Ах ах

      …              — Да что ты хочешь от меня?! — Выпалила я в сердцах, беспомощно и надрывно, пока мои щеки жгла соль.              — Заведи себе друзей, прекрати заставлять нас волноваться.              — Я… Не… Будто бы это так легко… — И я понятия не имею как мне это сделать, чтобы исполнить эту то ли просьбу, то ли приказ. Мне всегда тяжело сближаться с людьми.              Отец срывался на меня в трубку, доводя до истерики, но, кажется, я должна поступить, как он просит. Иначе я просто не понимаю, что он хочет от меня, к чему ведет этот разговор. Я просто рыдаю в тамбуре общежития, переехав два месяца назад в чужую страну. Я не понимаю, что я здесь делаю, где я нахожусь, что я должна делать и из-за его претензий, я уже сомневаюсь, кто я вообще такая. Подросток, что плачет днями и ночами, потому что ему тяжело, одиноко и страшно? Нет, кажется, я просто плохая дочь и эгоистка. Не понимаю.              — А ещё все друзья тебя предадут. — Перечеркивает отец свою же фразу. Так просто и уверенно, абсолютно убежденный в своей правде, от которой я просто теряю ту нить реальности, за которую держалась:              — …Что..? — Мне кажется я ослышалась, а перед глазами потемнело.              «Что?..»              Заведи друзей. Но они тебя предадут.              «Я не понимаю.»              «Я не понимаю, что он хочет от меня.»              «Я не понимаю. Я не понимаю. Я не понимаю. Я не понимаю!»              «Я НЕ ПОНИМАЮ!!»              И моё непонимание крошит мне клетку рёбер неистовой истерикой в пустой комнате общежития, пока ногти царапают линолеум. Словно этот самый драный пол уходит из моих ног, я чувствую как падаю, тону и задыхаюсь от разрывающего мою голову непонимания. Самого страшного, что прокляло меня терять контроль и себя, когда четкая нить реальности рвётся у меня в глазах.       …              — Я не знаю, честно, где она. Я не понимаю, куда делась эта доверенность! — Сжимала я свои волосы, что стояли дыбом на голове. Мой взгляд плавал по столу, мутный, от подступающих слез. По такой глупой причине, которая своим непониманием меня сломала.              Я не знала, врут мне клиенты или говорят правду, но истина была в том, что я не имела на руках важную бумагу, уже отработав один из грузов без нее. И от этого меня ждали бы проблемы, которых я очень не хотела. А так же постигло бы осуждение от коллег, что вздыхают страшнее, чем ругаются.              «Да что же происходит…» — Чем дольше я искала бумагу, больше все плыло перед глазами и мутнело. А соль начинала жечь щеки.              И, может, даже не из-за бумаги я расплакалась; она послужила лишь катализатором для моего проклятия. Что-то подсознательно не давало мне покоя, вынудив просто встать из-за стола, не думая о проблемах, могу или не могу я сейчас уйти, и выйти на лестницу.              Я с сомнением посмотрела в экран телефона.              «Я же могу так поступить?..» — Робко потянулась я к звонку, желая именно услышать его. Того, кто всегда успокаивает меня своей атмосферой.              И что-то резко осекло меня, придушив за шею:              «В прошлом от тебя отмахивались, когда ты просила о помощи и нуждалась в ней. Ты слишком навязывать. Снова хочешь, чтобы тебе было больно?» — Ядовито зашептали мне демоны, рисуя воспоминания одинокой девушки в пустой квартире.              Холодный пот, проступивший на лбу, смешался с горячими слезами, когда я бессильно опустила голову. И все равно нажала на звонок, отчаянно веруя, что сейчас всё иначе.              И просто обняла его, когда он приехал ко мне, словно вернулась домой. Так нуждаясь в этом, уткнулась в его плечо и кажется мои слезы тут же исчезли. То ли застыдились обнажаться перед ним, то ли больше были не нужны.              Не важно будут ли ругаться, что я ушла и некому меня подменить: мы сели недалеко от офиса на лавочку и я жадно попила воды. И тяжело вздохнула, посмотрев на серое небо и после — на него, задержавшись взглядом.              — Я соскучилась. — Замученно призналась я, отчаянно желая сказать подобное. Как боялась попросить кого-то успокоить меня, но не столкнулась с отказом, захотела сказать и это.              — Через день? А что потом будет? — Усмехнулся он абсолютно безобидно, посмотрев на меня. И чуть приобнял меня, ласково договаривая, — Сердечко разорвется.              И в этот самый орган меня укололи иглой эти слова. Импульсивно я захотела начать извиняться, опустив взгляд, но старые рефлексы вовремя были подавлены.              «Это что, ответочка к субботе, когда я на твое «я скучал» ответила что-то колкое?» — Предпочла я подумать именно так, не зацикливаясь.              И устало положила голову ему на плечо. И кажется, время меня перестало волновать, пока люди мелькали мимо нас, а мы говорили о чем-то за день произошедшем. Я рассказала за ситуацию, что собственно и привела к тому, что мы сидели сейчас в парке, и он никак не обесценил это. Просто попросил отнестись проще. Но его устами сказано оное — и я действительно готова расслабиться и успокоиться, не роняя больше слез в этот день.              Особенно, что мы, вроде, договорились увидеться вечером. Вроде же? Он же не просто так сказал «до вечера», а я обрадовалась? Это же и правда было? Или мне показалось и это сродни выдумке моего мозга.              Не понимаю.              И это непонимание протянулось со мной бременем до самого вечера. И пусть на работе все благополучно разрешилось, а коллеги, увидев моё состояние, не ругались, а наоборот успокоили меня — дома я чувствовала себя не в своей тарелке.              Словно я навязываюсь, раз так часто хочу видеться и жду его появления. А навязываться я очень не люблю, потому что едкие упреки из прошлого все ещё пугают меня. Мне кажется, что я давлю на него тем, что очень заинтересована в нем. Но это же взаимно? Правда ведь? Может, потому я могу немного быть… А может не могу.              Гуляя в лабиринте своих мыслей, мой мозг и сердце завели диалог:              — Будь более искренней и честной в своих желаниях. Говори, если что то не так, тебя выслушают. А если нет… То значит не твой человек. — Начал мозг.              И от последней фразы сердце скривилось. Подхватывая это расстройство, разум продолжил, оценивая здраво:              — Но ты знаешь границы и если он с друзьями планировал до, то ты вряд ли скажешь «бросай все ради меня». Ты слишком адекватная и ценишь чужую жизнь. Но как тебе все завещают, говори прямо. Спроси его, может вы и правда не поняли друг-друга.              — Знаешь, меня не расстроит, если мы действительно друг друга не поняли. Меня пугает, что я могу желать и ждать этого, слепо и глупо, сильнее, чем он.              — Не слушай тьму! — Словно обхватывая ладонями моё лицо, разум сказал очень важные вещи, — Не бойся. В жизни не идет все только по одному сценарию. Поверь в него.              «Поверь в него!» — Эхом прозвучал голос близкой подруги, что останавливала меня в самом начале не рубить все на корню. Зная лучше всех мою боль, метко взывала ко мне.              — Поверить… — Будто пробуя на вкус, повторило сердце. — С моими проблемами с доверием это так тяжело. Я осознаю с удивлением, что я перед ним открыта и действительно испытываю… Доверие. Но с другой стороны боюсь, что это и неправильно.              — Но ты же уже так далеко зашла…              — Нет, подожди. Тут же в голове возникает «хватит терзаться этим правильно-неправильно, просто будь искренней. Ты всегда покоряла людей этим, никогда не стыдилась, а сейчас что? Сейчас ведешь себя, не как ты.» Потому я спрошу его, но дайте мне чутка набраться храбрости.              — …Раньше бы ты сорвалась в пустые слезы, которые мешали бы связать эти мысли во что-то цельное. А ныне сама способна совладать с демонами, это поразительно. — На какое-то время мозг поражено замолчал.              — Не зря же я взрослела. Хотя, узнай о такой вечной внутренней борьбе — люди бы ужаснулись.              — К сожалению, мы были слишком глубоко ранены, но по крайней мере, мы с тобой уже приходим к согласию.              Я усмехнулась. И правда. Я чувствую ныне себя более цельной, чем за последние даже полгода. И могу держать на коротком поводке тревожность, что разрушала мир вокруг меня. Эта тайная война такая жалкая в чужих реалиях, но самая значимая для меня, утверждающая веру в то, что я стала лучше.              