Nature morte

На встрече с Костей Миха ведёт себя как обычно: нервно и дёргано, будто собирается распахнуть свой плащ, а под ним ничего не окажется. Он не понимает, как Влад его натолкнул, не уговаривая, будто знал, что в противном случае Миху и на прицепе было бы сюда не затащить. В любом случае Горшок сам предложил вписаться, только теперь смутно понимая, что его как бы и не просили. Вот и отдувается. Назвался груздем, иди нахуй. Горшок не понимает, как их бредовая, почти односторонняя переписка стала полноценным диалогом, в который можно нырнуть и проплавать до четырёх утра баттерфляем, когда одному из них вставать в семь. И это не Михе — над чем он постоянно ржёт, не забывая напоминать Владу, неизменно присылающему дурацкие стикеры на любой случай жизни. А Михе привольно. У него-то репетиции позднее. На днях бесцельно заговорили про съёмки — Влад был не в настроении, Горшок поинтересовался, что случилось. Выяснилось, что не идёт один эпизод — запарывает Костян, за ним оступается Владос. Пару дублей уже слили, а их всего-то несколько. Миша, как небезразличный собеседник, спросил, в чём причина. Влад молвил человеческим голосом в голосовом — не могут настроиться на нужную волну, Князь говорит — так бы Горшок не сделал. Миха вызверивается, перестаёт попадать по буквам на клавиатуре, печатая ахинею и уповая только на Т9, который «говно» меняет на «главный», лишая Влада зубодробящих конструкций, зато выставляя Миху в свете хоть сколько-нибудь воспитанного человека. То-то Андрюха знает, как бы он сделал! А дальше Горшок из любопытства не может остаться в стороне, ему позарез надо знать, где у них затык. Вытряхивает контакт Кости и без здрасте, без до свидания — без мыла лезет в душу: Gorshenev: Че там у тебя не получается? Следом пишет Владу: Gorshenev: Разберемся. А Влад в ответ колобок с сердцами вместо глаз. Ну вот и сидит Миха, поцеживая безалкогольное, высококислородное пиво, по вкусу похожее на ссаньё, и объясняет, каким был бы эмоциональный отклик на… — Не было там Андрюхи… Реник был, и Шурка. Лось перетрухал и за очечи схватился… Ладно, работаем с тем, что есть, каким бы оно ни было. — Миха, а Горшок? — А чё Горшок? Пересрал твой Горшок, понимаешь, да? Образ — это, конечно, круто, но у Горшка не стальные яйца — сохранить морду лица, когда у глотки нож. Человеческого туда добавь, что ли… — Андрей приблизительно то же сказал, — Миха через силу улыбается. — Слушайте Андрюху на самом деле. Он между концертами и дельные советы давать умеет. Только в последние пятнадцать минут у них получается выжать из разговора максимум. Горшок понимает всю философскую подоплёку афоризма «не хочешь срать — не мучай жопу». Расходятся они после обеда. Костян с почеркушками в записной книжке, насмотревшийся его жестов и мимики — пусть ретранслирует в игру теперь, а Миха с тягостным чувством на душе. Стоит, курит и никак не решается написать Князю. Как пиздюк, ей-богу. Gorshenev: А я бы хотел, чтобы ты там был Тогда, с бандитами knуаzevandrei: Я бы тоже хотел, чтобы ты ко мне в армию приехал Хотеть Мишка не вредно Gorshenev: печатает… печатает… Был в сети пять минут назад.

