Nature morte

На заднем сидении они теснее прижимаются коленями. Миха устал после выступления, а выпитый в гримёрке бокал шампанского — для храбрости — взбивает мозги в гоголь-моголь. Он так давно не пил, что теперь Горшку грезится, будто он пьяный в стельку, а всё происходящее — волнующий сон. Влад утыкается в телефон, резво бегает пальцами по экрану. Следом Мише приходит уведомление — ужасно громкое в тишине салона. Он видит скошенный в свою сторону взгляд и почти смеётся, заглядывая в диалог. v_konoplev: Можно взять тебя за руку? ☆ Миша не отвечает. Вместо этого сам ловит его ладонь, лежащую меж ними на сидении, сплетает пальцы. Тепло и уверенно. Когда Миха делал так впервые, у него тряслись поджилки и схватывало живот — он почти наблевал на колени. Сейчас ему просто нормально. Хорошо даже, может быть. Странно в его летах тихариться, держась за руки на заднем сидении машины, но Миша не испытывает желания прекратить и вытурить Влада на ходу. От человеческого внимания хорошо. От попсовой ласки внутри всхлипывает и тянется навстречу. С порога Влад стягивает кожанку — он в тёмной майке с разляпистым принтом. С крепких запястий вверх убегает несколько вен, обворачивая предплечье и теряясь у локтя. Миша выглаживает выпуклые вены пальцем, облизывается, не к месту думает про дозу — сюда бы хорошо пошла. Чуть поработать кулаком, чтоб ладонь побагровела и стала пульсировать — венки проступят отчётливей. Синева начнёт отдавать мрамором. Горшок стряхивает наваждение — кожа девственная, встопорщенные мурашками волоски свежо пропахли парфюмом. Ну куда здесь колодцы?.. Остаётся уколоться и упасть на дно колодца. И уснуть на дне колодца…

навсегда.

…Миша хочет уйти в душ. Он липкий до омерзения, ещё и воняет не розами — дезодорантом и потом. Букет он оставляет на тумбе в прихожей. Забудет до завтра, все бутоны без воды высохнут. И хер с ними. Никогда не любил цветы. Но Влад удерживает за плечо, утягивая на матрас, взглядом уговаривая остаться, расстёгивает его чёрную рубаху, прилипшую к коже на спине. Всё случается естественно. Миша берёт его долго, усмиряя пыл. Ему проще справиться с собой. Проще взять, чем отдать. Проще сжать широкими ладонями бока без единой жиринки, натягивая без спешки, чем устраивать гимнастические изуверства, которых попросту не выдержет его спина и гордость. Впрочем, Влад не высказывает предложений и пожеланий, громко дышит, когда Миша втискивается до конца, послушно просовывает руку между ног, когда Горшок просит… приказывает подрочить себе, чтобы легче снести тупую боль, пока Миха объезжает его сзади. Влад вертится, сверкает пятками, красными ушами и задницей в светлом пушке, пока не выдаёт фокус, укладывая Горшка на лопатки — он сильный и ловкий. Ветра проучит. Присаживается сверху, притираясь разом всем гибким телом и улыбаясь неясно чему, когда Миша его ведёт, показывает, как нужно им двоим, а потом слитно толкается. Горячо и тесно — обоим в кайф, но по-разному. Влад хочет, чтобы его рассмотрели? Мише не жалко — глазами не протрёшь простату, но можно попробовать. Их новая поза интимнее — глаза в глаза. Вид роскошный — Миша не спорит, подмахивает бёдрами, пока Влад упирается ладонями в грудь со шрамом посередине, похожим на следы вскрытия. Тело с историей. Насилие — повивальная бабка истории. Остаётся полчаса до полуночи, Миша боится, что карета превратится в тыкву, поэтому, когда ему окончательно срывает колпак, он накрывает Влада, распиная его под собой, держит, прихватывая зубами взмокший загривок, выбивает пронзительные стоны, натирая колени об пол, потому что матрас, не выдерживая напора обрушившейся страсти, уезжает чёр-те куда. Влад заканчивает быстрее, Миша останавливается и выпускает его, не удерживаясь рассматривает сзади, облизывая глазами. Прогиб в спине выглядит почти болезненно остро, ягодицы в такт фрикциям сокращаются, и Горшок щекотно поглаживает разъехавшиеся лодыжки, пробегаясь вверх по икрам, где под коленями влажно и горячо, целует в поясницу. И это становится для Влада последней каплей. Полупрозрачной, белёсой, впитавшейся в простынь. — Иди ко мне, — как глоток воды просит Влад спёкшимися губами, едва отрывая тяжёлую голову от подушки. Миша не отказывает алчущему, подтягивается на руках, оставляет несколько мимолётных скудных касаний, прижимаясь ртом ко рту, а потом Влад стягивает с него презерватив и опускается ниже.