А мы на самом деле и правда друг-друга просто недопоняли. Мы увидимся завтра и поедем на прогулку к озеру. А сегодня он по привычке бросил «до вечера». Так что я не поддалась газлайтингу и все в порядке.              И разобравшись в своей голове, сложив оружие после очередной войны с тревожностью, я блаженно отошла ко сну.              И наступило четырнадцатое число.              Середина месяца, которая граничила со сроком, который он озвучивал, когда я спрашивала «когда ты уходишь?». Время, когда холодало и выбранный мной наряд на сегодня совсем не подходил для вечерней прогулки. Белое платье, из-за которого меня весь день называли «невестой», осталось в шкафу и я оделась теплее, долго и вдумчиво смотря на себя в зеркало.              Красивая девушка из отражения смотрела на меня, а её черный наряд и лукавая улыбка напоминали мне кое-кого с холстов. Тень будто толкала меня в спину, чтобы я сдержала обещание.              «Я знаю. И скажу.» — Неуютно отвела взгляд я от зеркала.              И спустилась до машины, наблюдая за ночным городом, сменяющимися туманными склонами и встречными огнями. Пока мы ехали, я думала, что некогда так часто посещаемое место совсем покинуло меня из жизни. И дорога до озера казалась очень долгой. Я внимала музыку и говорила о чем-то легком, словно легкость разряжала густой дым в голове от мыслей.              Когда мы остановились подальше от туристической суеты, я порадовалась, что удаленно, на берегу ночного озера, мы сможем поговорить. И медленно мы направились к центру, мимо шумных мероприятий, вальяжных прохожих.              Мне никогда не приходилось гулять по этой узкой набережной по боку озера. Возможно, она не была достроена, когда я была здесь в последний раз, а может родителям не нравилось здесь, потому мы и не спускались. Вдвоем гулять здесь было хорошо, в сени деревьев и слабом свете фонарей, держа друг-друга за руку.              Когда-то я помню видела в этой воде змей, которых искала с фонариком со склона. Но темнота воды утаивала в себе всё. Легкий туман стелился на другом берегу, рассеивая блики по воде. Среди них выделялся лениво плывущий катер с туристами, украшенный гирляндой. Я смотрела на это пестрящее огнями торжество, не представляя вид с него где-то по середине озера. Но это было на самом деле мало важно для меня, пока я остановилась где-то под холодным белым светом фонаря, наблюдая.              Мой спутник остановился рядом со мной и свет забавно осветил пух его волос на который я переключилась. Возможно, я попыталась незаметно пригладить его волосы, проверить насколько это возможно, но затея оказалась безуспешной. И мой взгляд спустился с макушки на его лицо.              «Знаешь, я ничего не понимаю.» — Потянулась я к нему, вкладывая безмолвный смысл. — «Но так хочу понять тебя.»              Наши губы соприкоснулись и я застыла в его объятиях, сжимая руками чужие плечи.              «И кажется, могу понять только словами, которые вряд ли ты скажешь. Ты делаешь многие вещи, а мне кажется, что я читаю между строк, боясь поверить в свое счастье, и хочу четкости.»              Мы не расставались в прикосновениях, столь очевидных в своем проявлении, но рассеивающих всё моё внимание.              «Мне не хватает кристально ясных слов, которыми умею лучше всего понимать любовь.»              Я понимаю его действия сейчас, я понимаю, что он делал. Но не понимаю, что меня ждёт. Ждёт ли что-то нас или мои демоны будут изводить мой разум страхом быть использованной снова. В моих глазах он предстает тем, кто не прогонит меня, не захочет, чтобы я исчезла, не даст мне сбежать, но, кажется, я все равно не понимаю.              Мне тяжело признаваться в своей слабости, а ещё хуже говорить о чувствах, искренность в которых я потеряла несколько лет назад. Не нынешние искры её сияния, а пожар. Ту искренность, которая самая чувственная, рвущуюся пылкими речами, самая светлая в проявлении моего сердца.              И сейчас столь необходимая, чтобы я смогла говорить. Моя рука задержала его за запястье и попыталась остановить от продолжения прогулки. Ибо, кажется, мне храбрости не хватит, если не сейчас.              — Постой. Подожди. — Мои щеки загорелись, когда я попыталась заговорить, а язык начал отказывать в четкости речи.              И я просто вздохнула, почувствовав его руки на талии, что нежно поддерживали меня.              Я все понимаю. Но и не понимаю одновременно.              — …Я не знаю, будем ли мы даже общаться, когда ты уйдешь. Что вообще дальше… Я…              Мои слова были как в тумане. Я говорила вещи, которые кололи мне сердце, обнажая его таким уязвимым, что я не понимала, что я чувствую. Что это за боль. Страх, что оттолкнут? Покажусь слишком падкой, слабой, нуждающейся?              — Мне не все равно, что будет потом. Я хочу понимать, не хочу… Чтобы все закончилось глупо.              Я так привыкла, что меня упрекали именно в этой искренности, и потому прячусь в его объятиях, где укромно и где я могу показать свое таинство:              — Я не хочу… Тебя терять.              В моей памяти застыл образ, как я держу голову на его плече и вжимаюсь в него, будто он и правда исчезнет. Моё дыхание рассеет это наваждение и я упаду в пустоту реальности, в которой и привыкла быть. И мне… Страшно. Вот, оказывается, что чувствует моё сердце, а я даже не поняла сначала.              — Ты оказался мне очень… Дорог.              И я боюсь потерять это, ощутив подобное впервые спустя столько лет… Боюсь, что отталкиваю этим же, ведь это все как-то слишком рано, быстро. Что я кажусь навязчивой, раз хочу стремиться к нему и мне не все равно; не веду себя, как прославленные гуру отношений, выстраивая все постепенно. Но если бы в ночи зазвонили колокола церкви, я бы подумала, что они трезвонят о том, что у нас другая ситуация и очень мало времени.              — Я волнуюсь о том, что часто хочу видеться с тобой, что ты мне интересен, но я навязываюсь этим, возможно, меня много. Порицаемая в прошлом, я боюсь, что искажаю свой образ и действительно — перегибаю палку.              «Но, наверное, это же нормально? Правда же? Пожалуйста, останови меня, ответь, скажи, объясни. Я не понимаю.» — Взмаливаюсь я, напуганными глазами смотря на него, как будто ещё секунда и сорвусь с места. Не выдержу своей уязвимости и дикой честности, которую, мне твердят так демоны, не должна являть миру.              «Прошу, не молчи, говори со мной, ведь только так я приду к спокойствию.» — Я не хочу бежать от этого парня, но чувствую себя на трибунале. И жмурю глаза, чтобы те не стали ни в коем случае влажными.              — Все в порядке. — От его слов я нервно выдохнула через нос. Не в силах поднять взгляд, почувствовала, как чужие руки коснулись моих щек и подняли моё лицо на человека, что с улыбкой смотрел на меня. — Тебя не много. Ты не навязываешься. И я не против, чтобы ты навязывалась.              «Как странно. Его руки теплые.» — Рассеянно думаю я, пока самый чувственный для меня жест — держать меня за щеки и обращать мой избегающий взгляд четко на себя — отвлекает меня от тревоги.              Ах.              Почему-то его краткие слова становятся для меня сродни катарсису, когда я понимаю. Что я действительно ему небезразлична; что я не перегибаю палку и ему приятно, что я имею в нем интерес; что я понимаю даже через прикосновения, заботу и поддержку, что он не собирается меня отпускать.              Так странно бояться быть искренней, все равно делать это, как прыгать в ледяную прорубь, а потом таять в чужом тепле. Поражаясь, что правильные люди могут, оказывается, не осуждать тебя за это: моя семья, близкие подруги, он — моё окружение настолько прекрасно, что принимает меня с моей Гоэтией в голове и любит такой, какая есть. И заботливо перекрашивает в белое моё прошлое, рисуя на светлых листах новые, прекрасные воспоминания.              Потому что чувствовать себя рядом с ним сродни вернуться домой, где тебя успокоят, поддержат и защитят. Хотя бы от твоего безрассудства и неуклюжести на пирсе, на который мы спустились, когда катер отошел на прогулку с толпой праздных туристов.              