Steel Your Heart, I'll Be Your Guide

      Было утро на следующий день после того, как Сетт накричал на Афелия в студии Westlake. Он отчаянно пытался держать эмоции под контролем, но после недель мучительного молчания со стороны Фела он полностью выгорел. Сетт развалился на диване в гостиной все еще в одежде со вчерашнего дня и уставился на лучи солнца, мерцающие на потолке. Он заснул где-то поздно ночью, и, судя по теплому оранжевому свету из окна, сейчас было раннее утро, а значит он почти не спал.       После того, как Сетт, казалось, целый час наблюдал за отблесками солнца на потолке, он перевернулся на бок и провел мозолистой рукой по мягкому дивану. На этом диване два года назад они с Афелием давали друг другу обещания, которые оба же нарушили. Сетт все больше зарылся в подушки, тяжело вздохнув и нахмурив брови. В полном одиночестве он был готов сгнить заживо на этом диване, однако внезапно в квартире раздался стук в дверь.       – Сетт, дорогой? – донесся приглушенный голос, но даже издалека Сетт узнал в нем свою маму.       В тот же момент он понял, что не ответил ни на одно из ее сообщений со вчерашней записи в студии. Это было совершенно на него не похоже, и он бы чувствовал себя за это виноватым, если бы его мысли не были заняты совсем другим.       – Бля, – пробормотал он себе под нос и крепко зажмурил глаза, после чего крикнул: – Иду, мам.       Какое-то время он в размышлениях лежал на диване, а затем поднялся и, устало шаркая ногами, подошел к двери и взялся за ручку. На миг он засомневался, стоило ли ему вообще открывать ее. Но он все же открыл.       За ней стояла его мама в своей любимой черной панаме и очках в тонкой оправе.       – Мой милый мальчик, что с тобой случилось? – с сочувствием произнесла она.       «Это так очевидно?» – подумал он про себя.       Сетт вздохнул и впустил мать в дом, закрыв за ней дверь и решив не лгать ей. Каждый раз, когда он не отвечал на ее сообщения и звонки, было очевидно, что с ним что-то не так, потому что маме он всегда находил время ответить.       – Да просто... проблемы были.       – Господи, пожалуйста, не говори мне, что от тебя забеременела девушка, - обеспокоенно прошептала мама, замерев на месте.       – Мам...       – Прости, – извинилась она, а затем объяснила: – Я лишь беспокоюсь, что если ты заведешь ребенка до тридцати, то твоя карьера совсем уж разрушится.       – Мам, да не будет у меня детей.       – Ладно, ладно. Тогда... расскажи, что случилось, и я... я выслушаю тебя.       В то время как матушка устраивалась на диване в гостиной, Сетт открыл шкафчик на кухне и вытащил пакетик лимонно-имбирного травяного чая из простой коричневой коробки. Он хранил его только на случай, если к нему домой придет мама, потому что это был ее любимый чай. Однако сам Сетт пристрастие к чаю разделить не мог, он был к нему равнодушен.       – Я налажал вчера в студии.       – В студии? Вы уже начали записывать песню?       – Ну, мы должны были... Но... – замолчал он, нажимая на кнопку разогрева чайника.       – Ты снова кого-то ударил, Сеттрих? - строгим голосом произнесла мама. Она всегда была за то, чтобы Сетт защищал себя, но в то же время говорила ему прибегать к насилию только в том случае, когда ему действительно угрожает опасность.       – Почти... – горько пробормотал он, а сердце его болезненно сжалось в груди. Увидев замешательство на лице матери, он решил объяснить: – Я сорвался на Фела... у всех на глазах.       Матушка тут же удивилась: она давно замечала что-то странное в отношениях сына с его композитором, и теперь ее подозрения только подкрепились. Задумчиво она вздохнула и взглянула на Сетта, пока он готовил ей чай.       – Милый, ты поэтому был такой мрачный две недели назад?       Сетт вспомнил, что тогда он помогал своей матери укладывать брусчатку в ее саду, и его уши тут же стыдливо опустились, а руки похолодели, пока он наливал горячую воду в кружку.       – Да...       – Сеттрих. Ты так давно об этом беспокоишься?       – Ну, тогда много чего произошло. А сорвался в студии Westlake я вчера.       – И... – задумчиво начала мама, – это все связано с Афелием?       