***

Миша до последнего пытается не уснуть. Дожидается, пока Влад, как самый молодой в этой квартире, метнётся на кухню, потому что жрать хочется по-волчьи, притащит криво наструганные бутерброды, и они, накрошив как распоследние свиньи, все их уничтожат всухомятку. Горшку всё ещё надо в душ, чего он желает и Владу, шутливо подрывающемуся за ним. — Э, не, — Миша упирается ладонью ему в грудь, чуть оттесняет, задерживая ощущение гладкой кожи на пальцах. Горшок и в лучшие годы в душе не трахался, сейчас не стоит начинать. Неловкость их обходит стороной, Влад остаётся с Мишей на ночь. Он успевает отряхнуть матрас, выковырнуть забившиеся в швы крошки, застелить обратной стороной простынь и, нагишом забравшись на ложе-бля, дожидаться Миху, который чуть не расшибает себе лоб об плитку — на ходу отключается. Вид Влада, натянувшего плед на манер хитона, веселит. Ни на разговоры, ни на что-либо другое Горшок не настроен, раскинув руки, он падает на вздувшийся матрас, ногой сталкивает Влада, отправляя и его в напаренную ванну с запотевшим зеркалом, на котором Горшок нарисовал пальцем потёкший смайлик, а потом в полусне подпускает ближе, позволяя устроиться на груди, немного стесняя дыхание. Он никогда не был скуп на проявления внимания. — Как охуенно, — соблазнительно низким голосом со слышным запахом чего-то сладкого говорит Влад, поглаживая Горшка по щетине костяшками. Миха разлепляет сонный глаз, видит, что Влад облизывает дудку, которые нынче чума двадцать первого века, и дышит приторным дымом в лицо. Пепла нет, выедающего глаза запаха — тоже, пусть курит на здоровье, а потом лезет целоваться. Вкусно, слюняво, как щенок. Миша не вредничает, лениво отвечает, прямо говоря, что ко второму туру не готов и сегодня уже готов не будет. Влад не жалуется, он под впечатлением от первого и в надежде на второй. Не сегодня, так потом. Горшок не развенчивает эти голубые мечты. Миша засыпает, вплетясь пятернёй в русые волосы на макушке. С утра Влад ненатурально жалуется, что Миха храпит. Горшок, громко прихлёбывая сладкий чай, делится тем, что когда он просыпался, Владу это нисколько не мешало — он дрых и посапывал в обе дырочки, стащив у Миши плед. По утру всё хорошо — неловкости нет, но Горшок смурной и дёрганный. Он отвык от совместных завтраков с кем-то, кроме Лёхи. Отвык от людей в своей постели. Отвык, что сахарница не в подвесном шкафчике, а на столе. Не приоткрыта, а открыта полностью. Отвык, что кто-то хозяйничает в его доме. Жизни. Привычках. Всё новое — хорошо забытое старое, это да, но Горшок начинает себя накручивать и вскоре приобретает вид, близкий к грозовой туче, вот-вот готовой разразиться пугающим ливнем. Влад не может не заметить перемены и не придвинуться. — Надумал всё-таки жалеть? — Нет. Что толку, ё-моё? Я тебя отодрал, ты не убежал с жареным к Малахову. Выглядит, как успех. — И даже не будет шуток про то, как я попал в кино через постель? — С кем? С Мосафиром или Князем? Фу. Влад смеётся. Нет — Влад хохочет. И Мише самому становится смешно. Он не жалеет — ему где-то боязно, где-то тревожно. Эмоции горькие, как его таблетки, но не он выбирает, что чувствовать, чтобы жить. Горшок хочет уметь прощать и не быть таким категоричным к людям, с которыми его что-то связывало. Когда уйдёт Влад, он не хочет таить и лелеять, высиживать свою обиду, как Кощеево яйцо, в котором вызревает его смерть. Не нужно Мише больше игл. Не хочет, но не уверен, что справится, когда подойдёт время. Всё чаще он ловит себя на мысли, что единственный его шанс на счастье — приковать к себе человека. Добиться жертвы во имя себя и оставить рядом. Мозгоправ говорит — он прожжённый эгоист, и Миша согласен. Мозгоправ говорит, что ни одни отношения не выдержат жертвы другого, и всё его естество оспаривает это, будто не знает другого такого примера. Разум согласен с фактами, жадная до возможности обладать натура не верит. Реальность остужает горячую голову, выливая как на угли в бане водицу. Способность отпустить многое говорит о человеке. С этой стороны о Мише нельзя сказать ничего хорошего. Он не пытается врать, что ему жаль — у Горшка тяжёлый характер, от него все сбежали. Вот она, наглядная карта, вот пути отступления пунктирными стрелочками. Синие-красные-зелёные. Все они. Миха бы и сам от себя сбежал, если бы не был заперт в теле, вне коего не может существовать. Горе от ума. От мыслей дурно, и Миша уходит мерить давление, которое, естественно после шампана стаканского, повышено. Он специально не закрывается, пусть Влад понимает, с кем он связался. Когда Миша стягивает манжетку, он как обычно немного ненавидит себя. Чем-то похоже на жгут, который был у него раньше. Приезжает доставка — Влад успевает что-то заказать, и Миха его хвалит, растрёпывая волосы. Выхватывает первое до чего дотягивается и приканчивает в несколько укусов. Они много говорят на кухне, пока едят. Между ними ничего не меняется, и Горшок позволяет себе расслабиться, потому что это приятно — быть с кем-то рядом. На столе ваза с пригорюнившимися розами, тоже Владик подсуетился, потому что Горшок «горазд спать». Миха вытягивает подсохший лепесток и комкает в пальцах, прижимаясь носом — пахнут так же приятно, как вчера. — Я могу приехать к тебе ещё? — когда приходит пора уходить, Влад крутит в пальцах телефон — волнуется — и спрашивает это. — Приезжай. Только предупреждай, у меня может быть дочь. Влад обещает предупреждать и обойтись без сюрпризов, хотя Горшку мало верится, что обойдётся совсем без них. Они прощаются до следующего раза.

