POV. Эвтида
— Получается, с кровью тоже что-то сделали, — я записываю замечания Ливия по поводу кончины крокодильчика уже долго, но всё ещё не могу представить, с какой целью так ухищряться. — Угу, — лекарь подпирает голову рукой, рассматривая трещинки на столе, — и с зубами, и с органами. Следов вокруг не было, значит, убили в другом месте. Сквозь слова пробивается отвращение Ливия к нашему расследованию. Он раз пять начинал тираду о бесполезной трате времени, пока вокруг продолжают гибнуть люди. Согласна отчасти, но это не имеет значения. Единственный, кто может избавить нас от волокиты — Амен, и к нему я точно по собственной воле не попрусь. Хватило впечатлений после нашего урока по иерографии. Хочется верить, что я всё себе надумала. Или нет? Фразы двусмысленные, напряжение, касания. Касания. Наверное, впервые в жизни от них я не ощутила отвращения. Абсолютно неправильная реакция на абсолютно неправильного человека. Я совсем не в подходящей ситуации для каких-то чувств, особенно, таких больных для меня. Пора возвращаться к роли сыщика и писаря в одном лице. Не даёт мне покоя одна деталь: хоть я и не великий знаток биологии, но помню, что крокодилы — животные хладнокровные. По логике наш пациент должен был проводить большую часть суток в озере, где мог бы прогреться, в усыпальнице ему днем делать нечего, туда не попадают солнечные лучи. А вот ночью в помещении значительно теплее, чем на улице. — И сделали это днём в окрестностях оазиса — хочу сделать очередную пометку, но отвлекаюсь на непонимающего Ливия. Пришлось аргументировать свою догадку тем, что крокодилов через день видела в родном городе и знаю их повадки. — Тогда убийц несколько. Протащить тушу на такое расстояние одному почти невозможно. И заколоть хищника не во сне сложновато, — доктор Ватсон наконец-то оживился. — Ты помнишь кого-то на входе в гробницы? — Ага, здоровенных статуй ваших правителей. — Я серьёзно, там должны быть стражники, — по идее Шедит процветает только благодаря священному крокодилу, такое сокровище обязаны охранять. Вообще, импульсивность — это не мое. Но не всегда. Потому хватаю Ливия под ручку и отправляюсь на поиски информатора. Наконец появилась возможность показать Амену, что он не самый проницательный человек тысячелетия, и я её не упущу. — Куда ты меня тащишь? — Ливий шипит, но почти не сопротивляется. Самому же было скучно. — Вон он! — указываю на внушительную фигуру эпистата. Не прошло и часа как я с «Не подойду к нему на метр» переключилась на «Нет, ну надо же похвастаться сообразительностью». Когда юноша понимает, к кому мы направляемся, непозволительно громко цокает, но ничего не говорит. — Закончили? — как обычно эпистат не соблюдает самые элементарные правила приличия, сразу переходя к делу. Хотя не мне сейчас о приличии говорить. Наверное, стоило бы разбавить наши диалоги щепоткой субординации, а то недалеко до лекции «Забываешься, Эвтида». — Вы допрашивали стражников? — ох, как же его раздражает ответ вопросом на вопрос, но при свидетелях он же не собирается об этом говорить, да? Каюсь, Ливия я прихватила именно для этого. Какой никакой авторитет. — Вас не касается, — да что ты? — Я так не думаю, — кажется, мне не стоило подкреплять и без того самоуверенное утверждение скрещенными на груди руками. Амен практически не меняется в лице, только сжимает челюсть, делая острые углы ещё острее. — Эва хотела сказать, что их показания могут подтвердить наши догадки, — Ливий, похоже, тоже углядел во взоре эпистата искорки Везувия, готового развергнуться на пару веков раньше положенного срока. Поживём ещё денёк. — Суть в чем? — если ранее Амен просто был не особо заинтересован, то теперь его образ очерчивает волна иронии и скептицизма. Видно отчетливо и в ленивом прищуре, и в расслабленной позе, — не сдалась ему наша детективщина. — С петсухосом расправились несколько людей при свете дня на землях оазиса, —стараюсь говорить спокойно, как бы невзначай, будто и не задевает совсем его высокомерие. — Вероятно, — скоро передёргивать начнёт от безразличия, с которым эпистат выдаёт короткие фразы. Так и скажи, что вы об этом не думали. — Что со стражей? — хорошо, буду отправлять сигналы во Вселенную «до востребования», если