Сборник драбблов

Взаимопонимание — основа всех отношений, и они обретают его подозрительно быстро. Джон наблюдает со свойственным ему спокойствием, но не спешит делиться соображениями. Он как удав, старый и мудрый, который знает, что в лишних телодвижениях нет необходимости, ведь жертва и так никуда не убежит. Нет разницы, накинет он на неё два кольца, или три, если позвонки всё равно захрустят. — Тебе нужно научиться отпускать себя. Ты напряжён, как струна. Это уязвимость, потому что пока ты считаешь, что контролируешь ситуацию, это не так. Кажется, что Джон оказывается за спиной Марка мгновенно. Холод металла под кадыком заставляет слегка запрокинуть голову, чтобы избежать нелепой случайности, но не пугает. Хоффман не хочет вестись на это, потому что зарождающиеся в груди ощущения слишком непонятны, и похожи на иррациональное желание довериться этим рукам. — Ты можешь сказать, что никому другому не позволил бы так поступить с собой. Это правда. Но даже сейчас ты испытываешь стыд, и подавляешь то, что стоит принять. — Чего ты добиваешься? Чтобы я целовал твои ботинки? — Марк хочет, чтобы его голос звучал дерзко, но Джон заменяет нож на собственные пальцы, осторожно обхватывая шею, и он задыхается от всколыхнувшихся чувств. Невозможно, немыслимо, но отчего-то так приятно. — Нет. Ты не понимаешь. Джон отпускает шею, опускает руки на плечи, и разворачивает его, как безвольную куклу. Смотрит в глаза своим проницательным взглядом, и Марк чувствует, что пропадает. Что он действительно готов быть марионеткой в руках кукловода, если именно эти руки будут им управлять. — Ты так стремишься к власти, но не готов нести за неё ответственность. Хочешь свободы действий, но чтобы отвечал за это кто-то другой. И я могу позволить тебе это. Поверь, я знаю, что делаю. Хоффману хочется сбежать. Оставить Джона самого разбираться с собственными фантазиями, не подыгрывать этому чёртовому маньяку... который смотрит в глаза с таким пониманием, которого не доводилось видеть никогда прежде. — Ты можешь уйти, — подтверждает Джон, — но ты вернёшься. Потому что ни одному человеку на свете ты не сможешь доверять так, как мне. — Тебя это возбуждает, да? Чужая беспомощность? — это последний вызов, приходится собрать все силы, но Крамер ловко разбивает эту нападку вдребезги, сжимая ладонь на члене Марка. На определённо затвердевшем члене. — А тебя? Когда Джон целует его, нежно, не подавляя, Хоффман наконец позволяет себе расслабиться. Отпустить внутренние зажимы, прильнуть всем телом. Он подаётся вперёд, когда Крамер отстраняется, но встречает только прикосновение кончиков пальцев к губам. Целует, приоткрывает рот, и чувствует, как пальцы Джона скользят по его щеке изнутри. Неловко ласкает языком, хочется большего, оказаться ещё ближе, но Джон прерывает контакт так же резко, как до этого начал, и оставляет Марка стоять в полной прострации, борясь с осознанием, что ему нужно ещё. Жёстче, однозначнее, чтобы до скулежа, и невозможности связно мыслить. — Останься сегодня у меня. Это не приглашение в мою кровать, но если у тебя возникнут вопросы, я хотел бы, чтобы ты задал их мне, а не заглушал алкоголем. И Марку приходится поверить, что Джон знает, что делает.