Лето в пионерском галстуке (Новая история)

Лёгкий ветерок принёс со стройки удушливый запах жжёной солярки. Он казался настолько чуждым для этого места, что хотелось от него скрыться. К тому же дождь, до сих пор только накрапывавший, усилился. И Юля немедля отправилась в кинозал. Не будь ядовитого ветра и холодного дождя, она всё равно не смогла бы не свернуть туда, ведь это место больше других полнилось воспоминаниями того лета. Кинозал стоял рядом с эстрадой — он был одновременно и театром, и танцполом, где в пасмурные вечера проводились дискотеки. Высокое деревянное здание сохранилось на удивление хорошо, только большие окна зияли чёрными провалами с торчащими осколками в рамах. Ступеньки кинозала скрипели точно так же, как два десятка лет назад, в первый вечер их знакомства. В глубине души Юля даже порадовалась скрипу — так ли часто услышишь ничем не искажённые звуки из детства? Вот бы ещё услышать фортепиано: нежную глубокую «Колыбельную» — лейтмотив того лета. Это здание всегда ассоциировалось у Юли с музыкой: и раньше, когда ноты звучали здесь каждый день, и сейчас, когда в кинозале царила мёртвая тишина. Но почему этот зал даже в безмолвии продолжал напоминать о ней, Юля не понимала. Снаружи дом сохранился неплохо, а внутри — так себе. На окнах колыхались плотные, изъеденные молью шторы. Утеплённую войлоком дверь выбили, из пустого проёма внутрь полутёмного зала падала полоса дневного света. Она расстилалась по спинкам зелёных зрительских кресел, до сих пор стоявших ровными рядами. Она падала на голую стену, оттеняла фактуру облупившейся краски. Освещала бурый, грязный пол. Взгляд следом за лучом упал на выбитые паркетные досочки, и Юля поняла, отчего именно музыка стала для неё такой яркой ассоциацией. Россыпь бурых брусков где-то лежала кучкой, а где-то ровным рядом — точь-в-точь как выбитые фортепианные клавиши. «Колыбельная» — красивая мелодия, вот бы снова сыграть. Сцена. Слева, на месте, где тем памятным вечером сидела Слава, теперь росло деревце — тонкая, совсем молодая берёзка пробилась через фундамент наружу, выломала истлевшие доски и потянулась к свету, к провалу в потолке, через который в тёмный зал попадали косые бледные лучи. Необычайно пушистая крона лишь подчёркивала пустоту справа. Эта пустота резала Юле глаза, она отчётливо помнила, что раньше там стояло пианино. Ступая по досочкам-клавишам, Юля направилась к берёзке. Только коснулась чуть пыльных листочков, как поняла: она ни за что не хочет уходить отсюда. Вот бы остаться здесь дотемна, смотреть на берёзку и ждать, когда откроется тяжёлый занавес, и актёры выйдут на сцену. Она прислонила лопату к стене, села в ветхое зрительское кресло, оно заскрипело. Юля улыбнулась, вспомнив, как в вечер первой репетиции пол жалобно выл под ногами, когда Юлька мялась перед обитой войлоком дверью, что валялась сейчас на крыльце. Как же она тогда злилась на Игоря Петровича, как злилась! *** «Ну Игорь, ну Петрович, ну на кой ляд мне сдался этот театр?!» Настроение у Юльки было хуже некуда — ещё бы, при такой толпе народа её и отругали, и выставили какой-то разгильдяйкой, а сома то она просто хотела помочь. Чёрт бы побрал и этого Олега Леонидовича вместе со своими нравоучениями и стереотипами! Юлька весь день гневалась, обижалась и пыталась найти причину, чтобы не идти на репетицию. Но отвертеться не получилось, пришлось унять свои капризы, ведь Юлька понимала, что не пойди она вечером в театр — подведёт Игоря Петровича, который отвечает за неё головой. Но злость-то никуда не делась! Юлька даже намеревалась грохнуть дверью, чтобы всем показать, что думает об этой дурацкой самодеятельности. Но только замахнулась, только тихонько скрипнула ступенькой, как замерла на пороге. Влада сидела одна. Слева на самом краю сцены, читала что-то в тетрадке и грызла грушу. Рядом стоял радиоприёмник, шипел