Ах ах

      Возможно, я и правда не купалась никогда вечерами на море, потому мне так хотелось сделать это. Или может, мысль, что я купалась всего лишь дважды за сезон, меня огорчила впервые за три года.              Возможно, я просто отпустила волнения и просто хотела проводить время в свое удовольствие с тем, кто мне приятен. И с кем мысль пойти на море, даже если мы знакомы не так долго, не вызывает во мне панический ужас.              А возможно, я просто поддалась мелодии, что последние два дня играет в моей голове, заводя в танец, и я чувствую романтичную безмятежность.              I just wanna ride, get high in the moonlight.              Делай то, что хочешь. Сияй и танцуй. Просто позволь себе безрассудствовать, не опираясь на правильное и неправильное. Ведь только так ты услышишь себя, как себя: почему-то за последние дни я не ловила в себе мыслей, что я разделена чувствами и разумом. Я осознала это позднее, но поразилась столь глубоко, что даже остановилась на пару минут в квартире, пока выбирала наряд в гардеробной.              Я посмотрела на только что пришедшее сообщение в мессенджере.              Он уважителен, раз спрашивает хочу ли я ещё поздно и посреди недели ехать куда-то. Но в глубине моя болезнь твердит:              — Он просто хочет слиться, как и все, но наверняка совесть не позволяет. — Каждый раз оно поддевает меня за больное. И правда, меня всегда оставляли, но я верю в то, что он сам этого хочет.              — Заткнись. — Затыкаю свою тревожность я, выходя на пролётный балкон, где садится закат.              Этот закат я запомню. Как и я выгляжу, фотографируя на память: теплый свет стелился по городу и ярчал на оранжевой краске дома, и моих щеках. А мой человек уже подъехал. Надо спускаться и мне так хорошо, что я не чувствую волнения, во мне лишь приятная безмятежность; и не важно, что солнце садится, холодно вряд ли будет.              Единственное что, я не ожидала, что при встрече он меня обнимет. Я невольно ответила тем же, даже не успев как-то отреагировать, но это было столь очаровательно, что в душе я издала визг. Он меня не боится! Я все встречи ломала голову насколько же я могу отторгать людей, раз они не подходят, но по итогу отзеркалила свой страх. Я всегда не желаю, чтобы меня касались, а тут постыдно хочу невинных касаний рук, коленок, объятий, но со мной держат дистанцию и я не понимаю. Это уважение ко мне столь непривычно и безумно вызывает восхищение, что я чувствую себя каким-то неправильным человеком.              «Не знаю почему, но в голове твердится «спасибо, что уважаешь меня», а не лезешь меня и мой рассудок насиловать, как все.»              Потому что мой комфорт становится для меня привычным и я все меньше ищу подвох. Это поразительно, как люди могут быстро меняться от доброго отношения: как увядшие цветы от воды расцветают вновь. Но я… Я всегда считала себя уже сгнившим чем-то, что способно оправиться только за долгие месяцы, но я… Расцветаю столь быстро, что истинно смущаюсь своего исцеления. Не каждый человек был способен на такое, а он, сидящий на соседнем кресле и выдыхающий сладкий дым, вряд ли подозревает о собственном влиянии на меня. Кто-то пытался спасти моё цветение битые полгода и по итогу мне становилось хуже, кто-то лишь больше лил на меня сладкий яд, но эти поступки только замедляли то, что неустанно меняется сейчас.              Я действительно не понимаю, как это возможно, потому что не все люди откликаются во мне. Я не кидаюсь более, как голодная собака, на тепло. Но мое счастье заставляет меня робко поглядывать на него, улыбаясь и смеясь.              Я действительно не понимаю, что со мной происходит. Но это светлое непонимание побуждает во мне мою жадность. Я понимаю, что не… Не знаю, чем всё закончится, но не хочу отпускать его так просто.              «Пожалуйста, дай мне понять, что это взаимно. Я так боюсь быть снова брошенной. Не лей мне патоку в уши, чтобы ранить на следующий день; позволь мне понять тебя и успокоить моих демонов, что хотят тебя непозволительно оклеветать в моей голове. Ты слишком хороший в моих глазах, чтобы я поверила, что в этом нет подвоха.»              — О, тут стало тише, — Говорю я, смотря на пустые заведения по дороге.              — В плане? — Уточнил он.              — СвадЬбЬ нету. — Шутливо исковеркала я слово.              — Ну среда же, — Среди недели количество машин было приемлемым и мы спокойно подъезжали к парковке.              — Да, остались лишь огрызки приезжих, изголодавшиеся местные, — Констатирую я, смотря диалогально в окно, чуть цепляясь взглядом за водителя.              — И романтики. — Не отвлекаясь от дороги, дополняет внезапно он. Да так, что мои брови удивленно приподнимаются. Ох нет, я не могу сдержаться!              — То есть мы? — Лукаво подтруниваю я.              — ...Да. — Ощутилась пауза в ответе, но его легкая манера общения не передала по-более эмоций.              Давно же я не купалась в Ширке. В последний раз, наверное, лет семь назад с семьей. А на этом пляже так и точно не была. Но здесь так пустынно, лишь играют вдали какие-то песни прошлых лет у кого-то с колонки, вызывая удивление и ностальгию.              Я беззаботно выбрала место поодаль от семьи с собакой на берегу и наблюдала за его реакцией. Это просто купальник, но интересно как он это воспримет. Я уж точно не пойду в проклятые грязные гардеробки! А смущения раздеться перед кем-то я не испытываю: все-таки сейчас мое тело меня более чем устраивает.              