утратив свою обворожительность. Господин сделал несколько шагов по дорожке из гладких камней и остановился перед небольшим палисадником белоснежных цветов, которые стелились на выступившей траве. Скользнул взглядом по плетенным стеблям и склонился, аккуратно срывая один из манящих бутонов раскрывшегося цветка и вплетая в непослушные и выбившиеся пряди. Она делала так же. Навеянные воспоминания принесли с собой смутную тоску и глухое беспокойство и вместе с порывом ветра взвились в воздух, точно танцующие лепестки сакуры, пробрав до мурашек вкупе с холодным голосом ронина: — Господин, ваш настой, — клубами пар испарялся из чашки в руках, и выглядел цвета приятного, поэтому господин с благодарностью забрал его и тут же опробовал. Слегка горячая вода обожгла губы, однако вкус был намного приятнее и даже имел чуть подслащенный медовой оттенок благодаря тростниковому сахару, — я следовал наставлениям, что вы дали. — Глаза его смотрели куда-то сквозь тело господина, и тот чувствовал этот пронизывающий неприятный взгляд. — Все хорошо, но необходимо больше практики, — рассеяно улыбнулся парень, расслабляясь под влиянием трав. Пусть моментального действия они не оказывают, и большую роль здесь играет самовнушение, но он продолжал верить, что именно они помогают ему пережить весь скопившийся стресс, — могу я провести сегодня для тебя урок? — Не стоит, господин, — с неглубоким поклоном отказался Сяо, — моя обязанность вам служить, но никак не наоборот. — Это не служба, только обучение, — заранее зная исход их диалога, настаивал господин. — Если вас что-то не устраивает, просто выскажитесь, — грубо отрезал тот и тут же остепенился — под влиянием его слов господин покорно замолчал и понурился. — Ты можешь идти, — спустя несколько секунд томительного и болезненного молчания выдавил господин, — сегодня мне больше не нужна твоя помощь. Парень тревожно выдохнул и попытался натянуть расслабленную и приевшуюся улыбку, однако рядом с Сяо она выглядела жалко и неправдоподобно. Попытавшись скрыть ее от пронзительного взгляда чужих глаз, господин только посмел отвернуться и сжать пальцы на чашке, мучительно сглатывая всю томившуюся терпкость в горле. — Простите вашего никчемного слугу, — медленно выдавил ронин и поклонился, — вы знаете, где искать меня. Господин ничего не произнес и с камнем на сердце отпустил его, в молчании продолжая взирать на покоящееся в одиночестве дерево сливы. Разделяли их всего метры и при этом тяжелые года, воспоминания и бессчётное количество эмоций. Шаг за шагом он приближался к дернистой толще, коей был окружён многолетний ствол, хранивший в себе прикосновения дорогих людей. Шаг за шагом сбивались мысли в непонятную кучу разбитых осколков воспоминаний, волной тоски омывалось сердце. Пальцы коснулись выцветшей и огрубевшей коры, прошлись по шероховатым изгибам и остановились на аккуратно вырезанном иероглифе — он был её первым — самым драгоценным — и последним. Она множество раз произносила его ласково и грубо, горько и похвально, тоскливо и безмолвно. Он десятки раз растворялся в её шепоте и столько же затихал в колыбельной, её голос был похож на трель и сама она была не больше, чем томившейся в неволе певчей птичкой. — Скажи, что мне делать? — лбом он упирался в грубые ткани древесной коры и еле различимо шептал губами, — правильно ли я поступаю? Облитое кровью воспоминаний сердце в груди глухо и прерывисто стучало, точно знаменуя мучительные последствия приступа. А вырывавшееся из губ тяжелое дыхание срывалось на глухие хрипы всякий раз, когда он закрывал глаза. Причиной этому воспоминания, что мучительно накатывали волной ностальгии — было приятно и в то же время невыносимо, точно перетертая струна в мгновенье лопалась. Он помнил укутанные снегом белоснежные деревья и красные скатные крыши, помнил многое, чего не положено знать об этом мире, дарованное ему благословение, на деле же оказавшееся неизлечимым проклятием. Он помнил её бледно-фарфоровую, точно кукольную, кожу, золотые глаза и шелковистые волосы того же прекрасного пшеничного оттенка. Она селилась не только в сердце, но и в отражениях, и каждый день в зеркале видел то же лицо и глаза, волосы столь похожие на её. Дерево впитывало тяжесть и скорбь и точно утешало — игра теней отражалась бликами на коже, а песнь листьев служила напоминанием о свободе, что представала лишь грезами.

