Мангуст и Шторм

      В спальне Миранды царил приятный полумрак. Мягко гудел кондиционер, выставленный на комфортные 23 градуса; плотные шторы закрывали путь опаляющим солнечным лучам. Легко было забыть о том, что на улице сейчас около сорока градусов и плавится асфальт.       Миранда с удовольствием потянулась на шероховатых льняных простынях, всё ещё чувствуя в теле приятное расслабление, и положила руку на грудь Джейсона. Кожа у него была бархатистая и слишком горячая, но в прохладе спальни это было даже приятно. Вот кто никогда не будет трогать женщину холодными руками или пытаться погреть об неё ледяные ноги!       Машинально поглаживая его, Миранда наткнулась рукой на что-то прохладное и гладкое. Присмотревшись, она поняла, что это пластиковый ошейник. Из любопытства она потянула за него и вздрогнула: на мгновение показалось, что у ошейника десятки тоненьких ножек, как у тропического насекомого. Эти ножки вроде бы на мгновение высунулись из кожи Джейсона, но, возможно, ей просто почудилось в полумраке?       Он мягко убрал её руку от своей шеи.       — Чуточка боли — это по мне, но не такой, — сказал Джейсон, пробегая языком по кончикам её пальцев.       — Что это за штука?       — А, это так, эксперимент нашего друга профессора.       — Эксперимент? — Миранда приподнялась, внимательно разглядывая его. Он отвечал безмятежным взглядом и неизменной улыбкой.       Она хорошо знала, что составляет предмет научного интереса их общего друга. Он не экспериментировал с обычными людьми, считая, что наука уже знает всё, что нужно знать на этот счёт.       — Так ты, значит, тоже… Как это политкорректно называется?       Он засмеялся:       — Я похож на человека, которого волнует политкорректность? Как хочешь, так и называй — медики говорят «вариация», обычные люди — «мутант».       Так вот почему он такой горячий!       — В чём заключается твоя вариация? — поинтересовалась она. — Не только ведь в температуре тела!       — Ах, какая женщина! — вздохнул Джейсон. — И температуру мне успела измерить!       — Не паясничай, — оборвала она его. У него было много достоинств — молодость, красота, абсолютная бесстыдность и огромный энтузиазм в постели — но вот характер в число этих достоинств не входил. Порой ей хотелось его придушить подушкой. Если б можно было поставить его на беззвучный режим, как телевизор, то она бы с удовольствием оставила бы его у себя… можно даже привязанного к постели, в других комнатах он без надобности. Упаси боже привести его к знакомым!       — Может, моя вариация — то, что я так хорош в сексе? — предположил Джейсон.       — Я видала и получше, — мгновенно парировала Миранда, которая считала, что таких наглецов надо осаживать. На самом деле она не могла припомнить никого лучше него.       — Не-е-ет, — потрясённо выдохнул Джейсон. — Дай мне его телефон! Я найду его, трахну и тогда стану лучше всех!       Она расхохоталась от неожиданности:       — Знаешь, по-моему, твоя вариация — то, что ты психованный, как бешеная лисица!       — Я покажу тебе свою вариацию, — пообещал Джейсон, переворачиваясь на живот. — Но только если ты ответишь мне на один вопрос.       — Ну? — она заподозрила подвох, поэтому её тон мигом сделался холодным, как айсберг.       Его голубые глаза сверкнули — ей показалось, что в буквальном смысле.       — Я ни капельки не верю, что ты хочешь поставить папашу на ноги от большой любви к нему. Зачем тебе всё это на самом деле?       Она задумалась, потом усмехнулась: почему бы и не рассказать? Ей это никак не повредит.       — Налей мне выпить, — приказала она. Он тут же вскочил и наклонился к мини-бару. Она вздохнула, разглядывая его сзади: нет, за такую задницу и ноги можно простить чересчур длинный язык!       Хотя длина языка — это, пожалуй, достоинство…       Он смешал мартини, и она села, опираясь на подушки. Отпила глоток, собираясь с мыслями.       — Видишь ли, мой отец никогда не был образцовым семьянином. После развода с моей матерью он был женат три раза, любовниц я даже не считала. А вот детей, кроме меня, у него не было.       