Правда мне все равно кажется, что он на меня не смотрит в этот момент. Неважно, что я сама стесняюсь бросить взгляд.              «Из-за твоего вайба слишком расслабленного человека, я не поверю, что ты смущаешься! Сейчас на себя я смотреть разрешаю, хмпф! Я просто цундере, но мне не неприятно, если ты будешь смотреть. Ты. Ну ладно, тогда я в воду иду первой, смотри со спины!»              Это сложно объяснить, но я веду себя так всегда: при том сложно самой себе объяснить и понять почему же я так отношусь к этому. Это как защитная реакция, когда я разрешаю не более, чем смотреть; позволяю к себе приблизиться, но держу такую дистанцию, что, подойди ближе - напорешься на осадные пики. Мне просто нравится быть сексуальной и манящей со стороны, осекаясь и заикаясь, когда кому-то действительно хватает храбрости воспользоваться. Но его тактичность и адекватность стыдит эту мою сторону, что отходит на задний план.              Может, главный маньяк и извращенец здесь я? Ох…              Вода теплая. Не настолько, что я бездумно упаду в нее, но я не ошпарилась льдом и сразу с воплями пошла на берег. Можно привыкнуть; здесь так спокойно на море и хорошо, что я вижу дно, как свет фонарей сочится сквозь воду на камни, как мои ноги почти не искажает рябь. Вдали люди совсем не тревожат и я оборачиваюсь, смотря на него рядом. На той самой дистанции, которая уже кажется привычной. Его волосы чуть намокли у плечей и я и правда не помню задавала ли я вопросы про них. Наверняка, каждый второй утомляет этим, оставляя свои комментарии. Мне нравится то, как вода убирает их пушистость, только вот такое сказать как-то нетактично будет.              Я не умею плавать. И даже не стремлюсь, абсолютно не умея держаться на воде. Прямо указывая в бессмысленность данной затеи, мне радостно, что он и не вызывался. Меньше утомления в объяснении причин «почему». Мне нравится просто вальяжно на носочках ходить по камешкам, крутясь вокруг да около.              Я не могу не припомнить звезды над нами, что не скрыты облаками, но ныне слишком светло от фонарей, чтобы они почти что сыпались в море. Я не могу не вспомнить о каких-то историях и не рассказать что-то интересное. Я не могу не смотреть на него, освещенного холодным светом фонарей, и не чувствовать холода в принципе.              — Я люблю подследственное отчаяние, а не причинное. — Разговорились мы и я поведала про несчастье близкого, и про то, что чужая боль может быть приятной.              Он спросил меня не сродни ли это избеганию ответственности, но я не хочу быть в любом случае виновницей боли чьей-то, но насладиться тем, что уже произошло и тешит во мне нечто темное — интересное чувство. А ответственность я могу нести так хорошо, что она же мне и сломает позвоночник.              — В чем смысл бессмысленно плавать туда-сюда? — Спрашиваю я, наблюдая за людьми вдали, где ноги уже не касаются дна.              — Брасом?              — Или как-то так. Проверка своей выносливости? Что дает это — я не понимаю. Ладно, вам на работе, мало ли, необходимо.              Мы не пришли к ответу. Да и в принципе — неважно.              — Тем не менее я займусь этим бессмысленным занятием.              Оставаясь одной, я понимаю, что зеркальность воды чарует меня. И, отдаваясь этому возвышенному чувству, я танцую в воде, пока в голове очаровательно играет нежная мелодия, что качает меня.              Find out how it feels to let go of everything, be free.              Приплыв обратно к берегу, он некоторое время молча наблюдал за мной.       Вода холодит мышцы и я не могу должно поднять ноги, но мне забавно, что он спросил не занималась ли я балетом. Но мои танцы научили меня чувствовать себя не скованной девой в пуантах, а той, кто кружится в воде грациозно, приковывая взгляды. И я чувствую, что я делаю это не чтобы привлечь чужой взгляд и удивить, а лишь потому что хочу. И мне нравится, что за этим наблюдают с человеческим интересом.              Но замерзнуть все-таки можно, даже если в груди будет жарко. Потому мы выходим из воды и я готова сама его вытереть, потому что мне холодно смотреть! Но вода с купальника противно стекает и я не зря же длинную юбку выбрала: снимаю как есть и при нем, даже без задней мысли, белье. Однако теряюсь, когда дело доходит до верха. Не от смущения, а потому что в обычной майке, а не топе, это делать неудобно. Понимаю, что оголяюсь слишком сильно и поворачиваюсь спиной, радовать пляж впереди, бросая какую-то нелепую фразу, что ему на такое рано смотреть. Или что не сейчас ему на такое смотреть. Кажется, мой мозг решил спороть чушь, что вряд ли он воспринял.              Когда я в первый раз была в этом году на море с друзьями — мы втроем не додумались взять полотенце, чтобы сидеть на камнях. Наученная этим опытом, я подготовилась.              — Садись.              «Со мной не страшно сидеть и я не против, давай. Я и правда не хочу, чтобы ты замерзнул на камнях.»              Разговоры, что не напрягают слишком сильно, но не ощущаются утомительным сотрясением воздуха так хороши.              До нас доносится нелепая музыка с заведений, которые по-хорошему не должны работать в среду, а лучше в принципе, потому что от их плейлиста хочется смеяться и плакать.              — От тебя приятно пахнет, — Слышу я снова и думаю, а вдруг он забыл, что уже это говорил по пьяни? А может ему и правда так нравится, что он повторяет снова.              — Ты это уже говорил.              — Факта не отменяет.              