и скрипел от постоянных радиопомех, пытался играть «Канон» Пахельбеля. Влада, слыша, что помехи опять перебивают звуки фортепиано из динамиков, клала тетрадку на колени и, не глядя, поворачивала антенну. Юлька обомлела — так эта Влада показалась ей простой и даже трогательной. Без тени бравады, сосредоточенная вожатая сидела прямо на полу и болтала ногой. Она хрустнула грушей, задумчиво прожевала, проглотила — чуть не поперхнулась и вдруг тряхнула головой — похоже, в тексте что-то не понравилось. Очки сползли на кончик носа. «Ещё бы не сползали, на таком-то ровном», — заметила про себя Юлька и кашлянула. Влада подняла голову, бросила тетрадь, рефлекторно устремила указательный палец себе в лицо, но вдруг передумала, разжала руку и аккуратно, со слегка надменным видом, поправила очки за дужки и с лёгкой улыбкой посмотрела на Юлю. — Привет. Уже вернулась с полдника? Юлька не уверено кивнула. — А где это груши раздают? В столовой нет ничего… — Меня угостили. — Кто? — автоматически спросила Юлька, вдруг это её знакомая, тогда можно было бы за так выпросить или на что-нибудь обменять. — Миша Сидоров. Он у нас на пианино играет, скоро придёт давай поделюсь? —и протянула ей не надкусанную половину груши, но Юлька помотала головой. — Не хочешь — как хочешь. — Так, и что я буду здесь делать? — поинтересовался Юлька, поднявшись на сцену и деловито скрестив руки на груди. — Сразу к делу, да? Хороший подход, мне нравится. Действительно, что же ты будешь делать?.. — Влада встала на ноги и задумчиво уставилась в чистый белый потолок. — Смотрю сценарий, думаю, какую тебе дать роль, но представляешь, нет для тебя роли. — Как это нет? Совсем? — Совсем, — Влада посмотрела оценивающе на неё и как-то странно приподняла брови. — Может, дерево… ну или лиса… В любом детском спектакле есть либо лиса, либо дерево. — Дерево? — Влада усмехнулась. — У нас будет тайник в полене, но это реквизит, а не роль. — Ты всё-таки подумай над этим. Уж что-что, а полено я сыграю отлично, профессионально даже. Показать? Не дожидаясь ответа, Юлька легла на пол плашмя и вытянула руки вдоль туловища. — Как тебе? — спросила, приподнявшись и глядя на Владу снизу вверх. — Не смешно, — сухо отрезала та. — Ты кое-чего не понимаешь. У нас не юмористический спектакль, а драма. Даже трагедия. У лагеря в этом году юбилей — тридцать лет со дня основания, Олег Леонидович говорил на линейке. — Ну, говорил, — подтвердила Юлька. — Так вот. То, что лагерь носит имя пионера-героя Захара Портнова, ты, конечно, сама знаешь. А то, что первым массовым мероприятием здесь был спектакль о жизни Портнова, — это должно быть для тебя новостью. Так вот, именно этот спектакль мы поставим на дне рождения лагеря. Так что полено, Юлия, не в этот раз! Говорила Влада громко, строго, угрожающе смотря на неё. Юлька не капельки не испугалась, а наоборот расправила плечи и наиграно возмутилась на выдохе — Ну и скукота-а-а-а Влада сперва нахмурилась, потом посмотрела на неё и наконец ответила: — Нет уж, скучно не будет — во всяком случае, тебе. Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актёрами. А что? Тут у нас, кроме меня, всего один взрослый — Миша. Кстати, он ведь из твоего отряда. А остальные все малыши. Если с мальчиками справляться не надо, они сами по себе послушные, то девочки прямо-таки бешеные. Тут не просто глаз да глаз, тут и авторитет нужен. — Пф… Ну и пусть Миша с ними нянчится, я им что, мамка? — Говорю же, Миша не справится: Я уже пробовала и пяти минут не продержался! Девчатам нужен не кто-нибудь, а ПРИМЕР. У меня нет времени, чтобы… — И с чего это ты взяла, что я соглашусь? Влада тяжело выдохнула: — Согласишься. Потому что у тебя нет выбора. — Да ну? — Ну да. На твоём месте я бы лучше подтянула свою дисциплину… — А то что? — А то, что, если опять натворишь бед, тебя просто выгонят из