нельзя получить ответ сразу. Великий охотник медлит, переводя отстранённый взгляд с меня на лекаря и обратно. — Исчезли, — замечательно, и когда он собирался нас об этом оповестить? Ах да, никогда. — Значит, они и есть главные подозреваемые? — Нет, — я собираюсь узнать, откуда у него такая уверенность, но слышу очередное указание, — Отправляйтесь в город с остальными. И он просто уходит, пресекая любые мои возражения. Головой я понимаю, что не обязан Амен передо мной отчитываться, и в целом опрометчиво все выкладывать малознакомой девушке, которую он периодически ловит на ночных прогулках. Нас разделяет череда недомолвок, разница положений, тайны, которые легко могут выстроиться в здоровенную горную цепь. А я не альпинист ни разу. Но отчего-то так хочется обойти их, разрушить, забыть, чтобы разглядеть в безграничной холодности то же тепло, что меня пробивает при каждом его действии, слове и шаге. Надеюсь, я просто на солнце перегрелась.***
Я, конечно, понимаю, что представления о прекрасном у древних людей и современных отличаются, но не настолько же. Вчера Дия и Рэйм наперебой рассказывали о чудесном городе среди белоснежных песков пустыни, где детский смех смешивается с разговорами веселых торговок. А сегодня я вижу практически город-призрак, где слабые стоны больных проносятся по опустевшим улочкам. — Но как? Вчера все было иначе, — подруга выглядит растерянной. — Не понимаю. В храмовых сводках все говорило о том, что Шедит хворь стороной обходила, страдали лишь деревни, — мне не верится в слова Рэймсса. Дураку понятно, что город не может превратиться в это за одну ночь. По пути встречаются не только обезумевшие от горя люди, но и завернутые в обноски тела. Слишком много тел. Поднимающийся ветер приносит запах разлагающейся плоти. От того, что я зажимаю нос рукой, ничего не меняется, гниль повсюду. Кажется, она способна просачиваться сквозь кожу и напитывать все внутри отравляющими парами. Я не собираюсь умирать от древней заразы! Немного отстаю от ребят, стараясь успокоиться. Исман говорил, что воздушно-капельным путем болезнь не распространяется, только с пищей и водой. Только есть одно «но» — он не врач, даже близко нет. Мог и напутать. А доверия Ливию с его чудо-маслами еще меньше. Сейчас мы должны обойти с десяток домов, записывая симптомы больных. Да пошли они. Мне жизнь дороже, каких-то эфемерных поисков. Шанс улизнуть прекрасный — никто не заметил моей незапланированной остановки. Сворачиваю в переулок, направляюсь к главному храму города. Мы проходили его не так давно. В священном месте точно не будет зараженных. Посижу немного, пережду. Скажу, что заблудилась. Хвала египетскому пантеону, Амена в нашей группе нет. Может, и не узнает о побеге. Совестно бросать друзей, но что еще делать? Я хочу выжить и вернуться в свое время с доказательной медициной, вкусной едой и любимой работой. Дия и Рэймсс тоже там будут. Те самые, которых я знаю не один год. А здесь они ненастоящие. Я хочу в это верить. Храм Себека я нашла быстро, и это неудивительно — монументальное строение, которое на пару десятков метров возвышается над городом. Внутри прохладно и чисто. Светлые стены с огромным количеством молитв, высоченные потолки, украшенные резьбой, статуи божества с головой крокодила. Видимо, я уже свыклась с местной архитектурой, ибо ничего не удивляет. А скоротать досуг в пустом святилище хочется, потому отправляюсь искать библиотеку. Вдруг наткнусь на трактат о путешествиях во времени, мало ли. Около часа изучаю местные письмена. Ничего примечательного. Отчеты об урожае и разливах Нила. Скучные постановления фараонов. Строительные планы. Все это сохранится и в 21 веке, и студенты будут, зевая, изучать сканы кусочков папирусов с многочисленными циферками. Лучше бы о людях писали. Они здесь, по меньшей мере, интересные. Особенно те, что страдают альбинизмом. — Что читаешь? — раздавшийся из ниоткуда голос заставляет вскочить со стула и судорожно пробежаться глазами по помещению. Нарушитель моего покоя стоит неподалеку. Высокий красноволосый мужчина с хитрым прищуром плавно приближается, практически крадется. — Кто ты? — осматриваю стол на предмет средств обороны. Интересно, огреть незнакомца статуэткой Бастет