Я даже не замечаю время, пока мы говорим. Лишь какой-то ночной ныряльщик нарезает второй круг с фонарем под водой. Проплывают внезапные дельфины, а перепуганные косяки рыб выпрыгивают из воды, когда он кидает камни. Галька на этом берегу отличается от нашей и ее кидать можно только по-обычному, а лягушки совсем не прыгают, даже по такой ровной воде.              Кстати, я могу рассмотреть его тату на торсе. Он сам заводит эту тему, но я не решаю посмотреть на те, что на ухе, потому что тянуться к нему, ибо иначе не видно за волосами, кажется слишком напористым, что ли. Потому что я не чувствую, что он даже касается меня коленкой, когда я сажусь располагающе, будто это позволит быть ближе. Потому спрашиваю за значение цифр выше рыцаря, держусь на дистанции, сидя так близко, что начинаю извиняться мысленно за свои желания.              — Мне из-за фонарей не видно смерти, как бы ты не ворочался!              И в порыве отчаяния — больше чтобы неумело дать намек, чем для чего то большего — я перебираюсь на правую сторону через него сверху. Потому что фонарь справа. Потому что другая тату тоже там. Но только потому что я нависаю над ним считанные секунды, я выдаю:              — Вообще-то это ты должен быть сверху, — И стоило мне произнести эту фразу, я перестала чувствовать это мучающее меня сдерживание в пошлых шутках. Будто хуже уже не будет, а значит я могу отпустить то дурацкое терзание за свой образ.              До этой прогулки я размышляла. Что я-то не против очевидных вещей, но не хочу бросаться. Лучше всего будет просто поддаться и как будет, так и будет. Но я осознаю, что вот здесь и сейчас, на берегу, я не хочу, чтобы что-то произошло сродни даже поцелую. Я так ценю это веселье и безмятежность и не хочу ее портить своей страстью.              Становится чуть прохладнее и я уже сижу в куртке, чувствуя, как мои кончики волос высыхают. Было бы славно согреться о зажигалку, но кое-кто забыл ее в машине. Но мы увлечено созерцаем как падают люди на видео и смеемся, в принципе забывая о никотиновой зависимости.              Да, я никогда не думала, что смогу с кем-то смеяться от видео, не отправляя в диалоге, а напрямую и рядом. Поразительно. Но сколько же я знаю, сколько и он. Понимать одно и то же, интересоваться этим — так славно, ведь не нужно объяснять.              Чувствуя подступающий ночной холод, мы дошли до машины, негодуя, что за приходные рисунки мурен изображены на стенах набережной. И наконец покурили.              There’s nothing like peace of mind.              And you take the time to make sure that I’m okaу.              «Я слишком одержима этой песней, ты не представляешь, дорогой, и потому бойся, я включу именно ее, когда ты просишь включить свой плейлист!»              Я кажусь себе со стороны порой слишком эмоциональной. Порой слишком часто смущающейся, робкой и нежной. Такой, что хочет его понять лучше и понять, что же это всё такое. Мне так непривычно, дико, но так хорошо, что я чувствую лишь спокойствие на душе. Это не сродни боли, что пронизывает спицами сердце, заставляя его болезненно сжиматься, а потом разрываться от переизбытка эмоций, и по новой. Это ощущается здоровым, светлым чем-то, что я даже не сформулирую.              I just wanna ride, get high in the moonlight.              Я закрываю глаза, слушая свою песню в машине.              — …Найди какой-то карман. Давай потанцуем, — Оборачиваюсь на него я, и его легкое «окей» заставляет меня улыбнуться. Ибо я уже не чувствую сожаления, что сказала.              Мне нужно выйти со стороны дороги и обойти машину. Я ведь хочу танцевать под эту песню на повторе.              Я ведь хочу потанцевать и уже представляю…              Как…              Я буду это делать с ним, как в первую встречу, как тогда, когда мне было спокойно и хорошо…              И я подступаю, чтобы начать танец, но музыка играет столь чарующе, а какое-то робкое счастье переполняет меня, что я бессознательно опадаю в неожиданные… Объятия. И они оказываются для меня тем долгожданным, что всё остальное становится неважным. Как будто все мои глупые терзания о невзаимности перечеркиваются, пока его руки аккуратно держат меня. И я трепещу внутри своим расколотым органом и в принципе всем нутром, со сбитым дыханием цепляясь ногтями за чужую майку.              «Мои святые. Святые, я не могу поверить и просто не хочу отпускать его в свете этих холодных фонарей.»              — Почему ты так часто дышишь?              «Ты ещё спроси почему у меня зрачки расширены!»              Я могу лишь вжиматься в него, в страхе, что он исчезнет, но нет. Меня лишь крепче сжимают и я наслаждаюсь этой близостью, ногтями водя по его позвоночнику. И кажется я даже забыла об играющей музыке, закрывая глаза и просто наслаждаясь затянувшимся мгновением, что крепко отпечатывается во мне.              Я очарована его признанием и покоряю сама, раз, сжимая ещё крепче, мне говорят, обращаясь по имени:              — Аааа, ну, почему ты такая милая.              А я не могу совладать с трепетом и переполняющими эмоциями, давясь колким смущением:              — Я с-сейчас ещё запинаться начну и злиться!              Я и правда не могу с собой совладать, теряя ровность дыхания и сердцебиения. Потому вырываюсь и танцую, чтобы прийти в себя, пока он открывает двери машины и багажник, чтобы было лучше слышно. И когда я танцую, как рыцарь морская пена, ко мне не подступиться. На меня лишь можно смотреть; но только так, в этом своем сольном проявлении, я понимаю, что больше не имею в голове сомнений и что главное — сожалений. И потому сама подхватываю его руку, уходя под нее в танце, и так пару раз.              