Хорошая штука — ворд, думает Миша, сохраняя напечатанный текст и ещё раз пробегаясь по нему в конец замыленными глазами.
И прикопаться на первый взгляд не к чему… но у всего хорошего, так повелось, есть обратная сторона — та, которая плохая. С прискорбием Миха думает, что художественная литература утратила такое явление, как черновик. Или утрачивает, по крайней мере.
Стучишь по клавиатуре пару часов, выжимаешь, доишь, сцеживаешь страниц пять четырнадцатым шрифтом нью таймс роман, с чувством возвращённого долга переходишь на закладку порнхаба — сам себя не похвалишь — никто не похвалит. Ну вот, долго хвалишь, гладишь по головке, приговариваешь:
сегодня мы поработали хорошо, завтра надо ещё лучше.
Если вопрос встаёт в другом направлении — не проблема. Остаёшься на сине-белой странице, дрочить текст. Алгоритмы всё равно уже пошло вспыхнули синим и красным, подсвечивая орфографию и грамматику, так ещё и предлагая несколько вариаций, как лучше избавиться от ошибки. Стерильно, вариативно и пластично. Один файл можно редактировать до одурения.
В целях предохранения трахаться надо через учебник русского, чтобы без вот этого, ё-моё. Миша растирает серое лицо ладонями и, захлопывая ноутбук, отбрасывает очки. Прошлые он неосторожно разбил об стену в порыве творческой неудержимой страсти.
На линзы у Миши обнаружилась безобразнейшая аллергия, поэтому как к себе домой Горшок ходил в офтальмологическую клинику. Надо же, а четырёхглазый Рене так живёт. Как привыкнуть-то?
Уходя с кухни, Горшок не включает свет, спотыкается в темноте о пижонские —
понторез, ёлки-палки — мартинсы, которых здесь большую часть времени нет, глухо пинает расхлябанно брошенную сумку и надеется, что не разбудит москвича.
Москвич —
звучит простодушно-выебонисто — в тёмной комнате, как чёрная кошка Шрёдингера: то ли есть, то ли нет. Миха невольно нащупывает раскинутые бёдра — вполне есть. То есть как… отдавливает мослы, спросонья получает пощёчину наотмашь, а потом хомут на шею и губы в губы.
И зубы в зубы, до звона в ушах. Стыковка выглядит как драка, Влад в полудрёме с жаром бодается, тычется упрямыми губами куда попало, пока Михе не надоедает, что его по-французски целуют в глаз и он, как в том хитром фокусе со скатертью, с силой дёргает матрас на себя. Влад скатывается колбаской, наевшись ресниц. Глухо ударяется об пол локтями и коленями, Миха надеется — не лбом.
Лоб высокий, аристократичный, фарфоровый. Хороший, словом, лоб.
— Ты чё дерёшься?
— Я флиртую, — подсевшим голосом, не сразу отвечает Влад, почёсывая щёку с тенью дневной щетины. — Слышал про пикап?
Горшок укладывается.
— Звучит как дикпик, это одно и тоже?
— Как одна из разновидностей?.. — Влад серьёзно задумывается, растягиваясь на матрасе рядом. — Не здоровая.
Всё-таки разбудил. Теперь оба лежать лёжмя будут, с бока на бок ворочаться. Миша таки выдавил за сегодня пять страниц четырнадцатым шрифтом нью таймс роман для книжки, которую никогда не издаст, потому что так с искусством честнее — без шкурного интереса. Можно себя хвалить.
Миша кряхтит, поднимается на колени, спиной к Владу, живо стаскивает растянутую футболку. Как по команде сразу чувствует крепкие руки на поясе: пальцы впиваются в мягкие бока, гладят и мнут податливый живот, цепляя побледневшие со временем шрамы подшивок. А любопытный нос в волосах — елозит клинышком, возбуждённо дышит лосьоном после бритья и ядрёным листерином.
Обернувшись, Миша звонко целует его в губы, грубо ерошит короткие волосы, прихватывает затылок требовательной ладонью, направляя и прочёсывая ногтями.
— Иди ко мне, шея затекает, ё-моё.