***

Ночь подкралась незаметно и вместе с невнятными каплями дождя опустилась на землю — мурашками по коже пробирал легкий холод и господин зябко кутался в теплое кимоно, восседая прямо возле низкого столика. Несколько документов, собранные слугами и принесенные на подпись, лежали поодаль, перед ним же располагался совершенно пустой лист. Кисть невесомо коснулась специальной бумаги для каллиграфии — васи — и оставила небольшой росчерк. Понурив голову, господин вывел пару бессмысленных иероглифов и бесстрастно положил кисть обратно, точно мирясь с безыдейностью сегодняшней ночи. Глухие капли дождя разбивались о скатную крышу и хрусталём рассыпались о гладкие камни или листья деревьев — совсем скоро наступит сезон дождей — цую — и невнятный петрикор заполнит округу. Опадут последние лепестки сакур и ветви скрасят округу только листьями — потом и вовсе можно будет услышать пение цикад, увидеть изукрашенные красным клены и вновь редкие снегопады. Года сменяют друг друга незаметно, текут мимо нашего взгляда сезоны и погоды; хмурое небо сменяется солнцем, грозовые облака — белоликим месяцем. Во всех комнатах постепенно тушили свет, и расходились по секторам слуги, все еще обеспокоенные столь внезапным появлением и исчезновением старшего господина. Отец оставил лишь неподписанное письмо с небольшими наставлениями и предписаниями, как следует себя вести истинному аристократу, а также угрозами о непослушании. «Только попробуй оступиться» — господин сквозил взглядом эту надпись несколько раз, пока перед глазами не поплыли буквы. Только после этого он собрал всю волю в кулак и скомкал бумагу, распорядившись сжечь её на заднем дворе. Сейчас он вспоминал об этом не больше, как об очередном кошмаре наяву, который со временем утихнет и скроется на дне памяти, точно брошенный в глубокий океан камень. Расстелен был мягкий футон и подготовлен ко сну сам господин, расплетая и прочесывая пряди перед зеркалом. Волнистые после косы волосы мягко опадали на плечи и огибали лопатки — в каких-то моментах он и правда напоминал принцессу, что безвольно томится в башне и ожидает принца. Иной раз задумывался, что на самом деле этот принц давно прибыл за ним, за его сердцем, украл его и теперь крепко сжимает в своих руках. А может все это пустые мысли, которые в бесконечном лабиринте приведут к бездонной пропасти. Человеческие души не так легко пронять и понять — они похожи на загадки, ответ к которым придется спустя время. Господин медленно потушил андон, избавив его от подпитки сардиновым маслом внутри, и прилег на футон, зарываясь в теплые одеяла с головой и томно выдыхая. Тяжесть дня неприятно сказалась на его здоровье, и теперь сердечная боль приелась, словно выжгла след. Капли дождя не угасали, но при этом дарили странное спокойствие, какое-то родное и далекое. Встрепенулись ресницы и закрылись веки; сладкая нега сна растеклась по телу и расслабила мышцы — господин погрузился в глубокую эфемерную реальность. «Спокойной ночи, мой господин» Ночь не только преподносит упокоение, но и тянет за собой кошмары и плывущую нечисть. Неслышной поступью он ступал по коридору и замирал от мнимого шороха его фантазии, которая должна была давно угаснуть. Пробирался к неприкрытой двери, оставленной господином, и медленно отодвигал полотно. В проникающем сквозь редкие тучи лунном свете отражалась тень и стелилась по полу нечистью с недобрыми намерениями. Холодное лезвие с приглушенным лязгом было вытянуто из ножен и крепко сжато в руках владельца. Ступал он тихо, и шаги его были подобны невидимому мраку, что не оставлял надежды на спасение от надвигающейся бесшумной бури. Заострённый кончик блестящего лезвия на миг коснулся глотки парня, что страдальчески хмурился во сне, и тут же со взмахом рассек кожу. Капли крови брызгами устлали белый футон, и смрадный, противный запах нещадно впился в легкие. Рука с лезвием безвольно опустилась, но спустя мгновенье вновь поднялась в воздух — на этот раз жертвой стал ни в чем неповинный футон, и теплые ткани были в одно мгновенье проткнуты прямо возле шеи. Размытая тень кошмаров тут же скрылась, точно и правда являлась вымыслом и не больше, чем диким ёкаем, пришедшим по душу неугодного грешника. А капли крови продолжали впитываться в белые ткани, точно распустившиеся средь белоснежного поля бутоны ликориса, одиноко трепетавшие на буране.