Чтобы на следующем па снова оказаться в чужих объятиях, прильнув. Я сама хочу быть в них, сама не желаю, чтобы меня отпускали. И это долгожданное признание — не как признание в чувствах, а именно признание человека, — позволяет мне окончательно расслабиться. Утыкаться щекой в чужое плечо и тешиться тем, что мне очень удобно из-за роста; про себя безобидно шутить вопросами — неужели и ты правда боялся меня? Но чужое понимание и эмпатичность столь ценны, что я смеюсь сама с себя.              До того момента, пока он не ведет носом по моей шее, почти позволяя себе ее поцеловать. В этот момент в моей голове возникает только одно ругательство:              «ОХ БЛЯТЬ.» — Ибо это та черта, что сдерживает меня. И этими прикосновениями эту черту разорвать необычайно легко. Она трещит по швам, обнажая мое тяжелое дыхание над чужим ухом, и кажется мои щеки покалывает.              «Пожалуйста, пожалей меня, я же просто… Ох.» — Я слишком чувствительна к этим прикосновениям, а он видимо не понимает. Или понимает очень хорошо, от чего и делает это. Но мне сводит не только сердце, но и всё ниже живота.              Я ведомо отстраняюсь, взглядом застывая куда-то в чужое плечо, потому что вполне понимаю, к чему всё ведет. Но не могу поднять взгляд, робко скользя им по чужой шее и щеке. И просто закрываю глаза, чувствуя чужое прикосновение губ. И этих нежных и приятных губ действительно хочется касаться. Я даже теряю из памяти сам процесс, хоть как-то пытаясь удержаться за глупые мысли, что у всех слишком хорошие и пухлые губы, и что я тоже так хочу, и что пойду по холоду точно колоть!              Просто потому что мне слишком хорошо в этот момент. Меня это почти сводит с ума и я пугаюсь своей настойчивости, когда поцелуй углубляется. И когда мои мысли падают куда-то ниже, к тому, что я чувствую внизу — внутри просто издаю сдавленный крик:              «Я я я тебя не соблазняла!» — Поражаюсь я, бедрами прижимаясь к нему же. Это физиология, это что угодно, но почему то я глупо не ожидала, что вызову такую реакцию! Я тешусь этим же, зардевшимися щеками вжимаясь в чужую шею, и не могу игнорировать сжатый своими бедрами член.              Меня все мучали сомнения о том насколько всё взаимно. И это мне кажется чем-то очень неожиданным, но совсем не отторгающим, я наоборот чувствую от этого успокоение. Хотя в моей голове успевает проскочить аналогия на печальный опыт — я отметаю её с ноги, потому что здесь всё не пропитано какой-то ядовитой… похотью. Я лишь игриво продолжаю поцелуй, водя ноготками по чужой спине и прижимаясь крепче.              «Месяц. Месяц. Месяц. Месяц. Мёсяц̮.» — Парализует мой разум, когда я откровенно признаюсь себе, что я хочу большего с ним.              «

«Мёсяц̮. ͞ Рӑс̢сто͆ян͘ие͒.͓ С̇трͥаͩшно̊..»

                    «Он сегодня сдавал медкомиссию, значит осталось так мало времени.»              «Страшно.»              Должно быть. Но я не могу. Я не хочу порочить рождающееся во мне светлое своими страхами.              — Меня постигает ежедневная грусть, что у нас так мало времени, — Признаюсь я в чужое плечо, как то неозвученное и потаённое; в чем мне признаться сродни — показать свою слабость. Но я зажимаю глаза и говорю.              — Где же ты была раньше… — В его словах истинное сожаление и грусть. Мои демоны сразу парируют и говорят, что мне кажется. Но я чувствую это так отчетливо и слышу в свое ушко эту печаль, отчаянно веруя, что это обоюдно.              — Не шлялась по клубам, — Отшучиваюсь я с печальным взглядом в пол.              Я не хочу его отпускать. Я хочу большего, но не решаюсь быть наглой. Я хочу так же быть тактичной, но меня переполняет желание и жар по всему телу, от чего я выдаю сдавленное:              — Я стеснительный человек и не хочу говорить некоторые вещи, вопросы вслух.              Кажется, это сложно было понять. Ибо хотела я сказать:              «Я не скажу тебе сейчас прямо, что хочу быть ближе и я хочу тебя, и попрошу поехать ко мне.»              Но от чего-то я не уверена, что откажусь от этого желания. Я не могу отвязаться от этих мыслей. Они окутывают меня и сводят мне все между ног. И если это взаимно… Я же не покажусь доступной девушкой, если всё до этого дойдёт? Я так отчаянно хотела быть невиннее, но я уже успела столько раз взвесить «за и против» за эти дни, если мы переспим.              Единственное, что меня одновременно сдерживает и жмет по газам в пол — у нас слишком мало времени. И я буду потом страдать. Мой мозг и сердце спорят:              — Месяц это мало. Потом будешь страдать и всех утомлять своими слезами. — Сухо выдает мозг.              — У вас всего лишь месяц, если не сегодня, то потом затянешь и будешь вдвойне жалеть! — Сердце не может предугадать, когда будет другой располагающий раз и хотело, чтобы это было нативно; когда я почувствую, что я хочу — это и случилось.              — Ты что, реально не боишься? Мужчину? Ты здраво взвесила всё и хочешь? Ты же… Он что, тебе настолько комфортен и _________, что ты согласна? — Весь разум дал сбой.              — Ты что, так в шоке, что цензуришь для нее осознание, чтобы она не начала волноваться, что испытывает симпатию? — Уточняет сердце.              — Да.              Мне нравилось это место на выезде из Ширки и редкие машины совсем не смущали меня даже в самые откровенные моменты. Мы просто застыли в полуобъятиях. Но он сказал после паузы моих невнятных слов, что, мол, пойдем..?              