2023 год
Князь просит его выступить на концерте в Юбилейном одиннадцатого февраля. Шестого Андрюхе стукнуло ровно пятьдесят. С тех пор, как он ушёл, лет десять прошло… а тут Андрюха просит его выступить рядом на сцене с их старыми хитами. В сет-листе их немного: Лесник, Проклятый дом, Анархист. С козырей, сука, идёт, да? Миха хочет сказать, что давно забыл каково это. Разучился петь, охрип, ослеп, как старый маг, одурел, в конце-то концов, но в таком случае он не будет честен. В своё время КСК Юбилейный стал переломным моментом в его жизни — потолком, выше которого не прыгнуть, не стоит и пытаться. Это была его жизнь. Не работа, не увлечение — живая жизнь, полная драйва, угара, андеграунда, голой музыки. Жизнь не забывается — её не похоронить под тонной наносного. От воспоминаний руки становятся тряскими и безкостными. Горшок нечаянно разбивает дома чашку. Потом вазу и тарелку. Ещё одну чашку. Всё это — хладнокровно спланированная пиар-кампания — он держит это в голове, пока собирает осколки, елозя по полу ноющими коленями — если Сашка наступит, будет нехорошо. Gorshenev: Я могу подумать? Или это формальность и все решилт? У меня театр, если че. Ответ приходит в разгаре уборки и Миха с раздражением берётся за телефон, не пытаясь скорее закончить махи веником. knуаzevandrei: Это не обязаловка, Мих.ты можешь отказаться я не заставляю Я считаю, это правильно. Позвать тебя Но решай кароче сам. Пригласить тебя — полностью моя инициатива Орги хотели Костяна (͡° ͜ʖ ͡°) Gorshenev: печатает… knуаzevandrei: если тебе интересно, я буду рад тебя видеть. Я соскучился, Мишка Gorshenev: Я тоже скчаю по теб| Стирает. Gorshenev: Завтра скажу че надумал Он ссыпает осколки в мусорку под мойкой и садится там же, опираясь спиной о гарнитур в полном онемении. Соглашаться? Ебано как-то получится. Пришёл на всё готовенькое, изменил себе. Подписался под тем, что его рожа — бренд в этой бездушной шайтан-машине коммерциализации панка. Да ты давно себе изменил, когда жив остался, — шепчет противный внутренний голос. — Уже нечего терять. Танцуй, король. Теперь-то что? Можно гулять на свои, кризис среднего возраста минул, а что в сухом остатке?.. Что-то Миша полюбил подводить итоги да остатки. Будто в его остатке остался только один сплошной итог и тот херня на смальцах. Позитивное мышление, ёпта. Где оно девалось? День Миши проходит в бытовой хлопотне, он теперь умеет абстрагироваться, но весь навык теряется к вечеру. У Горшка с возрастом разыгралась бессонница. Нынче сон играет с ним в прятки: то поддастся и Миха успеет перехватить пару часов, то обыграет, оставив его с носом. Сегодня обходится без игры в поддавки и Миха бурно ворочается, постоянно встаёт и не знает, куда деться. Беспокойником он бродит по квартире, пытается отвлечь себя компьютерной игрой — очередным ремейком резидента, но его раз за разом убивают. Доходит до того, что, раздосадованный, Миша откапывает в ящике стола благовония, которые ему прислал Шурка, никак ограбивший хиповской магазинчик, и зажигает палочку-вонялочку, с кряхтением усаживаясь в позу лотоса подле матраса. Он знает — это его, личное, собственное, Мише самому надо решить, пан или пропал. Ему кажется неправильным соглашаться настолько же, насколько кажется правильным. Вот уже десять лет как он избегает соблазнов… впрочем, всё это лукавство — Горшок не монах, чтобы отречься от всего мирского и уйти в монастырь, питаться святым духом. Зачем себя обманывать? Он хочет, пускай бы в роли второй скрипки, пускай бы гостем