***
Ветер колыхал лёгкие нарисованные занавески, лучи солнца светлыми пятнами ложились на пол. Цветы пахли, хотя Ральф не был уверен, что чувствует запах. Но он точно знал, что они пахнут, наполняя комнату летучим, сладким ароматом. Рикки сидел в кресле, забравшись в него с ногами, и сосредоточенно дул в кружку с чаем, окутывая себя паром, как фокусник. Разве может быть столько пара от чая? Ральф усмехнулся, и Рикки поднял глаза — точнее, глаз, потому что второго его глаза Ральф никогда не видел и только предполагал, что он есть где-то там, под спутанными чёрными волосами. — Почему ты не пьёшь чай с милостями? — строго спросил Рикки-Тикки. — Я пью. Просто я задумался… Задумался он вот над чем: если у Рикки есть воспоминания про отца, то значит ли это, что Рикки — реальный человек? Или это всё-таки его сложная галлюцинация, а биография этой галлюцинации нужна, чтобы добавить происходящему достоверности? Может, попытаться выяснить окольными путями, без прямых вопросов вроде «кто ты такой»? — Скажи, у тебя есть другие воспоминания об отце? — осторожно спросил Ральф. Рикки-Тикки переменился в лице и отставил чашку. — Не стоит поднимать такие неуместные и реалистичные темы. — Я не понимаю, о чём ты, — честно признался Ральф. — Я просто хотел узнать о твоём отце… — Ральф! Да перестань же ты!! — Перестать что?! За окном вдруг сгустились тучи, в комнате потемнело, налетел ветер, взметнувший занавески чуть ли не до потолка — будто страшный великан заглянул в окно и дохнул. Рикки-Тикки вцепился в подлокотники кресла; казалось, его лицо ещё больше скрылось за волосами. — Перестань. Говорить. О реальности, — отчеканил он напряжённым голосом. — Иначе… Иначе я не знаю, что будет. — Но как… — Не говори о реальности, не говори ни о чём плохом!! — закричал Рикки, и тут же за окном ударила молния и громыхнуло так, будто опрокинулся грузовик с железными кастрюлями. — Я же построил безопасное место! А ты тащишь сюда мерзость… дерзость… Дерзость?! Какое резкое, звенящее, жалящее слово! Дз-з-з, как оса… или муха… Зачем они жужжат у меня в голове?! Уйдите! Я не… Он вдруг замер с выражением ужаса на лице. Ральф почувствовал, как у него самого по спине побежали мурашки, а волоски на руках встали дыбом. Всё затихло, будто на стоп-кадре. Нарисованная комната побледнела и будто бы стала прозрачной. Сквозь светло-зелёный диван проступили очертания пластиковой детской горки, на месте стола раскачивались качели, на полу появилась игрушечная машинка. Послышался детский плач, который сопровождался странным ритмичным звуком, похожим на удары молотком по отбивной. «Что происходит?!» — хотел Ральф спросить, и не мог, как не мог оглянуться по сторонам или поискать взглядом Рикки. Он мог только смотреть на качели, что механически раскачивались туда-сюда. Плач приблизился, звуки ударов стали громче, и вдруг нарисованная комната исчезла совсем. Ральф ощутил на коже солнечные лучи и дуновение ветерка, под ногами — мягкое покрытие детской площадки. А потом он увидел ребёнка лет семи, который ритмично, как заведённая игрушка, лупил себя рукой и отчаянно ревел. Нос и губы его были уже в кровь разбиты, лицо побагровело, но он продолжал бить себя, как в припадке эпилепсии. Первым порывом было подбежать, схватить за руки, остановить — но Ральф не мог двинуться, и его взгляд был неотвязно прикован к ребёнку. — ХВАТИТ! Его схватили за плечи и встряхнули. Он оказался нос к носу с седым мужчиной. «Папа» — всплыло в голове. — НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИ!! Он никогда не видел