***

Так выходит, что с Владом они ведут высокоинтеллектуальные беседы преимущественно ночью. Не вечером, а глубоко заполночь, когда в онлайне остаются прожжённые совы и кромешные одиночки. Днём оба заняты, так Влад ещё из Питера в Москву мотается как минимум раз в неделю, потому что у него там другие проекты подвисают, пока он тут в «Короле и Шуте» по уши погряз. А Миха ему спать не даёт. Горшку почти совестно. Влад вечно усталый такой, хотя убеждает, что ему не в напряг, Миха верит. Уставший… Как раз для отыгрыша Андрюхи в одиннадцатом. Интересно, а брюшко ему графикой присобачат или оставят таким?.. Миха посмеивается и откладывает сценарий новой пьесы, которую будут ставить в театре — Островский подсобил всей русской драматургии, только одни его пьесы можно ставить пару сезонов, не повторяясь. Галерея персонажей обширная, тут тебе и нищенка Феклуша, и сухая формалистка Кабаниха. Горшок снимает очки и смахивает блокировку с экрана. Ни к ночи будет помянут. v_konoplev: Михаил Юрьевич, не хотите прогуляться? На часах половина второго ночи. Миха неподдельно удивляется — в последний раз, когда он отрывал глаза, время близилось к двенадцати. Gorshenev: Бухой что ли? Куда вызывать машину? v_konoplev: Никуда не нужно. Я у вас под окнами Gorshenev: Маньяк емое Я спускаюсь Потихоньку наступает лето. Свежее, несмелое, с гудками машин, сопровождаемых криками нервных водителей, желающих собственными руками проталкивать пробки, которые закупоривают движение по всему городу на клятые часы, пением птиц и звонкими окликами матерей, загоняющих своих чад домой до следующего дня. Погода шепчет, хотя ночами всё ещё свежо. Весна обновляет природу. Месяц назад в проталинах всплывали экземпляры шкалы Бристоля, сейчас везде зеленеет сочная травка. Влад действительно стоит под окнами, ходит из стороны в сторону по бордюру, таращится в телефон, тускло освещающий его лицо. Как подходит Горшок, телефон он прячет в карман, переключая внимание на Миху. — Бессонница? — Усмехается Горшок, потягиваясь — жопа квадратная от стула. Миша только сейчас понимает, что весь день сидел не вставая, разучивая роль. В голове теперь каша, с новым материалом нужно переспать, тогда он дастся проще. — Да, не спится что-то. Я уже сколько в Питере, а почти ничего не видел, кроме сапсана, — признаётся Влад, пиная камушек. — Нехорошо, — Горшок подхватывает порыв и отфутболивает камушек к канализационному люку. — Поможете исправить? — Влад глазеет на Миху всё то время, как Горшок подошёл. От Влада правда пахнет алкоголем, но не сильно. Миха в его возрасте меры не знал. Они говорят про актёрское поприще. Влад, выдавая за большое откровение, рассказывает, чем игра в кино отличается от игры в театре. Каждое движение на камеру преувеличено. Крупный план охватывает всё — мимика словно на ладони, бери и раскладывай по составляющим. Фальшь сама выпрыгнет и бросится зрителю в глаза, как буфера из глубокого декольте жирной проститутки. В театре издавна принято отыгрывать с большей экспрессией, чтобы задним рядам было легче считывать эмоции актёров. Впрочем, с этим помогали справляться гротескные маски. Ориентирующийся в истории театра Миха внимательно слушает. Ему вдруг оказывается интересно говорить с Владом про театр и кино. Влад увлечённый — про своё ремесло он знает. Парень учился на актёра, а Миха нет. Была по молодости идея поступить на актёрское мастерство, бросить пять начатых и незаконченных вышек на юристов и историков и заняться тем, что всегда интересовало. Князь тогда на сценариста хотел, Миха на актёра. Не сложилось. У него вообще всю жизнь со съёмками в кино не складывается, чего стоит история с Балобановым и «Американцем». Миха так и говорит — был шанс поучаствовать в проекте Алексея Балабанова, да Гордеев, сука, поднасрал. Влад искренне поражается этому, аж подпрыгивает. — «КиШ» и Балабанов, обалдеть! Кроссовер века! Мы всё проебали, — на эмоциях выдаёт он, и Миша соглашается — обидно до сих пор. Про группу Влад вообще знает не много — это не та музыка, которую он обычно слушает. Раньше бы Миха давясь слюнями принялся за долгий монолог, поясняющий за панк-рок и анархию. Сейчас он спрашивает, какие песни Шутов попали в плейлист Влада и почему. Оказывается, на повторе у него который день Воспоминания о былой любви и Забытые ботинки. Жутковатое, но романтичное звучание — красивая музыка, цепляющий текст. Не сказать, что Горшок удивляется. — Почему вы перестали заниматься музыкой? Это же прям ваше, серьёзно. Я столько интервью с вами пересмотрел, вы горели всем, что делали. Образ того прошлого Горшка мало вяжется с тем, во что Миха превратился сейчас, он понимает, к чему столько недоумения в глазах Влада. Раз даже малознакомые видят такие перемены, наверное, пора задуматься. — Кто горит, обязательно превращается в пепел. Миха готов себя прикончить за душный пафос, который, покидая его рот, начинает затягиваться вокруг шеи ночи. Чем он стал? Тем, чего боялся и от чего бежал. Жизнь — та же трагедия. Как Эдип, Миха прятался от злого рока, не подозревая, что всё предрешено и его трепыхания бесполезны и смешны. — Как в песне Возвращение колдуна? — Прямо как в ней, — не спорит Горшок. До съёмок