***
Маша пришла чуть раньше назначенного времени, чтобы ненароком не опоздать, заставив тем самым Дашу ждать. А ожидание вожатой со своей стороны её ничуть не тревожило, — побыть в одиночестве теперь становилось всë сложнее и сложнее; поэтому сидя на деревянной лавке, чуть расшатанной и старой, Романова слегка болтала ногами и прислушивались внимательно к доносящимся голосам на поле, находящемся не так далеко. Ребята там наверняка в футбол гоняли, что понятно стало после чьего-то радостного крика: «Гол!» — Прости, что заставила ждать, — от неожиданного появления Даши девушка вздрагивает сильно, чуть ли не падая со скамьи. — Напугала! — воскликивает та, головой разварачиваясь через плечо. — Ещё раз прости, — вожатая громко смеётся, находясь явно в хорошем расположении духа. И смех её Маше кажется настолько настоящим и искреннем, что она невольно глядит в её сторону, не скрывая восхищенного своего взгляда, вызванного чужой улыбкой. Романова не может не подметить, что сейчас перед ней была совсем другая Даша, сильно отличавшаяся от самой себя днём ранее. И Романовой оставалось лишь глупо надеяться на то, что она позволит ей хотя бы ещё разочек увидеть её такой снова. — Меня задержали по одному делу. Ты давно здесь сидишь? — Недавно, — голос той слегка подрагивает по непонятной причине, и девушка лишь надеется, что Даша этого не заметила или хотя бы не предала должного значения. — Хорошо. — Она падает рядом, усаживаясь настолько близко, что ноги их слегка соприкасаются, вызывая у Маши лёгкое подрагивание рук, которые впивались теперь с особой силой в доску внизу. — Ты хотела что-то рассказать? — В ответ довольно частое кивание. — Тогда поторопись, до дискотеки немного осталось, а опоздать нельзя, сама понимаешь… — Понимаю. — Соглашается она, собираясь с мыслями. — Короче, тут такое дело… — Она мешается, боится выдавать соотрядников, но деваться ведь некуда, приходится продолжить. — Они собираются сегодня ночью после отбоя в магазин сбегать неподалёку. Говорят, проезжали его по дороге сюда. — В магазин?! — Даша удивлено выкидывает брови. — Он же находится километров за пятнадцать отсюда! Тем более, идти по трассе нужно, а там, чёрт знает, кто ездит. Совсем уже головой поехали что ли? Маша лишь пожимает плечами, чувствуя себя настоящим предателем. Но ведь если судить объективно, то можно было смело заявить — сделала она правильно. Кто знает, что могло с ними по дороге случится! А вину всю на кого скинут? Правильно, на Дашу! Не доглядела всë-таки. — Спасибо, что сказала, правда. — Поцелуева вдруг хватает блондинку за руку, заставляя поднять взгляд с земли на неё свой взгляд. — Мне бы таких лещей из-за них надавали, а может даже и домой бы отправили. А мне эта должность важна, не представляешь насколько. Слова Даши напрочь выбили из головы сомнения и угрызения совести. Теперь она не сомневалась в правильности решения. И хорошо, что рассказала, проблем вожатой и так придостаточно. Возникшее и давящее на виски молчание нарушалось лишь чириканьем птиц где-то совсем неподалёку, — на ветках высоких деревьев, что устремляли свои макушки навстречу небу, которое Маша разглядывала отчасти с детским любопытством, глазами бегая по неторопливо плывущим облакам, что благодаря ушедшему за горизонт солнцу окрасились в розовые оттенки цветов. И в мыслях её раз за разом мелькала одна и та же фраза: «Вот бы заговорила первая». А Даша курила. Снова. Летая в собственных раздумьях. Устремленный куда-то вдаль взгляд не выдавал вызванного волнения. Волнения за Машеньку. В самой глубине ледяных глаз, что напоминали отчасти чистую лазурь волнующегося от ветра моря, при стараниях разглядеть можно было засевшую в них усталость. Она мешала. И делала это нарочно. А так хотелось от неё избавиться навсегда, но всë никак не получалось выполнить задуманное. Сигарета тлеет между пальцев. И Маша наблюдает за расслабленной окончательно рукой, что свободно свисала теперь камнем вниз. Дыхание еë готово было сбиться, а затем и вовсе остановиться окончательно когда взор чужих глазниц направлен стал прямиком на вновь раскрасневшиеся не по своей воле лицо, которое тотчас хотелось спрятать в раскрытых ладонях. Романова