Бес

Сумерки опустились на царство. Свеча воспылала ярким пламенем, пока воск медленно стекал с неё на поддон. Плотные шторы прикрыли окно, которое мягко облеплял неторопливо кружащийся снег. В двери покоев постучались. — Войдите, — незаинтересованно бросил Фёдор, перевернувшись на бок. В проёме показался Николай, а после мелкими шагами прошёл в комнату, смотря на Фёдора. Закрыв дверь, он подошёл к царскому ложе. — Вы уже лучше себя чувствуете? — учтиво осведомился тот. Достоевский резко почувствовал запах медицинского спирта и едва ощутимый дух мертвечины, который, кажется, доносился от одежды Николая. Что там уже произошло? — Да, значительно. Присядь, — брюнет похлопал ладонью рядом с собой по матрасу, как бы приглашая. — Как поиски? Бес послушно сел рядом, сняв с головы шляпу и отложив рядом с собой на кровати. Было ясно, что слова Николай произнесёт отнюдь не радостные. — Мы нашли её тело на берегу со стороны юга… тело изуродовано, но это точно она. — Гоголь говорил чётко, но глаза его опущены. — Кристи уехал сразу же вместе с женой и телом… они хотят захоронить его на своей земле. Я решил, что нужно хоть с чем-то помочь, так что дал им гроб, чтоб перевозка прошла без проишествий. — Ох… как же так получилось… — Фёдор вплёлся пальцами в волосы, слегка их сжав. И чего он за ней не пошёл тогда? Она сама спрыгнула, или упала? А может, её кто-то толкнул… как бы то ни было, нужно обязательно всё выяснить. Теперь Достоевский окончательно убеждён в том, что он идиот, который виноват в ещё одной смерти. — Это я сделал… — шёпот Николая эхом отразился в голове царевича. Ясные глаза царевича уставились на шута, в надежде увидеть лукавую улыбку и услышать ехидное «это — шутка», но лицо Николая было как никогда серьёзным и хмурым. Неужели… — Точнее, я лишь помог. Она не могла решиться и попросила меня, чтоб я её толкнул, — добавил Гоголь, словно это может чем-то помочь. — Но зачем?! — Фёдор резко дёрнулся, желая вцепиться в Николая. В глазах недопонимание, отчаяние и злость, будто вот-вот заплачет. — Зачем, Николай?.. Почему ты не отговорил её? — на глазах действительно блеснуло что-то, похожее на слезу. — Фёдор, послушай, — Гоголь тихо перешёл на «ты», — у княжны тяжёлая судьба, её смерть была лишь вопросом времени. Судя по шрамам от верёвки на шее, она и прежде задумывалась о грехе, но вчера она наконец решилась. Было бы неправильно останавливать её, особенно после увиденного. — Николай нежно коснулся плеча царевича, — я, может, и бес, Ваше Высочество, но только ради совершения зла я бы не убил Вашу ныне покойную жену. Я исполнил её волю, не больше и не меньше. — Почему всё заканчивается именно так?.. — Фёдор вдавил ладони в глаза, чтобы скрыть слёзы. Гоголь мягко притянул юношу к себе, обнял, прислонив к груди. Подбородок опустил на тёмную макушку. Неясно, отчего плакал Фёдор: от разочарования в Николае или от смерти Агаты. Бархатные перчатки более не скрывают пальцы. Бес мягко проводит по спине царевича, когда тот всхлипывает. — Вчера я убил человека, — пробормотал Достоевский в грудь Николая меж всхлипов. Гоголь выгнул бровь и на секунду прекратил поглаживания, — это был кучер семьи Кристи. Пьяный мужик. Он хотел надругаться над дочерью Ивана, а я… — объятия стали крепче, а движения беса ласковее, — я убил его. Я не знал, что делать, правда не знал. Я не хотел убивать… Я сбежал, как трус. Я должен понести наказание. — Тише, Ваше Высочество — тёплое дыхание над ухом успокаивало, — Вы не виноваты. Этот человек заслужил свою учесть. Вы сохранили честь и здоровье