***

Ранним утром зашедший с тихим стуком ронин обнаружил лишь пустую комнату, не было даже аккуратно сложенного футона или привычного столика. Господин тоже куда-то исчез, и только раздвижные сёдзи вели в глубинки безмолвного в безветрии сада. Сяо сделал несколько шагов вперед и остановился на небольшой веранде, где совсем недавно спал господин — обернулся назад, чтобы взглянуть на то место, где был расстелен ранее футон. Первый шаг в сад пестрых сакур он сделал с легкостью, и по мере движения в глубь изысканного творения человеческих рук, дышать становилось труднее, и невыносимее стало переносить сладкий аромат деревьев. Сквозь просветы можно было увидеть чистое нежное небо, изукрашенное перистыми мазками розоватых облаков, и первое градиентное марево. После несильного дождя по земле стелился туман, и капельки росы скатывались по тонким травинкам. Господин стоял в самом отдалении сада, прислоняясь лбом к мощному стволу отцветшего дерева сливы и, как казалось издалека, безмятежно читал утреннюю молитву. Молился ли он или что-то невнятно произносил, ронин не мог услышать — он замер на месте, и ноги противились ступать более шагов вперед. В широких рукавах кимоно пальцы крепко сжались в кулак, и хмурый взгляд скользнул по хрупкому и рослому созданию, столь непохожему на остальных. На себе пристальный взгляд почувствовал господин, укутанный в полушубок, и медленно оторвался от утреннего созерцания, невнятно хлопая глазами, точно все еще прибывая в некой прострации. Они смотрели друг на друга довольно продолжительное время, пока парень не сделал первый шаг в сторону ронина, беспристрастно глядя на него из-под ресниц. Сяо медленно отшатнулся, но собрал волю в кулак и остался на месте — воздух сгущался и тяжелее становилось дышать, пока вовсе шепот господина не коснулся его уха: — Это ведь ты приходил ко мне ночью? — он говорил это с долей непонимания и беспокойства, однако так холодно выдавливал из себя, что не по себе становилась самому ронину. — Сяо… я жду ответа. — С чего вы взяли, господин? — равнодушно парировал ронин, продолжая неотрывно смотреть вдаль — грудь сдавливала вырывающаяся наружу правда. — Если я попрошу тебя сейчас здесь раздеться, ты сделаешь это? — его затуманенные глаза взирали исподлобья на напряженного ронина. — Я выполню любой ваш приказ, — сухо бросил Сяо и отступил на шаг — он и сам смутно понимал происходящее, как и свое поведение. Неужели настолько сильно шатким было его положение? — Тогда раздевайся, Сяо, — с невольной хрипотцой выдавил господин и порядочно отошел на некоторое расстояние. Легкий холод всё еще неприятно щипал, и пусть днем температура иной раз могла подняться до градусов пятнадцати, ранним утром порядком ощущался этот пробирающий ледяной ветерок. Под пристальным взглядом господина Сяо потянулся к поясу и покорно развязал узел; с плеч спало тонкое темное хаори. Парень неотрывно следил за всеми сдержанными движениями ронина, точно сознание его противились этому, в отличие от рук, которые продолжали снимать одежду. На нем остался только единственный слой тонкого кимоно, которое он не спешил стягивать с себя — что-то сдерживало и сковывало его, и господин это прекрасно видел. За ресницами Сяо прятал взгляд, и как только голос того отдался тихим приказом, безмолвно поднял голову. — Сяо, — безлестно позвал его парень и медленно склонил голову на бок, — это приказ. — Что воздается за неповиновение? — Сяо, — повторил господин и сделал шаг вперед, пальцами цепляясь за края полушубки, — что бы ты не прятал, я узнаю. Нет смысла утаивать. В конце концов он поддался этому требовательному взгляду и последний слой кимоно спал на усыпанную лепестками землю. На теле взгляд цепляла лишь набедренная повязка — фундоси — и темные хакама, которые еще кое-как