Влад мало интересуется личностью Горшка в отрыве от Короля и Шута — он ему сам говорит об этом. С недавнего времени начинает понимать, что Миша за человек, складывая хлипенькую мозаику из просмотренных интервью и концертных выступлений. Для роли нужна работа с фактическим материалом. Вот там уже и всплывает многое, заставляя то хвататься за голову, вырывая волосы, то смеяться до слёз. Но одно дело — узнавать это об абстрактном, далёком, словно спутник в бездонном космосе, Горшке, а другое — об Михаиле Юрьевиче, который из плоти и крови, шагает на расстоянии вытянутой руки и щурится на ветер. Кому как не Горшку знать, что такое образ, который становится второй натурой?.. Влад не такой. Он отделяет Князя от себя. Костян отделяет Горшка от себя — оказаться в своей шкуре Миха никому не пожелает, упаси матерь Анархия. Им безболезненно — они снимут эти роли, как карикатурные маски, отложат их в ящик к другим и пойдут дальше. А Миха с Тоддом сросся — сроднился с его болью и ненавистью. Дал ему слишком много от себя откусить. Отдача уничтожила его, оставив мокрое место. Они проходят мимо храма. Красивая архитектура, Влад любуется и быстро щёлкает на телефон, а потом разворачивается с камерой к Михе — помятому, с мешками под глазами, в которых можно поселить кота размером с телёнка, и обезоруживающе спрашивает: — А можно я вас сфоткаю? Поставлю на звонок. В интернете полно ваших фотографий с концертов, но они все старые. Новых почти нет. Или есть, но с афиш выступлений в театре. Там вы — не вы, — жалуется он. Горшок не возражает, чуть клонит голову. Влад широко улыбается, смотря на него сквозь камеру. В том положении, которое он принимает, кажется, что Влад трогательно косой. — Всё? — Подождите-ка, — Влад подходит ближе. — Вот так ещё. Улыбнитесь, Михаил Юрьевич. — Харе, — отворачивается Миха, вдруг смутившись. Губы против воли трогает улыбка. Он вытягивает руку, прикрывая камеру раскрытой ладонью. — Покажи, чё в темноте наснимал. Они встают плечом к плечу, пока Влад листает серию фотографий, сделанных друг за другом. Миха всё про себя поражается — нахрена ему их столько? Большая часть фото — это «найди десять отличий». На последних поинтереснее — Миха приходит в движение. Отворачивается, говорит, тянет руку к камере. — Вот красивая, — говорит Влад, увеличивая яркость экрана. Горшок накрывает его ладонь, притягивает к лицу, подслеповато щурясь. Глаза сухие, замыленные после дня тупой зубрёжки, он наклоняется, всматриваясь. Ничё красивого, но Влад бросает фото в избранные, помечая сердечком, и остаётся вполне доволен — Миха не спорит. Они гуляют до четырёх утра. У Горшка ноги от жопы отстают, и он начинает протирать штанами все попадающиеся на пути лавки, потому что сил у него только и остаётся на эти рывки метров на сто и передыхи минут по пять, чтобы не свалиться с судорогой. Миха не рассчитывает свои возможности, поэтому правдоподобно клянётся Владу, что останется ночевать на очередной скамейке, на которую он плюхается, вытягивая ноги. Вокруг безлюдно, и Мише спокойно. Скоро иллюзия растворится, начнёт светать и откроется метро. Небо сиреневеет, оно будто окутано молочной дымкой. Рядом позёвывает Влад, напоминая кошака. Вальяжный и с совёлыми бессмысленными глазами. Горшок спрашивает, к скольки ему завтра на съёмки, Влад отвечает, что позже обычного. Пораскинув мозгами, прикинув сколько ему ехать, Миха почти открывает рот. Хочет предложить остаться, но вовремя затыкается. Несмотря на то, что Миха всё же предлагает вызвать Владу такси, тот прётся его провожать до самого дома, и Горшок смущён и удивлён этим необычным для себя обстоятельством. Но возразить не может, только морду воротит, будто не с ним. Они прощаются у подъезда. Миха замечает, как Влад тянется к нему — приобнять? Он не даёт ни себе, ни ему возможности узнать и ловко уворачивается, выпуская его руку из своей. — До свидания, Михаил Юрьевич. Когда дверь закрывается, отрезая Горшка от провожающего взгляда, он прислоняется к ней спиной и задаёт себе единственный вопрос: что это? В лифте Миха пристально смотрит в зеркала, которые его окружают квадратом. Четыре Горшка: плешивый, заёбанный, оплывающий и старчески измождённый — взирают на него одинаково апатичными глазами. Бессонная ночь сказывается. Со звонким «дзинь», так похожим на звук разогревшей еду микроволновки, он оказывается на своём этаже. В квартире Горшок отшвыривает ключи, передвигается на ощупь, только в ванной врубая свет, который режет глаза.

Мне больно видеть белый свет, мне лучше в полной темноте!

Горшок стаскивает одежду на пол, выступает из трусов и лезет под душ. Бледные седые волосы намокают и напитываются тенью. Он ловит губами воду, прикрывает глаза, подставляя лицо злым каплям. Худощавые ноги с до смешного большими ступнями, суставчатые пальцы, которые сразит артритом ещё через пару лет, мягкий дряблый живот.

Красиво?

Мало верится. Бледная до желтизны кожа блестит, омытая водой, ленты которой уползают в сток. Мышцы тянет, Горшок запрыгивает в халат и выходит. Со всех сторон его кутает, пеленает холодный воздух. На тумбе рядом с матрасом тонометр. Надо бы померить, но Миха залезает под одеяло и… Не может уснуть до утра.