А Влад понимает его по-своему: обнимает за грудь крест-накрест, покачиваясь, тянет за сутулые плечи к себе, давит сильнее и настойчивее, пока Миша не поддаётся и не опускается спиной на матрас.
Голова удобно ложится между бёдер, обтянутых светло-серыми мягкими шортами. Горшку смешно чувствовать затылком неоформленный, но всё же стояк, он кунежится и трётся, выгибая шею, смешливо заглядывает в глаза, поигрывая бровями.
Влад ласково гладит Мишу по вьющимся волосам, жилистой раскрасневшейся шее и груди с коричневыми сосками. Сбегает по лестнице рёбер к животу и гибко склоняется над ним, целуя в центр вспоротой груди.
Забавно подкидывается, когда Миха прикусывает складки на торсе, шершаво, влажно лижет, ныряя языком в пупок. К приезду Влада Горшок как следует побрился, но всё равно кололся.
Уместившись поперёк матраса на пузе, Влад нависает над лицом Миши, обнимает ладонями и вновь целует, только теперь вверх тормашками. Человека паука с Тоби Магуайром пересмотрел? Горшок не возражает — это оказывается прикольно. Типа «69», но наполовину.
Ночь ленивая, словно толстая дымчатая кошка. Мурчит и смотрит с хитрым прищуром жёлтых глаз. Окутывает густым, как павлинье перо, хвостом, смахивает ненужное: налёт, шелуху, оставляет их обнажёнными друг перед другом.
Миша обнимает его сзади, кладёт тяжёлую руку на грудь, а там колотится-стучит, прям ему в ладонь. Приятно. Тепло и нос щекочут русые волосы. Влад вздыхает, негромко мычит, вжимаясь спиной в Миху. Доверчиво подставляет горло: Горшок кутает его сильнее, вонзается сильными пальцами под коленку, увлечённо жуёт ухо.
В этом есть какая-то приятная скучная закономерность, которая насыщает, преображая в затраханного увальня. Они не часто видятся; не успевают другу другу надоесть и приесться, как яйца вкрутую по утрам изо дня в день.
Миша рычит, срывается в галоп, он злится — вечно дурная голова покоя не даёт. Даже тогда, когда Влад требовательно подаётся задницей навстречу его бёдрам, заполошно шепчет: «Быстрее-быстрее» и подходит к барьеру. Горшок не хочет отказывать в удовольствии им обоим.
Был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук,
Двух близких тел сквозь бред изнеможенье…
Горшок целует скруглённую кость за ухом, глушит исступлённую дрожь, притормаживая. И хрипит: «Тих-тих-тих, куда погнал». Становится влажно, тепло, громко и очень тесно.
Отдышавшись, Миша шлёпает Влада по каменному от напряжения бедру, опускает ногу на матрас, плавно выскальзывает и молча уходит в душ. Когда возвращается, вытирая на ходу голову, Влада он застаёт голым и крепко спящим — простынь придётся застирывать, Владосу отскребать пузо от засохшей спермы.
Горшок серьёзно поражается тому, что тот раз в месяц выгадывает свободный день-два и мотается в Питер. Не по делам, а специально к нему. Дела наоборот откладывает, чтобы ничего не отвлекало.
И не лень же, дураку. Горшок не гонит, привечает каждый раз: они вместе едят, гуляют ночами, трахаются — не Михе воротить нос, но он считает, что деда на потрахаться без обязательств можно склеить в столице, без прелюдии постоянных переездов туда-сюда, возни с билетами, романтики сапсанов.
Горшок пристально таращится на спящего, какого-то сметённого Влада. Ну да, едут вообще-то специально к нему; провести вместе время, потрещать, потому что Миха Владу интересен, какая честь. Какая
глупость, о которой Горшок не просил, не хотел, но получил.
В этот раз поезд до Питера отменили. Владос поменял билеты. Расстроенный и разозлённый, он написал Горшку, что приедет только на день. Миха без задней мысли предложил не приезжать вовсе —
а зачем? Рассуждал он. Прокатает деньги, время, нервы. Какой толк? Можно до следующего раза.
Миха и в лучшие времена не был мастак в широких жестах заботы, а сейчас и подавно. Впервые за всё время Влада серьёзно задело его скотское отношение.
