POV. Эвтида
В палатке душно. Мои ворочания провоцируют Дию отмахиваться во сне. Я буду не против, если она не промахнется и ударит разок в челюсть. Может, так я приду в себя и перестану ощущать выжигающие следы ладоней на бедрах и шее. Ткань под потолком истончилась, и сквозь нее отчетливо видны признаки подступающего рассвета. Кажется, что заснуть я смогу только в следующей жизни, ибо оледенелые глаза не планируют покидать мысли ближайшую вечность. С самого детства воротило от чужих прикосновений. Не знаю, с чего все началось: с материнских избиений или с действий ее последнего мужика. Вероятно, не случись пожар в потрепанной коморке, я не дожила бы и до десяти лет. Но и после смерти они в покое не оставили. На их похоронах, помимо семьи дяди, был лишь пропитый священник. Хорошо, что кроме них никто не увидел, как девятилетняя девочка начала метаться по церкви, сбивая длинные лавки. Мне казалось, я отгоняю от себя дух почившей родственницы, он был почти осязаем, говорил, что я чистое зло и мне не место среди живых. Не знаю, как после такого зрелища отец Исмана не отправил меня в психушку. Видимо, дядя решил, что случай единичный. Но нет, психика подкидывала все новых и новых мертвецов, будь то повесившийся сосед или одноклассник, которого сбил фургон у ворот школы. Семья двоюродного брата жила в неплохом районе на окраине Лондона. Вокруг не было скопления маргинальных личностей, как в окрестностях моего родного дома. По всем законам Вселенной я должна была погрузиться в здоровую среду понимающей семьи, забыть кошмары прошлого. Не сработало. Становилось хуже и хуже. Во снах мне казалось, что я брожу по чужим сознаниям, вижу отвратительные картины. Часто снилось, как мама Исмана оставляет меня у порога городского приюта и уходит с улыбкой. Стала мнительной, во всех словах и поступках женщины видела неприязнь ко мне. Не удивлюсь, если так оно и было. Конечно, кому приятно каждый день наблюдать в собственном доме чужого ребенка со странностями, который или молчит, или плачет, или несет бред про призраков. Дядя Алан привел меня в кабинет психиатра в тринадцать лет. Подозрения на параноидальную шизофрению появились достаточно быстро. Это название я услышала, когда врач после очередного сеанса перечислял неутешительные симптомы, настаивая на госпитализации. Тут мне и пришло озарение — если я не прекращу делиться со всем миром своими переживаниями, примерю смирительную рубашку. Я изо всех сил старалась показать окружающим активную девочку-подростка, начала больше времени проводить с братом, зарываться в книжках их домашней библиотеки. Тогда и наткнулась на с детства будоражущую тему — Древний Египет. Забавно, что именно он меня и спас. Врач сомнительно глядел на изменения, на исчезновения галлюцинаций. Конечно, не верил, оставив в карточке пометку «подозрение на расстройство шизофренического спектра» и выписав подходящие препараты. Нейролептики неплохо работали, мертвечина перестала преследовать, но недоверие к окружающим и ужасающие сновидения остались. Если подумать, сейчас я чувствую себя более здоровой, настоящей. В этой реальности никто не смотрит на меня, как на умалишенную, по крайней мере, не всегда. Сны. Их нет. Совсем. Считать себя шезму не спешу, но факт остается фактом, кошмары ушли. К тому же, и слепой заметит сходства между моими детскими «странностями» и способностями здешних колдунов. Смешно и абсурдно? Вполне. Как и всё вокруг. Ещё от резкого отказа от таблеток я должна на стены лезть, однако ничего подобного нет. Логично посчитать, что я свихнулась окончательно, что врачи были правы, я действительно больна. Но вдруг все вокруг реально? Перемещения во времени, магия, божества, ритуалы. Почему нет? Моей чудоковатой натуре здесь самое место. Может, это награда за двадцать три года в страданиях, непонимании и страхе?***