там, где он жил по праву. Тяжело не жалеть себя, перебиваясь подачками с барского плеча, когда раньше в распоряжении был царский стол. Дело вовсе не в деньгах. Из этой ямы Миша выбрался. Не без добрых людей, не без посильной помощи Андрея. Тут всё гораздо хуже. Его идея, его идеология обнищала и ничего в современном мире не значила. Но, несмотря на эту скудость, он хочет. Нынче у Князя канал в телеграме, где он часто на радость публике светит облицовкой. Нашёл развлечение — воспитывать молодёжь. Впрочем, Миха занимается тем же, но в ином формате. Как минимум студенты филологи и театралы с одухотворёнными лицами облепливают первые ряды на спектаклях, как пчёлы, истекающие золотящимся мёдом соты. Благовония прогорают, обращаясь в белёсый пепел. Миша соглашается, сам не зная, чего ждать от выступления и самого себя.***
В гримёрке суетно, пахнет знакомо — взмыленными людьми. Их дыхание смешивается и тяжёлой влагой оседает на окнах. Михе некомфортно. Сначала стрёмно — совершенно несолидное в его летах состояние, когда глаза бегают, выдавая его с потрохами, потом становится просто не по себе в дружелюбном коллективе Андрюхи. Он лишний. Миха пару дней назад скатался к матери, расчехлил закрома и вынул на свет божий свой саван — плащ, обляпанный кляксами нашивок. Дошёл до зеркала в коридоре, как старшеклассница оценил отражение, отмечая, что плечи в плащ едва помещаются, раскабанел он, доктора ткнут рылом — для сердца нагрузка лишняя. Горшок вздохнул, распрямляя лопатки. Хоть моль не пожрала дублёную вытертую кожу — муся постаралась — затолкала старьё в чехол. Всё это время она стояла, прижавшись к косяку и молчаливо рассматривала его. Плащ Миха сначала хотел ритуально сжечь, но она отговорила — дорог как память. А Михе ненавистен как напоминание. Впрочем, всё это лирика, сейчас мусина дальновидность пришлась кстати. — Заезжал бы почаще, — без упрёка говорила муся, пока Миха забрасывал чехол на плечо, чувствуя себя круглым дураком — неужели, как костюм в филармонию, этот видавший виды плащ таскать надо? — Ты же знаешь, у меня много дел: театр… — с немым удивлением Горшок осознал, что говорить больше нечего. — Театр, театр, театр, — продолжила она со странной грустной улыбкой, поцеловала в щёку на прощание и отпустила. Выступление неумолимо близится, в зал уже пустили людей, и Горшок, выбеленный до синевы, втыкается носом в телефон. Он как мог избегал писать Владу и утешаться им, но видитбог — ему надо. Открывает диалог, а там: v_konoplev: Ни пуха ни пера, Миш! Горшок замирает, вчитываясь в сообщение. Откуда он?.. На плечи звонко опускаются руки в кожаных перчатках и Миха дёргается, оборачиваясь к Андрюхе со свирепым выражением лица. Кулаки у Миши тоже потяжелели, но от Князя его пыхтелки и сопелки отскакивают, как от стены горох. Андрей улыбается в упор, ясными голубыми глазами смотрит на гордо устремлённые вверх иглы седых волос, и Горшок с вялостью понимает, что Андрей скучал, а сейчас ему просто хорошо. Ненадолго они оба вернутся в прошлое, одно на двоих. Только почему-то Мише горько и улыбка не налезает на отчуждённость. Выйти, выступить, уйти — вот что нужно сделать. О чём он думал, соглашаясь? Не пропускать через себя, не принимать на свой счёт. — Готовься, тебя кликнут. — Андрей подмигивает, треплет за шею и, размявшись, бодро уносится за Вахтангом. За ним гуськом торопятся ребята. Скрипачка, басист… Альберт улыбается, махнув рукой — они нормально переговорили на прогоне сегодня днём, у Михи сложилось положительное