Может в этот раз Горшок действительно переборщил, может это была последняя капля — фиг знает, но Михе прилетело друг за другом несколько голосовых. В процентном соотношении было больше мата, чем слов.
Из потока справедливых, в общем-то, претензий, Мишу больше всего задел прямой вопрос: «Хочешь, больше вообще не приеду? Мы же взрослые люди, мы можем нормально разойтись».
Горшок серьёзно
загнался задумался, прежде чем взвешенно ответить. Пришлось без мыла лезть в душу, шерудить рукой в трухе, чтобы разобраться, чего он вообще хочет. Что там психотерапевт говорит на этот счёт?.. Говорите, проговаривайте, не молчите.
Gorshenev: Приезжай, разберемся.
Влад долго что-то печатал в ответ, но не отправил ничего. Поостерёгся опять нарваться на безучастие? Да хуй его знает, Миша решил не лезть, только скандалов по переписке ему не хватало.
Весь день, на репетиции в театре, в магазине у дома, в квартире, Горшка преследовало противное чувство, которому он не давал имени, но знал наизусть его прогорклый кислый вкус. Влад приехал поздно — ещё и в пробку попал — поздоровался прохладно, сразу ушёл в ванную, а потом в комнату.
А Горшок окопался на кухне — большое ссыкло или ещё большая душевная атрофия? Писал, пробовал отвлечься, пока не случилось то, что случилось в спальне. По утру придётся ебаться в уши и мозги. Миша морщится, ложится на другой край и не хочет просыпаться.
***
— Я вчера наговорил в голосовухах разного… — Утро начинается не с кофе. — Ты все послушал? — замявшись, спрашивает Влад. Миша кивает, наливая себе молока. — Я, типа, понимаю, что не могу от тебя требовать больше, ты мне ничё не обещал, я ничего не просил…
Только Владос открывает рот и пробует объясняться, Миха понимает, что у него начинает болеть голова от очередных выяснений отношений,
забодало, ё-моё. Видимо, что-то такое отражается на его лице и Влад затихает.
У Михи два выбора?.. Нет, на деле много больше двух. Выставить за дверь и заблокировать везде, подойти и поцеловать, чтоб подкосились ноги или попробовать объясниться — от самого простого, до самого ненавистного. Горшок неизвестная переменная в этом уравнении. Поломанная деталь из конструктора, которая никуда не лезет.
— Ты не хочешь меня слушать? — спрашивает Влад, отлично понимая, что не горит желанием узнавать ответ, потому что ему обязательно будет неприятно.
— Я этого не умею, — честно признаётся Горшок, напряжённо смотрит в глаза. Сдерживается, чтоб не начать скандалить? Однозначно да. — Давай прямо, без объяснений и соплей. Жалобы, предложения, — резко предлагает Миша, со скрежетом отодвигая стул.
— Андрей говорил, что ты сложный, я думал, он предвзят.
Миша мрачно усмехается, складывает руки замком на столешнице — замыкается, отгораживается. Ого, ну и долго же ему удавалось разыгрывать некое подобие нормальности. А ему твердили в театральном много лет назад: посредственность, посредственность, профан! Да где же? Талантище, вон. Облапошил дурака на четыре кулака.
— Владос, я наркоман, пару раз в год ложусь в дурдом для профилактики, у тебя были ожидания на мой счёт? Зря. Я не сложный, я — конченный. — Ситуация обострилась после выхода сериала. Но это другая история.
— Бывший ведь.
— Бывших не бывает.
— Я навязываюсь?
— Нет. Я тебе дам знак, если начнёшь.
— Какой?
— Буду в шляпе и с газетой, например?
Влад садится напротив. Они играют в гляделки?
— Тебе всё равно на…?
— Это сложно на самом деле, но нифига мне не насрать, ты разве не видишь? Зачем тогда спрашиваешь? — отрезает Миха, начиная нервничать и злиться.
Надо спросить, как самому Владу, нормально? Предложить оборвать эту связь: дальше будет хуже, дальше будет больнее.
Он уже тогда на набережной заподозрил Владика в страшном, а теперь убеждался воочию, пожиная плоды своего честолюбия. Горшок вместо этого молчит как мудак, оставляя его один на один со своей…
— Ты чего-то хочешь, ну-у, от наших взаимоотношений, я имею в виду?