Сетт обеспокоенно сжал зубы; он чувствовал, что мама видит его насквозь, будто бы он был совсем маленьким под взором огромного всевидящего ока.       – По большей части да.       Он закончил размачивать чайный пакетик в кружке с горячей водой, затем осторожно поднес ее к матери и поставил перед ней на кофейный столик. Затем он сел напротив нее на диване, раздумывая о том, что же она скажет дальше.       – И как долго это продолжается?       – М? – взволнованно спросил Сетт.       – Ты и Афелий.       Он мог бы солгать и притвориться, что ничего не понимает, но Сетт знал свою маму: она видела его насквозь.       – Все было... сложно... еще с сентября, – нерешительно пробормотал он.       За свою взрослую жизнь Сетт встречался со многими мужчинами и женщинами, и его мама об этом знала. Поэтому, осознав всю ситуацию, ее и удивил до глубины души тот факт, что неизвестный ей Афелий настолько сильно повлиял на ее сына, отчего он даже в печали не выходил из дома. Более того, Сетт был не из тех, кто усложняет отношения, и его романы обычно ограничивались одним сексом. По крайней мере, маме он никогда не рассказывал о том, что любил кого-то из своих партнёров.       Женщина устало сжала виски своими изящными пальцами, после чего с горечью в голосе произнесла:       – Я бы хотела, чтобы ты учился на ошибках своего отца, Сеттрих.       От этих слов сердце Сетта болезненно сжалось. Он лишь смотрел на маму, не в силах произнести ни слова.       – Он скрывал от меня столько боли... столько страданий. Если бы он просто открылся и рассказал мне все, он бы не... – остановила она себя.       Сетту казалось, что он разочаровывает свою мать, хотя в ее намерения не входило вызывать это чувство у своего сына. Она пережила невообразимое количество страданий в своей жизни из-за его отца, поэтому он никак не мог обвинить ее в той боли, которую она причинила ему в ответ, начав разговор про этого ужасного человека.       – Может быть, тогда бы он не набросился на тебя, – прошептала она, беря в руки кружку, чтобы отпить сладкого чая с лимоном.       Шрам на лице Сетта горел, покалывал, будто бы слышал, что говорили о нем.       – Я знаю, ты ненавидишь его, дорогой мой. И я была бы ужасной матерью, если бы злилась на тебя за эту ненависть. Что отец с тобой сделал... Из-за него теперь ты не можешь жить нормальной жизнью... – замолчала она, качая головой. – Я бы сделала все, чтобы избавить тебя от той боли, которую он оставил в твоем сердце.       – Мам... – неловко пробормотал он, на миг захотев сменить тему, ерзая на диване.       – Я все еще помню, как ты кричал, зачем, почему он это сделал... – произнесла матушка, чувствуя, что у нее перехватило дыхание. Вскоре она продолжила: - Снова и снова ты кричал, пока кровь лилась с твоего невинного лица... Твои маленькие ручки сжались, как будто... как будто ты пытался поймать и сжать всю боль, которую он тебе причинил, – виновато договорила она, в то время как Сетт лишь беспомощно на нее смотрел, стиснув зубы, сосредоточившись на обжигающем шраме на лице.       – Это было двадцать с чем-то лет назад, мам. Нет смысла об этом все еще вспоминать и мучиться... – сказал Сетт, ласково положив свою мозолистую руку на колено матери, пытаясь успокоить ее и вытащить из мрачных мыслей.       – Нет-нет, я не мучаюсь, милый. Я просто... – замолкла она, а затем объяснила, - я просто хочу, чтобы ты понял меня.       Сетт непонимающе нахмурился, поэтому матушка продолжила:       – Сетт, – начала она, готовясь к тому, как может отреагировать сын на ее следующие слова, – в этом ты не так уж отличаешься от отца...       – Я совсем не такой, как он, – перебил ее Сетт, после чего матушка осуждающе на него взглянула.       – Извини, – тут же смирился он.       – Ты, как и он, держишь все в себе. Еще с самого детства ты как будто... будто боишься причинять другим беспокойства и поэтому всегда молчишь. Или, наверное, ты так себя вел, когда был ребенком. А сейчас, кажется, ты ничем не делишься, потому что хочешь сохранить свой пугающий грубый образ, который сам же и создал.       