впечатление о нём. Ещё с барабанщиком Горшок поручкался — забавный он, на Мишу, как на оживший миф глядел… как на снежного человека или лешего, он даже приосанился и повеселел. Приятной беседы не выходит с Егорычем. Как ни старается, не может Миха отпустить былое, и когда смотрит в его простодушное лицо — скрипит зубами и катает каменные желваки, насилу удерживая малоприятные гадости в себе. С Агаткой мило пообщались. С годами она похорошела, о чём Миша и сказал. Агата в ответ тоже выдала это, признаться, постылое «хорошо выглядишь». Заученная, замученная фраза. Все отчего-то взяли в моду говорить её Горшку. Не произносят только те, кто Горшка не знал раньше. Раньше. Не знал… Миха хватается за телефон, где повис вопрос. Gorshenev: Откуда ты узнал? Без ответа без привета отправляет Миша, а потом ему становится совестно. Владик к нему со всей душой, а он, как модно сейчас говорить — потреблядь. Потребляет и потребляет всё, что ему готов дать Влад, в то же время не сильно заморачиваясь в ответ. v_konoplev: Андрей сказал Значит, общаются. Миша улыбается, хотя ему не весело. Gorshenev: Спасибо, Влад Отвечает и решает не думать об этом вообще.***
Люди за ограждениями бьются в кататоническом экстазе. Миша и сам безвозвратно дуреет, когда на него сходит лавина давно позабытого драйва и восторга, хороня под собой без остатка. Их с Андреем голоса гармонично сплетаются, а съёмка идёт, операторы, звуковики, техники держат руку на пульсе — высший пилотаж, браво. Горшок в этот момент не думает, сколько запись концерта соберёт просмотров, не думает, что вступая в эту лужу, увязнет по грудь. Уже на сцене он чувствует неладное. Он смотрит на Князя, смотрит как в кино; будто и не с ним это, когда Андрюха ловит рукой влажную шею, притягивает ближе и они поют в один микрофон, соприкасаясь головами. Андрей счастлив совершенно и безоговорочно. Миша чувствует, как ныряет глубже, и для него всё смешивается в пёструю пригоревшую кашу: выступление, кулисы, приглашение отпраздновать всем вместе, такси, дом, матрас. Бессонная ночь, белый потолок и никакого права на надежду. А на следующий день Миша замолкает. Он не приходит на репетицию в театр, пропускает приём таблеток, не заряжает телефон. Все так привыкли, что с ним в последнее время ничего не случается, поэтому спохватываются только следующим утром. Замечают пропажу и поднимают вой. Кажется, приходит Лёха и Оля. Он лежит на боку, на сбитом матрасе не шевелясь, его настойчиво переворачивают на спину, тормошат, Оля почти плачет, спрашивает, что болит. Миша хочет её успокоить — болит у него то, во что он, как рьяный атеист, не верит, но язык не ворочается. Лёха важно расхаживает из стороны в сторону, мельтешит, кому-то звонит, кому-то отвечает, зачем-то собирает вещи в поездную сумку. Приезжает муся, в доме воцаряется суета. Все бегают, пока муся укладывает его тяжёлую пустую голову к себе на колени и перебирает грязные, слипшиеся из-за лака и пота волосы. Он не помылся?.. Да, да, видимо. Приходят врачи: замеряют давление, делают укол, чтобы сбить, поверхностно осматривают, жмут плечами, качают головами. Не инсульт, не инфаркт, не передозировка. Увезли, чтобы прокапать витаминами, сделать анализы — не может ведь человек ни с того ни с сего просто взять и замолчать? И действительно, когда анализы не показали ничего из того, чего бы у Горшка уже не было, зовут психиатра и тот ему диагностирует тяжёлую форму депрессии. Две недели в стационаре жёлтого дома — опять — назначение подходящего лечения, постановка