папу таким сердитым. Папа всегда спокойный и ласковый. Папа никогда не кричит. Папа никогда не делал ему больно, но теперь так крепко держит за плечо! Охваченный ужасом, он захныкал, но папа не разжал хватку, а вцепился ещё сильнее и рывком развернул его спиной к себе. Откуда-то сбоку бежала женщина — лицо перекошено от страха, волосы растрёпаны, на ногах — домашние тапочки в виде пушистых розовых кроликов. Она добежала до площадки, упала на колени и схватила в объятия окровавленного мальчика, который наконец прекратил бить себя по лицу, но заплакал ещё громче. — Ты видишь, как ему больно?! Ты это видишь?! — закричал папа. Он боялся. Папа никогда ничего не боится! Он захныкал ещё сильнее, но папа не разжалобился, а только зашептал ему на ухо: — Мне мало, чтоб ты видел! Я хочу, чтобы ты это почувствовал! Ну?! Давай! — Не-е-ет, — проревел он. — Не хочу-у-у! — Да мне плевать! Сейчас же сделай, что тебе сказано! — Он первый начал! Он меня ударил! Он понимал, что поступил неправильно. Просто очень разозлился. А теперь папа злится на него, и папе страшно, и во всём виноват именно он! Он заплакал ещё горше и поднял взгляд на второго мальчика, который рыдал в объятиях у матери. Почувствовать, что он чувствует? Ладно! Ладно, раз уж папе так хочется! Может, после этого папа перестанет злиться? — …Никогда! Слышишь?! Никогда больше так не делай!!.. Боль врезалась Ральфу в переносицу, как футбольный мяч. Лицо онемело от ударов, рот нос наполнились кровью, и он понял, что задыхается — снова вода! Нет, только не это! Много-много зеленоватой холодной воды, которая хлынет в окна и затопит нарисованную комнату; мебель распухнет, как утопленники, картины размокнут, и не останется ни чая, ни картин, ни самого Рикки-Тикки, а он, Ральф, будет биться в агонии, не в силах спастись, потому что всюду будет вода, вода, вода в носу, в ушах, в лёгких ТОЛЬКО НЕ ВОДА ТОЛЬКО НЕ ЭТО ТОЛЬКО НЕ… — Ральф! Тише, тише, Ральф, ну пожалуйста… Возьми меня за руку! Чувствуешь? Это моя рука. Я тебя держу. Всё хорошо. Дыши, дыши… Давай, со мной — вдох и выдох, вдох и выдох… Он вынырнул, задыхаясь и всхлипывая, открыл глаза. Никакой детской площадки, никаких окровавленных детей. Только нарисованная комната. Он сам сидит на полу, Рикки-Тикки обнимает его за плечи и с тревогой вглядывается в лицо. — Рикки… — выдохнул он. — Что это… — Это я виноват. Хотя и ты тоже, но… Мы оба виноваты, вино и вата, — отозвался Рикки, хмурясь. — Видишь, что бывает, если говорить о реальности? Она начинает… вторгаться. Ральф слегка отодвинулся, и Рикки тут же его отпустил, подтянув колени к груди и обхватив их руками. — Это ты сделал?.. С тем мальчиком? Рикки смотрел куда-то сквозь него. — Я сделал. Это было ПЛОХО. Очень плохо. Я пообещал папе, что больше никому, никогда не сделаю больно… — Значит, ты реальный человек! — выпалил Ральф. Реальный человек, способный заставить другого избить самого себя. Способный построить нарисованную комнату и привести туда кого-то ещё. Кого-то реального. Интересно, что ещё он может сделать? Может ли он заставить бородатого доктора застрелиться или повеситься? В голове вертелось так много вопросов! — Мы можем обо всём этом забыть? — спросил Рикки, глядя на него из-под спутанных волос. — Просто… пуфф! И ничего не было? Я могу помочь тебе забыть… Ральф шарахнулся в сторону, будто его кипятком окатили: — Что?! Нет!! Он ни на секунду не засомневался в том, что услышал чистую правду. Как-то сразу сделалось понятно: Рикки может стереть его воспоминания. Он никогда не вспомнит детскую