Сетт крепко зажмурился и поник, потому что мама говорила правду. Он действительно скрывал свои проблемы по этим причинам. Он хотел, чтобы в его личной жизни все было спокойно, а также он боялся, что посторонние увидят его таким, какой он есть на самом деле. Отчасти именно поэтому он был таким беспечным и пугающим, часто прибегая к насилию и совершая провокационные поступки в своей карьере; это давало ему ощущение власти, не ставя под угрозу свой имидж крутого парня.       Но в глубине души он не был таким суровым. Это заставило его задуматься: почему он ничего рассказывал про Афелия своей матери? Потому что Фел парень? Или потому, что для нее было бы неожиданно услышать о том, какими стали их отношения?       «Да уже неважно. Уже повезет, если он когда-нибудь снова заговорит со мной», - подумал про себя Сетт.       – И я думаю, что этот образ замечателен для твоей карьеры. Ты очень талантлив, – сказала матушка, кивая головой, после чего спокойно продолжила: – Но для тебя самого, Сетт...это... это не делает тебе лучше.       Сетт отвел взгляд, почесав за ухом и прикусив щеку.       – Твой отец скрывал свои чувства, он никогда не открывался мне... И до сих пор я твердо верю, что именно это свело его с ума.       Сетт ненавидел своего отца. Он всегда был строг по отношению к сыну в детстве, к тому же его резкий характер выходил далеко за рамки обычной отцовской грубости. Он часто от злости срывался - совсем как сам Сетт – и вместо того, чтобы открыто рассказать о своих разочарованиях и борьбе с ними, он позволял всему этому кипеть внутри. Мать Сетта всегда подозревала, что именно по этой причине ее муж потерял контроль и набросился на собственного сына.       – Нет тебе никакого оправдания, если ты ударил по лицу своего же ребенка, – высказал Сетт свои мысли тихим голосом в надежде не расстраивать маму.       – Я могла его исправить, – размышляла вслух она. – Я могла бы пресечь все это на корню.       – Я бы все равно его ненавидел из-за того, как он с тобой разговаривал, – успокаивающе заговорил Сетт, ласково водя большим пальцем по колену матери. – Ты не смогла бы его исправить, мам.       – Но я бы жизнь положила, чтобы попытаться, – сочувствующе улыбнулась она.       Сетт расслабился и откинул голову на спинку дивана, глядя в потолок.       – Я не повторю свои ошибки с тобой, Сеттрих. Ты такой милый, великодушный человек. Я знаю, что тебе больно... Я вижу это. Вот почему я прошу тебя просто... просто открыться мне... – умоляла матушка Сетта.       Не отрывая взгляда от оранжевого утреннего света, мерцавшего на потолке, Сетт напрямую сказал:       – Мам, кажется, я в него влюблен.       Он решил честно все рассказать отчасти от страха закончить так же, как его отец. Возможно, мама была права; может, он действительно стал таким жестоким человеком, поступки которого невозможно простить, потому что боялся показать свои слабые стороны. Это ни в коем случае не означало, что Сетт станет слабым, но он хотя бы хотел перестать лгать своей матери о том, куда его ведут собственные чувства – к Афелию.       – Т-ты... – замолкла она, а сердце ее замерло, – влюблен?       – Наверное, – пробормотал Сетт.       – Влюблен в... – сделала паузу матушка, а затем, собравшись с духом, решила уточнить: – В Афелия?       Сетт обеспокоенно стиснул зубы и кивнул ей самым неуверенным образом в своей жизни.       – Угу.       Мама удивленно раскрыла глаза и тут же бросила диванную подушку прямиком в Сетта.       – Черт возьми! То есть ты все это время скрывал от меня, что умудрился в кого-то влюбиться, и я узнаю об этом только сейчас?!       – Я не знал! Я просто... я не... – забормотал Сетт, отбрасывая подушку в сторону.       – Отговорки! – воскликнула матушка рассерженным голосом, хотя и злилась она не всерьез. Ей было несколько обидно узнавать, что сын так долго скрывал от нее такие вещи, но в глубине души она почувствовала огромное облечение, наконец убедившись в том, что он все-таки может любить.       – Да не оправдываюсь я! Я даже сам этого не знал, пока он... пока мы... – замолчал он, после чего собрался с мыслями, покачал головой и договорил: – Пока мы не поцеловались в Санта-Монике.       – Вы что?!       – Мам, перестань кричать, – вздохнул Сетт.       – А, точно! Соседи…       – Я испортил всю нашу дружбу, потому что поцеловал его на пирсе Санта-Моники несколько месяцев назад, – продолжил он. – Но потом мы собрали группу, и у меня появился шанс с ним поговорить... и мы снова сблизились.       – Боже милостивый... – вздохнула мама, напряженно потирая переносицу, осознав, сколько всего Сетт скрывал от нее.       – Но все равно это было как-то... безответно, что ли? Ну, одно время так казалось, но потом, когда мы начали работать над музыкой, он стал часто приходить ко мне домой. Реально часто. И я не хотел его беспокоить по этому поводу, но думаю, ему правда нравилось быть здесь.       Сетт говорил взволнованно, и его мама сразу заметила блеск в его глазах, когда он рассказывал о человеке, которого, по его словам, любил. Она никогда не видела своего сына в таком свете, и это тут же подтвердило ее подозрения: он и правда влюбился.       – Я даже начал ему готовить, а еще он просил пойти вместе за продуктами, и иногда ночевал у меня... Я не знаю... Мне нравилось быть с ним рядом, и раз уж он продолжал приходить, я был этому только рад. Но... – замолк он, в то время как свет в его глазах померк.       – Но?       – Мы... мы снова поцеловались. Но на этот раз ему действительно понравилось, а потом... резко нет? Я не знаю. Он остановил нас, а потом убежал, и... из-за этого началась вся эта история с депрессией две недели назад. Он просто… перестал со мной разговаривать. Вообще.       Матушка поняла, к чему шла вся эта история. С тех пор, как отец ушел из семьи, Сетт крайне не любил сближаться с людьми в страхе, что они его тоже бросят. Она даже ходила на занятия, где родителям давали советы о том, как общаться с детьми, которых бросили. Все это потому, что у Сетта явно были с этим проблемы. Тем не менее, когда он стал старше, страхи переросли в агрессию, а не в замкнутость. Возможно, потому что он с самого рождения никогда не был таким.       – Мой дорогой... – опечаленно воскликнула мама, когда Сетт замолчал.       – Он перестал мне писать, и я очень старался сильно из-за этого не расстраиваться, – остановился он, чувствуя, как у него перехватило дыхание. – Я подумал, что, может быть, ему нужно время разобраться в себе, и поэтому не хотел совать нос не в свое дело. Я не хотел расстраивать его или докучать ему. Я просто хотел… просто хотел узнать, почему он ушел.       – Это правильно, что ты хотел узнать, Сеттрих, – заверяла его мама.       – Но потом... вчера в студии, – нахмурился Сетт от того, что в горле его все пересохло, и хриплым голосом он продолжил: – Он вел себя так, будто ничего не произошло. Как будто все было совершенно нормально. Как будто... будто мы не… – снова замолчал Сетт, решив не продолжать и не расстраивать себя еще больше. – Я правда не хотел на нем срываться, мам. Не хотел.       – Сеттрих, – начала говорить мама, обхватив нежными руками сына за плечи. Она прижалась к нему и ласково обняла. Сетт ненавидел, когда его жалели, и ненавидел выглядеть слабым, особенно перед своей мамой, но он позволил себе быть таким на один этот раз. – Вот почему я хотела, чтобы ты мне все рассказал. Думаешь, я сумасшедшая, раз всегда звоню и спрашиваю, как у тебя дела, или когда прошу прийти и помочь мне с глупыми делами по дому, но... Это все, потому что ты мой сын. Я хочу знать о тебе больше. И хочу, чтобы ты чувствовал, что можешь со мной поделиться личными вещами.       Через мгновение она отстранилась от него, ожидая, что он прольет хотя бы одну слезинку. Но он, очевидно, этого не сделал. На его лице лишь отражалось глубокое чувство вины.       – Я нарушил свое обещание ему. Два года назад, когда мы только подружились, я пообещал, что буду контролировать свой гнев.       «А он пообещал, что не уйдет. Так что, видимо, не могу его за это винить», – подумал он про себя.       – Обещания могут рушиться, сынок. Особенно когда они касаются чего-то настолько глубоко связанного с детством. Тебе всегда было трудно справляться со своими эмоциями, когда люди не обращали на тебя внимание. И это не недостаток. Это шрам, который оставил тебе твой отец.       – Да не важно, что это. Я не должен был кричать на Фела.       