лагеря! — Влада повысила тон, в её голосе прозвучали сердитые нотки. — Я серьёзно. Знаешь, как сегодня Игоря отчихвостили за гирлянду? И кстати, Олег Леонидович просил тебе напомнить, что это было последнее предупреждение. Юлька даже не нашла, что на это сказать. Вскочила, заходила кругами. Потом остановилась как вкопанная, задумалась. Скучно ей в лагере? Ну да. А уезжать хочется? На самом-то деле не очень. Сказать по правде, Юлька не могла определиться с тем, чего хотела, но вылетать из лагеря с позором… Она-то ладно, пусть с позором, а Игорь Петрович как? С выговором в личном деле и ужасной характеристикой? Офигенно просто, мало того, что за вожатым пряталась, так ещё и подвела его, Игоря. Нет, такое точно не входило в Юлины планы. — Поручились, значит, и теперь шантажируете? — пробурчала она, начиная злиться то ли на них, то ли на саму себя. — Никто тебя не шантажирует и уж тем более не хочет выгонять. Просто веди себя хорошо, выполняй ту работу, которая тебе по силам. —Влада поправляя очки за душку и добавила—Ты же девушка. — Ты же девушка!? — прошипела Юлька. Она почувствовала себя загнанной в угол. Казалось, что все вокруг сговорились и теперь ищут повод и способы, как бы насолить посильнее, как бы забраться поглубже в самые мысли и чувства, как её затравить, задушить… Только приехала, а на неё уже набросились, обвиняют, ругают, поучают. Это несправедливо! Совершенно не соображая, что несёт, Юлька будто озверела. И она ядовитым выкриком выдала. —Да что должна делать девушка по-вашему? А?! Да я вам покажу, я тебе покажу! Спектакль, значит? Да я вам такой спектакль устрою, мало не покажется! — Грозится ещё, — хмыкнул Влада. Её совершенно не тронула Юлина тирада. — Ну и устраивай. Тебя выгонят, и поминай как звали. А за спектакль кого накажут? Тебя? Нет, меня! Только я-то тут при чём? При том, что правду сказала? А будто ты сама не знала, что застряла у администрации костью в горле. Непонятно, как тебя вообще сюда определили. — Я ничего плохого не делала! — выпалила Юлька и вдруг скисла. — Это всё… оно всё само: и тарелки эти, и гирлянда… я не хотела! Я правда хотела помочь! И насчёт Игоря тоже не хотела… — Ясное дело, что не хотела, — Влада произнесла это так искренне, что у Юли вытянулось лицо. — Что? — Я верю тебе, — кивнул она, — поверили бы и другие, если бы репутация у Юли Коневой была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовичу только повод дай, он тебя выгонит. Так что, Юля…Будь серьёзной. Игорь за тебя поручился, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас. На сцене справа стояло пианино, а в центре — бюст вождька пролетариата. От досады Юльке захотелось разбить голову Лениной об пол, чтобы разлетелась вдребезги, но она попыталась успокоиться и отдышаться. Подошла к Ильине, облокотилась, приникла лбом к холодной гипсовой голове и грустно так посмотрела на Владу. — Раз ты такая честная, скажи… Вы роль не даёте, чтобы я физиономией на людях не светила и лагерь не позорила? — Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не придумала. Актёры-девчата у нас все маленькие, ты среди них будешь смотреться великаншей в стране лилипутиков, а по сценарию великанш у нас нет. — Она улыбнулась. — Ты лучше скажи, что вообще умеешь? Петь, танцевать? Играть на каком-нибудь инструменте? Юлька покосилась на пианино, в груди неприятно кольнуло. Она насупилась и уставилась в пол: — Ничего не умею и ничего не хочу, — соврала она, прекрасно понимая, что обманывает сейчас не столько Владу, сколько саму себя. — Ясно. Значит, вернёмся к тому, с чего начали — будешь мне помогать, а заодно подтянешь свою дисциплину и восстановишь репутацию. Разговор зашёл в тупик. Они молчали. Юлька косилась левым глазом на нос Владиславы Ильины, сдувала с неё пылинки. Другая Владислава, не Ильина, а Львова, и не вождька, а худрук, снова уставилась