не понимала, почему вдруг появлялось желание очутиться совсем близко, оставив лишь пару сантиметров расстояния между друг другом. Машу влекло. И влекло слишком сильно, что даже становилось стыдно за собственные мысли, не совсем приличные. Но больше всего ей хотелось знать — желала ли Даша того же? Мечтала ли также ощутить на себе прикосновения холодных подушечек пальцев? Думала ли о ней в свободное время? Ответов на поставленные вопросы ждать не было смысла, — Маша никогда не решиться произнести их в слух. — У тебя глаза красивые, — задумчиво вдруг выдаёт Даша, всë ещё не отводя взгляда своего от девчонки напротив. От неожиданности сказанных ею слов Маша чуть ли не давится прохладным воздухом, вздохнув слишком резко, тем самым показывая свою растерянность и смущение, вызванное столь лесными, пускай и короткими, речами. Романова совсем не привыкла получать комплименты, а Поцелуева была на них очень уж щедра, поэтому реакции такой отчасти не понимала, но всë же пыталась. Маша зыркает на ту из-под опущенных ресниц, позволяя наконец ямочкам появляться на пухлых щеках, а губам расплыться в полной смущения улыбке. — Спасибо. И у тебя они замечательные, — шёпот её разливается приятной для слуха колыбелью, вынуждая прислушиваться со всем вниманием к нежному, тихому голосу. Романовой безумно хотелось добавить ещё фразу о том, какую она испытывала надобность утонуть в этих самых глазах, не имея шанса вынырнуть из их глубины. Но она скромно молчит, нервно теребя край чёрной кофты, что спасала отважно от назойливых насекомых, которые умудрялись всë же проникнуть на открытые части тела. Маше так хотелось вожатую заинтересовать каким-нибудь разговором, чтобы провести с ней ещё немного времени. Но нужные слова в голову всë никак не лезли, говорить было больше нечего, а это значит, что и удержать Дашу рядом с собой не получиться. У Романовой в голове не укладывалось лишь одно — откуда взялось это странное влечение? Но внутренний голосок всë пытался достучаться, выдвинуть своё предположение: Даша была ей небезразлична. Понять это было также просто, как дважды два в уме сложить, но от этого легче почему-то вовсе не становилось. Маша боялась. Боялась своих настоящих чувств и их проявления. Но больше всего страшно было о них рассказать. Ведь не могла она с уверенностью заявить, что вожатая её вообще поймёт, а уж тем более ответит взаимностью. Вдруг оттолкнëт и не даст никогда больше приблизиться вновь? Что если рассмеëтся прямо в лицо, назвав маленькой и глупой? Однако Маша сама себя считала глупой. Неужели не могла она справиться с всë сильнее нарастающим трепетом внутри при каждой новой встрече? Она ведь понимала — чувства эти не к месту. Но только где-то глубоко-глубоко внутри голос шептал об обратном и всё никак не желал униматься. Но ведь это неправильно. Так быть не должно. И мысли об этом пугали ещё сильнее именно тогда, когда Даша находилась с ней непозволительно близко, позволяла вглядываться в расслабленное лицо и просто молчать рядом с собой. Для Маши настоящим подвигом стало бы вылить всю правду старшей, поделиться непонятными и незнакомыми ощущениями. Почему-то казалось, что она примет этот поток сознаний, словит его прямо на специально поставленные для этого ладони и поможет с дальнейшими действиями. А если нет? Что если Романова это напридумывала, чтобы хоть как-то себя успокоить? И этот вариант намного больше походил на правду. Но размышлять об этом больше не оставалось времени. — Пора уходить, — словно читая её мысли, сообщает Даша, сигарету туша о край скамьи. Окурок летит куда-то в кусты жгучей и высокой крапивы, где его точно никто не смог бы вдруг случайно отыскать. — Пора, — Маша разочаровано, но не слышно для вожатой, вздыхает, поднимаясь с насиженного места. Солнце окончательно скрылось за горизонтом, забрав за собой и розовый окрас облаков. Слегка потемнело. Отголоски голосов на поле стихли, как и звуки ударов по мячу. Только птицы всë также продолжали издавать нечто похожее на пение. Но это тоже закончится спустя малое количество времени со скорым наступлением ночи, что окутает мраком своим всю территорию лагеря.Я хотел бы остаться с тобой
Просто остаться с тобой.