Миранда безрадостно усмехнулась: она подозревала, что папаша перенёс какое-то венерическое заболевание и стал бесплоден, но Джейсону такие подробности было знать незачем.       — …по крайней мере, я думала, что не было, — желчно сказала она. — Но когда он свалился с первым сердечным приступом, ко мне пришёл его юрист и поделился кое-какой информацией. Оказывается, папаша всё же заделал в юности ещё одного ребёнка, о котором предпочёл забыть на долгие годы. Ни я, ни моя мать ничего о нём не знали, отец не помогал им, не отправлял деньги и вряд ли вообще вспоминал о нём. Но на старости лет вдруг проснулся и упомянул его в завещании. И отписал ему половину состояния! — выплюнула Миранда и замолчала, пытаясь справиться с эмоциями.       Старик держал её при себе, она терпела его характер и перепады настроения, училась управлять его компанией, завоёвывала авторитет среди старых мужиков из совета директоров, для которых долгое время была «дочкой босса, которая ни в чём не разбирается». Она училась, она ездила на встречи, она разбиралась в финансах, налогах, бухгалтерии. Она зарабатывала своё право на эти деньги. Она заработала это право кровью, потом и слезами, бессонными ночами, бесконечными унижениями.       А потом отец парой строчек отнял у неё половину всего, что она заслужила, и отдал незнакомому человеку.       Конечно, она нашла брата, как только о нём услышала, вот только повидаться не довелось: у него было слабое сердце, как и у отца, он умер в шестьдесят. Она побывала на его похоронах, узнала, каким он был: жалким неудачником, учителем литературы из обычной школы в пригороде. Гены отца не помогли ему добиться успеха. Он даже женился поздно, и жену выбрал под стать, унылую библиотекаршу, такую же, как и он сам.       Но самое плохое, что они успели произвести на свет наследника. Наследника, которому мог отойти большой куш.       Миранда опомнилась, поняв, что дала волю эмоциям, и поспешила придать лицу обычное холодное выражение. Джейсон был — весь внимание: подался вперёд, чтобы не пропустить ни слова. Какой любознательный.       — И моя восхитительная госпожа решила, что этого так не оставит? — поинтересовался он.       Миранда сухо улыбнулась:       — Разумеется. К счастью, наш друг профессор пообещал, что вернёт папашу к жизни, и мы переубедим его насчёт завещания.       Она не стала рассказывать, что первой мыслью было попросту избавиться от племянника. Но едва она поделилась этой мыслью с профессором, у которого было много полезных связей, в том числе среди людей, способных решить небольшое семейное недоразумение, как племянничек подсунул ей свинью: без вести пропал. Она не могла так рисковать. Что, если он объявится в самый неподходящий момент?       — Да, профессор умеет убеждать людей, — пробормотал Джейсон. Его рука на мгновение коснулась ошейника, вечная улыбка исчезла с лица. Но уже через секунду он снова улыбался.       — Очень интересная история, очень! — воскликнул он, вскакивая с кровати и принимаясь одеваться. Миранда приподняла брови:       — Эй. Ты обещал показать мне…       — О, я соврал, — перебил её Джейсон, застёгивая брюки и улыбаясь ещё ослепительнее, чем обычно. — Я просто хотел узнать, в чём тут дело — веришь, нет — ночами не спал, думал об этом!       Она не слишком удивилась или огорчилась. Ей ведь было шестьдесят, а не двадцать.       — Ах ты маленькая шлюшка, — сказала она почти ласково. — Я ведь тебя теперь уничтожу.       Накинув пиджак, он повернулся, и теперь она могла бы поклясться, что ярко-голубые глаза засветились, будто в голове у него загорелся прожектор.       — Если б я получал по доллару каждый раз, как это слышал, то был бы уже богаче твоего братца, — сказал он и послал ей воздушный поцелуй.       Когда дверь за ним закрылась, Миранда допила коктейль и откинулась на подушки. Она не думала, что проиграла в этой своеобразной схватке. В конце концов, такого хорошего секса у неё не было, пожалуй, никогда в жизни. А отомстить ему за обман будет очень просто. Он ведь тоже кое-что насчёт себя выдал.       Он до смерти боится профессора. Один звонок с просьбой проучить — и Джейсона ждёт наказание. Она не знала, какое, но догадывалась: удовольствия от него Джейсон не получит.