в тетрадку. Время шло, полдник, с которого Юля ушла раньше всех, закончился, в кинозал начали подходить актёры. Первым явился Миша Сидоров. Улыбнувшись Владе и злобно покосившись на Юльку, он элегантно сел за пианино поправляя галстук на шее. Юлька пристально посмотрела на него — за прошедший год Миша преобразился. Вытянулся возмужал и отрастил волосы до плеч так что можно было завязать небольшой хвостик совсем как взрослый. Сидел теперь весь из себя с прямой спиной и бросая робкие взгляд на Владу. — Людвиг Ван Бетховен, — объявил негромко. — Соната для фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать семь, — и, взмахнув волосами, коснулся пальцами клавиш. Юлька закатила глаза — «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Миша не мог придумать? “Соната” всем уже оскомину набила, каждый второй её играет. Как бы Юлька ни ворчала, ей стало чуточку завидно, ведь не на неё, а на Владу Миша бросала полные нежности взгляды, и не для неё, а для Влады играл! Тем временем Миша закончил и тут же начал по новой — видимо, чтобы Влада ещё немного постояла близко-близко и ещё поглядела одобрительно да поулыбалась ему. Но ничего у Мишки не вышло. Грохнув дверью, как хотел сама Юлька, ватага юных актёров ввалилась в зал. Захватила и Валадино внимание, и её саму. Оцепленная кольцом орущих детей — каждому непременно требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, — Она пыталась их успокоить. Но вскоре пришлось успокаивать её саму — в зал явилась троица. Нет, не так, — Троица! Конечно, без отца, сына и духа... Хотя духом повеяло, но не святым, а одеколонным. Пётр, Устин и Кирилл, по первым буквам имён Юрка называл их ПУК. Эти трое были живым воплощением символа трёх обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот — всё вижу, везде подслушаю и всем расскажу. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг твёрдым любопытным взглядам, и грациозно поднялись на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковыми прилизанными волосами и пахнущие одинаково — популярным парфюмом «Hermès Bel Ami». Юля знала этот запах, потому что полстраны пользовалось такими же! Сперва она подумала, что Влада соврала про единственного взрослого в труппе, но только Юлька взглянула на вспотевшую худрука, как поняла — та сама удивилась, что спектакль приобрёл такую популярность. А тут ещё Петя, совсем обнаглев, подхватила её под локоть и приторно улыбнулся. — Владуш, а давай современное ставить? Я знаю такой интересный спектакль и, кстати, могу сыграть… — Парни, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? — вмешался весь багровый от злости Миша. Видимо, догадался о том, что популярность приобрёл вовсе не спектакль, а молоденькая вожатая. — Уйдите, вы опоздали! — Н-ничего страшного. — Влада засмущалась, аж щёки заалели. Ещё бы, столько красавцев вокруг и все глядят на неё… Юлька тоже засмущалась бы. — В «Юных мстителях» было много парней, оставайтесь. Найдём вам роли. Фёдора Зенькова, например, у нас нет… — Ах так! Им, значит, найдём роли, а я — нянчись?! — взбесилась Юлька. Её протест остался неуслышанным. К визгу детей присоединились и вопли взрослых, начался натуральный балаган. — А можно я буду костюмером? — выкрикнул Киря. — Я вам такие красивые пиджаки стряпаю! — Какие ещё красивые пиджаки на войне? — возмутилась Юля. — Так спектакль про войну? — Удивлённо произнёс тот. — А-а-а… — Ага! — рявкнула Юлька. — Ясное дело, что про войну, про Портнова же. Пошёл на спектакль, а о чём он, даже не в курсе…Слава! Почему я нянчиться должна? — Владуша, ну давай современное! — не унимался Петя. — Давай «Юнона и Авось»! Миша, оставив пианино, орал на соперников, Юля верещала о несправедливости, дети верещали из-за спектакля — что-то придумали, — а Влада орала на всех, чтобы замолкли. Никто никого не слушал. — А кто говорил, что спектакль