***
Мимо без оглядки пробегают ребята помладше, соревнуясь между собой «наперегонки» и совсем не задумываясь о проходящих рядом по тому же коридору воспитанников, которых они без особой аккуратности рассталкивали, словно те были каким-то препятствием на их пути, не удосужившись даже прокричать через плечо извинения. — Вот ведь охриневшие! — Света уже готова была рвануть за ними да надавать по голове пару раз, чтобы впредь не носились по корпусу, но к глубокому сожалению (или же к счастью) из-за поворота выскочила вдруг вожатая третьего отряда. Беспризорники, тут же остановившись, чуть не сбили ту с ног, за что предстояло им теперь выслушать все возможные нравоучения. И теперь то справедливость восторжествовала. В стенах актового зала по периметру стен расставлено было не такое уж и больше количество стульев, которого явно не хватало для всех воспитанников лагеря. Тому, кто пришёл в числе первых, знатно повезло — успели занять для себя места. А тем, кто появились здесь чуть позже следовало подпирать спиной стену, что оставляла после себя белые следы на тёмной одежде. Сидящий за аппаратурой парень из первого отряда переключал песни слишком часто, не позволив им даже доиграть до середины. Наверное, поэтому никто и не танцевал, а предпочёл для себя более интересное занятие. Например, поедание незаметно стащенного из столовой во время ужина чёрного хлеба, который крошился то прямо на пол, то на колени держащего его в руках мальчишки. А может, танцпол пустовал по причине действительно отстойной музыки, что по нраву была далеко-далеко не всем. — Не дискотека, а херня какая-то! — Света говорит назло громко, дабы перекричать очередную песню, от которой уши желали свернуться в трубочку. — Могли бы в корпусе остаться да в карты сыграть несколько партий. И то веселее было бы, — она скрещивает на груди руки, с разочарованием глядя перед собой. — Да ладно тебе. В начале всегда так, может ещё не всë потеряно, — Маша пытается подбодрить ту, которая вряд ли в этом вообще нуждалось. Настроения до этого и так не было, а сейчас и подавно. И в этом Романова являлась с ней схожей, ведь глаза её неотрывно следили за каждым вошедшим в зал человеком, выискивая знакомую фигуру, что все никак не появлялась, заставляя надежду в глазах медленно и неохотно потухать. — Оптимизм твой, конечно, зашкаливает. Жаль только, что он воздушно-капельным путём не передаётся. Складывалось впечатление, что они вдруг поменялись местами. Ведь обычно всë было с точностью наоборот — Маша тухла от скуки, а Света всячески пыталась развеселить, что получалось у неё довольно неплохо. То рожицы смешные корчит, то анекдоты травит. Как с такой девицей вообще тоска могла находить? Только вот сейчас по непонятной причине они вдруг поменялись местами. И это было очень непривычно, в какой-то степени странно. — Жаль. — Романова лишь вздыхает от досады. Соседка по комнате была не в духе. Стало до чертиков интересно, по какой такой причине вечно боевой настрой превратился в «это». — А ты чë раскисла то? Случилось чего? — Ничего я не раскисла! И нет, не случилось. Говорю же: дискотека отстой! Школьная и то в разы лучше была, — Света мямлит слова настолько тихо, что расслышать её здесь нужно было постараться. В деревянных дверях показалась чья-то высокая фигура, на которую тут же направлен стал чуть отвлëкшийся взгляд. Даша вовсе не спеша, в какой-то степени даже плавно, уверенно шагала вперёд, вздернув по привычке подбородок. За ней торопилась Диана, быстро перебирая длинными ногами. И Маше со строны показалось, будто та плелась за ней хвостиком, всë не унимаясь и не желая отпустить. Заметив почти сразу слегка поникшую Романову, Даша лишь кивает в знак приветствия. Но этого становится достаточно, чтобы улыбка ненароком появилась на грустном лице, чтобы чувство трепета вновь разлилось стремительно по телу, овладевая каждой его частичкой. В памяти Маши всплывают недавние события — как сидели они на лавке с чуть поломанной ножкой, из-за которой та наклонялась слегка вперёд; как на лице появлялся