***

      — Вынужден с сожалением констатировать, что процесс эпиморфоза пронаблюдать не удастся, — сказал умнейший ассистент профессора, сверкнув очками. — Заживление происходит ожидаемо быстро, однако никаких признаков бластемы не обнаружено. По всей видимости, в конечностях особи нет стволовых клеток и нейронов.       — Что ж, это тоже результат, верно?       Профессор остановился рядом с телом подопытного, разглядывая его почти любовно. Подопытный был в ингаляционной маске, через которую безостановочно подавался наркоз — иначе он чересчур быстро приходил в себя. Требовалось непрерывное воздействие. И убить его было не так-то просто, именно поэтому останавливать все биологические процессы в организме подопытного приходилось в ходе утопления — разумеется, профессор выбрал бы более гуманный метод, если б мог; в его намерения вовсе не входило причинять подопытному страдания.       Как жаль, что скоро придётся расстаться с подопытным навсегда! Профессор без устали трудился и уже создал несколько прототипов сыворотки на основе клеток крови и спинного мозга этой удивительной вариации человека; предварительные опыты на мышах дали потрясающие результаты, поэтому в скором времени сыворотку планировалось ввести мистеру Окленду. И если она подтвердит гипотезу профессора и укрепит изношенный организм, то следующий шаг — пересадка здорового сердца.       У профессора была ещё одна гипотеза — безумная, а может, гениальная (ведь в конце концов, гениальной называют ту безумную гипотезу, которая подтверждается), что особь сможет вырастить новое сердце и вновь вернётся к жизни, однако организм особи оказался не в силах вырастить даже конечность.       Рядом послышалось деликатное покашливание, и умнейший ассистент заметил:       — Кажется, вы всё-таки расстроены?       — Я расстроен тем, что мы его потеряем. Только подумайте, сколько возможностей мы упускаем из-за того, что мисс Окленд не хочет ждать! Как особь отреагирует на вирус? А что, если это будет ВИЧ? Как отреагирует на облучение радиацией? А если вырастить раковую опухоль, что с нею сделает этот организм? — профессор снял очки и принялся протирать — признак высшей степени расстройства.       — У нас всё же останутся клетки его тела… — напомнил ассистент, и профессор, мало утешенный клетками, покачал седой головой.       — Можете отключать его от наркоза, — сказал он медбрату. — Увезите в палату. Наблюдайте. Если особь впадёт в ажитацию — введите обычную дозу транквилизатора.       Медбратья захлопотали вокруг подопытного.

***

      И снова бак с водой!       Ральф забился, не оставляя надежды выбраться, но тут бак куда-то поехал, сплющился, сдавил его со всех сторон. По другую сторону толстого стекла стоял отец, закрывая лицо рукой. Сквозь пальцы текла кровь.       «Вытащи меня!» — но он даже не взглянул на Ральфа.       Рядом с отцом стояла, понурившись, ещё одна фигура… высокий нарисованный человек с длинными волосами, закрывающими половину лица.       «Рикки! Помоги мне!»       Рикки подошёл к баку, положил ладонь на стекло. Ральф потянулся к его руке, но Рикки печально покачал головой.       «Это всё так неприятно! Не будем об этом говорить».       «Рикки!!»       Откуда-то появилась мама с дубинкой в руках. Ударила по стеклу, и вода хлынула на пол…       Ральф очнулся с бешено колотящимся сердцем, весь в поту, хватая воздух ртом. Та же палата! Те же стены, которые он ненавидел!       Что с ним опять делали? Когда он окончательно сойдёт с ума в этом кошмаре? Может, и лучше, чтобы он сошёл с ума и перестал страдать…       Он перевернулся на бок: глаза всё ещё слипались. Опять усыпляли его… Пусть бы уже усыпили окончательно и тогда уже делали, что хотят!       Что-то было не так. Странное чувство.       Руки. С ними что-то не так. Ральф поднёс к лицу обе руки, заторможено поворачивая их туда-сюда. Они всегда так выглядели, или?.. Вроде бы в человеческом организме всё должно быть симметрично, но он уже плохо понимал, что правда, а что нет.       Он на какое-то время отрубился, но потом снова очнулся, подскочил в постели и уставился на свои руки.       Правой кисти не было.       