Миша заметно колеблется. Хочет, не хочет, любит, не любит, к сердцу прижмёт, на хер пошлёт… Зачем было усложнять? Он не знает, чего хочет, и что
может дать кроме секса пару раз в месяц.
Ему пятьдесят, он наркоман и гипертоник с отвратительным характером и частично деграднувшими личностными качествами, из-за таблеток у него проблемы с эрекцией и ебучие запоры по утрам, сколько он сможет давать хотя бы это? Долго ли он будет
хотя бы мужиком?
Горшок безотчётно сутулится. Он боится снова оказаться ненужным так же, как боится быть нужным. Как выяснилось — ответственность он не переваривает ни в каком виде: ни в жареном, ни в варёном, ни в тушёном. Ни даже в сыром.
Погружённый в непримиримые противоречия с собственным расколотым на черепки «я», Миша не замечает, как Влад тянется к нему, но в последнее мгновение отдёргивает руку от руки.
Горшок ведь не даёт точного ответа, не даёт имени; как можно лезть глубже, поддерживать, когда Миха не говорит, что нуждается в поддержке именно от него? Мало поддерживать, когда второй не в состоянии нормально принимать это участие.
— Ясно. Тогда, наверное, всё? — С невыразимой надеждой? Облегчением? Миша не считывает без очков. Да вот они, на столешнице, бликуют облапанными стёклами, протяни лапу и возьми, чудовище. — Я поменяю билеты и уеду.
Нечестно, жестоко, по-свински скидывать решение на него одного. Скажи что-нибудь, престарелый мудак, вон сколько ожидания в чужом взгляде, можно уесться до сыта.
Но граф всегда один, под леденящим сводом тьмы, о смерти обожает видеть сны…
Он сделал всё, чтобы его бросили. Нет. Он не сделал ничего для того, чтобы не бросали.
Но Влад знал, с кем заводил интрижку! Нет, Влад его не знал, Горшок не подпустил достаточно.
В памяти, нарывающее, похожее. Андрей метался из угла в угол; запускал руку в волосы; подносил ко рту; то плакал, то смеялся, то щетинился; казался таким беспомощным в пустых угрозах-обещаниях уйти — Горшок не верил. Горшок не слушал.
Миша навалился сзади, придавил, смял бока, ткнул носом в подушку, упал сверху, перепутав ноги в косу, не очень-то отдавая себе отчёт, зацепил штаны и…
Никогда агрессивным вроде не был, а тут как вселилось. Андрюха с разворота под дых прописал, еле скинул заведённого с себя. Злой чёртом, а глаза светлые, напуганные, сметённые. Горшок и сам перетрусил знатно: в ногах валялся, белугой выл, клялся, что всё. Надолго потом в завязку ушёл, потому что: «Либо я, либо наркотики. Выбирай».
Миша гортанно и мучительно стонет, переживая острый приступ горькой ненависти к себе, а опомнившись, видит, что Влад перепуганный.
Я часто вижу страх, в смотрящих на меня глазах!
Хочется вскричать: «Не бойся меня, не нужно этого». У Горшка последняя возможность избежать повторения истории. Ну сколько можно танцевать на одних и тех же граблях?
Он тяжело поднимается, Влад пристально следит за каждым шагом, который весит без малого тонну, но Миха отмахивается.
— Тебе плохо? — сомневается он.
— Нет, я просто… вот так. — Горшок подсаживается ближе, мнёт кулаки и жалко предлагает: — Я не хочу быть один. — Бра-во. Над собою чуть не взвод расправу учинил.
— «Я не хочу быть один» и «я хочу быть с тобой» — разные вещи, Миш. — Влад всё же отстраняется. Момент безвозвратно испорчен. — Я поменяю билеты и уеду. В следующий раз, когда буду в Питере, я тебе маякну. Вдруг ты разберёшься с тем, что тебе нужно от меня. И от себя.
Уже через час Горшок остаётся один в пустой тихой квартире. Через день репетирует в театре, чувствуя себя простывшим и бесполезным. Через неделю играет Фагота в масштабной постановке «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова.