***

На съёмки уходит ни много ни мало — четыре месяца — актёры пашут, их галопом гонят по сценарию вперёд, и Миха очень удивится, если из этого винегрета слепят что-то цельное. Влад его уверяет, что слепят, не стоит волноваться. Горшок не возражает, он просто дождётся, когда работа над сериалом закончится и посмотрит собственными глазами на результат, с неясным ужасом внутри ожидая новой волны популярности, которая накроет всех причастных. Пока он помолчит, но не из злорадства. Ему б успеть построить бастион. Съёмки окончены, но это только начало. Предстоит ещё много работы. — Питер меня не отпускает, — шутит Влад, протирая штанами ограждение на мостовой у Невы. Они снова выбрались ночью гулять по городу. Жизнь Горшка ничему не учит. Зато учит Влада, который выбирает пару мест, до которых реально дойти пешком, и проводит с Михой время, не загоняя его. — Только Питер? — усмехается Миша, поглядывая на капризно вздёрнутый нос Владика. Едва ли сам он был капризным. — Может быть, не только, — немного погодя соглашается он, следя за реакцией Горшка. Миша не знает, что чувствовать по этому поводу, ему должно быть приятно? Страшно? В любом случае, ему интересно. Ему вдруг хочется узнать, что будет дальше. Куда его заведёт жизнь. Когда-то Миха грезил написанием книги. Ещё со школы Горшку нравилось сочинять с Шуркой истории, но у него не хватало усидчивости их записывать. Не было времени, находились занятия интереснее, а потом понеслась: реставрационка, Князь, Король и Шут… Теперь у Горшка театр, пустая квартира с аскетичной меблировкой и полно свободного времени, в которое можно впихнуть угнетённые творческие порывы. А больше нет ничего. Натюрморт.