Радом с ним я чувствую себя на правильном месте и созерцаю впервые танцы фонтанов и огней. И что меня слушают с интересом, пока мы гуляем по ночи на главной набережной озера, поднимаясь выше. И может дело все в первой поре отношений — я хочу верить, что это хорошее останется и дальше. По крайней мере, я буду стараться это сохранить.              …              Возвращались мы тем же путем, вдоль озера. Шумные мероприятия уже стихли и набережная стала приобретать мрачные настроения, что напомнили мне о любимом сеттинге игры, полной трагедии.              — Я помню до мурашек восторг от этого оста, но, кажется, её так и не выпустили! — Поднимаясь по лестнице под деревьями, я делилась печалями о том, что уже несколько лет безуспешно ищу одну песню из трейлера одной из этих игр.              И говоря о своей музыке, когда мы уже отправились обратно к городу, я с восторгом слушала все то, что заранее выбрала для плейлиста на бьющей по ушам громкости. Мне сложно делиться подобным, но за каждую песню я могла многое рассказать, а о своей любимой сирене так и вовсе слагать оды.              Ее пение напоминает первый снег, что тает в ладони, пока я одиноко в толпе стою на остановке; ее голос сродни звенящим струнам, что воют во мне, когда тоска накатывает; ее стихи раздаются реквием по моей истории, заставляя меня и саму петь. Моя любовь к ней чувствуется, раз что-то откликается и в нем на одной из песен, раз он желает даже сохранить себе. А мне приятно, словно кто-то ещё понимает эту певчую красоту.              Я чувствую странное доверие к человеку и позволяю видеть то, что никому не показываю. Я так редко пою с кем-то, если это не сродни насмешки над собой. И еще реже открываю таинство своей истории, когда, будучи уже дома, он спросил меня отчего-то:              — Как давно твои родители развелись?              — Хм, — Я знала о его ситуации в семье, но моя оставалась недосказанной. И это мне напомнило то, что пережитый мной ужас в одну из пятниц, ему был непонятен просто потому что — он не знает о моей семье ничего. — В двадцатом году. Но я мечтала о том с двенадцати лет.              Он не знает ни о жестокости отца, ни о его сложном характере, осуждениях за привлекательность, ни о сломившем меня непонимании. Ни о чем. Он не знает, ни о том, как моя мама страдала, продолжая терпеть для моего «счастья», а я, что видела и все понимала, страдала от этого сильнее.              — Надеюсь, это объясняет какие-то мои странности. — Лишь теперь, возможно, он лучше понимает ту пятницу и мой ужас от отца. Ведь не просто так он со смешанными эмоциями — шока и сочувствия — посмотрел на меня перед тем как обнять.              «Я не знаю стоит ли мне говорить о многих вещах. Ведь умные гуру осуждают такое…» — Закрывая глаза, я вздохнула.              — Странно, что я так легко тебе обо всем этом рассказала.              «Однако.»              — Возможно, я очень сильно тебе доверяю. — Говорю я и замолкаю, смотря ему в глаза.                     …              — Прошу, поверь нам! — В один голос просили друзья, пытаясь достать меня из-под сушилки для белья, пока моя истерика забивала меня подальше от чужого взора, как напуганного зверя.              — Я НЕ МОГУ! Я не могу доверять людям! — Царапая кожу, я сжалась сильнее, отчаянно пытаясь укрыться от всего мира.              — Послушай меня… — Потянулся ко мне друг, чтобы привести в сознание. Но угасающее под гнетом отчаяния, оно отторгало все и словно покрывалось шипами, колко отзываясь криком:              — Я, черт возьми, не никому в этом мире не доверяю. Даже себе!              …                     А ведь недолгое время назад мне казалось, что ни к единому мужчине я не смогу ощутить подобное. Страшными ночами меня до сих пор настигает, что заставило перестать верить: весь ужас предательства, беспомощности, до рвоты в туалете и слез от стыда, унижения произошедшего. Но сейчас я лежу на кровати рядом с парнем и смотрю ему в глаза. Возможно, на самом деле, нуждаясь в тех людях, которым я могу довериться. Но меня это чертовски пугает.              Однако я отчаянно хочу верить, что он не использует это против меня. И что вместе с ним я снова научусь доверять.              