считается богохульством? — Странно слышать этот вопрос из твоих уст, Дарующая Жизнь, — у незнакомца еще и глаза красные, и это явно не линзы. — Что тебе нужно? — я наконец дотягиваюсь до статуэтки кошки и чувствую себя немного увереннее, перестаю семенить назад. — От тебя? — неестественно широкая улыбка делает парня похожим на сумасшедшего, — Многое, Эва, очень многое. Но время не пришло. Сейчас я лишь хотел узнать, как тебе в этом мире? Свыклась с новой жизнью? Или со старой? — смеется он громко, обдавая все вокруг нездоровой радостью. Разум захватывает темная поволока, из меня вырывается долгий истеричный смех. Не замечаю, как в глазах появляются слезы, как сажусь на пол, как красноволосый шепчет непонятные слова, напоследок бросает «До встречи, дорогая», а окружающий мир начинает бледнеть с бешенной скоростью. Не вижу ничего, абсолютно.***
— Говорю же, от жары поплохело, — тру виски и избегаю зрительного контакта с Аменом. Ситуация, как и всегда, идиотская. В храме меня нашли охотники, привели в чувства. Всю дорогу молчала, пока в поселении не появился главный дознаватель. — Как в храм забрела? — он спрашивает одно и тоже раз четвертый. Ждет, пока психану и раскрою величайшие секреты черномагов? Извини, пока сама их не узнала. — Не помню, — говорю и морщусь. При каждом воспоминании о незнакомце с дьявольскими глазами чувствую ужасную головную боль. Вроде бы я его ударить хотела, а не наоборот. — Перестань врать, — слышу рык в свой адрес. Молчу до тех пор, пока Амен не хватает за плечи, начиная трясти, — Много на себя берешь. — Как и ты. Власть безграничную почувствовал. Жизнями людскими распоряжаешься, как в сенет играешь! Отправил в место гиблое и удивляешься, что дурное случилось. Избавиться хотел? Мог и домой отослать, — выплескиваю на него всю усталость и обиду, на что Амен разворачивается и покидает заросший сад. До смешного прозаично. Конечно, зачем меня слушать? Всего лишь непутевый писарь, доставляющий проблемы. Облокачиваюсь на хлипкую спинку лавки, рассматривая убегающее за горизонт солнце. Хорошо ему. Вращается вокруг своей оси, и ничего выдумывать не надо. Проторенный маршрут не меняется тысячелетиями. А глупые людишки не прекращают его изучать, и неизвестно, что бессмысленнее — отождествлять звезду с главным богом, что каждую ночь борется со злом, или выяснять ее химический состав, массу, возраст и другие особенности научным путем. Глаза начинают слипаться, и я собираюсь пойти в свою комнату, но мне это не удается. Рядом садится Амен, растирая в руках нечто вроде мази светло-зеленого цвета. Берет он ее из небольшого глиняного кувшина, который распространяет душистый аромат. А мне совсем не хочется заваливать его новыми вопросами и претензиями. Намного приятнее смотреть, как блондинистые волосы заливают теплые лучики, изредка попадая на сосредоточенное лицо. Закончив не совсем понятный ритуал, Амен подносит ладони к моему лицу и начинает растирать снадобье в области висков. Массажные движения прокатываются по скулам и шее. Прикрываю глаза, пока пальцы плавят кожу, массируя мочки ушей. — Можжевельник, смола и ягоды лавра. Помочь должно от головной боли, — не могу понять, насколько он близко, но кажется, что слова врезаются мне в губы. Голова действительно прошла, но появилось тянущее, скручивающее, невозможно тягучее ощущение внизу живота. Только не открывай глаза, — Не знал я, что в городе творится. День назад спокойно было, — эпистат окончательно добивает мой рассудок своими словами. Или извинениями? Сердце запрыгнуло на американские горки и помчалось куда-то в пятки. — Ты узнал, что изменилось за ночь? — Не бери в голову. Завтра вернемся в Фивы, — чувствую, еще несколько секунд, и он уберет руки, отстранится, пойдет в дом. Незримые боги, как я этого не хочу. Наверное, чересчур резко прикасаюсь к его запястьям, открываю глаза. Слишком близко. Так близко, что могу разглядеть крохотные морщинки в уголках глаз. Беги, Эва. Беги отсюда. — Ступай к себе, — мгновение и он снова на расстоянии, снова безразличен, снова эпистат. Наверное, оно и к лучшему. Оставляю его в одиночестве, не смея обернуться, хотя безумно хочется. А в груди разрастается до омерзения горькое разочарование, ведь хочется большего.