девушки и поступили достойно. — Никому не говори об этом, прошу, — взмолился Фёдор, чуть отстранившись от Николая. — Не скажу, — Гоголь сжал его ладонь. — Только пообещайте мне, что позволите себе хорошенько отдохнуть и постараетесь не беспокоиться. Я решу всё, положитесь на меня. — Обещаю, — Фёдор приподнял уголок губ и тоже сжал ладонь Николая. — Я принесу Вам чай, — бес отстранился, но какого же было его удивление, когда его не отпустили — удерживали за рукав тонкие бледные руки царевича. — Не уходи, побудь со мной ещё. Николай послушно сел обратно. Брюнет прижался к тому ближе, укладывая голову на широкое плечо и немного неловко обвивая руками талию шута. Тёплые длинные руки Гоголя, скрывающиеся под широким рукавом, ощущались как щит или броня. Невероятно то, какие чувства испытывает Фёдор рядом с существом абсолютно иной расы. Это ведь абсолютно другая форма жизни, не ведающая ни морали, ни, так сказать, человечности. Однако, и человечность для каждого разная. Добить умирающее животное вполне себе гуманно. Человек, чьё сердце не отравлено жестокостью, не сможет смотреть, как в предстмертной агонии мучается живое существо. В таком случае, мнимая «человечность» есть и у Николая: он помог Агате навсегда освободиться от страданий, прекратил их, но в то же время он остаётся убийцей. И всё же. Если он убийца, то почему сердце Фёдора рядом с ним так трепещет? Почему в груди разливается приятное тепло от этих ласковых поглаживаний по спине? Не от страха ли это? — Николай… — Достоевский поднял голову и чуть не впечатался носом в щёку беса, от того вздрогнув. Спрятанные под тёмными волнистыми волосами уши вмиг поалели. — Да, Ваше Высочество? — чуть отстранившись, шут посмотрел в глубокие глаза царевича. Лица их были крайне близко, кончики носов неощутимо соприкасались. Одно неверное движение — и поцелуя не избежать. — Зачем я тебе? — В каком смысле? Это вопрос с подвохом? — блондин немного глупо похлопал глазами, не совсем понимая, к чему клонит его человек. — К тому. Я и ранее задавал тебе этот вопрос, но нас тогда прервали, а ты так и не ответил… Немного погодя, Николай вдруг поддался вперед, мазнув губами по губам царевича, но тот сразу отстранился, хоть и незначительно. Попытки заткнуть рот Фёдора поцелуем продолжились, из-за чего тому пришлось накрыть ладонью чужие уста, теперь уже не чувствуя вздрагиваний от боли со стороры шута. — Я всё ещё жду ответ, — строго проговорил брюнет и вздрогнул, отдёрнув руку, когда между пальцев проскользнул мокрый тёплый язык, — т-ты что себе позволяешь? Пользуясь секундным замешательством Достоевского, Николай притянул того вплотную к себе, соприкасаясь с его губами своими. Однако, они там даже не задержались: бес отстранился от губ, завпечатлевая поцелуй на подбородке, на точёной челюсти и ниже… кто б мог подумать, что будущий царь тает от поцелуев в шею? Кадык Фёдора судорожно дёргается от прикосновения нежных губ к нему. Дышать стало тяжело. Царевичу нравятся ощущения, но не нравится собственная реакция. Почему он так откликается на бесовские ласки? Почему они так, чёрт возьми, приятны? — Николай, прекращай… — сипло прошептал Фёдор, откинув голову назад, тем самым подставляя шею под поцелуи. — Вы сами себе противоречите, Ваше Высочество, — слова горячим дыханием отразились на бледной шее, покрыв её мурашками, — если хотите прекратить — просто оттолкните меня. Чуть подождав и не почувствовав ожидаемого пинка, Николай довольно улыбнулся, продолжая ласкать брюнета, рука которого крепко сжимала белые пряди на затылке, словно