скучный. А, Усть? — растрёпанный от ярости Миша сжимал в кулаках ноты. — А ты что ухмыляешься, Петь, будто не поддакивал? — А тебе-то что, боишься, что уведём? — язвил Устин. — Сама ты — мамка! — обижалась Юля. — Московское метро такое красивое… — хвасталась толстенькая девочка из отряда Славы. — Влада, Владуша, Владька! Можно я, можно я скажу? Влада! — Малышки прыгали и хватали её за руки и дёргали выбившуюся косу. — Да подождите вы. Ребятки, по одному… —Нервно улыбаясь пыталась успокоить их вожатая. — Я на самом краю платформы стояла, а поезда такие вжюх, вжь-жюх! Прямо на самом краю, вот как сейчас… Вжюх… — вертелась пухлая хвастунья. — Саша, отойди от края сцены, упадёшь! — Вжь-жюх! — Сука! — Можно я? — Это несправедливо! — Так я буду костюмером? — Боже, да хватит! — Славен рык катком прокатился по залу, примял собой гомон. Стало тихо. Так, что можно было услышать, как пыль падает на пол. Как сердце стучит: бах-бах… Как Мишка пыхтит. Все замерли, только пухленькая девчонка вертелась на самом краю высокой, не ниже метра, сцены. Бах-бах… бах… Вдруг она подвернула ногу, нелепо раскинула руки в стороны и медленно, тяжело полетела вниз. У Юльки ёкнуло сердце, Миша зажмурился, у Славы запотели очки. Бабах! — А-а-а! Нога-а-а! — Са-а-аня… На хвастунью было больно смотреть, но на Владу ещё больнее. Как она забегала вокруг раненой, как у неё задрожали руки, как она принялась себя проклинать: «Ну ведь могла бы предотвратить, могла бы…» Юлька уставилась на ПУК те хохотали и бурно обсуждали увиденное. Хоть Юля и сердилась на Славу, всё же первая пришла на помощь. Растолкала актёров-зевак, мгновенно оказавшихся рядом с Сашей, процитировала героиней модного иностранного фильма: «Отойдите все, у меня мать — врач!» — и встала на колени. Вообще-то, Юлька не шутила. Мама тысячу раз показывала ей, как проводить осмотр, вот Юлька и осмотрела поцарапанную лодыжку и ободранное колено и с видом эксперта заключила, что больную требуется немедленно доставить в медпункт. Авторитетно заверила, что носилки не нужны. Слава попыталась взять пострадавшую под руки, но та зарыдала и наотрез отказалась стоять на здоровой ноге. — Стой я помогу! — Хотела уже подбежать Юля как почувствовала, что её кто-то толкнул в бок—Это был Миша —Конева ты, итак, уже помогла пош… —Да иди к чёрту Сидоров не до тебя сейчас! —Юля грубо пихнула его и подбежала к Сашке подхватив её и уставилась на Славу. — Мама! Ма-мо-чкаа-а! — стенала она. — Давай, взяли! И р-р-раз! — деловито скомандовала Юлька, старательно делая вид, что днём, при падении с яблони, у неё ничего не было отбито и не болит. Хотя ей даже нагибаться было трудно. — Миша, ты за главного, — велела Влада. Раздражённый Миша всё же послушался худрука и утихомирившись победно уставился на соперников. — Э! Так можно я буду костюмером? — вклинился настырный Кирилл. — Да можно, можно, — раздражённо ответила Слава, она успокоилась и напутствовала: — Читайте по бумажкам, я позж… Господи, Саша, я понимаю, что больно, но хватит так орать! *** Шли в медпункт медленно и долго, под аккомпанемент хныканья пострадавшей. Только слепой не понял бы, что Саша верещит не от боли, а от страха и для привлечения внимания. Юлька сосредоточенно молчала, думая только о своём копчике, а Влада уговаривала: — Сашенька, ну потерпи, совсем чуть-чуть осталось. На вопли выбежал врач, закудахтал курочкой, засуетился, принялся жалеть несчастную. Юльку грубо отпихнул, а на вожатую глянул строго, даже зло. Юлька, пожав плечами, не стала заходить в медпункт, вдруг Леонид Сергеевич поинтересуется, помогла ли мазь, и Слава узнает о позорной Юлькиной травме. Мелочь, а неприятно. Но она всё-таки решила дождаться скрывшуюся за дверью Славу. Хотела узнать, верным ли окажется её диагноз: безмозглость и немногочисленные ушибы, никаких вывихов и растяжений. Возле крыльца в