Ночные размышления на пользу не пошли. Похожа на восставшую не выспавшуюся мумию, примерно так сказал Рэйммс. До Фив добрались быстро. Амена я избегаю с поразительным упорством. Можно смириться с новой реальностью, но с новыми чувствами — нет, это слишком. Без понятия, что с ними делать, поэтому проще переключиться на насущные проблемы — поиск брата. Но и здесь провал, его никто не видел. Лишь ткачиха подсказала, что вроде как парень на рассвете удалился в сторону города. Не слишком и ждал моего возвращения. Ладно, до вечера время еще есть, объявится. Сегодня шастала с Ливием, который осматривал городских жителей. В этот раз сбегать не собиралась, рассудив, что если никто из нашего лагеря не заразился до сих пор, значит болезнь по воздуху действительно не распространяется. Я могла и в Шедите до этого догадаться, но, извините, паника родилась вперёд меня. Картина в Фивах радужнее, если так вообще уместно говорить в условиях эпидемии. Со слов Ливия, и выздоровления встречаются, правда, крайне редко. Но он всё равно продолжает с дотошностью опрашивать заболевших и осматривать их на предмет сыпи. В основном симптомы не сильно разнятся, включая жар, тошноту, головную боль. Люди здесь угасают постепенно, чего нельзя сказать о жителях Шедита, большинство из которых отдали душу на суд Осириса буквально за ночь. Я всерьёз начинаю думать, что такую статистику можно объяснить только одним — убийством священного крокодила. А что? Он — воплощение культа бога Себека, который числится главным защитником нома. Расправились с животным совершенно варварским образом, вот и разгневался Себек, что люди не уследили. С помощью бредовых идей стараюсь абстрагироваться от бродящей из дома в дом безысходности. Пусть эти люди и верят в загробную жизнь едва ли не больше, чем в земную, страх смерти — естественное чувство, практически инстинкт, который не выключишь ни одним верованием. Он читается в загорающейся в глазах надежде от прихода лекаря. — Как думаешь, у неё есть шанс? — спрашиваю у Ливия о последней на сегодня пациентке, чью обитель мы покинули. Молодая девушка, возле которой вьюном вилась маленькая дочка, второй день не вставала с кровати, но изо всех сил убеждала мужа и ребёнка, что идёт на поправку. — Шанс даруем каждому, — речь Ливия механическая, он привык говорить подобное больным. Но мне так хочется услышать, что хворь действительно уходит из их дома, что они проживут спокойную и долгую жизнь. Странно, ведь эмпатия не слишком мне свойственна, всегда своих проблемой хватало с головой, к чему вникать в чужие. А сейчас не могу развидеть ребёнка, который вскоре лишится самого ценного в жизни. Как будто бы я знаю, что такое любящая мать. Дурацкие древние земли делают меня слишком сентиментальной. До поселения добрались в потёмках. За ужином хотелось лишь стереть из памяти изможденные лица. Чем им поможет моё сочувствие? Смертность от инфекционных болезней приличная и в современном мире, что говорить об этой эпохе? Кому-то повезёт, кому-то нет. Нужно быть более отстранённой, нужно. Но сложно. — Эва, — голос Рэммао заставляет вздрогнуть, после чего наставник продолжает: — в ближайшее время отправишься на заказ с Рэймссом. Некромантия. Подробности позже. Приехали, и что делать? Я и думать забыла об одной маленькой детали — черномагии, все знания о которой подчерпнуты из мифов, которые с завидной регулярностью разнятся с окружающей действительностью. Надо было хотя бы к Исману в сон влезть попробовать. Честно говоря, я планировала вернуться в свой пресловутый двадцать первый век до того, как придётся практиковаться в абсолютно антинаучном ремесле. Идиотизм во всей красе. Успокаивает только присутствие Рэймсса, возможно, он сам по-быстрому с покойником пообщается и не заметит, что его напарница полная дура. Поправочка, полнейшая дура. После