площадку и плачущего окровавленного мальчика. — Но почему?.. Будет хорошо… Как будто ничего плохого и не было. Вообще. Никогда! — пробормотал Рикки, сжимаясь ещё сильнее и глядя на Ральфа снизу вверх. За окном снова сгустились тучи, нарисованная комната как будто потеряла краски и стала чёрно-белой. Ральф выставил перед собой руки, как будто это могло бы его защитить: — Нет, — повторил он, стараясь говорить твёрдо. — Ты же обещал, что никогда не будешь делать никому больно? Так вот: если ты попробуешь что-то сделать с моими воспоминаниями, мне будет очень, очень больно! — Но я бы забрал только плохое… — прошептал Рикки, и шёпот его отозвался в тёмных стенах комнаты. — Было бы хорошо… Хорошо и спокойно… — шептала вся комната. Из тёмных углов, извиваясь как щупальца, ползли тени, подбираясь всё ближе; длинные волосы Рикки становились всё длиннее, опутывали его, скрывали под собой и тоже ползли тенями по полу. Ральфа заколотило. Он не сбежит отсюда, он не знает, как! Тени подбирались всё ближе, единственный светлый пятачок был там, где он стоял. Чёрное щупальце робко, будто просительно протянулось к его ноге. На мгновение показалось — ну и что? Пусть сотрёт всё плохое. И мальчика с детской площадки, и кошмары, и страх, и боль. Пусть останется только светлая, полная цветов нарисованная комната… С тенями в углах, которые только и ждут момента, чтобы выползти и поглотить их обоих. Комнаты не осталось. Осталась темнота — шевелящаяся, шепчущая, страдающая темнота. Ну уж нет! У него уже всё забрали, осталась только его личность — и поддаться, стереть часть себя?! Злость налетела, как порыв сильного ветра, разгоняющего душную тьму. — Рикки! — крикнул Ральф, стряхнув наваждение. — Что бы твой отец сказал на это?! Ему бы это понравилось?! — Нет, нет, нет! — зашептала, задрожала темнота. — Папа!.. Пронёсся долгий мучительный стон; из окна упал луч света, тени вздрогнули и побежали в разные стороны, как вспугнутые пауки. Комната медленно светлела, проявляясь, как фотография на плёнке. Снова заколыхались на окнах прозрачные занавески, снова зашелестели зелёные деревья за окном. Цветы в вазах казались даже пышнее прежнего. И на полу сидел Рикки, съёжившись и закрыв лицо руками. — Ох, чтоб тебя… — пробормотал Ральф и сел где стоял, потому что ноги — даже нарисованные — его не держали. Какое-то время они сидели молча, приходя в себя. — Ты меня боишься? — услышал наконец Ральф тихий, робкий голос. — Да, — честно сказал он. — Я не знаю, на что ещё ты способен. Стереть воспоминания? Изменить их? Может, ты уже это сделал? — Нет! Я хотел убрать только плохое! — Так нельзя. Я хочу всё помнить, понимаешь? Рикки медленно кивнул и убрал ладони от лица, снова прямо взглянув на Ральфа. — Что мне сделать, чтобы мы снова могли дружить? — Пообещай, что не тронешь мои воспоминания. И вообще, не полезешь мне в голову. Он энергично закивал: — Да-да-да, я обещаю! Никогда! — и очутился рядом, протягивая руку. Ральф её принял, и Рикки заулыбался. — Но и ты мне кое-что пообещай. — Не говорить о плохом? — Да. Не говорим о плохом. — Договорились. Поэтому Ральф не сказал, что на стене воспоминаний появилась новая картина. Он инстинктивно почувствовал, что Рикки сочтёт её «плохим». На ней была изображена милая детская площадка с карусельками, горками и качелями. Только пятна крови вид портили.***