Мне вспомнилось, что он не любит говорить о себе много. Но раз мы начали, мне захотелось узнать его лучше, а так же понять как он реагирует на вопросы. Я спросила про его семью, про его жизнь ранее, будучи хорошо знакомой только с нынешней рутиной. И спросила ещё за то, про что уже успела рассказать со своей стороны, а вот он отмолчался.              — Расскажи про свои прошлые отношения, — Лежа на подушке, я смотрела в потолок и после вопроса перевела взгляд на него.              И он ответил, немного размыто, будто и нечего рассказывать.              «Значит, у него не было такого же многолетнего опыта, как у меня. Может, оно и к лучшему.» — Оценивала про себя его опытность я.              «Вот только…»              — С кем-то долго я не общался. То ли они надоедали, то ли я. — Он пожал плечами на мой вопрос «почему так» и я прищурилась.              Зная, что моё отношение часто отличается от других людей, что я отношусь к нему совсем иначе, чем все в его окружении; и что ему со мной не только комфортно, но и интересно, возможно, я не стану «наскушившей». По крайней мере, я не позволю ему так меня оценить и в грязь лицом не кану. Но вот только…              — А я кто для тебя? — Невозмутимо спросила я, накидывая воображаемую петлю ему на горло.              — Ну, типо, наверное, девушка…? — Стушевался он от моей прямоты. И пусть интонацией свел все в шуточную манеру, мое лицо не дрогнуло. Я просто смотрела на него, затягивая веревку.              — А официально спросишь?              «Когда будет момент.» — Повторила я мысленно его ответ. Я в общем-то осознаю уже лучше, что между нами, но этот вопрос-предложение кажется для меня чем-то очень важным. И я хочу его услышать. Даже если чуть позже. Уверена, он подгадает момент.              Ведь я, целующая его, будто запечатываю это обещание на губах, прекрасно умею ждать. Но моя жадность не позволит это оставить просто так сейчас. Я учусь читать без слов и потому касаюсь его, забираясь сверху, и целую. Принимая то, что я желанна ему — как подтверждение его неподдельных чувств.              Ведь сама умею лучшего именно так их донести. Не сдерживая эмоций, криков и стонов, поцелуев и удовольствия от того, когда опускаюсь на его член до конца. В моменте наслаждаясь грубостью к своей коже, громким шлепком разносящимся по комнате.              — Ещё… — Импульсивно попросила я.              И после сильного удара по ягодице тут же пожалела. С визгом ютясь у него на бедрах, пока он беспощадно щипал покрасневшую и чувствительную кожу.              — Ещё? — Это звучит скорее как «не пожалела, а?», с лукавой улыбкой и наслаждением моей реакцией; вот только я от своих слов не отказываюсь и раз попросила, то выдержу. Не через муки, но с неумением совладать с эмоциями…              Которые обостряются, когда мы меняемся и я отдаюсь ему вся, срывая горло от ритмичных толчков. Хватаюсь за его плечи, руки, хаотично целую их же и держу его за волосы. Затуманенными глазами пытаясь посмотреть в его, тут же трезвею от вопроса:              — Это точно искренне?              Я моргаю, будто ослышалась.       «Что? О чем он? О моих стонах? Он сомневается во мне?» — Хотя, скорее, в своем прошлом опыте.              — Да. — Хмурюсь я, немного задетая этим. Мне не девятнадцать, когда я без опыта не знала ничего лучше, чем кричать погромче, чтобы самоутвердить идиота сверху. Меня трепетно учили говорить, что я хочу, показывать как мне нравится и ценили за это. Моя реакция — верх признания и искренности, и допустить в этом сомнений я не позволю. Тем более, когда этот замечательный парень вызывает эти неподдельные эмоции во мне, что его хочется отрезвительно ударить — да, это твоя заслуга!              — Правда?              — Блять, да! Мне очень приятно с тобой. — Выпаливаю я, обращая его взгляд на себя, пока держу за щеки. — Не поверишь! Вот ТАК я себя веду когда мне нравится.              