И я сразу хотела спросить «куда?», в общем-то готовая на всё. Но мы отправились домой и продолжался мой плейлист. Я ехала и слушала свою музыку, что-то рассказывая за каждую песню. Но мои уши горели и я выдавала слова на автомате, будто перекрывая так свое состояние. Ибо я готова сидеть, закрыв лицо руками и кричать от давно забытых эмоций.              И может быть он сочтет песню про ногти на спине, как намек?              Но я чуть лучше уже анализирую его поступки со стороны. Оцениваю и предвещаю, что, вот, подъехав к моему дому… Он не предложит ничего и поедет к себе. И я выхожу из машины, чуть погодя, чтобы он подошел меня обнять. А внутри лишь твержу:              «Я не хочу его отпускать, не хочу, не хочу. Останься. Я не умею иначе кроме сотен выданных за раз невнятных слов и союза тел передавать свои эмоции. Мои слова теряются в глотке, потому… Со всем смущением, пожалуйста, позволь мне быть жадной.»              Это слишком короткие объятия, а я не хочу расцеплять замок из своих рук. Не хочу сегодня его отпускать, я не хочу думать о времени и сожалеть. Я очень желаю его.              — Я уже говорила, что я очень стеснительный человек… Может спросишь сам? — Я прикрываюсь поведением цундере, наблюдая за чужой секундой прострацией. Не ожидал. Смущен?              — Ам… Может… Зайдем чай попьем?              — К-котиков потискаем! — Я ещё несколько дней вспоминала эту глупую фразу, что защитила меня от желания закричать от смущения.              Мне кажется, я готова была закрывать тыльной стороной ладони свои щеки, потому что они горели и требовать побольше воздуха. Этого почти нельзя заметить, но само чувство отдавало мне градусом в голову.              Я знакомлю его со своим домом, со своими пупсиками и в общем-то понимаю, что даже не знаю… Как и куда дальше. Лишь поглядываю на него, просто не веря, что недолгое время назад, я увидела его впервые, а теперь он стоит у меня на кухне. И меня совершенно не терзает мысль, что это как-то быстро, рано или неправильно. Всё так, как должно быть, как хочу я и потому я целую его. Веду за собой в спальню, которую освещает привычный мне розовый неон, и взглядом веду по его лицу и плечам, снова теряя ровность дыхания. Всё происходит так нативно, красиво и чувственно, что я утягиваю его за собой на кровать; и вот теперь тешусь своими словами, когда пыталась рассмотреть тату:              «Вот так должно было быть, чтобы ты был надо мной.»              Краткий миг я вглядываюсь в его лицо за россыпью кудряшек и снова припадаю к губам.              Где-то внутри всё во мне трепещет и я чувствую свою жадность, удовлетворяясь тем, что поцелуй сводит меня с ума так долго. Я не хочу быстро, я не хочу сразу к делу. Я хочу прочувствовать его и отдать свои эмоции; с ним чувствуя себя в непривычной безопасности, столь счастливой и взаимной.              Розовый свет красиво очерчивает его силуэт и я стягиваю с него темную одежду, чтобы лучше рассмотреть. И кажется, что замираю, пока выдается шанс смотреть. Слишком откровенно уставившись, я теряюсь своей робости и покорности, опускаясь снова на кровать, пока мою кожу не спешат обнажать. Но я, в общем-то, и не против, если он сделает это сразу.              Нынешняя я не боится говорить о своих желаниях, чтобы ей было хорошо, и потому прошу касаться шеи. Он сорвал мне тормоза этими прикосновениями под музыку, а теперь я осознаю, что в собственной кровати ощущаю, что то были цветочки. Ибо его язык проводит по пульсирующей жилке и ведет к ключицам, обратно. Хаосно исследует мою шею и я могу лишь трепетать, впиваясь в его тело ногтями.              — Солено, — Усмехается он морской соли, но я целую его в плечо ответно, совсем не замечая вкуса.              Он снова целует шею, а я не могу сдержать стоны, утопающие в тяжелом дыхании.              Переполняющую благодарность за его потраф бессловно хочу передать в поцелуе; и он восхитительно долгий и его не хочется прерывать, будто желая насытиться.              «Вот с ним я целуюсь так, как нравится мне. Меня учили это делать, но пошли-ка они к черту! То, что мы делаем сейчас — намного лучше кем-то придуманных правил.»              Этот замечательный парень не спешит и томно касается меня, а я ответно стараюсь дать ласки, не уйдя в жестокость к его коже.              Но я не могу остановиться и обнажаю свое тело перед ним, кажется, уже давно избавившись от юбки. Во мне нет стеснения своей фигуры, но он рассматривает ее, и я не нахожу себе места.              И слышу лишь комплименты, что заставляют меня смущенно моргать. Они по-особенному приятны, потому что из его уст я верю в их правдивость и искренность. И это придает уверенности утянуть бесстыдно его в объятия, слишком отчетливо ощущая, как он возбужден. Даже через штаны, которые я стягиваю с него, чтобы соприкасаться интимно голой кожей. И я дразню его сильнее, обхватывая ногами, вжимаясь крепче, предвкушая, что вот-вот смогу ощутить его в себе.              — …У меня нет резинок, — Чуть останавливает меня он.              И я, чей мозг спёкся от возбуждения, снимаю с волос свою:              — Тебе твои мешают? — Ну, не зря же он часто поправлял спадающие на лицо пряди.              — …Я о других…              — ААААА…. — Доходит до меня очевидное под лукавство в мыслях:              «Не ожидал такого исхода, да?»              Эта принципиальность, несомненно, похвальна, но я не согласна отказываться. Хотя, что плохо, после перерыва в таблетках, новую пачку я начала недавно.              — Ты чем-то болен? — Уточняю я.              — Нет. Не хочется заболеть детьми.              Логично.              Но у меня рушатся все планы, однако черт там я так просто отпущу свою жадность. Даже если это будет неловко, я говорю:              — Ладно, у меня где-то были. — Определенно, ибо я видела не так давно пачку в аптечках. Точно видела.              В свете фонарика телефона и почти что полностью голые мы сидели на полу кухни, и отчаянно я искала резинки… Что ж, я просто старалась не смеяться или плакать с этой картины. Но что мне всегда в нем нравится — я не чувствую рядом с ним неловкости, потому что он словно своей атмосферой заставляет меня расслабиться.              — Я уверена, что они были…. Я помню зеленую коробку! — Искренне негодую я, будто поддалась газлайтингу. Они лежат у меня черт знает сколько, возможно три года и я не пользовалась ими. Там даже цена белорусская!              — Испарились? — Шутит он.              — Я не кидала с балкона ничего недавно… — Я могу сморозить только такое, потому что не в себе.              «Боже, а вдруг он подумает, что я сплю со многими, они закончились, и оправдываюсь…» — Осекаюсь я, потому что выглядит это всё очень глупо.              — Я реально хз, после ревизии мамы у меня вся квартира как неродная! — Как оказалось позднее, презы пропали с моей же подачи: я сочла их настолько мне не нужными, что отдала их ей. Только абсолютно об этом забыла.              Я расстроилась. Всё уже закрыто и найти что-то нереально в округе. К тому же, я бросила на него, сидящего на полу моей ночной кухни, взгляд и поняла, что не отпущу его сейчас никуда.              И разочаровано потянула за собой обратно в спальню.              — И что будем делать? — Безрадостно спросила я.              — 69 или просто поваляемся? — Кажется, он даже не шутил.              — Кхм! — Меня это предложение выбило из колеи и я на секунду уставилась на него глупо, — Я, конечно, практикую, но сейчас откажусь! — Откажусь только потому что недавно отмучилась с месячными и смущать кого-то вкусом металла даже без крови мне не хотелось. Объяснять это тоже и потому я просто стала в очередной раз цундере.              — Иди ко мне.              На кровати уже лежа просит он и я покорно опала к нему в объятия, перестав прятаться за дверным проёмом. И до чего же приятно, что я могу лежать на чужой груди и в этих всех ситуациях, даже нелепых, не находить отягощения на сердце.              Я посмотрела ему в лицо и мне хотелось лучше запомнить эти черты, теряясь в россыпи кудряшек. И запечатлеть через поцелуй в памяти, нависая над ним.              Но наше желание не позволяет оставить этот поцелуй мимолетным.              Моё тело и прикосновения горячее его, я не могу удержаться, кусая его за язык; проникаю своим и, абсолютно так как мне нравится, касаюсь его языка при глубоком поцелуе. Дразню этими покусываниями и срываюсь на сдавленный стон, когда это же практикуют со мной.              И кажется это не закончится так просто, потому что я смотрю уже снизу на него надо мной и касаюсь его плечей. Я абсолютно прекрасна и открыта перед ним, но что больше — я позволяю себе почувствовать всю эту совокупность незнакомых мне эмоций, четко осознавая свою жадность.              Я хочу его. Настолько, что вся трепещу.              — Позволь мне хотя бы просто ощутить тебя в себе, — Очень важным для меня отзывается этот контакт, пока я шепчу ему это соблазнительно на ушко. Поцелуями невесомо касаюсь кожи и не оставляю выбора.              — Как тебе можно отказать…              Победно улыбаюсь я, как довольная кошка, пока мы снимаем последнее с себя и я секундно замедляюсь. Лишь чтобы поверить в реальность происходящего и подготовить себя, обильную смазку ощущая пальцами, и направляя его, когда он собирается войти.              Я вжимаюсь в его плечи, грудь и руками крепко держу за спину, издавая стон, который рассыпается на многие, ибо от эмоций я совершенно не контролирую свой голос. Даже если пытаюсь: всхлипы, стоны сушат мне губы. Потому что мне оказывается неожиданно тяжело его принять; без боли, дискомфорта, лишь с чувством, что внутри меня все растягивается больше ожидаемого. Я поддаюсь бедрами и тяжелые вдохи крошат мне грудную клетку от переизбытка эмоций. Мне слишком давно не было так приятно, чтобы я глупо этому начала сопротивляться; мне желанно лишь отдать больше, принять глубже, голос срывать громче — и не важно, что подумают соседи.              Потому что я хочу, чтобы этот человек так же наслаждался мной, как я им сейчас. Чтобы не мог остановиться, отклоняясь от плана «только войти ненадолго», забываясь во мне. Наслаждался моей искренностью и поцелуями, пока толчок за толчком проникал в меня. От эмоций останавливался только, когда ощущал, что вот-вот кончит, ибо я сжимаю его член слишком крепко. А мне, думая, что быть со мной слишком приятно для него и он теряет голову — лучшая награда.              Я улыбаюсь и ласкаю его тело, поддерживая темп и удивительно четко понимаю, когда наверх нужно идти мне. И с радостью принимаю смену позиций, всю свою статность демонстрируя, опустившись на него до упора внутри под томный стон и расправив плечи; я бы хотела в этот момент посмотреть на себя его глазами, ибо он просто любуется мной.              — Как там в песне было… Талия аномалия, — Ладонями сжимая под ребрами, мне кажется, что он может ее всю обхватить. Я чувствую себя перед ним, от этих слов и его взгляда на меня, неоспоримо прекрасной. Это вызывает во мне улыбку и я снова целую его, опускаясь от начала до конца его члена.              