Все сотрудники полиции равны, но лейтенант, конечно, равнее. Поэтому у него в кабинете установлен кондиционер, а обычные детективы потеют под вентилятором, которому в такую жару тоже лень работать. Да и толку от него? Он только перегоняет горячий воздух из угла в угол. Коллега Энн за соседним столом печатал отчёт, сняв пиджак, закатав рукава и обмотав голову мокрым платком, что сделало его похожим на японского лётчика-камикадзе. Ещё пара детективов куда-то смылась, отговорившись оперативной работой. Сама Энн, прижимая к щеке банку холодной колы, пыталась собрать воедино все зацепки в деле о квартирной краже, но от жары её мозги превратились во что-то вроде фруктового желе, которое медленно колыхалось и не могло породить ни одной здравой идеи. — Простите… — послышался женский голос. Энн с облегчением повернулась, надеясь, что новый человек поможет хоть немного встряхнуться. В кабинет детективов заглядывала высокая молодая женщина в тёмных очках на пол-лица и лёгком белом комбинезоне, перехваченном кожаным пояском. — Дежурный сказал, что мне надо подняться сюда… Энн кивнула коллеге, давая понять, что разберётся, и пригласила женщину за свой стол. — Вы не могли бы снять очки? — попросила она. — А это обязательно? — заколебалась женщина. — Я догадываюсь, что там. Энн работала не первый год и повидала дамочек, которые приходят в участок с утра, скрывая синяки за тёмными очками. Скорее всего, она напишет заявление на своего мужика, а через пару дней заберёт, потому что они помирятся. Подтверждая её мысли, женщина, сняв очки, продемонстрировала хоть и тщательно замазанный тональным кремом и пудрой, но всё-таки заметный синяк под глазом. — Супруг? — спросила Энн, отметив обручальное кольцо (на том же пальце было надето помолвочное — с крупным бриллиантом). — Что?.. А, это? — женщина попыталась улыбнуться. — Нет, это я… об дверь. Понимаете, моя дочка — ей четыре — пыталась меня напугать, выпрыгнула из-за двери, и я ударилась… Энн с недоумением выслушала это явное враньё и вопросительно поглядела на женщину. Если она тут не для того, чтобы написать заявление на супруга, то зачем?.. Она уж точно не могла предположить, что женщина заговорит о Ральфе Сильный Шторм. Энн про него не забыла — не каждый день к тебе являются индианки с рассказом о похищенных телах — поэтому сразу поняла, о ком речь. Новая посетительница ничем не походила на Регину: это была молодая, красивая, ухоженная и явно богатая белая женщина, однако она говорила о том же человеке. Энн притянула к себе блокнот и принялась делать пометки, задавая уточняющие вопросы. — И вы говорите, что он не был пьян? Насколько вы уверены? — Я абсолютно уверена. Я ведь разговаривала с ним… И моя дочка боится пьяных, да и вообще чужих… Он внушил ей доверие. — И буквально через полчаса вы встретили его грузовик? — Да, — женщина занервничала, опустила глаза, затеребила очки. Она скормила Энн историю про то, что её муж потерял управление, и машина едва не врезалась в грузовик. Столкновения было не избежать, поэтому водитель свернул с дороги: грузовик разбился, а легковушке удалось затормозить чуть дальше. Они вызвали полицию из ближайшего таксофона на заправке и уехали, боясь, что их в чём-нибудь заподозрят и начнут таскать по судам. Она явно чего-то недоговаривала, но Энн сочла, что сейчас не стоит на неё давить. Она записала заявление женщины и её данные, попросила не уезжать из города и отпустила, а сама задумалась. Она далека была от того, чтобы поверить безумному заявлению Регины, но тут ведь явно дело нечисто. Трезвый парень приводит убежавшего ребёнка к родителям, а уже через полчаса попадает в автокатастрофу, в стельку пьяный? Он что, выхлебал за это время несколько литров пива или бутылку виски? Женщина