утопающий соломинку. Забавное, конечно, сравнение, но Фёдор и вправду утопал. Утопал в удовольствии, влюблённости, непонимании и неопределённости, отчасти даже в страхе. И всё же, среди всей этой рябой мешанины, больше всех этих вместе взятых чувств был грех. Достоевский тонет во грехах, даже не барахтается,даже не пытается. Так почему он позволяет делать это с собой? Почему он не сопротивляется, даже наоборот: подставляется под нежные поцелуи нечисти, позволяет чужим рукам блуждать по своему телу? Что это нечто сделало с ним? Это ли не проклятие того злополучного озера? Спина неожиданно соприкасается с матрасом, а голова — с великим множеством мягких подушек, расшитых золотыми нитями. Тёмные, едва ли не чёрные пряди расплылись по ткани тонкими змеями. Фёдор чувствует себя диким зверем, угодившим в капкан. Грудная клетка часто вздымается и опускается, перед глазами всё плывёт, уши закладывает, а в висках чётко отдаётся быстрое биение пульса. Взгляды пересекаются, когда Николай нависает сверху. — Вы выглядите очень мило, когда краснеете, — заметил он, пальцем растянув завязку на царевой рубашке. — Я никогда не краснею. — Краснеете, но только когда смущаетесь или врёте. Во втором случае ваши щёки становятся ярко-красными… Достоевский положил руки на лицо, как бы невзначай скрывая щёки, чем вызвал невольную улыбку со стороны шута. — Я никогда не смущаюсь. Тебе никогда не добиться моего смущения. Ни-ког-да. — Я даже не мечтаю об этом, Ваше Высочество, — томно прошептал Гоголь, вновь припав устами к царской шее. Пуговицы рубашки одна за другой вылетали из петель, вскоре позволяя распахнуть предмет одежды. Тогда уже поцелуи пошли вниз — к ключицам. Когда же горячие губы переместились к груди, в плечо робко упёрлась рука Достоевского, словно силясь оттолкнуть, но не совсем решаясь. Шут нехотя отстранился от бледного тела, заглянув в глаза царевича. — Коль… я не могу… — Фёдор слегка прикусил губу, подбирая слова, — я не готов, не хочу… нет, я хочу, но… не могу. Блондин ласково улыбнулся и, кажется, даже хихикнул. — Не оправдывайтесь, я всё понимаю. — Честно? — Честнее некуда, — запахнув рубашку Достоевского, Николай лёг рядом, не сводя с него взгляда. Взгляд словно прошивал насквозь, был до мурашек пристальным. Это очень смущало и слегка раздражало. И чего он таращится? — Ты лошадку мою кормил? — Ещё нет. — Ну вот иди и корми.

***

Для царевича остаток дня пролетел незаметно. Из головы не выходили и до сих пор не выходят мысли о случившемся… Расположившаяся под подушкой рука пальцами столкнулась с резной ручкой кинжала, который Фёдор положил туда после убийства чужого кучера на конюшне. Новая охрана, вроде, неплохо справляется со своей задачей. Но остаётся открытым вопрос о том, почему Ивана пропустили. Ставня со скрипом приоткрылась от потока прохладного ветра. Достоевский открыл глаза, мельком глянув на источник звука: окно пропускало в комнату полосу яркого лунного света, частично освещая пол, картины на стенах и потрескивающий камин. Повеяло холодом, но Фёдор не может найти в себе силы подняться и закрыть окно на щеколду. Плотнее обмотавшись одеялом, он закрыл глаза, в очередной раз прокручивая в голове нежные поцелуи в шею, аккуратные прикосновения к бёдрам и шумное дыхание беса, а если быть точнее — его проклятия. Николай, вопреки своей натуре, обращался с Фёдором, как с хрупчайшим хрусталём, чем застал царевича врасплох. Гоголь смело касался его кожи без перчаток. Выходит, благодаря греху, вогрузившемуся на плечи Фёдора, их души сравнялись по «грязноте»? Ещё недавно, прикосновения Достоевского причиняли бесу сильную боль, которую не способны были причинить семь острых ножей. Как иронично. Вдруг снова послышался скрип, однако, это была не ставня, а дверь. Фёдор напрягся, незаметно сжав в руке рукоять кинжала. Кто это и что он тут забыл? Как его пропустила охрана? Некто закрыл за собой дверь, крадучись к царскому ложе. Тихо шуршала ткань, предположительно, плаща. Ещё пара шагов, — и всё затихло. Сначала Достоевский не мог понять, почему этот кто-то остановился, но лишь потом осознал, что он прямо у кровати. Резко вытянув кинжал из-под подушки, Фёдор замахнулся им назад, сразу натыкаясь на что-то. Незванный гость тихо застонал от боли. Послышался стук металла о пол. Брюнет быстро вскочил с кровати. На полу, объятый лунным сиянием, лежал серебрянный нож, весь замаранный кровью. Чуть поодаль от оружия стоял он. Его рука держала другую, проткнутую царским кинжалом, с которой стекали капли крови, падая прямо на пол. — Кто ты такой? — Фёдор сделал шаг навстречу неудавшемуся убийце, крепко сжимая в руке кинжал. Незнакомец пятится. Его лица не рассмотреть: широкий капюшон скрывает все, вплоть до подбородка. Он отходит назад, пока не наткнулся спиной на стену. «Вот-то ты и попался» — подумал про себя царевич, уже готовый занести остриё над чужой головой, но недоброжелатель вдруг резко выступил вперёд, повалив не успевшего среагировать Фёдора на пол. Лопатки и выпирающие позвонки больно встретились с каменным полом, чужое тяжёлое тело вогрузилось над ним, в здоровой руке сверкнул кинжал Достоевского, выскользнувший во время падения. Дело дрянь, и это становится ясно, когда остриё собственного оружия едва не оказывается между глаз. Царевич едва успевает перехватить руку незнакомца, но тот достаточно силён, от чего приходится удерживать его сразу двумя. Лоб покрылся испариной, а сердце бешено стучит от страха и гнева. Силы постепенно покидают руки Достоевского, и он понимает, что еще чуть-чуть, и он просто не сможет противиться самой смерти. Переместив одну из рук на конец рукояти, Фёдор резко потянул её на себя, из-за чего кинжал перевернулся, едва ли не расчертив лицо незнакомца. Тот от неожиданности дёрнулся и отстранился, чем Достоевский и воспользовался: ударив убийцу под дых, он резко перевернулся вместе с ним, теперь уже восседая на чужом теле. Выбив из руки оружие, Фёдор сложил обе руки на шее врага, начиная сжимать. Послышались отчаянные хрипы и скрип ставни, качнувшейся от очередного порыва ветра. Лунный свет осветил сражающихся, и взору серо-синих глаз показались длинные серебристые волосы, скрывающиеся под плащом. — Глазам своим не верю… — прошептал царевич. Сдёрнув с чужой головы капюшон, он увидел лицо своего убийцы, — ты?! Но почему? Почему именно ты?! — Ваше Высочество, позвольте объясниться… — В чём объясниться, Иван? — голос предательски дрогнул. Сжав руками ворот Гончарова, Фёдор встряхнул его, — скажи, почему? Зачем тебе это? — Я… — Скажи мне! От крика своего господина, Иван вздрогнул, прикусив губу. Глаза заслезились, а после и вовсе наполнились горячими слезами, стекающими по бледным щекам. — Они меня заставили… — Кто заставил? Говори же! Блондин шумно выдохнул, собираясь с мыслями. — Изначально я был послан во дворец предводителем революционного кружка… моей миссией было втереться в доверие вашему отцу, добраться до Вас и убить… — он всхлипнул, жмурясь, — но я не смог… не смог убить ребёнка, ни в чём невинного младенца, которому не повезло родиться наследником. Все эти годы я обещал