зарослях цветущего шиповника стояла уютная лавочка. Юлька легла на неё, уставился в небо и, вдохнув полной грудью свежего, благоухающего цветами воздуха, поняла, как ей хорошо сейчас и как было душно в кинозале. Слава вышла минут десять спустя: подвинула Юлькины ноги и устало плюхнулась на лавку. Тяжело вздохнула. — Ну как она? Жить будет? — лениво поинтересовалась Юлька, поднимаясь. — Да там расцарапанная коленка и пара синяков — ничего серьёзного. Влада вытащила из кармана рубашки небольшое зеркальце и посмотрев на себя поджала губы начала медленно развязывать растрёпанную и выбившуюся косу. Юля это заметила и решила помочь вожатой. —Давай я лучше помогу, есть ещё резинка? Слава немного поколебалась, но резинки дола. Юля ловко справлялась с густыми чуть ли не с угольно чёрными волосами. — Как мне все это надоело! —Слава потёрла виски. — Что надоело? Командовать? — Юлька усмехнулась. — Только первый день в лагере, а уже всё надоело! За малышней следить, перед воспитателями за каждую мелочь отчитываться, нагоняи получать — и тоже за каждую мелочь! Ещё кружок этот театральный навязали… А сейчас так вообще — травма у ребёнка. — Так зачем ты поехала? Не знала, что будет сложно? — Знала… но не думал, что настолько. Когда ездила в лагерь пионеркой, мне казалось, что это нетрудно — подумаешь, за детьми последить? Да ещё и с пользой: тут тебе и зарплату платят, и отдых на природе, и жирный плюс в характеристику — для комсомола, да и, если удастся, в партию пригодится. А на деле-то всё не так. — Слава наклонила голову назад в сторону Юльки. — Мне сунули самый младший отряд, якобы с маленькими легче. А с ними, наоборот, одни нервы! Я по три раза в час их пересчитываю, они бегают от нас со вторым вожатым и совершенно не слушаются. Мне что, орать на них в самом деле? Юля хмыкнула, поправляя сбившиеся пряди. — Почему бы тебе не орать, если орёт даже старший воспитатель? Педагог, чтоб его... — Зря он так сделал, конечно, — кивнула Слава. — Сам же учил — не повышать на ребёнка голос, но если придётся ругать, то не его самого, а его проступок. И самое главное — не при других. — Это он так говорил? — Юлька хохотнула. — Во дела... Юля, хлопнув в ладоши с улыбкой поликовала—Всё готово принимай! Слава, раскрыв зеркальце посмотрела на себя и с восхищением проговорила—Ах как красиво спасибо большое Юль! — А Юля вдруг раскраснелась Она сделала обычную косичку, распущенную в начале и на удивление Славе очень шло. Юля опять улеглась на скамейку. —Даже не верится, что такой как он мог такое сказать! — Он, лично. Но это было до того, как вчера проверка нагрянула и выявила кучу замечаний. — И это всё изо меня! —Уныло протянула Юлька, настроение подпортилось. — А кто додумалась устроить драку в пионерлагере? Ты ещё спасибо сказать должна, что тебя в милицию не забрали. — Слава грозно сверкнула глазами, но порыв научить Юльку уму-разуму сошёл на нет, как только вожатая взглянула на зелёный домик медпункта. Она тут же поникла и превратилась из воспитателя в обычную девчонку. Тяжело вздохнула, видимо, одно напоминание о травмированной Сашке тут же затянуло её в омут переживаний и проблем. Когда Влада заговорила снова, её голос прозвучал хрипло и безжизненно: — Мне пятый отряд завтра на речку вести. Не одной, конечно, со вторым вожатым, Леонидом, а он поопытнее будет. Плюс на пляж придёт физручка, тоже поможет следить за детьми. И лягушатник им уже отгородили, всё как положено. А я всё равно боюсь до ужаса. И Илья тоже боится. Он рассказывал, что его знакомого вожатого судили в прошлом году — у него парнишка в реке утонул. Днём, у вожатых на виду… Сегодня мы на речку не успели — пока приехали, пока устроились, уже и дело к обеду. Но завтра — всё, на пляж вести. Моя бы воля, вообще к воде не подпустила! Юлька поёжилась — да, на самом деле и в “Ласточке” когда-то бывали несчастные