врёт, и на самом деле он был пьян? Зачем ей врать? Попала под влияние Регины? Богатая белая дама — под влияние бедной, немолодой и не особенно умной индианки? Маловероятная версия. Может, что-то напутали в морге? Вот это уже больше похоже на правду. Тогда Регина не такая уж сумасшедшая — только правительство, конечно, ни при чём! Энн порылась среди листовок с объявлениями о пропавших людях и под одной из них с надписью «Вы не видели Джорджа?» нашла фотографию Ральфа. Высокий крепкий парень в джинсах и ярко-красной клетчатой рубашке с закатанными рукавами стоял, прислонившись спиной к колесу огромной фуры. Браслеты на руках, деревянные бусы на шее и длинные чёрные волосы, заплетённые в две косы, выдавали его расу, но больше всего Энн зацепило его лицо. Открытое, приятное и смелое лицо человека, которому готова доверять даже запуганная маленькая девочка. Детектив Энн Макгоуэн, которая работала в полиции уже пятнадцать лет, выдубивших её шкуру до носорожьего состояния, вдруг ощутила укол жалости. С фотографии улыбался хороший человек. Не беспечный мудак, который напился и сел за руль своей многотонной фуры, а человек, ставший жертвой обстоятельств. Единственный сын одинокой немолодой женщины, которая теперь потеряла самое важное, что было у неё в жизни. И теперь он мёртв, а великое множество мерзавцев всё ещё топчут эту землю, и всё это так несправедливо, что хочется напиться… Но лучше — сделать то единственное, что она всё ещё может для него сделать. Есть простой способ проверить, тот ли человек похоронен. Надо добыть зубную карту Ральфа Сильный Шторм и сравнить её с зубной картой, которую составил судмедэксперт, вскрывавший тело погибшего. Может, и впрямь удастся выявить путаницу. Энн подняла трубку телефона и подвинула к себе телефонный справочник.***
Он включался и… …выключался, как лампочка. Кто-то щёлкает переключа… — Повторите инъекцию! — слышится издалека. — Ну и метабо… И снова темнота и тишина. Потом свет, два расплывающихся лица в очках — безбородое и бородатое… Отпустите, ну что я вам сделал?.. И опять во тьму. Ральф медленно приходил в себя. Что за тяжесть давит на грудь?.. А, это кабина фуры сплющилась и раздавила его, как насекомое — хрусть! Ремень безопасности застрял, не расстегнуть, не выбраться, и он умер, раздавленный в металлическом капкане… Чей-то голос доносится будто сквозь толщу воды — они что, опять его топят?! Он дёрнулся, стряхивая лекарственный дурман, открыл глаза и прямо перед собой увидел лицо человека. Инстинктивно попытался отпрянуть, но некуда: он привязан. Отвернулся было, но его голову тут же вернула на место чужая рука, сухая и такая горячая, будто её обладатель сгорал от гриппа. — Ну нет уж, мы тут так славно лежим, будь добр смотреть на меня! — прошептал рыжий — тот самый рыжий. И он… лежал на Ральфе — та самая тяжесть, не дающая вздохнуть. Ярко-голубые глаза изучали его лицо с отчуждённым вниманием натуралиста. — Здоровенное сильное животное, — протянул рыжий. — Интересно, почему ты не сопротивляешься? — он сделал паузу, будто приглашая Ральфа ответить, однако ответа так и не дождался. — Может, это у тебя в крови, — задумчиво продолжил он и стиснул горячими пальцами подбородок Ральфа. — Ну, знаешь, белые отняли у вас землю и всё такое, а вы такие — ну л-а-а-адно… — он сделал унылое лицо, опустив уголки губ вниз. У Ральфа не было сил злиться или вдумываться в его слова — он всё ещё не пришёл в себя после лекарств, у него болела спина там, где её кололи большой иглой, проникающей в самую кость, у него кружилась голова, а