Правое запястье заканчивалось аккуратной гладкой культей.       — Нет-нет-нет-нет-нет…       Ральф крепко зажмурился и снова лёг в постель. Конечно, он просто не очнулся окончательно. Ему приснился новый кошмар, только и всего.       Он сделал глубокий вдох, приказывая себе успокоиться. Ему показалось. Он сейчас откроет глаза, и обе кисти будут на месте.       Живот свело судорогой при одной мысли, что… но он погнал эту мысль поганой метлой. Какие глупости! Он даже немного усмехнулся.       Вот сейчас. Сейчас он откроет глаза.       Ральф почувствовал, что из-под закрытых век потекли слёзы, и стиснул зубы: нет, не смей. Это всё неправда.       Он выдохнул, открыл глаза.       Руки не было.       — Нет-нет-нет-нет-нет…       Он твердил это, беспорядочно лупя культей об кровать и заливаясь слезами. Этого не может быть просто потому, что не может! Это несправедливо! Его столько мучили, разве он заслужил мучиться и дальше?! Ведь теперь должно случиться что-то хорошее!! Есть же предел количеству горя, которое может вынести человек?!       — Ральф! Ральф!! Тише, тише, всё хорошо…       Синие комбинезоны, которые направились было в палату Ральфа, обнаружили, что их вмешательство больше не требуется: он лежал неподвижно, лицом вниз, неловко подвернув под себя покалеченную руку. Решив, что он вырубился после приступа бешенства, санитары пожали плечами и вышли из палаты.       — …Ральф…       Нарисованная комната проступала словно сквозь туман — размытые цветные пятна, из которых мало-помалу складывались, на глазах обретая чёткость, знакомые очертания. На него с тревогой глядел Рикки:       — Я не мог тебя дозваться несколько дней. Как хорошо, что ты пришёл, Ральф, я соскучился!       — …они отрубили мне руку, — сказал Ральф. — Рикки, они отрубили мне…       — Что за шутки?! — возразил Рикки, отшатнувшись. — Тебе просто приснился кошмар!       — Нет!! Они отрубили мне руку!!       До того комнату заливало солнце, но тут оно скрылось, и где-то далеко заворчал гром. Рикки, и без того бледный, побледнел ещё сильнее.       — Перестань. Не глупи. Посмотри на свои руки, вот они: обе на месте!       — На свои?!       Ральф посмотрел на «себя» — точнее, на тот образ, который он нарисовал и поселил в комнате. Высокий длинноволосый красавец в любимом пончо, связанном мамой. Ложь от начала и до конца.       На пончо вдруг проступили пятна крови, которые не скрыл даже яркий цветной узор. Кровь быстро пропитала его насквозь, на ткани появились дыры, и пончо стало похоже на грязную тряпку.       — Пе… перестань!! — отчаянно взвизгнул Рикки и попятился, закрывая лицо руками. — Мы договаривались!! Никакого… плохого, дурного, злого!       За окном громыхнуло сильнее; налетел ветер и заколыхал картины в общей «галерее памяти». Зловеще закачалась картина с окровавленной детской площадкой.       Ральф подумал о себе. О себе настоящем — обритом, исколотом иглами, одурманенном лекарствами; о себе-лабораторной крысе, умиравшей и воскресавшей под равнодушными изучающими взглядами. О себе, одетом в позорную больничную рубашку с завязками на спине; о себе с одной-единственной рукой.       — Посмотри на меня, Рикки!       Тот упорно замотал головой, продолжая закрывать лицо руками.       Ветер всё усиливался, страницы книги начали перелистываться с бешеной скоростью, цветы в вазах вдруг разом завяли.       — Ральф, дай я тебе помогу, — пробормотал Рикки умоляющим голосом, едва слышным за воем ветра. — Я помогу тебе успокоиться, только подпусти…       — Не надо меня успокаивать!       За окном блеснула молния, и в это мгновение Ральфу показалось, что в жутком потустороннем свете он увидел не нарисованную комнату, а такую же палату, как у него — а может, свою собственную?       Ветер развевал длинные волосы Рикки, и теперь стало понятно, почему они всегда закрывали одну сторону его лица. Он был не дорисован. Второй глаз был лишь намечен штрихом.       — Почему ты не остался со мной?! — закричал Рикки. — Зачем ты вернулся в реальность?! Если бы ты остался тут, ничего этого бы не было! Рука была бы на месте!       ШАРАХ! Раскат был такой оглушительный, что у Ральфа зазвенело в голове. Снова мелькнула молния; послышался треск — это ветер сорвал и унёс в окно лёгкие занавески.       — Мне надоело обманывать себя! — закричал Ральф. — Сколько можно молчать о плохом?! Я не могу делать вид, что всё нормально! НЕ НОРМАЛЬНО!! НИЧЕГО не нормально!! — заорал он. — Ни здесь! Ни в реальности! Я не буду больше притворяться!       От следующего раската комната содрогнулась; хлопнули створки окон, со звоном посыпалось стекло. Хлынул дождь, и Ральф попятился, чувствуя, как вода касается его ступней.       — Пусти меня! Я помогу тебе, всё будет хорошо! — слышал он голос Рикки.       — Ты мне не помогаешь!       — Я пытаюсь! — заорал в ответ Рикки. — Я построил убежище!       — Это не убежище! Это ловушка!!       — Нет!! — Рикки замотал головой, сжав её обеими руками. — Перестань!! Стоп!! Стоп!!!       Молнии теперь сверкали беспрерывно; от раскатов грома Ральф почти оглох. В лицо хлестал дождь, вода поднималась так быстро, что он и оглянуться не успел, как она подползла уже к щиколоткам. Он залез на сиденье дивана, а потом и на спинку. В очередной вспышке он увидел, что картины из галереи памяти одна за другой плюхаются в воду, поднимая тучи брызг. Тонкая фигура Рикки бледнела, будто её стирал ластик.       Что они наделали?..       — Рикки!! — закричал Ральф, пытаясь перекричать вой ветра и раскаты грома. — Остановись!       Пол вдруг накренился, вся мебель поехала в сторону. ТР-Р-РЕСЬ! — раздался треск, как будто рвалась сама ткань реальности, и одна стена нарисованной комнаты медленно отделилась от трёх остальных и исчезла в кромешной тьме.       — Нет! Рикки!!       Медленно кружась, в пропасть летели увядшие цветы. Стол весело, как ребёнок по горке, проехал по накренившемуся полу и ухнул в бездну. Полосатый коврик унёсся вдаль, как ковёр-самолёт, размахивая бахромой. Падали кружки и стулья, грузно ползли кресла, диван, в который вцепился Ральф, медленно приближался к краю.       — Рикки!!       — Слишком поздно, — услышал он вдруг странно спокойный голос и увидел полустёртую фигуру Рикки. Тот стоял на краю, ветер развевал его длинные чёрные волосы.       — Прощай.       Тонкая фигура раскинула руки и бесшумно упала за край, растаяв во тьме.       В следующее мгновение Ральф открыл глаза и очутился у себя в палате. Тщетно он звал Рикки, тщетно снова и снова пытался усилием воли представить себя в нарисованной комнате — таинственный друг сгинул, как будто его никогда и не было.

***

      Момент был значительный. Вокруг постели Джозефа Окленда собрались ассистенты профессора, совсем оттеснив Кори, которая скромно стояла в углу. Она тут, пожалуй, была единственной, кто переживал не за успех эксперимента, а за благополучие старика. Конечно, мистер О. считай что мёртв, хуже этого ничего не выдумаешь, но кто знает? Кори казалось, что она понимает беднягу: он хотел, чтоб его оставили в покое, а этого пока не предвиделось.       Кори вытянула шею, чтобы получше разглядеть, что происходит. Профессору поднесли стальной кейс с тремя ампулами. Кори знала, что в них таинственная экспериментальная сыворотка, которая вроде как могла поставить мистера О. на ноги.       Вся комната будто замерла, пока профессор собственноручно вводил лекарство через катетер. Затем потянулись долгие минуты ожидания, перемежаемые только писком аппаратов.       Ничего не произошло. Восковые щёки мистера О. не порозовели, его безжизненные конечности не зашевелились, пергаментные веки не поднялись. Кори тихонько перевела дух, поняв, что всё это время не дышала.       — Мы, конечно, не можем ожидать немедленного результата, — сказал профессор, сунув руки в карманы халата. — Это всё же не поцелуй прекрасного принца, а наш пациент — не Белоснежка.       Ассистенты как по команде захихикали.       — Следите за показателями, — обратился профессор к Кори. — Докладывайте мне напрямую о малейших изменениях. Мы в любом случае, — повернулся он к ассистентам, — будем готовиться к пересадке сердца.       Ассистенты потянулись к выходу, а Кори присела на стул возле мистера О. и украдкой погладила его по пергаментной руке. На мгновение ей показалось, что редкие ресницы старика всё-таки дрогнули, но наверное, это просто тень так упала.