ухода наставника я вспомнила о гребаной накидке, которую отобрал Амен у моего двойника/меня из прошлого/или как там. Помогите, высшие силы, не зря же все вокруг в вас верят! Большинство охотников, как и их предводитель, из города ещё не вернулись. Ливий говорил, шанс есть у каждого. Стоит рискнуть, пока не передумала. Передумала я раз десять по пути в злополучные покои. Я даже не знаю, где он ее хранит! Но ничего, горы просмотренных детективов должны помочь. От бесконечных оглядок по сторонам шея болеть начинает. Проникнуть в жилище через окно труда особого не составило, что даже воодушевило немного. А он неплохо устроился, я бы в таких хоромах пожила. Стараюсь найти подобие комода и вижу в отдалении массивный деревянный сундук. Проще простого, даже замка нет. Могу звать себя Ларой Крофт Расхитительницей Сундуков. Внутри по-педантичному аккуратно сложены светлые вещи, а в углу красуется тёмный свёрток. Разворачиваю и убеждаюсь, что я — воровка тысячелетия. Кому есть дело до фараоновских сокровищ, когда представляется возможность обчистить жилище эпистата? Самовосхваление решаю отложить на потом, сворачивая накидку так, чтобы поместилась в полотняную сумку. Первое правило успешного преступника — прислушивайся, черт возьми, к звукам вокруг. Придумываю это правило как раз, когда входная дверь издаёт характерный скрип. Секунда, и я оказываюсь под кроватью, силясь совладать с оглушающе громким дыханием. Слышу шаги. Медленные, тяжёлые. Каждый из них будто что-то ломает в барабанных перепонках. В ладони въедаются крошки песка, занесённые с улицы. От зубов до щиколоток ощущается плохо контролируемая дрожь. Он проходится по комнате, несколько задерживается у стола, рождая во мне призрачную надежду, что пропажа останется незамеченной. Уснёт, а я выберусь спокойно из своего укрытия. Я почти поверила в счастливый исход, но приближение эпистата к постели втоптало надежды в тростниковый ковёр, на котором он стоял. Далее — боль в плече, ссадины от резкого прокатывания по полу, онемевшее тело при взгляде озлобленных глаз. Только сейчас пришло истинное понимание, что передо мной человек, который лишает жизни других. В прямом смысле вершит судьбы, избавляется от неугодных самыми разнообразными способами. Сколько раз эти глаза, выжигающие меня насквозь, спокойно смотрели на пытки, мольбы, последние вздохи? Сколько раз эта рука, поднимающая меня за шкирку, как дворовую кошку, вонзала кинжал в живую плоть? — Видела когда-нибудь, какая участь постигает воров? — слова выскальзывают сквозь стиснутые зубы. Он выуживает из сумки проклятую накидку, оборачивает вокруг моей шеи лучше любой удавки, края наматывает на руки. Одно движение, и воздух в лёгкие попадать перестанет. Мои зрачки хаотично метаются по взбешëнному лицу, стараясь увидеть хоть что-то, помимо злобы и отвращения, но не выходит. — Не слышу ответа, — давлюсь звуками в горле, непонимающе машу головой, — Вариантов достаточно: от штрафа до плети, — на последнем делает акцент, от которого устоять на ногах становится сложнее, — Мой самый излюбленный способ — отрубание кистей. Расскаившийся и жалкий человек падает на колени перед палачом, рыдает, умоляет, припоминает семью. Толпа с каждым его воплем становится громче, нетерпеливее. Они жаждут крови и получают её. Хопеш отсекает кисть не сразу, застревает, дробит кость постепенно. Вор редко теряет чувства. Он видит отрубленные конечности неподалёку, корчится от боли, бьёт по песку обрубками с ошмëтками мяса, умоляя Маат простить грехи. Доживает свои дни в изгнании и никогда не забывает день расправы. Такой судьбы ты жаждешь, Эвтида? — слова шипят, как перекись водорода на свежей ране. Своей историей он буквально загнал на меня на эшафот, заставляя ощущать в носу запах железа. Фантазия у меня и без того богатая, потому представить описанные истязания