И ощущая эту глубину, я только и трепещу, снова и снова рассыпаясь в стонах. В бессознательных царапаньях его кожи, поздно осекаясь, что оставлю полосы. И даже не в боли дело, если он не хочет, чтобы…!              — Если ты хочешь, то делай так, — Кладет мои руки он обратно к себе на плечи и я замираю поражено от этого признания. Мысль, что я могу царапать, могу оставлять свои следы, кажется мне такой важной. И дважды меня просить не нужно.              Я впиваюсь в его плечи ногтями, хватаю за обратную сторону шеи, царапая до красноты, пока неустанно опускаюсь на его прекрасный член. Прогибаюсь в спине и касаюсь себя, соблюдая темп, и с пеленой на глазах смотрю на него. И импульсивно наклоняюсь, снова и снова целуя.              И тем самым распаляю его, развязываю руки, которыми он хлестает меня по ягодице и я смотрю на него, с одной мыслью:              «Я тебя не просила, а ты уже делаешь? Вау.»              — Ты что, садист?              — Возможно.              — Ах-ах, радость мазохиста, — Чарующе улыбаюсь я, и неважно, что мои действия тоже жестоки.              Я не против и абсолютно за, если он повторит это ещё, пока мои ноги не начнут ослабевать. Но во мне оказывается столько силы, что вопрос:              — Ты не устала? — Мне кажется неуместным.              — От чего? — Ненасытный суккуб во мне требует больше.              — …Оу, вау.              И я даю это «больше» себе и ему, впиваясь в его шею тоже. Щекочу дыханием, оставляю засосы, которые ошибочно считаю незаметными. Было бы хорошо, если бы он меня придушил в конце, но сама не решаюсь, только обратным хватом держу его за шею; и только спустя некоторое время сбиваюсь с темпа, снова оказываясь под ним.              Мне очень приятно, что мои желания слышат и одно из них, что я не способна на обилие естественной смазки и хочу лубрикант, который, не сопротивляясь, используют. Меня так прекрасно слышат и удовлетворяют, что я и правда поражена, как он хорош.              Потому что мужские тела восхитительны в своей выносливости, а это позволяет мне прочувствовать всю совокупность эмоций. А этот человек для меня, как идеально сложившийся со мной пазл.              Он не перестает удивлять, будучи близким к разрядке, не доводит себя рукой, как если бы это было единственное, что нужно было от ночи со мной. От меня, как вещи, что помогает кончить. Он поступает иначе, очень сильно цепляя меня этим. Но я хочу его эмоций, хочу, чтобы он трепетал от моих прикосновений, не мог сдержать эмоции и рассыпался передо мной. Вот тогда суккуб во мне будет удовлетворен, а потому я спускаюсь к нему, языком ведя по члену и не спешу взять в рот головку. Но одна фраза про «крепкий орешек», заставляет меня мысленно всплакнуть. Ибо я всё делаю хорошо и умею, но теперь предаюсь сомнениям!              Ах ах, нет, я хочу его эмоций, очень хочу, чтобы ему было приятно. И потому слюной смачиваю ствол, кольцом из пальцев скользя по нему. Веду языком, сначала мягко, потом ощутимо только кончиком и губами опускаюсь на головку, вбирая в себя. Я пытаюсь привыкнуть к его размеру, заранее прощаясь со своими губами, потому что это оказывается тяжело. Я рассматриваю его в процессе и чувствую взгляд на себе:              — Ты из тех, кто любит смотреть за этим? — Положив голову ему на бедро, заглядываю в темные глаза. Почему-то именно так — меж ног и с членом в одной руке, непосредственно касаясь его, пока он выдает ответ, языком — я не поддаюсь смущению, наоборот открыто соблазняю.              — Ну, почему нет, — Качнул он головой вбок. Преспокойным голосом и непробиваемым отношением меня заставив дьявольски улыбнуться:              «Сейчас я из тебя это выбью!»              Потому что я хочу, чтобы он запомнил именно меня, только меня, и я была той, что сделает ему столь приятно, что он будет бессознательно жмуриться в конце. Подстраиваясь под его запрос, я сильнее всасываю и крепче прижимаю к нёбу, языком ощущая, как по венам идет кровь. Он настолько твердый и пульсирует во рту, что мне кажется, разрядка близко. И потому я беру глубже, оттягивая. Возвращаюсь к темпу и поддерживаю рукой, имитируя его же движения. Я хочу запомнить их лучше, прошу помочь, и наблюдаю за его руками внимательно: наверное слишком, но мне нравится смотреть за ним, чьё дыхание сбивается. Ооо, он близко и в пике эмоций я накрываю головку губами, посасывая, чтобы оргазм был ярче.              — Ох ебать… Уоу… — Эти бессвязные маты мне кажутся потешными и милыми.              «Закрывай глаза и рукой зажимай лицо, милый.» — Пока я глотаю, я наблюдаю за ним, утирая губы пальчиками, и думаю, что он запачкался и сам. И почему то мне нравится, что это все обильно. За ним, приходящим в себя, наблюдать одно удовольствие, пока я поднялась и села меж его ног.              Сколько бы я не тешилась внутри, тем, что доказываю неведомо кому, как хороша, мне очень важно, чтобы со мной было приятно и в искомое удовольствие; возможно, моё стремление к чужим эмоциям и разрядке сродни одержимости, и это я и называю своим «суккубством». Но пока я вижу эти эмоции, я сама испытываю их и это успокаивает меня.              «Мне хочется, чтобы ему было хорошо. Не с кем-то, а с именно ним мне хочется выкладываться, ибо я давно… Не была так довольна ночью.»              Но секс дело одно, а то, что я могу ютиться у него на груди, забравшись под руку, и слушать чужое сердце — выводит всё на другой уровень интима.              — Вот чем я тебе понравился? — От этого несколько неожиданного вопроса я типично выдала:              — Я не знаю! — Так резко и кратко, что опешила сама. Я соврала. Замедлившись, я повела взгляд по белым стенам квартиры и продолжила мысль.              Про то самое разделение и отмороженность эмоций. Непонятное людям, но прослеживающееся во мне. Объясняя, но боясь напугать своими странностями, я ответила про спокойствие рядом с ним и что он вызвал во мне те самые эмоции, что я давно забыла. Но сказала немного. Не потому что устала.              А просто говорить искренне о себе мне оказывается очень сложно.              Но меня удивило его отсутствие обесценивания и поддерживающий ответ про свой искусственный смех. Имитацию, чтобы казаться нормальным, пока внутри веселье никак не откликается. Но с моей эмпатией камушка, я не подумала о том, что он рядом со мной смеялся больно уж неискренне когда-то. Наоборот.              — А я чем зацепила?              — Ну, сразу можно сказать про красоту. Было бы глупо её не отметить. Ещё этот нос, — Пока я лежала прямо напротив его лица, увидела, как он обратил взгляд на него и потянулся пальцем тыкнуть, — То что он вздернутый это прикольно. Но мне нравится, что мы можем о многом разговаривать. Не бери на свой счет, но если человек некрасивый, но вы можете говорить — это намного ценнее. Когда вы станете ссохшимся изюмом в старости — до красоты никому не будет дела.              И правда. Ведь именно это я подмечала сама всё время.              Я улыбалась, смотря на него в розовом свете. Где-то внутри ещё не веря в реальность происходящего, но чужое сердце бьется у меня под ухом и я закрываю глаза. Пальцами вожу по его телу и всё ещё не могу успокоится, и снова пристаю. Чтобы окончательно изнуриться и вновь припасть к его груди, понимая, что… Мне завтра на работу, а на время даже смотреть страшно. Ну, что ж, не впервой быть трупом на работе, но я хотя бы буду счастливым зомби.              Мой взгляд застывает на нем и я отчаянно верую, что он — не исчезнет на следующий день.              А останется.              И с этими мыслями я засыпаю в чужих объятиях, волнуясь остатками сознания, что отдавлю ему руку. А он и не против. Ну что за человек…              Проклятый квартет будильников заставляет меня стянуть маску с лица и поспешно выключить музыку, чтобы сильно не било по ушам человеку рядом. Немного придя в себя, я посмотрела снова направо, где был он. В утреннем свете я его ещё не видела и яркость, бьющая через шторы, позволила мне лучше его рассмотреть.              «Кхм… Не буду я засматриваться с утра, как какое-то клише.»              Я чувствовала себя такой необычайно бодрой, что поразилась сама себе: в теле, что спало от силы часа три-четыре столько энергии, что я успеваю пристать к нему даже с утра.              Ах да… Мы же шли пить чай ко мне. В процессе своих сборов, параллельно высыхающему на лице крему, я сделала листовой чай. И с должным запасом времени, мы сидели за столом на кухне.              — Ты хоть немного отдохнул?              — Ну такое.              — Хм… — С одной стороны меня печалило, что он не выспался, но повлиять на это я никак не могла, потому отпустила это волнение. Вряд ли он жалеет об этом, потому… Кхм.              Он всегда ходит только в штанах в квартире? Сейчас не сказать, что жарко, но одеваться он не спешит… А?              — Это не я! — Выпаливаю я, видя чужие синяки.              — А кто?              — Н-н-не знаю! — В своей манере отмазываюсь я, пока моя шея просто побаливает, но даже не придется повязывать платок.              — Это не страшно.              — А что страшно?..              — Вот это? — Показывает он на спину, которую я рассматриваю с ужасом. Нет, я ожидала, но…!              — Мои святые, — Я приподнимаю его волосы и смотрю на шею сзади, видя слишком отчетливые четыре полосы. Ладно, если бы это была моя кожа, это бы значило, что оно скоро — часа через два — пройдёт и не будет так ужасно, но это не моя кожа… — Простите, пожалуйста….              — Не смертельно. Мне нравится. — Безобидно отмахивается он, а я краснею, потому что…              «Правда? Ммм… Мммммм!» — Это что за непонятная мне… Гордость, радость, что это вообще за эмоция у него? Я замечаю их в нем больше и пытаюсь понять его лучше.              Но понимаю только свой адский голод, что ножами пронизывает меня. Ещё недолго до открытия пекарни внизу, но это долго по меркам моего состояния, от которого меня корёжит. Я хочу есть! Как можно скорее, а то буквально умру: я вчера ела когда? В обед же последний раз? Мне становится почти дурно и предложение заехать с утра в памятный для меня магазин кажется просто лучшим попаданием в мое сердечко.              Потому что по дороге я хотя бы отвлекаюсь на музыку и сообщение от подруги, на которое смотрю…. Смотрю… Смотрю слева на него… На то как он держит меня за руку…              «Сейчас доедем до работы и я спокойно отвечу….»              Около офиса я спросила за то, когда увидимся и если что договоримся на ближайшие дни. Вроде я завтра и послезавтра занята… И он наверняка тоже.              «Но на выходных же он выделит на меня время? Мы же реализуем то, что обсуждали?»              «А…» — В утреннем свете я осекаюсь, смотря на него. Это столь разительное для меня отношение, что я истинно...              «Я вижу, что он сам хочет этого. Это взаимно. Как же я… Рада.»              — Ещё увидимся.