сдерживали покинувшее тело тепло. Неловко взгляд господина задержался на нескромном, точно скульптурном, рельефе тела. Под слоями одежды скрывались широкие плечи и тонко очерченные линии ребер, подтянутая грудь и прослеживались даже мышцы торса. Неприятным во всем этом была только татуировка двух огибающих линий чуть ниже локтя, и некое смутное беспокойство залегло в душе. Но кроме этого и легкое волнение коснулось господина румянцем, и тот поспешил его скрыть рукавом полушубки, негромко откашливаясь. Но дело обстояло совсем иначе, как и у этого приказа была совсем иная цель. Господин сделал несколько шагов вперед и пальцами аккуратно попытался прикоснуться до повязки на руке, которая пропиталась свежей кровью. Ронин среагировал моментально и перехватил его ладонь, грозно смотря из-под нахмуренных бровей. — Сяо, — в приказном тоне позвал Итэр, однако в голосе сквозила еле различимая нить беспокойства и тревоги, — хотя бы сейчас позволь… Ослаблять руку ронин не собирался, как и подчиняться приказу — господину оставалось только вздохнуть и обеспокоенным взглядом вновь пройтись по окровавленным повязкам. Полушубок был снят с его плеч и с долей заботы накинут на плечи Сяо — прямого контакта глаз с ним парень старался избегать, однако лица их находились в особой близости. — Что сподвигло тебя это сделать? — он наклонился поднять снятые вещи, все больше беспокоясь из-за молчания между ними, — виноват ли в этом я? Лицо ронина выражало лишь тупую напряженность, и скованность во всем теле была для него не характерна. Он медленно отвернулся и спрятал ничего не выражающий взгляд за ресницами, продолжая избегать прямого контакта глаз. Господин настаивать не стал, собрал волю в кулак и спрятал недопонимание между ними в печальную улыбку, рассуждая с горечью на кончике языка: — Это твое право говорить мне или нет, — Поднятые вещи он собрал в руку и понес в сторону поместья, пока тело охватывала легкая дрожь. Он вышел в тонком кимоно, накинув на себя лишь эту полушубку. — Я прощу прощения, что лез в твои дела. — Господин… — Выпей чаю, согрейся, — не оборачиваясь, порекомендовал он, пока ронин неустанно следовал за ним по пятам, — мне нужно будет отойти. И правда он в ту же минуту скрылся за дверьми и плотно прикрыл их за собой, срываясь на бег. Не разбирая дороги, он проскальзывал по коридорам мимо глумливых картин, которые точно упивались его слабостью и бестактностью. Нежные журавли превратились в хищников, что нещадно впились когтями в его горло и крылья затмили свет — он продолжал скрываться меж извилистых путей, пока не укрылся за дверьми ванной комнаты. Он снова здесь, в который раз прислоняется к двери и прикусывает губу. В мыслях витал надоедливый голос, который неустанно продолжал твердить всякую ересь. Образ аскета, который он на себя нацепил, от одного взгляда на оголенное тело пошатнулся и рассыпался пылью, и даже сердце сорвалось с оков, обливаясь жаждой. Пальцем парень медленно скользнул по приоткрытым губам и тут же отдернул руку, хлестко ударяя себя по щеке. Красных следов не осталось, и жгло совсем не сильно, но причинить себе больше вреда он бы попросту не сумел. Слишком благовоспитан и слишком изящен — этот статный журавль никогда не переносил насилия. — Тебе не стоить лезть не в своё дело, Итэр… — хрипло он выдавил из себя и опустился на колени, зарываясь лицом в холодные ладони, — остуди свой непомерный пыл. Он не принадлежит тебе и ты не можешь насильно нацепить ему поводок. Что я творю, чего пытаюсь достичь? Зачем… зачем я вообще все это начал? Ведь из-за меня он причинил себе боль… Горло схватило судорога, и слова стали похожи на невнятные обрывки фраз, которые он мог через силу шептать. Воздуха уже не хватало, несмотря на царившую влажность этого места, — волнение это или нечто