труда не составляет. Я читала о разных жестокостях на египетских землях. Но одно дело штудировать сухо написанные документы и совсем другое — слушать участника событий. Да какого участника? Исполнителя, палача, убийцу. Нравится ли ему это? Определённо, иначе как бы он дослужился до такого звания. Как во время я начинаю шевелить шестерёнками. Теперь понимаю, что раньше его не боялась, нет, по-настоящему он пугает сейчас. И пугает далеко не своим рассказом, габаритами или возможностью придушить в любой момент. Что должно быть в голове у человека, чтобы каждый день просыпаться с желанием найти и изувечить кого-то из-за пресловутой магии? Во что превратилось его сознание за годы такой службы? Ответ я знаю и практически ощущаю — мрак, непроглядный, густой, тяжёлый. — Снова говорить разучилась? — он прищуривается, наклоняясь ближе. Издевается. Упивается склизким страхом, что обволакивает меня. Думаю, когда летишь в пропасть неважно, что ты кричишь и о чем думаешь. Какая разница, если исход предрешён? Он сделает, что захочет независимо от моих действий. Страх его лишь забавляет. А я могу только лишить охотника такого развлечения. — А что мне отвечать? Лучше уж сразу на колени падать и прощение вымаливать. — Глупостью своей могилу роешь, снова, — я выжидаю, когда ткань на моей шее затянется сильнее, но этого не происходит, — Доиграешься, — слышу хриплый шёпот у самого уха. Его надменность и поучающий тон переключают в голове какой-то рубильник и место испуга занимает раздражение. — А ты не доиграешься, господин? — наконец решаюсь остановить бегающий взор на его глазах, — Может не о моих тряпках переживать будешь, а о минувшей ночи? Дважды моргает быстрее обычного. Замешкался на секунду, чего мне вполне хватает. Уверена, давно его никто не заставлял теряться. — Забылся, не повторится такого больше, — теперь ускоренно моргаю я. Ожидала любой грубости, но не подобия извинений, от которых внутри пробегает разочарование, — Последний раз вольности твои терплю. Учись пользоваться расположением с умом.***
До своей хижины бреду на заплетающихся ногах. Я не понимаю ничего: ни ситуации, ни его поведения, ни собственных мыслей. Нет, здорово, что он меня на месте не прихлопнул, не побил или на что он там ещё способен. Пугает, что о границах его жестокости я представления не умею, но с каждым днём рискую определить их. Твержу, как мантру, всю дорогу: он убийца, не нарывайся, неизвестно, что может его вывести. А потом вспоминаю смазанные касания, поцелуи, гранат. Чувствую себя щенком, которого пытаются выдрессировать. То рявкнут, то приласкают. Это ненормально. И нездорово. И неадекватно. И вообще я не о том думать должна. Не забыла еще, Эва, что домой неплохо бы вернуться? Терпит он вольности мои, какой важный! А я не терплю что-ли отношения к себе, как к самому нерадивому созданию во всём Древнем мире? У меня вообще-то самоуважение есть какое-никакое. Верховный эпистат, начальник, охотник. В званиях своих не потеряйся, чудо архаичное! Шквал негодования еле-как помещался в голове. Я была близка к тому, чтобы вернуться, и вылить их прямиком на Амена, но во время подключалась природная трусость. Дии снова в покоях не оказалось. Нашла, наверное, себе кого-нибудь психически уравновешенного и пропадает в укромных местах. Исфет! С каких пор мне есть дело до чужих отношений? Сон снова не шёл. Конечно, заснёшь с такими мыслями! Но мне удалось ближе к утру впасть в долгожданное состояние безмятежности, пока встревоженный голос подруги не выудил из него: — Эва, Эва! Там… Вставай… Там у реки, — выглядела она пугающе, говорила бессвязно. На мои вопросы не отвечала, лишь тянула за собой. У берега виднелась толпа. Тревога перерастала в панику. Я не хотела к ним приближаться. И не зря. На траве у самой кромки воды я увидела до боли знакомое одеяние. — Исман!