Мама опечаленно взглянула на Сетта, осознав, что Сетт видел лишь себя виноватым в ситуации в студии.       – Он знает о твоем прошлом?       – Не особо.       – Тогда вот отсюда тебе и стоит начать, – заметила матушка.       – Не уверен, что идея хорошая, – вздохнул Сетт.       – Если он тебе действительно важен, ты поговоришь с ним, – сказала она и на миг замолчала, после чего решила добавить: – То же самое касается и твоей группы. Если тебе небезразличны обещания, которые ты дал тем парням, ты поговоришь с ними, милый.       Сетт ничего не ответил и завалился на диване, опустив уши и глядя в пустоту. Он смирился с нравоучениями матери, и, хотя он сам не попросил бы ее уйти, он все же хотел попытаться ей показать, что хочет просто побыть один; ему хотелось лишь гнить на своем диване.       Осознав это, матушка решила, что лучше будет дать ему время побыть наедине с собой. Раньше ей не приходилось иметь дело с Сеттом в таком состоянии, поэтому ей было странно видеть своего буйного, энергичного сына таким безжизненным, погрязшим в чувстве вины.       Она встала с дивана и нерешительно направилась к выходу, напоследок повернувшись к Сетту и сказав:       – Хорошо… Я оставлю тебя в покое. Но я хочу, чтобы ты обдумал, что я тебе сказала, Сеттрих... Хорошо?       Однако он ничего не ответил.       – Я не хочу, чтобы ты на этом зацикливался и впадал в депрессию, потому что в конечном итоге ты изолируешься от всех как твой отец. А я не буду стоять в стороне, если так будет продолжаться, – сказала она и вышла из квартиры, не попрощавшись.       Сетту не удалось промолчать, поэтому он устало пробормотал:       – Люблю тебя, мам, – сказал он, а затем откинулся на спинку дивана, услышав щелчок закрывающейся входной двери.       Он запрокинул голову и закрыл глаза. Образы отца, воспоминания о том, как этот человек изуродовал ему лицо, заполнили его мысли. Он все еще помнил, как в страхе умолял отца не оставлять семью, даже после того, как он поранил его. Сетта не волновала ни мучительная, обжигающая боль, ни стекающая на одежду кровь. В тот ужасный момент он только хотел, чтобы его отец остался, и чтобы они разобрались со всеми проблемами.       – Блять... – выдохнул Сетт, прокручивая болезненные воспоминания в голове и без особого энтузиазма задаваясь вопросом, как его мысли так быстро перескочили от забот из-за ситуации в студии к проблемам с отцом.       «Вдруг мама была права? Вдруг я такой же, как и он?..» – в страхе размышлял он.       Сетт понимал, что своими нравоучениями мама пыталась убедить его поговорить с Афелием и группой, но, честно говоря, ему только меньше захотелось это сделать. Зачем он связался с ними всеми, если в будущем может причнить им боль? Какой смысл заводить романтические отношения с Афелием, если через пару лет он может их разрушить, со зла сорвавшись на любимого?       – Господи, – тяжело вздохнул он, потирая глаза.       «Что-то я размечтался. О чем я вообще думаю? Какие нахер отношения?»       Следующие три дня Сетт безвылазно просидел дома, будто бы у него была аллергия на улицу. Он почти не ел, не мылся и не убирал мусор в виде еды и кучи бутылок от газировки, которую иногда проливал на ковер в гостиной. Ему не очень хотелось спать в спальне, поэтому он провел все три дня на диване в гостиной, и за все это время он стал похож на труп.       Хотя все парни из группы – за исключением Афелия – беспокоились за него и писали ему сообщения, он всегда отвечал только своей матери. Даже в этом случае ему пришлось собрать все свои силы, чтобы притвориться, что ему становится лучше, лишь бы она не волновалась. Но это было не так, ему становилось только хуже. Он думал, что с его стороны было эгоистично думать, что Афелий напишет ему хоть одно сообщение. Фел ему ничего не должен, и, по мнению Сетта, ему повезет, если они когда-нибудь снова увидятся. Четыря дня молчания было не таким уж суровым наказанием, как казалось ему, и он верил, что заслуживал чего хуже.       Лежа на диване в испачканной и ужасно мятой одежде, которую он не снимал с инцидента в студии, целых четыре дня назад, Сетт подумал, что теперь не только его карьера, вероятно, закончилась, но и все шансы с Афелием тоже.