случаи, она слышала о таком. — Ну не унывай, — Юльке захотелось подбодрить её, а то совсем поникла. — Только начало смены, впереди ещё много времени, втянешься и привыкнешь. Вон Игорь Петрович, например, уже не первый год вожатый, значит, есть что-то хорошее во всём этом? — Я пока из хорошего вижу только зарплату и характеристику, чтобы потом в партию… — Да сдалась тебе эта партия?! — вспыхнул Юлька. — Уже второй раз про неё говоришь. Её доподростковому раздражало в людях стремление жить по инерции, по указанному направлению, и нежелание хоть изредка шагнуть в сторону и сделать что-то не так, как их научили. Слава на это пожала плечами. — Сдалась, конечно! Юль, ты будто не знаешь — без партбилета ты ни работы хорошей... действительно хорошей не получишь, ни съездишь никуда. Да, политсистема не идеальна, в чем-то устаревшая, в чем-то избыточная, но рабочая ведь. — Чего? — Юля удивлённо вздёрнула бровь. От её она совсем не ожидала услышать нечто подобное. Та как раз всем видом походила на человека, рьяно следующего указке этой самой «работающей» системы, а тут оказывается — избыточная, устаревшая... — А того. Только, между нами, ладно? Не при Сталине, конечно, живём, но мало ли что… — Естественно! — она аж выпрямилась. Копчик потянуло, Юлька скривилась. — Наверное, каждый прогрессивный человек недоволен, что у нас в стране все живут, как пятьдесят лет назад — пионерия, комсомол, партия. Я тоже не слепая, но другого выхода нет. — Не согласна! — Юлька даже повернулась, чтобы смотреть Владе в глаза... — Выход всегда есть. Та улыбнулась — немного надменно и снисходительно, но Юльку снова почему-то обрадовала даже такая улыбка. — А ты вообще, Конева, часто со всем не согласен. Но так тоже жить нельзя. Конечно, выход есть. В этом случае — делать что должна, идти в комсомол, потом в партию, какой бы бесполезной ты её ни считала. А упираться рогом и пытаться крушить несокрушимое — вот это действительно бесполезно. И Юлька, на самом деле привыкшая со всеми спорить и быть несогласной, внезапно не нашла, что ответить. Признавать её правоту не хотелось, но в глубине души возникло понимание, что доля истины в её словах есть. А ещё именно в тот момент изменилось Юлькино отношение к Владе. Вожатая вдруг перестала казаться таким себе роботом и превратился в обычного человека — со своими переживаниями и проблемами, с которыми не всегда знала, как справиться. Юльке нравилось, что их мысли в чём-то сходятся, и ей захотелось её поддержать. — А хочешь, я буду тебе помогать? — сказала она, поддавшись этому порыву. — В смысле? — Ну, хоть с той же малышней. То есть не только за театралами твоими следить, но и за отрядом. Вот завтра, когда на речку их поведёшь, хочешь, приду?.. — Юлька запнулась, удивившись собственному пылу. — Ну, раз ты за них так переживаешь… — объяснила сконфуженно. Слава тоже удивилась, но заулыбалась смущенно: — Правда? Это было бы здорово! — Вдруг она всплеснула руками. — Что-то мы всё обо мне и моих проблемах. Нехорошо получается. Расскажи что-нибудь о себе. Но рассказать Юльке о себе не дал громогласный вой из динамика, висящего на столбе. Но выли не иерихонские трубы, а горн, зовущий лагерь на ужин. И земля задрожала не от крушения вечных стен, а от топота пионерских ног. Подобно генералам, вожатые кричали своим армиям: «По двое в колонну стройся! Ша-а-агом марш!» Жизнь в лагере забила ключом. Только заслышав шипение из репродуктора, Юлькина собеседница удрала в театр собирать труппу и вести её в столовую, а сама Юлька, кряхтя, поднялась и отправилась в медпункт — пусть Леонид Сергеевич ещё помажет. Ей, как-никак, завтра в купальнике щеголять, а сиять подбитым хвостом стыдно. Юлька знала, что первый отряд завтра тоже отправят купаться, но почему-то, размышляя о хвосте, она думала не о своём отряде, а о пятом. Точнее, о вожатой пятого отряда.