иное, но к горлу подступил противный привкус крови, который он насильно сглотнул. Терпеть это вновь было невозможно, а контролировать себя становилось все труднее и труднее, сдерживать собственные порывы теперь казалось пыткой. Заслужил ли он это все? В конечном итоге, что из всех его действий является той самой правильностью, к которой следует стремиться? Путаются ли чувства с реальностью, переставая жить только внутри, или это не больше, чем самообман одиночества? Сжат был на груди кусок тонкой ткани, украшенный переплетениями золотистых нитей, и в тот же момент тупая боль пронзила это место, точно впился в сердце и пронзил насквозь острый меч. Он видел темноту и незримо вечные снега, которые окутали земли; видел направленные взгляды, прищуренные и ненасытные, которые упивались его слабостью и неумелостью. Красные балки, что в буран покрылись корочкой льда, который даже не отогревали свечи. А он дрожал, точно осиновый лист, один, посреди возвышающихся храмов и молебных речей, нес бремя беспокойства, которое будто клеймо следовало за ним постоянно. Он сорвался с места в страхе и побежал, пока чужие руки не схватили его за шиворот и не заставили склонить голову перед заснеженным алтарем. Перед золотистым рельефным гробом, в котором покоилось тело, что было белее снегов и прекраснее хрусталя. Горячие слезы беспрестанно лились из глаз, и туманила взгляд поднявшаяся снежная метель. Все это разрозненные воспоминания, являющиеся кошмаром, ненасытно пожирающие его душу. — Не оставляй меня… — молил он в полузабытьи, цепляясь за белоснежные одежды монахов, которые обступали золотистый гроб, — не надо… прошу… Он проснулся от удушья в своих покоях и тут же ладонями заткнул себе рот, срываясь на тревожное дыхание. Ронин обходительно восседал рядом с ним и нечитаемым взглядом следил за каждым его движением. Господин медленно и с каким-то страхом перевёл взгляд на Сяо и с хрипотцой выдавил: — Как я здесь оказался…? Говорил ли я что-то только что? — Он испуганно метался, точно загнанная в угол добыча, которая боялась даже малейшего шага в её сторону. — Ваше долгое отсутствие беспокоило, по этим причинам я пошел искать вас, — сознался ронин, взирая на него сверху вниз, — нашел без сознания в ванной комнате. Кажется, вы подхватили простуду, ваше тело горело, поэтому я принес вас сюда и побеспокоил целителей, с просьбой проследить за вашим состоянием. — Что они сказали? — обеспокоенно встрепенулся господин. — Меньше подвергать вас тревогам, — Сяо покорно опустил голову, — прошу прощения, господин, из-за меня у вас вновь возникли проблемы. — Здесь только моя несостоятельность… — тихо глумился над собой господин, — не бери это бремя на себя. — Вы шептали во сне, — неожиданно произнес ронин, — шептали, чтобы кто-то не оставлял вас одного. — Значит ты всё слышал… — господин прикрыл лицо руками, — прости, я не должен был обнажать слабости. Но они не отпускают меня по сей день. — Иной раз люди проявляют слабость, — невнятно процедил ронин и отвернулся, нещадно впиваясь пальцами в колени. — Совсем запамятовал уточнить… который час? — Господин. — приглушенно начал ронин, — вы находились в беспамятстве около двух дней. Целитель подтвердил, что на это повлияло ваше тревожное состояние в последние дни. Он также рекомендовал мне не приближаться к вам некоторое время. — Не стоит внимать его пустым словам, я сам приму решение, — выдохнул господин и осанился. — Ваше самочувствие улучшилось? — сухо поинтересовался Сяо и лениво прикрыл глаза ресницами, — я могу приготовить вам расслабляющий настой и отдать распоряжение слугам принести для вас еду. — Мне только настой, пожалуйста, — он бесстрастно посмотрел прямо и кончиками пальцев коснулся сердца, — и распорядись подготовить коней. Нужно завершить кое-какие дела.