***

      Афелий припарковался на своем обычном месте у дома Сетта. Уже прошло почти четыре дня с тех пор, как он виделся с ним в последний раз. Солнце начало садиться, окрашивая небо в яркие, нежные, пламенные тона, а воздух снаружи постепенно становился холоднее. Афелий решил посидеть какое-то время в тишине, чтобы собраться с мыслями, глядя на дом и с тревогой впиваясь пальцами в руль.       После инцидента в Westlake все разошлись по домам; у них была надежда, что Сетт вернется, но после явно проигнорированных сообщений и звонков беспокойство только усиливалось. Смотря на то, как далеко они зашли и скольким пожертвовали ради группы, все понимали, что ситуация была не из легких, и это напряжение росло изо дня в день.       Хотя Афелий и решил не общаться с Сеттом пока думал, как разобраться с этой ситуацией, он хорошо знал о том, что тот никому не отвечал. Парни раздраженно спамили сообщениями в общий чат Дискорд сервера после каждого проигнорированного сообщения и отклоненного звонка.       За все два года, которые Афелий знал Сетта, он ни разу не видел его таким. Сетт из кожи вон лез, чтобы высказаться, что-то написать, чтобы оставить за собой последнее слово в любом диалоге, вне зависимости от важности; рэпер никогда не вел себя молчаливо, и все же последние четыре дня он был настолько тихим, что у Афелия в голове даже проскакивали мысли о его смерти.       «Не думай об этом, – сдержал он себя, когда беспричинная тревога закипела в его груди. – Он бы не умер, гребаный ты придурок».       Чувство необоснованного страха придало ему сил подняться с сидения, рывком распахнуть дверцу машины и нерешительно встать на асфальт. Он захлопнул за собой дверь, сжимая ключи в одной руке, а тетрадь – в другой. Он нервно сжал блокнот, страшась того, что было внутри.       Обеспокоенно, но в то же время решительно он вышел с парковки и шагнул по слишком знакомой лестнице. С каждой ступенькой воспоминания о Сетте заполняли его голову: его низкий, сиплый голос звенел в ушах, горячие прикосновения его рук обжигали кожу. Он прокручивал в голове все общение с ним за эти два года, будто бы в миге от смерти, и возможно, так оно и было. Афелию казалось, что Сетт был явно зол на него в Westlake и поэтому совсем не мог винить его.       «Я вел себя как эгоист. И все испортил, пытаясь спасти свою задницу», – напомнил он себе, проходя по коридору, все больше приближаясь к входной двери Сетта.       Игре в кошки-мышки, в которую он непреднамеренно играл с ним, нужно было положить конец. Афелий устал от неразберихи, и он знал, что Алуна была права; ему нужно было поговорить с Сеттом. Ему нужно было прямо сказать ему, что он чувствовал, независимо от того, насколько страшным оно могло быть, и независимо от рисков для группы. Они могли бы решить все это после того, как исправят недопонимание между собой.       «Я не забыл о нашем обещании. Я не оставлю тебя», – подумал он про себя, поднимая руку к знакомой двери и тихо постучав три раза.       В коридоре стояла тишина, не считая семьи, идущей где-то позади Афелия; дети непрерывно кричали, пока он мучился в ожидании, когда же Сетт откроет дверь. Из квартиры не доносилось ни звука, поэтому он снова принялся стучать.       –Открой дверь, Сетт.       Несколько минут он в напряжении простоял перед дверью, слушая, как мимо него проходят семейные пары и прочие жители дома, чувствуя, что нарастает тревога. Ответа по-прежнему не было, поэтому он стиснул зубы и несколько раз сильно ударил кулаком в дверь. Прежде чем он успел замахнуться кулаком, чтобы снова постучать в дверь, она распахнулась, и сердитый, растрепанный Сетт, кипящий от злости, появился перед ним.       – Какого хуя ты долбишься… – разгневанно воскликнул он, однако, когда взглядом он встретился с Афелием, злость тут же исчезла, и его фраза оборвалась на полуслове. Его уши дернулись, а дыхание сбилось.       Они смотрели друг другу в глаза, казалось, целую вечность, и тревога Афелия со временем утихла. Сетт был одет в ту же одежду, в которой был в студии, только она покрылась грязными пятнами, а его обычно ухоженная щетина стала грубой и неопрятной.       – Фел?       – Привет.