веки смыкались сами собой. — Эй! — рыжий шлёпнул его по щеке — не больно, но обидно. Точнее, в прошлой, настоящей жизни Ральфу было бы обидно, а сейчас он почувствовал лишь отголосок прежних чувств. — Не смей подо мной засыпать! Подо мной ещё никто не засыпал! Он заёрзал, устраиваясь поудобнее; спина отозвалась болью, и Ральф не сдержал стона. Рыжий обрадовался: — Ого, уже? Я ж ещё даже не потрогал тебя! Что… Что он делает?! Его ладонь забралась под больничную рубашку, коснулась груди. Ральф слабо дёрнулся в ремнях, пытаясь избавиться от этой гадкой ползучей руки. — Наконец-то хоть какой-то признак жизни! А то лежишь тут, бревно-бревном… И бесишь! — прошипел он вдруг с такой яростью, что Ральф вздрогнул. — Как же ты меня бесишь! Ты должен бороться! А ты… лежишь тут, как… корова! Он снова заёрзал, и Ральф стиснул зубы, чтобы ни звуком не выдать себя. Джейсон меж тем шарил у него под рубашкой, небрежно стискивая в пальцах соски: — А знаешь, что они с тобой сделают?.. Вырежут твоё бычье сердце. Да-да, и вставят одному там старикашке-миллионеру… Ему нравилось издеваться. Если докторов Ральф ещё мог оправдать, думая, что они стараются ради науки, ради спасения других, то этому сукиному сыну просто нравилось издеваться и добиваться реакции! Если бы освободиться!.. Ральф представил, как он вскакивает с кровати, сбрасывая рыжего на пол, и бьёт, разбивая смазливое наглое лицо… Тогда-то он наконец-то перестанет улыбаться! Он вдруг бешено рванулся, напрягая все мышцы; ремни затрещали, рыжий едва не скатился на пол, но удержался, вцепившись в Ральфа. — О! Вот это я понимаю! Теперь ты наконец-то показал, что ты Сидящий Бык, а не Лежащая Корова! — радостно завопил он. Ремни не поддались, а все попытки освободиться, кажется, только радовали сукиного сына. Нет, он ничего не сможет с ним поделать. Он привык бороться, но сейчас сопротивляться бессмысленно, остаётся одно — сбежать. Ральф прекратил дёргаться и закрыл глаза, расслабился. «Рикки! Рикки!» — мысленно позвал он. И палата пропала; вместо неё вокруг выросла светлая комната, и нарисованный человек, улыбаясь, протянул ему руку… Джейсон расстроенно цокнул языком, когда могучее смуглое тело под ним обмякло. — Эй, куда? — он снова шлёпнул Ральфа по щеке, сначала слабенько, потом сильнее. Обритая голова безвольно перекатилась, но веки так и не поднялись. Может, он притворяется? Притворяется, что вырубился, а потом как прыгнет! Джейсон, распластавшись на Ральфе, лизнул его в ухо. Никакой реакции. На лице — расслабленное выражение и, кажется, даже улыбка. Джейсон вздохнул и сполз с него, потом резко обернулся и схватил с криком: — Попался!! Но Ральф даже не дёрнулся. Точно вырубился. Ну, его так накачивают лекарствами, что и неудивительно. Джейсон разочарованно вздохнул и наконец сделал то, для чего его сюда и послали — отстегнул ремни. Санитары всё ещё помнили, как здорово этот парень намял им бока в прошлый раз, поэтому перестраховывались и посылали того, кто точно мог сладить со здоровяком. — Ну, до встречи, спящая красавица. Он погладил бритую голову и чмокнул Ральфа в пухлые губы, а потом вышел из палаты, весело насвистывая что-то из репертуара Мадонны.***