точного диагноза. Таблетки, от которых Миха начинает ловить галлюцинации и запор, корректировка лечения, психотерапия в обязательном порядке… к концу месяца Горшок Христу был бы рад. По выписке выдают бесполезный список рекомендаций, переданный мусе на руки. — Мы это отпразднуем, — приободрённо говорит Лёха, забирая у Горшка сумку. — Что я теперь официально псих? Лёха мрачнеет, муся начинает переубеждать, а Миша не слушает. Ему хочется побыть одному и покурить. Простое желание человека, которого упорно пытали здоровьем. Но одному ему остаться не дают — привозят в родительскую квартиру со всеми пожитками. И Горшок понимает. Хорошо понимает, что за него боятся, о нём волнуются, но всё равно психует и запирается в своей старой комнате перебеситься. На следующий день, угомонившись, Миша спрашивает у муси про плащ, он собирается его отдать Фридману в Кастл рок, пусть хоть за стекло, хоть в рамку ставит. Ему он больше за ненадобностью. Вечером приезжает Ольга с девчонками — Настюха совсем уже невеста. И Сашка тоже. Как-то незаметно они взрослыми стали. А Миша заметно постарел. Дочки смотрят сочувственно, особенно Сашенька на его седую голову и испачканные белым брови, бросается на шею, запальчиво признаётся, что затосковалась по нему. У Миши сводит сердце, влажнеют глаза. Он ведь ничем не заслужил эту чистую дочернюю любовь, опять подвёл её, опять не был рядом. Погрузиться во мрак не даёт шумный Лёха с Аллой — брательник не солгал, когда пообещал отпраздновать его возвращение из дурки, и это всё-таки смешно. Балу тоже лежал, и ничё, потом бодро приговаривал: «У нас в стране здоровых нет, есть недообследованные». Несмотря на всё, у Миши есть семья. Большая, разная, но любящая. Потихоньку всё начинает возвращаться на круги своя.***
Князь приходит через несколько дней. Он наверняка что-то писал Мише всё это время, но ему было немного не до того. Горшок из комнаты слышит въедливый, выводящий из себя звонок домофона. — Миш, спроси, кто там! — просит муся из ванной, перекрикивая гул воды. Горшок покладисто бредёт до входной двери, снимает трубку и до последнего думает, что это ребятня балуется. Сегодня они никого не ждут. — Кто там? — без выражения, без интереса спрашивает он. А когда слышит знакомое откашливание, всё понимает. — Миша? Я тут, короче… — поломанный динамиком голос. Дальше Миха не слушает, просто открывает подъездную дверь и вешает трубку. Открывает входную. — Ошиблись квартирой? — Не, это Андрюха. Щас поднимется. Почти не отрывая ног от пола, по-стариковски ссутулившись, Горшок возвращается в комнату и с размаху падает на диван — пружины врезаются в почки. Ни сил у него, ни желания, но кишки всё равно противно крутит, когда в прихожей слышится хлопок двери, как много лет назад. Вдруг, как в сказке скрипнула дверь. Андрей заполняет собой всё: разувается, громко здоровается с мусей, и Миша не может не думать, что Князь пришёл к нему. Впрочем, тогда, в тринадцатом, он тоже впереди остальных примчался. Так не терпелось сказать, что спасать им нечего. И когда он заходит, взволнованный, раскрасневшийся, запыхавшийся, потому что не дождался лифт — торопился — Миша пристально смотрит в ясные любимые глаза, а чувствует колотьё в висках. Десять лет порознь. Ни о чём другом в минуту слабости он думать не может. Боль селится в отёчных чертах Мишиного лица, ломает брови, губы, накидывает ещё пяток лет сверху. У Андрюхи хватает ума не спрашивать, как он, хватает сообразительности молчать. Они выученно, прекрасно молчат, как