румянец от сказанных слов; как глядела на неё Даша почти неотрывно, улыбаясь краешком губ. И это было подобно самому яркому сну, такому близкому, но в то же время далёкому. Повторить его было невозможно с приходом утра — пришла пора возвращаться в реальность, наполненную серостью и мелкой пылью, что оседала на полках. Там не было красок. Были лишь тусклые цвета, что когда-то давно потеряли свой окрас и теперь не в силах вернуть его были обратно. Стиль музыки сменяется с приходом старшей вожатой, что неожиданно для всех появилась в стенах зала. Теперь из колонок доносилась песня более живая, в которой брань через каждое слово не резала уши. Кучка девушек постарше образовала свой круг ровно посередине танцпола, двигаясь немного сковано и не совсем пластично, стесняясь многочисленных взглядов. Последовав их примеру, мальчишки первого отряда стали подниматься с мест. И тогда на освободившееся сиденья Света и Маша упали сразу же. Ноги невыносимо гудели после сегодняшнего дня. Дорога до речки и обратно занимала около двадцати минут, но не только это стало причиной активной деятельности для первого отряда. Из-за тех самых парней, что нелепо двигались сейчас совсем не в такт музыке, вызывая у девчонок сдержанный в кулак смех, пришлось испытать на себе гнев Даши, что заставила выполнять физически сложные упражнения, не желая слушать возмущенные вздохи и слова в свой адрес и всë повторяя: «Накосячил один — получают все». Несправедливо. И именно поэтому Маша сейчас глазела на них исподлобья, не скрывая теперь уже чуть утихшей злобы. Ни раз незнакомые ребята тянули к ней руки, чтобы вытянуть в центр зала, с целью «подрыгаться» в компании весёлых одногодок. Но Романова лишь сдержанно качала головой и отмахивалась руками. Танцевать она никогда не любила. Как не любила и ощущать себя словно не в своей тарелке, когда все вокруг веселились, не обращая внимания на остальных неуверенных в себе подростков, что тихо перешëптывались между собой, осуждая «вызывающие» поведение и слишком короткую юбку с разрезом. Но им было все равно на чужое мнение. Так же как и Маше на сидящих слишком близко Дашу и Диану, которые часто друг другу улыбались и переглядывались многозначительно, — это Романова заметила даже в темноте, нарушаемой лишь огнями гирлянд на небольшой сцене и диско-шаром, что вертелся на светлой стене. Но если тем было действительно равнодушно, то Маша лишь старательно делала вид. — Ты сейчас в них дыру прожëшь, — вдруг подмечает Света, тут же пуская смешок от недовольного лица соседки. — Ты о чём? — равнодушно бросает она, внимание своё заостряя перед собой, где, теперь уже не стесняясь, вовсю пустились в пляс вместе с остальными даже вожатые третьего и второго отряда. — Не строй из себя идиотку, Мага. Я ж не дура, вижу как ты пялишь на них всё то время, что мы здесь. Маша молчит, нервно вздыхая через нос воздух. Не хватало ещё сорваться на ни в чём не виноватой Свете. — И кого из двух вожатых ты ревнуешь? — Она звонко хохочет, и смех её эхом раздаётся в шумном помещении. — Дай-ка угадаю… Чупу, да? Я ведь права? — Не угадала. — Отвечает грубо. — Не ревную я, чего пристала? Романова резко поднимается с места, но это почти никто не замечает кроме той же Светы, что глядела ей вслед и всë размышляла о их совсем не сложившемся разговоре. Что она сказала то такого? Да ей просто правда глаза режет, вот и всë! Токарова себя виноватой вовсе не считала и извиняться уж точно не собиралась. Позлиться, помолчит вечерок, а потом сама же и заговорит. Только вот задуманное ранее совершить теперь было бы куда сложнее, ведь без «шухера» вероятность оказаться пойманными значительно росла. И именно поэтому (хотя, если признаться, и не только) Света вскакивает с твёрдого сиденья, обивка на котором рвалась уже в некоторых местах, и направляется следом, намерено обходя с краю, дабы не потревожить танцующих воспитанников. Найти Машу не составило огромного труда. Она в гордом одиночестве сидела на том самом месте — на лавочке около площадки, точно также болтая слегка ногами.