— Я вижу, что в реальности произошло что-то неприятное, — задумчиво проговорил Рикки, разглядывая Ральфа. Тот опустил голову, глядя на кружку с чаем в своих руках. Он накрепко запомнил, что о неприятном говорить нельзя, вот и не рассказывал ничего ни о том, как из него выкачивают кровь и спинной мозг, ни о том, как над ним издевался рыжий негодяй (хоть бы раз ему врезать, а?). На мгновение нарисованная комната померкла, Ральф вздрогнул и поднял взгляд. Через нежный рисунок в стиле японского аниме что-то проступало — что-то настоящее. На мгновение он увидел изображение, яркое, как фотография: тёмная витрина, в которой отражается улица и высокий тощий парень со светлыми кудрявыми волосами, а за спиной у него стоит рыжий — тот самый рыжий, и глаза у него светятся ярко-синим. Изображение мелькнуло и исчезло, а Рикки будто ничего и не заметил: подсел поближе и заговорил: — Вот и у меня в реальности всё время происходит что-то плохое. Я хотел кое-что тебе предложить, — сказал он, заглядывая Ральфу в лицо. — Останься со мной. Я… — он вскочил и принялся расхаживать по комнате. — Я и раньше думал остаться тут навсегда, но не мог решиться, потому что был один. А с тобой не страшно. Будем вдвоём. Будем читать, слушать музыку, разговаривать… даже фильмы можем смотреть! Какой твой любимый фильм? Ральф усмехнулся (точнее, усмехнулся его красивый образ): — Долларовая трилогия с Клинтом Иствудом. Это целых три фильма. — Вот покажешь мне его… И я ещё подумал… со временем я смогу расшириться. Пока тут только одна комната, но я попробую выстроить целый замок. Если стены будут крепкими, и я смогу всё это держать… Внутри стен можно будет даже сад сделать! Так что думаешь? — он остановился и с надеждой посмотрел на Ральфа. — Ты предлагаешь мне остаться здесь? И не возвращаться… — Да. Не возвращаться в реальность, — Рикки подошёл к нему и сел на корточки, глядя снизу вверх. — Что там хорошего?.. — Сейчас — ничего. Но ведь всё может измениться… — пробормотал Ральф, избегая его взгляда. Он не особенно верил в то, что говорил. В реальности его топили, мучили, не считали за человека. Он вообще не был уверен, жив ли — может, это такая извращённая форма ада. А здесь — здесь он мог выглядеть как раньше, здесь у него ничего не болело, никто не оскорблял. Здесь был Рикки, и хотя в нарисованной комнате происходили порой странные вещи, Ральф не хотел бы её лишиться. — А если я соглашусь, смогу я потом передумать? Рикки покачал головой: — В этом гвоздика… то есть загвоздка. Если согласишься, то я запру двери, и мы останемся здесь навсегда. — А если в реальности… случится что-то плохое? — Ты даже не узнаешь об этом. Тут всё будет иначе, время будет течь по-другому... У нас будет целая жизнь! Ну как? Согласен? — Рикки взял его за руки, улыбаясь той половиной лица, что была на виду. Если он сейчас согласится, то полностью оставит надежду всё-таки выбраться из ужасной лаборатории. «Что хорошего в реальности?» — говорит Рикки, но вообще-то в реальности много всего хорошего! Много людей, которых Ральф хотел бы повидать ещё раз. Много мест, в которых он никогда не бывал. Много навыков, которые он хотел бы освоить. Он ведь мечтал построить для мамы большой красивый дом, обзавестись постоянным парнем, купить спортивный автомобиль, сделать татуировку, поездить по стране, сходить в поход в горы, научиться рисовать, кататься верхом, купить мотоцикл… да о чём он только не мечтал! Ему ведь было всего двадцать два, казалось, что впереди вся жизнь! Но той жизни у него больше нет. Выбор стоит между нарисованной комнатой и баком с зеленоватой водой… о которой лучше не думать, чтобы снова не накрыло паникой. Разве же это выбор? И всё-таки он не мог отказаться от надежды. — Мне надо подумать, — сказал он. Рикки кивнул, тщетно пытаясь скрыть разочарование, и отпустил его руки. — Только думай быстрее, — сказал он. — Мне так надоело возвращаться в реальный мир!