тогда на Окнах, находя точки соприкосновения, но Князь явно не молчать пришёл, поэтому вскоре он начинает говорить: — Я понимаю, почему ты согласился выйти на сцену. Но не понимаю, почему ты не сказал мне, что тебе от этого плохо. Опять ты довёл себя. — Если я скажу шизофренику не видеть галюны и не рисовать портреты говном на стенах, он меня послушает? Андрей невесело усмехается, торчащие уши становятся пунцовыми от одолевающих чувств. — Ты считаешь, что я не услышу? — Я считаю, что ты давно нахуй оглох, понимаешь, да? — А ты пробовал? — с эмоцией, похожей на зубную боль, говорит Андрей. Миша меняется в лице, манит его к себе рукой, и когда Князь присаживается на корточки перед диваном, Горшок привстаёт на локте, ловит влажной ладонью затылок и крепко, горячо целует в губы, царапаясь о проседь трёхдневной щетины. Язык задиристо толкается в чужой острый рот, пальцы путаются в поредевших к полтосу волосах, грубо собирают в пригоршню и отдирают от губ. — Читай по губам, Андрюх. Миша без сил в руках откидывается на подушку, прикрывает глаза. Мстительное чувство укладывается в груди и мурчит кошкой, мнёт сердце когтистыми лапами. — Мы ведь уже говорили на эту тему, Миш, опять ты начинаешь? — Князь звучит глухо, окунает лицо в ладони; пылают только уши. Безнадёжно, влюблённо, как в первый раз. — Нихера я не начинал. Ты сказал сказать, я сказал, ё-моё, какие претензии-то? Ты мне дал понять ещё десять лет назад — ноль шансов, у тебя перегорело, я не трупоёб, мне ничё не надо, ясно? Я просто напоминаю, что всё это есть у нас. У тебя и у меня, типа у нас, между, понимаешь, да? — Это всё из-за меня? — убитым голосом спрашивает Андрей. Миха неуклюже уходит от ответа: если вывалит горькую правду-матку, сожрёт себя живьём за откровенность, когда перестанет быть уязвимым. Да и Андрею лишнюю пищу для вины давать не нужно. Князь винит себя за то, что бросил его, что пишет эти свои невыносимые песни, а потом говорит про «собирательный образ». Кому врёт? — Ты до сих пор очень много значишь для меня, Андрюх, — усталым полушёпотом отвечает Миха, — но я этому не рад. — Горшок прикрывает глаза и лоб подрагивающей ладонью. Андрей не отвечает, но и не уходит, сидит, упрямо сопит на ухо, щекотно бодает макушкой в плечо, устроив голову на краю дивана. Ну конечно Миха понимает, что нихера у него не перегорело. В тринадцатом, может, и повёлся на наёбку для уёбка, слепленную впопыхах из обиды, потому что в каком состоянии тогда был… а теперь-то видит. Тошно от этого. Оба они друг другом вымученные, обречённые друг на друга. Андрей так об него обжёгся, что порубил все канаты. За остаток вечера Князь берёт себя в руки и переводит тему. Рассказывает про Алису и Диану, делится наработками к новой книжке, обзывая её «артбуком», а Горшок, как привык, вымученно слушает, почти ничего не запоминая. Опять деньги, тыщи копий экземпляров в редакции. Ещё сериал не вышел, а тут вон какие долгоиграющие планы. Миша думает про театр. Подгоняет свой внеплановый больничный, чтобы вновь вернуться на сцену. Без репетиций не жизнь — тоска зелёная, мозг обмякает, не занятый постоянной зубрёжкой. Труд из обезьяны человека сделал, ещё немного и Миха станет первым задокументированным примером обратной эволюции. В телеграме висит сообщение от закреплённого контакта: «Взял билет на ночной сапсан в Питер. Пизда холодно. Они решили меня отравить». Ниже прикреплено видео из Тик Тока с подписью: «Ты». В видео голос орёт: «Я сумасшедший, у меня справка есть!» Горшок отвечает: «Я».