Он вызывает во мне все это столь бурно, что я не знаю, что делать с этими эмоциями вовсе. И даже если я чувствую скованность после того, как он меня задел, она растворяется, потому что вытесняет её куда более большая волна. И это контрастно наряду его поведения, когда немного лишь срывается дыхание, и это не дает мне покоя. Я хочу понять, как сделать ему так же приятно, как добиться хотя бы тридцати процентов эмоциональной отдачи. Но он говорит, что моя реакция ему уже основной возбудитель. И я понимаю это, потому что сама не визуал, а ориентируюсь на звуки и когда партнер теряет дыхание, и пробивается на стоны = 100% = я кончу. Но я хочу именно понять как ласкать его тело, чтобы поддерживать в процессе… Я чувствительна к ушам и шее, мне нравится именно грубость к соскам, иначе я не прочувствую. А что приятно ему?              В процессе я тираню его спину и поддерживаю темп, ногтями впиваясь в его ягодицы. И задаю вопрос так же неуместно, как он:              — Так все-таки как тебе приятно? — Останавливаемся мы, но мои руки все так же держат его.              — Ты можешь всё, но не трогай мою жопу.              От такого краткого и четкого ответа я рефлекторно убрала свои руки. И тут же впила ногти обратно.              — Так не могу-у? — С напускным расстройством спросила я, все-таки имея пристрастие помогать таким образом, когда партнер устает.              — Можешь. — Он вздохнул, словно я и так должна была понять, что он имел в виду. — Я имею в виду очко не трогай. — И вот это оказалось для меня так очевидно и не прельщало, что я закатила глаза:              — А, ну да. Я бы своими когтями так тебя убила.              «Боже, боже, мужчины так держатся за свою непорочность.» — Усмехнулась я про себя.              Возможно, лучшим исходом этой ночи было именно поговорить, оставшись с интимной близости рядом. Он лег на меня, как на диванчик, пока я лежала на боку и рукой касалась его тела. Вела по бедру, торсу, оставалась долгое время около паха. И наблюдала за его реакцией, все ещё пытаясь найти ту грань, когда прикосновения откликаются ярче обычного. Мой ноготь скользил по стволу члена и обратно, ниже; поднимался к головке, переходя на прикосновения подушечками пальцев, чтобы не доставить боль. Прикосновения давали свой эффект и заставляли не терять возбуждение, теша меня тем самым.              «Он прекрасен.» — Начиная от характера, поведения, лица, очаровательных кудрявых волос, заканчивая всем-всем и членом, который я никак не могу оставить в покое. Я вижу все его хорошие стороны и пусть меня будут остужать, что это вина гормонов от первого периода отношений, я достаточно объективно смотрю на мир. И, замечая хорошее, я не могу о том молчать.              Я не могу не сказать ему о том, чтобы он не имел сомнений в своих действиях и моей реакции на него. Сейчас это сказано было мягче, словно честнее: за столь долгое время, он действительно тот первый, кто видит меня такой, с кем я могу открыться и кому доверяю. И может этим гордиться, ибо его действия складываются со мной идеальным пазлом и мне все нравится. Правда.              Я не знаю часто ли ему подобное говорили. Но я искренне хочу говорить то, что думаю и что мне нравится. А в нем мне нравится многое. Моя искренность и отдача часто заставляет смущаться пылкости и прямоте; я говорю то, что люди могут не замечать, но я благоговею от этого. Он заслуживает знать все это и не иметь сомнений в себе.              Ведь метаморфозы, что приносит такое моё отношение, благотворно влияют и на нас. Ведь, поддаваясь искренности, он сказал о нечувствительной коже. И я осознала почему он не мог ответить как его касаться лучше: видимо, дело не в том, что я не умею. Он не знает сам, значит я помогу ему найти то самое. Но раз дело в низкой чувствительности всего тела, понятно, почему у нас ночи затягиваются….              «Это не плохо, но порой заебывает…» — Имею я в виду физическое, чем, что утомляет это как-то морально. Нет, мне наоборот это на руку, ведь я успеваю все должным образом прочувствовать и насладиться.              Морально он не может меня пока что утомить, ведь моя жадность горит огнём. Ее бы душем полить, в который мы и пошли, чтобы остудить… Но бесполезно. Я кажется не осознаю, что мне нравится, когда его тело мокрое, а волосы тяжелеют от влаги.              Кхм. Вода слишком холодная и потому хочется выйти, чтобы пойти обратно в кровать и согреться, а потом уснуть. Завтра все-таки на работу.