лидеру, что убью Вас, но с каждым разом, с каждым днём, проведённым с Вами, это было всё труднее. Вы для меня, как родной сын… я ведь с пелёнок наблюдал за Вами. — Давай ближе к сути. Гончаров стыдливо посмотрел на царевича, тяжело сглотнув. — Сегодня вечером я обнаружил письмо в почтовом ящике. Написанный в нём текст гласил, что они убьют мою дочь, если я сегодня же не прикончу Вас… — волосы, как занавески, прятали краснеющие глаза Ивана, — я не знал, что делать, Ваше Высочество, не знал. Я боялся обратиться к Его Величеству, боялся обратиться к Вам, но теперь уже слишком поздно. — он всхлипнул, — я хотел наложить на себя руки, но если бы я это сдел, они пришли бы за доченькой моей. — Кто «они»? Иван, скажи. Я обеспечу безопасность тебе и твоей дочери, если ты признаешься… — Нет! Я уже предал Вас, предал царя… я всех предал, понимаете? Нет… — Ты же понимаешь, что в таком случае мне придётся тебя убить? — Фёдор дотянулся до своего кинжала, сжав его в руке. Иван покорно кивнул, смотря за действиями царевича. — Я и не прошу пощады, наоборот: молю о смерти. Убейте меня, Ваше Высочество, — блондин взял руку Достоевского в свою, подставив кинжал в ней к своему горлу, — они не дадут мне жизни… сберегите мою дочь. Фёдор надавил остриём на шею Гончарова, медленно разрезая плоть. Алые капли выступили на коже, а слёзы — на глазах. По всему телу словно пронеслась молния, оставив после себя крупную дрожь. В голове не вяжется, что его преданный слуга оказался предателем… а ведь сколько раз он мог стоять за спиной с ножом, но не решаться на этот шаг? — Простите меня за всё… — Иван опустил веки, — берегите себя, мой Господин. Стиснув зубы, Достоевский вогнал серебро в шею Ивана, точно в трахею, до упора. Кончик кинжала стукнулся о пол, сообщая о том, что чужая шея пробита насквозь. Тело под ним вздрогнуло, изо рта Гончарова потекла кровь, заставляя задыхаться и хрипеть. Мучительная минута агонии, — и тишина. Голова безвольно стукнулась о камни, чуть завалившись набок. — Прости меня… — зашептал Фёдор, роняя голову на плечо мертвецу, — прости… не умирай, прошу… — всхлипнув, он прижался сильнее к ещё теплому телу, корчась от разъедающей изнутри боли. Свинцовые глаза так и остались открытыми, но теперь уже были по-мертвецки пустыми. Из груди рвались громкие рыдания, заполнившие пустую комнату, как и запах крови. Фёдор не знает, сколько пролежал он у трупа, но тот уже был холодным, а мышцы окоченели. Обычно, на этот процесс уходит минимум три часа. Поднявшись, царевич осмотрел свою ночную рубашку, покрытую бурыми пятнами. Волнует вопрос: как Иван прошёл мимо охраны? Ещё один: почему они никак не отреагировали на шум в покоях? Открыв дверь, Фёдор выглянул в коридор, освещенный несколькими факелами. Приставленные к царским покоям охранники лежали на полу. Под одним из них растеклась лужа крови, а другой, вроде как, дышал. Рядом с ним валялась скомканная тряпка. Взяв её в руки, Достоевский аккуратно вдохнул исходящий от неё запах и сразу почувствовал лёгкую слабость. Эфир. Фёдор о нём читал. Выходит, охрана у входа во дворец убита? Но там должно быть около десятка человек… По всему дворцу было расставленно много охранников. Обычному человеку не справиться с таким количеством вооружённых людей. Однако, в способностях Ивана Фёдор никогда не сомневался. Ещё в детстве царевич любил слушать рассказы гувернёра о службе в гвардии, о миссиях и подвигах. Это было словно вчера, а сегодня… вот так. Слишком больно. Грудь словно разрывается, сердце бьётся, как в последний раз. Ивана больше нет.